В начале девяностых отец привез мне в подарок патефон, купленный на Арбате в Москве. Даже по тем временам купил недорого. Всего за двадцать долларов. Изрядно обшарпанный, с битыми углами. Может, по мнению предыдущего хозяина, он больше и не стоил. Но для нас, людей странных, по мнению окружающих – это была большая удача. На внутренней крышке красовалась надпись – «Н.К.М. СССР. Грампласттрест. Коломенский Патефонный завод». Позже я выяснил, что такие патефоны выпускали до сорокового года. Довоенный ещё. Отец хотел еще в довесок купить пластинку «У самовара я и моя Маша», но цена в пятнадцать долларов сильно кусалась. Поэтому, к патефону взял пару пластинок за пятёрку: «Я возвращаю ваш портрет» и «Неаполитанскую песню». Для коллекции этого явно было мало, искать на нашем блошином рынке тоже не имело смысла, да и ограниченность в финансах студента первокурсника зарубила эту идею на корню. Из этих соображений, помчался я с расспросами по своей родне. Не осталось ли у кого старых пластинок. Кто сразу ответил протяжным – «Ой нее, откуда. Побилось уже давно все», кто даже не понял о чём я, и лишь баба Ира с «шестнадцатой линии» запустила меня на чердак.
- Глянь. Там должна быть коробка. Жива может ещё. Раньше много было пластинок. Разных..Ещё от деда осталось. – баба Ира продолжала вспоминать, а я уже заскочил по скрипучей лестнице на чердак. Сквозь щели фронтона высветилось пространство. Велосипед без колёс, какие-то тряпки, еще какой-то хлам. В общем всё то, что не выкидывается, а складируется на «всякий случай» и пропадает под слоем пыли. Хотя…может кому и пригодится старый велосипед, кого-то из сумасшедших потомков порадует раритет. В углу, под тряпками и слоем пыли стоял старый деревянный ящик. Как из под патронов. Зелёный, с чёрным номером на крышке. В нём-то я и нашёл драгоценные пластинки. Каждая была в бумажном конверте, пожухшие и пожелтевшие от времени, пыли и сырости. И каждая несла в себе свою историю.
«Сирена-Рекордъ». «Батюшки, Матушки». Крамскiй и Воронинъ.
Конец двадцатых. Новониколаевск уже несколько лет, как носит новое имя, но Андрей Андреевич так и не привык к названию Новосибирск. А может, из вредности называет его-по старому. Когда-то он был совсем не последним человеком в этом городе. Совсем недавно. Город рос в те времена стремительно, и состояние Андрей Андреевича росло вместе с ним. Вместе с городом он радовался и печалился. Боролся с пожаром, когда несколько сот домов сгорели, как спички. Вместе с городом боялся за детей, во время тифа. Тогда он был частью города. Сейчас город рос без его участия и не так, как ему, может быть, хотелось. Вчерашние грузчики уже не ломают шапку, случайно сталкиваясь на улице с некогда грозной фигурой Андрей Андреевича. Теперь они смотрят прямо. Не как раньше, потупив взгляд – «Барин, добавить бы надо..» Теперь барев нет. Да и не это угнетало бывшего купца. Новая жизнь выкинула на обочину, некогда сильного и упёртого человека. И бродил он без дела по своему городу, как по чужому, быстро старея от своей ненадобности. А кругом всё кипело – Даёшь! Вперёд! Равенство! Лозунги с кумачовых транспарантов наполнили молодой и живой кровью улицы весеннего города. Зима в этом году была долгой и суровой. На его памяти никогда не было таких сильных морозов. И таких густых туманов, что стояли при температуре ниже минус сорока градусов. Но кое-как, с божей помощью пережили зиму. После такой зимы особенно приятно было степенно гулять по городу. Ноги сами несли по улицам города, сменившим свои старые названия, привычные на слух: Ядрицевская, Болдыревская, Александровская, на новые, малопонятные и резкие для купца: Коммунистическая, Советская, Спартака. Так, в раздумьях и незаметно для себя, вышел Андрей Андреевич на Николаевский проспект. Воспоминания сами всплывали в памяти. Середина лета, до войны осталось буквально несколько дней. Та же площадь. Всё в цветах, народу уйма, негде ступить. Такое событие не могли пропустить жители Новониколаевска. Торжественный молебен по великому случаю – закладке часовни, в честь святителя Николая Чудотворца. Деньги на часовню собирали всем городом. Решили строить именно здесь, в центре площади, в центре великой и несокрушимой Российской Империи.
Андрей Андреевич помнил, как стоял со всей своей семьёй. Женой Марией Фёдоровной, детьми: гимназистами Полиной и Александром, и совсем ещё маленьким Константином. И то чувство божьей благодати, как будто сошедшее с небес на всю семью. Чувство умиротворения и спокойствия, вечного, непоколебимого и бесконечного. Как Костя, еще совсем ребенок, крестился в тон старшим семьи. Какое лицо у него было, как у ангелочка. Кто же знал, что до начала конца всего этого осталось несколько дней.
Андрей Андреевич помолился, глядя на часовню, глубоко вздохнул, перекрестился и пошёл дальше вдоль проспекта, где кипела работа. Говорят, местные власти дали указ снести дома на проспекте и разбить здесь парк для гуляний и культурных мероприятий. Хотя, какие там мероприятия? На смену томным романсам Вяльцевой или вальсам военного оркестра в летнем парке «Альгамбра», пришли куплетисты наподобие Вольского :
Если будешь ты завхозом,
Глав иль Губмуки,
Ты не верь житейским розам,
В них всегда шипы.
Будь честнее ты овечки,
Ты там не кради,
Лишь в «усушке» и «утечке»
Свой доход найди.
Сатира была очень востребована. В новой власти оказалось много всяких мошенников и проходимцев, которым в старые добрые времена Андрей Андреевич и руки бы не подал. Не говоря уже о ведении дел. Проще было жить: дал в зубы и в участок. А там Никодим Аркадьевич добавит от доброты своей душевной. Сейчас всё это проходит через собрания, где виновника песочат, ставят на вид, берут на поруки. Срам да и только – время тратить.
Когда же всё это началось? С чего вдруг крепкостоящие устои подкосились и рухнули? Тогда, стоя у часовни на молебне, никто не мог предполагать, что через несколько лет в их городе, который рос как на дрожжах, которому было неоднократно уделено внимание Его Императорского Величества, будут хозяйничать по очереди все, кому не лень. Революционеры разных мастей: эсеры, большевики, анархисты, белые генералы, и даже чехи, непонятно откуда принесшиеся в глубины необъятной Сибири. И каждый обещал справедливое будущее, и каждый требовал денег и добровольцев на свои великие цели.
В памяти сам собой всплыл конец ноября девятнадцатого года. Двадцать первое число. Городская дума была забита до отказу. Здесь были все. От рядового жандарма до главы администрации. Купечество было представлено очень широко. Хотя, многие уже с началом революции покинули Родину, спасая капиталы. Но те, кто не верил в победу большевизма, были здесь. Андрей Андреевич сидел рядом с Иваном Тимофеевичем, а его жена, вместе с Полиной и ещё двумя отличницами гимназии, стояла в недалёкой досягаемости от трибуны. В руках девочек были небольшие, аккуратно собранные букеты. Приготовлены они были для оратора, который пламенно взывал к собравшимся.
За трибуной стоял Верховный правитель России, адмирал Александр Васильевич Колчак.
- Падение Омска не является крахом, а лишь этапом борьбы.
Зал прервал речь аплодисментами. Адмирал продолжал.
- Наши успехи сменились неудачами, и теперь мы переживаем тяжелое время отхода армии нашей в глубь Сибири.
Иван Тимофеевич придвинулся к Андрей Андреевичу и заговорщически шепнул:
- Говорят, его чехи не пропустили.
- Кого? – от неожиданности резкой смены внимания, переспросил Андрей Андреевич.
- Верховного правителя всея Руси. – добавил Иван Тимофеевич. Глаза при этой фразе были полны ехидства. – В Иркутск они путь держали. Там ставку держать решили-с. А тут чехи взъерепенились.
- Что несёшь?
- Что знаю, то и несу. У меня зять в путейцах служит. Знаешь же. Так вот, слышал мимоходом беседу высших офицеров. Чертыхались о чехах. Про Иркутск говорили.
- Чёрт те что, - как можно тише произнёс Андрей Андреевич – Иркутск, столица Российской империи. Или Республики? Чего у них там на уме? Отрёкся царь, и посыпалась Россия. Не будет спокойствия, сплошь смута впереди.
- Православные, можно потише – кто-то шепнул с заднего ряда. Видать, из крепких ремесленников. И купцы на этом прекратили свою беседу, а оратор продолжал вещать публике, которая не вся внимала каждому слову.
- Господа купцы и заводовладельцы, к вам обращаюсь. Пора понять, что никакие пространства Сибири не спасут вас от разорения и позорной смерти. До сих пор вы думали, что правительство и армия будут вас защищать без всякого участия с вашей стороны. Помогите ей своим достоянием, деньгами, одеждой, продовольствием, забудьте о чужой помощи, и никто кроме вас не будет вас защищать и не спасет.
- Ну вот и до денег добрались..теперь свои – не сумев сдержаться, кто-то прошипел с задних рядов.
- Полина твоя, славная барышня выросла – шепнул, вновь наклонившись, Иван Тимофеевич Андрей Андреевичу. Видимо, желая отвлечь себя и своего компаньона от горестных дум. Но в эти дни, даже самые радостные мысли обращались к неопределённости будущего и безысходности настоящего. – что с ней станет?
Андрей Андреевич и сам постоянно тяготился мыслями о будущем своих детей. Что там в будущем? Полина, молодая девушка, заканчивает гимназию с золотой медалью и кучей благодарственных писем. Кому это надо там. Когда придут большевики или эсеры. А то, что они придут Андрей Андреевич уже не сомневался, ибо нутром чуял, что ни отречение царя, ни рабочие комитеты, ни призывы к равенству, к добру не приведут. Не можно быть людям равными. Богом не положено. Один умный, другой дурак. Как же они будут равными? Один кержак другой сибиряк. Эти мысли никогда не покидали Андрея Андреевича.
- Вступайте добровольцами в армию, организуйте отряды самообороны. Я убежден, что при наличии тридцати тысяч добровольцев, за два месяца большевики будут отброшены за Урал – продолжал адмирал - Я объявляю Родину нашу и все русское национальное дело - в опасности.
Адмирал выступал ещё минут пять, потом подытожил свою речь:
- Да угодно будет Господу Богу благословить труды наши, конечным успехом которых будет создание единой и великой Родины нашей.
Последние слова Александр Васильевич произнёс с паузами, акцентируя на каждом из них внимание. Зал взорвался бурными овациями, люди соскакивали с мест. Толпа, и без того большая, немного двинулась вперёд. Крики ура, кто-то по старой памяти попробовал затянуть: Боже, царя храни. Хотя, видимо, было уже не к месту. Девочки вручили Верховному правителю цветы, тот по офицерски отчеканил каблуками и сделал короткий поклон головой, в знак благодарности. Воодушевлённый народ ещё долго аплодировал. Газетчики на следующий день написали : «Верховный Правитель России, адмирал Колчак Александр Васильевич выступил с бодрой речью…».
Никто не мог предположить тогда, что седьмого февраля тысяча девятьсот двадцатого года, в пятом часу утра, в устье реки Ушаковки, близ её впадения в реку Ангару, по распоряжению Иркутского военно-революционного комитета, возглавлявшегося большевиками, адмирал Колчак Александр Васильевич, будет расстрелян. Жить ему оставалось чуть больше двух месяцев.
Конец ноября был, как обычно, зимним в Новониколаевске. Сани, скрипя полозьями по снегу, везли купцов и Марию Фёдоровну с Полиной, домой к Андрей Андреевичу. Решили попить чаю после бурной встречи с адмиралом. Ехать куда-либо в привычное доселе место, будь то Коммерческое собрание или Метрополитен, не имело смысла. С приближением линии фронта к городу, многие публичные здания были экспроприированы под госпитали. В городе их было уже порядка двенадцати. Подъехав к дому, пассажиры степенно вышли. Только у Полины чувствовалось плохо скрываемое возбуждение от встречи с адмиралом. Со временем это пройдет, конечно, но сейчас..Выправка, золотые погоны, целеустремленный и сильный взгляд, аплодисменты присутствующих, всё пьянило голову молодой девушке. Андрей Андреевич расплатился с извозчиком, дав пятак на чай. В ответ получил привычные слова: « Благодарствую, барин». После чего, извозчик в овечьем тулупе щелкнул вожжами : «но, пошла».. И лошадь понесла своего кормильца вдоль по улице Михайловская прочь.
В доме было тепло. Хозяин с гостем прошли в залу, перекрестились на икону в красном углу.
- Аглая, - окликнул Андрей Андреевич – Чаю подавай.
Аглая - помощница по дому. Девушка молодая, тихая, но расторопная, с большими карими глазами. Тугая чёрная коса тянулась до пояса. Была очень любопытна и часто расспрашивала Полину на разные темы, от чисто девичьих до устройства мира. Та её снабжала книгами, иногда умными, но зачастую любовными романами, которые она тайком читала на кухне. Андрей Андреевич не любил этих книжек, за что ругал и её и дочку, называя книжонки эти срамными и пустыми. Через две недели, когда в город войдут большевики, Аглая случайно погибнет от шальной пули. Город будет полуразрушен, с множеством трупов на улицах. Эпидемия тифа с новой силой повергнет жителей в ужас.
Самовар стоял на столе, баранки, варенье. Купцы решили выкушать по рюмочке, в связи с чем Аглая принесла графин с водкой и закусок. Стол не ломился от яств, но по нынешним временам был вполне сносен.
- Заведи граммофон, будь добра. – Выпив рюмочку и разомлев, попросил Андрей Андреевич.
Аглая поставила пластинку «Сирена-Рекордъ», « Батюшки, Матушки» Крамскiй и Воронинъ. Коммерческий дуэт с аккомпанементом балалайки.. Одна из любимых купцом, привезённая им пару лет назад из Петербурга, куда Андрей Андреевич ездил в отпуск со всей семьёй. Характерное шипение пластинки разнеслось по зале. Но сегодня не особо радовали купцов балалаечники.
- Вот он говорит – тоже разомлев от водочки начал Иван Тимофеевич – помогите деньгами. А где их взять? Нынче же торговля совсем худая стала. Кому везти? Кому продавать? В городе сплошь солдаты. Кто хромой, кто косой..Тиф опять же. Покупатель не тот сейчас. Не то, что раньше.
- Ну положим, как раньше уже не будет – Андрей Андреевич закурил папиросу, глубоко вдохнул и выпустил клуб сизого дыма вверх. – Царя нет. Так что, как раньше не будет. А за деньги не прибедняйся. Деньги пока есть у всех. Только кому их давать? И зачем? Их это не спасёт.
- Вот и я говорю – поддержал Иван Тимофеевич. – нету денег.
Выпили ещё по рюмочке, Аглая перевернула пластинку.
Чуть подумав, Иван Тимофеевич продолжил: - Уходить надо. Пока возможно.
- Куда?
- В Харбин, для начала.
- Какой Харбин? Там, таких как мы с тобой , как телег на три обоза.
- А лучше здесь ждать? Покуда шлёпнут возле стенки? Не те, так эти.
- Может и лучше.
- Тоже мне. Лучше ему. Тебе-то мож и лучше, сподручнее. А дети? А Мария Фёдоровна?
- Сдюжат.
- Сдюжат? Ты как хошь, Андрей Андреевич. Дело-то хозяйское. Да и я не эсер, агитировать мне несподручно. В общем, в последний раз мы видно с тобой водку пьём. Собрался я.
- Бог в помощь.
Иван Тимофеевич уже было собрался уходить, но потом сел обратно за стол, облокотился, наклонившись в сторону Андрея Андреевича. Была у него такая манера, когда хотел сказать нечто важное, по своему разумению важное:
- Кагана Арона Иосифовича помнишь? Так мужики говорят, что хорошо в Харбине сейчас устроился. Завод у него там. Поможет если что, по-соседски. Земляки как-никак.
- А почто ему не устроиться там? Он всю жизнь хлебом с ними торговал. Сосед твой. – Андрей Андреевич хмыкнул – Много он тебе помог ?
- Так время другое было.
- Время другое. Люди одинаковые.
- Ну, как знаешь. Говорю же. Дело хозяйское.
Иван Трофимович собрался. Потом обернулся к своему другу, неловкая пауза повисла в воздухе.
- Ну, давай прощаться что ли? Друг мой любезный.
Купцы троекратно расцеловались.
- Дай бог, свидимся.
Иван Тимофеевич ушёл, а Андрей Андреевич перекрестил его в спину, уже через закрытую дверь.
Сомнения, которые заронил в его душу старый компаньон, уезжать или оставаться, развеял вечером старший сын Александр. Он вместе с другом записался в добровольцы к Колчаку, бить большевиков. И сомнений уже не было. Без сына он уже никуда не поедет.
Андрей Андреевич спал чутко последнее время. Да и было с чего. С приходом большевиков, первое время было совсем не до сна. Но к весне всё утихло. Новая власть укрепилась. Появилось много новых слов, особенно в системе управления. Восстанавливались советские учреждения, была создана Новониколаевская городская рабоче-крестьянская советская милиция. Всё говорило о том, что власть в городе окончательно пришла к большевикам и никуда от них больше не денется. Этой ночью бывший купец совсем плохо спал, всё ворочался, когда в окно его спальни постучали.
- Кого там черти принесли? – кряхтя, зажигая лампу и бубня себе под нос что-то касаемо нежданного гостя, Андрей Андреевич направился к окну.
Во мгле он долго щурился, никак не сумев разглядеть ночного гостя. Какая-то прямо мгла стояла непросветная, безлунная. И тут Андрей Андреевич увидел лицо. Знакомое до боли. Смотрел, как в своё отражение. Как-будто сон не был прерван, а продолжался видением. Андрей Андреевич смотрел на себя самого, только молодого, изнеможденного, худого и бледного. Он опешил и не мог вмиг поверить увиденному..
- Шурка..Шурка…Сынок. – горло аж перехватило. – Мать!Мать!!!- закричал он на весь дом - Буди Полинку.
Пока женщины просыпались, пытаясь понять , что происходит, отец уже выскочил на улицу.
Александр, старший сын, стоял перед ним. Чрезмерно худой, в грязной, рваной шинели, погон не было, они были сорваны. Но раз он здесь, значит, сам сорвал. В доме зашумели женщины, Шурка воровато оглянулся по сторонам. Беглые не любят лишнего шума. Отец крепко обнял сына, не сдерживая слёз.
- Сынок , Шурка. Живой. Пойдем, пойдем в дом..
От Шурки несло застарелой грязью. Уже в доме, сняв с него шинель, увидели, что помимо неё вся другая одежда: гимнастерка, галифе, ботинки..всё представляло из себя один кусок грязи. Позже выяснилось, что Шурка был не один. Вши. Но слава богу, здоров.
- Поля, сожги всю эту хламиду. Надо бы баню ещё стопить . Мать, тащи всё что есть на стол. Корми сына.
Раздав всем наказы, Андрей Андреевич помчался топить баню. Женщины хлопотали вокруг сына-брата, подкладывали картошку, с едой было уже не густо, но что есть. Изредка вытирали слёзы и шмыгали носами. Шурка жадно ел, набивая полный рот, запивал молоком. Он совсем не был похож на того бравого гимназиста, который несколько месяцев назад, красуясь в форме добровольца русской армии уходил на фронт, непонятно где находившийся. Вся семья провожала его с вокзала. Форма ему очень шла. Мама плакала, сестра гордилась, отец, троекратно расцеловав, перекрестил на дорожку.
- Ну, раз решил, стой до конца, Шурка – тогда дал строгий отцовский наказ Андрей Андреевич.
Сейчас никто не походил на себя прежних. Хотя прошло всего лишь несколько месяцев. Полинка как-то быстро повзрослела, мама состарилась, а отец не был уже таким строгим, как раньше. Суетился вокруг сына, как-будто это был совсем не тот Андрей Андреевич, с грозным, испепеляющим взглядом. Шурка жадно ел, крохи картошки сыпались на пол. Он на мгновение остановился, ком подкатил к горлу и Шурка расплакался. Мать и сестра обняли сидевшего «бывшего добровольца» и тоже разревелась.
- Ну, будет. Будет вам. Главное живой – пытался подбодрить отец. Хотя у самого стояли слёзы в глазах. – главное, что вернулся. Главное – живой.
Девять лет прошло. Шурка уже стал для многих Александром Андреевичем. Лейтенантом ОГПУ. После того, как Шурка сбежал из армии Колчака, немного отдышавшись и помыкавшись, написал заявление в ряды рабоче-крестьянской милиции. Хорошее довольствие, любовь к форме и катастрофическая нехватка кадров, сделали свое дело. Шурка стал милиционером. А наличие образования , природная смекалка и наследственная упёртость привели его в отдел по борьбе с бандитизмом. В двадцатые никто на происхождение особо не смотрел, это аукнется позже. Работу свою делал хорошо. В двадцатые годы Сибирь захлестнула волна бандитизма. Шурку на работу, порой, провожали, как на войну. Но бог миловал. «Тройка» все двадцатые годы, работала на измор. Было вынесено огромное количество смертных приговоров. На тот момент не было другого выхода. В борьбе с бандитами, которая шла не на жизнь, а на смерть, победила молодая, но уже хорошо оформившая мускулы власть. Бандитизм пошёл на убыль, а мускулы остались. Новые ветра в политике молодого государства наталкивали на новых врагов. Видимо, как у любого хищника, попробовавшего раз кровь, потом было сложно остановиться. 1 февраля 1929 года, на заседании тройки ОГПУ были выявлены новые враги – кулаки, священники , нарушители государственной хлебной монополии, и прочие несознательные элементы. Шурка как-то поведал о новых директивах отцу. Не был он рад новшествам, с бандитами биться ему было как-то сподручнее. Да и за отца было боязно. Врагом новой власти он не был, но и другом не стал. Когда стало окончательно ясно, что большевики пришли надолго, отдал всё своё имущество без сопротивления. Из большого дома в центре города, переехали на окраину, в небольшой домик из трёх комнат, купленный по случаю, задешево. Новую власть прилюдно не хаял, но и не хвалил. Жил как привидение, отрешённо. Вроде есть, а вроде и нет его вовсе.
Уже было часов семь вечера. Андрей Андреевич вернулся с прогулки. По обычаю, в это время он пил чай. Иногда мог позволить себе рюмочку самодельной водки. Единственное, что оставалось неизменным в жизни купца – это граммофон. Он переехал вместе с хозяином из высокого зала в центре города, в маленькую комнатку на окраине. И все так же иногда вечерами, играл любимую купеческую мелодию - Крамскiй и Воронинъ.
Андрей Андреевич налил себе водочки. Завёл граммофон и выпил залпом с первыми звуками мелодии, сопровождающимся характерным монотомным шипением.
Настроение, и без того неплохое в сегодняшний день, стало ещё лучше. Андрей Андреевич стал тихонько подпевать любимой песне:
- Батюшки, матушки..
И тут он услышал шум в сенях. В комнату ворвался Лешка Струков, друг Шурки.
- Здорово, Андрей Андреевич. - На нём буквально не было лица, он прошёл к столу, налил себе рюмку водки и выпил залпом.
- Что с Шуркой? – присев на табурет от ожидания плохих новостей, Андрей Андреевич аж побледнел.
- с Шуркой? С Шуркой нормально. Я от него.
- Бес малохольный, напугал донельзя – Андрей Андреевич начал приходить в себя, и сжал от злости кулак, – как бы отметить тебя в ухо.
Но Лешка его не слышал:
- Андрей Андреевич. Уезжать тебе надо. В списках ты.
- Каких списках?
- Враг ты классовый. Он отдышался, разомлел немного от усталости и водки, и сел рядом со стариком на табурет – Шурка говорит, что списки сегодня видел для «тройки». Ты там.
- Кто ещё?
- Неважно. Шурка сказал, чтобы ты срочно собирал всё нужное, и в ночь уезжал из города. Полину велел с собой брать.
Пластинка доиграла, и мерно шипела иглой патефона.
- А с Шуркой что?
- А что с ним?
- С нами собирается или как?
- Да что с ним сделается? Лейтенант, милиционер. На хорошем счету – своих они не тронут.
Лешка с уверенностью смотрел в глаза старику. Так смотрят, когда нет никаких сомнений в правоте своих мыслей и безоблачности своего будущего. Ни он и никто другой не знал, как раскрутит жернова история. Как мелкими, сломанными щепками полетят во все стороны судьбы. Кабы знать, может и по-другому бы жизнь того же Лёшки сложилась? Не намотает он сроков по лагерям, как бывший сын заводчика, больше меры. А потом - война, штрафбат, контузия, плен, концлагерь, четыре безуспешных побега, победа, фильтрационный лагерь, опять сибирские лагеря, в пятьдесят шестом - свобода, в пятьдесят восьмом - глупая смерть. Утонул на родной Оби. Вот вся жизнь и судьба Лешки Струкова. В трёх предложениях.
- Так. Ясно. – Старик хлопнул себя по коленкам и встал.
Дальше начались быстрые сборы. Бабы охали, пускали слезу. Не знали что брать, что оставлять? Да и хотелось взять всё. Костя, уже хорошо сложенный подросток, как и отец, вёл себя спокойно и размеренно. Как-будто каждый день собирался в дальнюю дорогу. Старик чётко объяснял, что следует с собою взять, а что оставить к чертям. В нём даже не было страха за то, что он в каких-то там «списках». Нет. Он ходил по дому, чётко зная, что и как. Под его уверенными шагами скрипели половицы. Может быть, он в первый раз за последние лет десять вёл себя по-старому. Как тот, дореволюционный купец. Степенно, уверено. И главное, от него, как и прежде, сейчас что-то зависело. Будущее, настоящее. Не было ужаса человека спасающегося в его словах, действиях и мыслях. Он просто перевозил своих близких в более безопасное место. Уже стемнело. Лешка нашел извозчика. Время тёмное, в прямом и переносном смысле, так что сделать это было не так просто. Ехали не быстро. Чемоданов и котомок собрали немного, каждому по две клади в руки. Поля тайком от отца, все-таки упаковала несколько грампластинок в свою кладь, пока отец опустошал свой тайник в погребе. Отдал всё новой власти, но и себе оставил. Жить-то надо на что-то. Вот и пригодились золотые червонцы.
На вокзал ехали с северной стороны. Как раз мимо часовни Николая чудотворца. Андрей Андреевич, погружённый в свои думы, что да как будет, даже не замечал где они. Как вдруг почувствовал, что кто-то смотрит, как будто.
- Останови.- Ткнул в спину извозчика Андрей Андреевич.
Извозчик тут же выполнил приказ. Андрей Андреевич вылез из пролётки, и замер перед часовней, чуть сгорбившись натруженной возрастом спиной. Они смотрели друг на друга, старый купец и лик святого с фрески над входом часовни. Не сказать, что Андрей Андреевич был богобоязненным и глубоко верующим. Скорее всего - воспитание. Да и как многие православные в час испытаний или пред важными решениями, обращал молитвы к богу. Но сейчас было что-то другое. Как-будто лик ожил и смотрел на него, как отец на сына, провожая в дальнюю дорогу. В больших, глубоких глазах, сквозь печаль читалось спокойствие за судьбу «сына». У Андрей Андреевича за секунды вся жизнь пронеслась перед глазами. Как приехали в город, еще и не город вовсе, а пристань. Как дети рождались. Шурка, Поля, Костя. Как дом строили. И тот день в середине лета, когда стояли здесь же на праздничном молебне. Всё в цветах, все поздравляют друг друга. Солнечно, как будто сам бог благословляет. Когда же всё это началось? Андрей Андреевич перекрестился. Попрощался с часовней, как с человеком, залез в пролётку и скомандовал:
- Ну, трогай, с богом.
Часовне стоять на этом месте оставалось чуть больше полугода. Снесут в борьбе с религиозным мракобесием. Причём снесут ее, немного перестаравшись, ибо директив на этот счёт, никаких не было. Снесут по личной инициативе местного управления.
На вокзале их уже ждал Шура. Было решено ехать в Семипалатинск. Иного выбора на данный час не было. Оттуда до Алма-Аты. Самая дальняя станция, куда можно было без затруднений добраться. Да и до границы не так уж далеко. На всякий случай. Проводы были скомканы и неестественны. Видимо, из-за того, что собирались быстро и нежданно. Женщины поплакали, отец и сыновья попрощались по-мужски: внешне сухо, но в груди все клокотало от неизвестности. Что там будет и как? Как Шурка здесь? Хоть и взрослый, но сын ведь. Душа болела за него и у отца и у матери. Сели в холодный вагон. Недолго пришлось смотреть друг на друга сквозь иней стекла. Весна ранняя, ночи холодные. Поезд тронулся, Шура помахал рукой и растворился в темноте уплывающего перрона.