12.10.2001
Бананы у них не растут...
На следующий день после высечки и выпилки всех деревьев на граничащей с нашим домом территории раненько утром я выскочил за угол. Хотел воочию увидеть, что нашу “дачу“ ещё не сравняли с землей. Все-таки, целых шесть квадратных метров в затишном месте, с двух сторон ограждённые заплетённым ползуном забором. Сквозь эту зелень продрались два ствола. Один принадлежал дикой сливе, второй неплодоносящей пока молоденькой черешне. Если приложить кое-какие усилия, философствовал я, то и место приличное будет. Для шашлыка, например, с красным вином. Для кофепития прозрачными утрами.
Большой пляжный зонт создавал бы неплохую тень, а пластмассовые с мягкими вкладышами стулья настойчиво располагали бы наетое тело к отдыху...
- А если сюда и компьютер приладить? Термос с собой побольше, то темы сами придут. Не могут не придти, райский уголок!
Вдруг на поповской лужайке неожиданно заверещала бензопила!
- Опять? Нечего же пилить! Всё под корень...
Я осторожно выглянул. Со стороны пфарерского* дома к двум обрисованным мною деревцам, медленно приближался пёстрый с виду и по содержанию отряд нанятых священником швабов*.
Впереди продирался сквозь колючки и лопухи толстобрюхий человек с мятой зелёной шляпой на голове и с непременным пером. Он был одет в синий униформенный рабочий комбинезон с обязательными, как в детском саду, лямками, скрещёнными на спине. Пивное /теперь я точно знаю, что это такое!/ брюхо неимоверных размеров вываливалось между лямок сквозь тонкую майку и, болтаясь из стороны в сторону, мешало ходьбе. Он пыхтел, непрерывно шевелил губами, то втягивая их внутрь, то выдувая наружу. За ним след в след шли ещё три типажа местного покроя – маленький тщедушный старичок, лет ста десяти на вид, и два долговязых, худых мужика. Все в одинаковых синих штанах с лямками. Каждый что-то держал в руках. Прадедушка бережно нёс большой термос и толстый целлофановый пакет. За ним, наклонясь вперёд, передвигался носатый, стриженный под ёжика, „косец“ с жужжащей пилой в руках, в арьергарде более молодой с выпученными от напряжения глазами тащил в руках двуручную пилу, два лома, кирку, шуфель*, остроносую лопату, тяжеленный молот и складной столик. Но это не всё! Вокруг его шеи болтались в такт шагам четыре складных стула, связанных попарно. Громыхая всем этим, он тоже шевелил губами и яростно смотрел себе под ноги.
Зачистку они начали с дальнего конца. По линии нашего гнилого заборчика, на поповской территории с незапамятных времён стояли толстые бетонные столбы. Жердей и досок между ними давно не было, но цепкая южная зелень всех сортов и подвидов так замотала всё межстолбовое пространство, что создавалась полная иллюзия непроходимой и достаточно красивой естественной преграды.
- Какая оригинальная ограда „; l`anglaise*“, подумал я, - зачем такую красоту уничтожать? Неужели можно создать что-то лучшее, чем природа? Да и вся эта древняя территория во внутреннем дворе, не выходит на улицы. Называется даже – „Pfarrhof*“. Очаровательный оазис. Только три дома – пфарера, наш и соседа-маляра. И продолжал, довольный полётом своей гуманной мысли:
- Там, где нужно, можно и забор, а где такая естественная красота, я бы так и оставил...
Пила вцепилась острыми зубами в кусты и зелёные джунгли. За ней, полз на коленях моложавый и руками в кожаных толстых рукавицах вырывал траву, отрезанные коренья, тонкие стволы, колючки выбрасывал в сторону. Старейшина с периодичностью „раз в три минуты“ наклонялся и, делая вид, что работает, отодвигал ногой обрезки в сторону ползущего. Толстый внимательно наблюдал за работой и работающими, показывал, что и как резать и продолжал сексуальную игру со своими розовыми губками. Куда-то сходил и вернулся с большой жестяной тачкой на толстом колесе. Поставил её перед собой, секунду подумал и передвинул ближе к „аксакалу“. Тот тут же отошёл на пару шажков от тачки и очутился по другую сторону рабочего фронта. Самозванцу-начальнику ничего не осталось, как самому грузить.
На фоне этого дружного труда захотелось и мне укрепить двумя, тремя планками свой хилый заборчик. Но для этого нужно было знать не выкорчуют ли они и моих шесть квадратных метров? Спрашивать без предлога я не решился и, взяв на чердаке стройматериал и молоток, вернулся. Попробовал вбить кол в каменистую землю – не идёт, не хватает массы молотка. Пошёл к работающим немецким пролетариям. Пока шёл, заметил, что по мере приближения они всё ниже и ниже опускают головы, даже чуть отворачиваются, но контролируют кривым взглядом моё направление.
- Добрый день, - как можно вежливей и проникновенней сказал я.
Кто-то из них что-то буркнул, но непонятно кто и неразличимо что!
- Нет ли у вас чего-либо, - продолжил я в более изысканных вербальных* формах, - что было бы тяжелее вот этого молотка? Только на одну минуту.
Ответили одновременно сразу два:
- Нет ничего, - сказал толстый.
- Нам и самим сейчас нужно, - ляпнул старый кощей.
Двое долговязых молчали и тупо смотрели себе под ноги. Никто из них ни на секунду не поднял глаза, словно меня вообще рядом не было.
Я был растерян. На земле, в двух метрах лежал молот килограмм на десять. Я молчал. Молчали и они, опустив головы и не глядя в мою сторону. Никто не двигался. Пауза недружелюбно затягивалась.
Хоть я и считаю себя потомственным интеллигентом, но в рыло могу дать за доли секунды и очень больно! Я побагровел и снаружи и внутри! И вырвалось по-русски: „Ну, пидерасты швабы, вот же молоток!“
За три прыжка вернулся на свой пятачок. С моим ли давлением такие стычки? Сердце уже билось бешено, кровь давила на затылок, в глазах пропала обычная резкость. Постарался успокоиться. Сел на стул спиной к этим несчастным и попробовал обдумать случившееся.
Логическое обьяснение не находил. Не были полным ответом и зависть к иностранцу, снимающему в наём с семьей дом, принадлежавшим ранее их церковной общине. И то, что из наших окон частенько звучала хорошая, в том числе, и немецкая музыка... Нас многие знали – жена принимала участие в концертах, выступала со своими учениками по праздникам. Я по мере сил оформлял эти концерты – рисовал картинки, плакаты, шаржи, фотографировал, расставлял стулья, цветы. Никогда, никаких стычек и недоразумений! Здоровался с ними первым, о делах справлялся. Научился натягивать на своё лицо такую же улыбку для всех, кто встречался по дороге. Что же ещё?
Постепенно давление нормализовалось.
Вдоль торца нашего дома тянулась заросшая травой дорожка, покрытая цементными плитками. К ней подошёл толстый. Не знаю зачем, к нему подошёл и я. Преодолевая себя, попросил:
- Вы, пожалуйста, не спиливайте хоть это деревцо. Оставьте его нам, - и показал на маленькую черешню, - она и не на вашей территории, а нам приятно будет, - и, как обычно, пошутил, - кто знает, вдруг банан там вырастет?
И ооо! Разверзлись небеса!
Шваб подошёл к черешне, потрогал листья, ствол, пожевал губами и, не глядя в глаза, глухо сказал:
- На этом дереве у нас в Долдонии бананы не растут...
*Pfarrer/нем./ - священнослужитель евангельской церкви в Германии
*шваб/нем./ - житель исторического района на юге Германии в земле Бавария, говорящий на своём швабском наречии, в простонаречии — кличка упрямого и туповатого человека
* шуфель /нем. Schaufel/ - плоская лопата, предназначенная не для копки, а для подбора вещества, находящегося на поверхности
* ; l`anglaise /фр./ - на английский манер
* Pfarrhof /нем./ - дословно – двор пфарера /священника евангельской церкви/, здесь – название почтового адреса
* словесных, вербальных /от немецкого слова Verb — глагол/, здесь с иронией