- Море-е-е!
Память связана с прошлым с такой же силой, с какой подброшенный вверх мяч летит обратно, с какой бегущий вторым рвётся занять первенство, с какой мать защищает своё чадо от мирских невзгод. Прошлое преследует нас, мы гонимся за будущим, волей памяти оставаясь на плаву или уходя ко дну.
Солнце в тот тёплый декабрьский день светило необычайно ярко, сказочно ярко. Казалось - вот-вот - и оно заговорит выжженными на асфальте буквами. О чём-то чрезвычайно важном и срочном. Верующий увидел бы в этих лучах божий облик, Моцарт - ноты своего не написанного ещё "Реквиема", настолько говорящими были они в тот день и так яростно сверлили всё на своём пути. Но, видимо, все верующие в этот полуденный час припрятали свою веру куда подальше, до лучших времён, до апогея горбачёвской перестройки. Ну а Моцарт, а что Моцарт? Оставим его покоиться с миром, тем более что миссию он свою выполнил на много поколений вперёд, "Реквием" же давно сочинён.
А я почувствовала. Моё детское нутро безошибочно подсказывало грядущую катастрофу. Правда, я с трудом смогла бы объяснить смысл этого безобразного по вычурности слова. Однако, безмолвный диалог, завязавшийся между мной и пугающими лучами светила, нёс тайный смысл.
Потом уже до меня дошло - это было предупреждением.
У детей необъяснимая связь с небесами. Как жаль, что мы -взрослые, не в силах этого понять и принять.
Во вторник я немного простыла, и на следующий день мама решила не отправлять меня в школу.
- Полежи, попей чайку с малиновым вареньем, к четвергу от насморка не останется и следа, - сказала она с уверенностью, свойственной только мамам.
- А как же домашние задания?
Надо без ложной скромности признать - чувство ответственности у меня развилось чуть ли не раньше умения самостоятельно завязывать шнурки на ботинках. Школу я любила с беззаветностью, в которую сложно поверить. И даже такая дисциплина, как НВП, не имеющая к нашему полу прямого, вернее сказать - никакого отношения, живо втянула меня в свои стройные ряды. "Автомат Калашникова предназначен для уничтожения сил противника в ближнем и дальнем бою!", - спустя столько лет всё ещё звучит в ушах актуальная во все времена истина. Это я забежала на несколько лет вперёд. В тот тёмный для нас период времени, когда отключаемое по 10 раз за день электричество символизировало волю не то, чтобы поколения, а целого народа. Да-да! С каким трепетом мы застывали в ожидании очередного чуда, когда лампочка загорится вновь, рассеивая потоки света даже в самые затаённые уголки комнаты. Хозяйки пускались в пляс по пути на кухню - подогревать, варить, жарить на малогабаритных электрических плитках. А природный газ теперь был доступен только в книжках. Громыхали стиральные машинки, тогда ещё полуавтомат, гладилось терпеливо ждущее своей очереди бельё. И, что важно, нужно было успеть всё за час, т.к. примерно столько длилось это счастье. Далее счастье это отключалось на n-ное количество времени, оставив целый народ в сладостном ожидании последующего отрезка счастья. Особо везучими могли считать себя те, кто успевали одновременно с заварухой на кухне ещё и посмотреть очередную серию "Санта-Барбары", аккумулируя таким образом новую порцию воли, которую, собрав в кулак, продолжали противостоять высшим силам. Вечером суровые будничные реалии окутывались тусклым слоем романтизма. Те, кто сохранили бабушкино наследство, с гордостью доставали из кладовок лампы на керосине, чувствуя себя современными Прометеями. В ход шли также свечи, но по степени романтичности они, конечно, уступали керосиновым лампам. А ещё был холод, голод, хлеб по талонам и много ещё всего, к чему волей-неволей совершаешь мысленный экскурс. Однако, вернёмся назад.
В тот день мама затеяла уборку. Особенно ярко всплывает в памяти тяжеленное кресло, каким-то фантастическим образом оказавшееся перевёрнутым на диване. Откуда в хрупкой женщине столько энергии и сил? У меня до сих пор нет ответа на этот вопрос.
Взяв тетради с выполненным заданием, мама направилась в школу - передать их учительнице и получить другие - с новым заданием. Корпуса школы находились прямо напротив нашего дома. Оставшись одна, я не придумала ничего умнее, как устроиться у открытого окна, затеяв тот пресловутый диалог с солнцем. Время неумолимо близилось к полудню. Если бы оно знало, к чему ведут стрелки, то замерло бы под палящими лучами.
Внезапно в моих глазах застыл ужас: горшок с цветком, стоявший на радиоприемнике, полетел на пол, увлекая за собой длиннющую вьющуюся часть растения. Что это был за цветок, как он там вился и за что цеплялся - я теперь и под дулом Калашникова не вспомню,
но грохнул он с таким вдохновением, что во мне проснулись все существующие и несуществующие грани детской фантазии. Первым по степени вероятности был вариант сквозняка из-за открытого окна. Затем он отпал в силу отсутствия ветра, и его место занял другой, кажущийся более весомым. Робот. Как же я раньше не догадалась? Точно! Тяжеловесный робот пробрался в наш подъезд и, не сумев выбраться, устраивает погром. Тут я пуще прежнего высунулась наружу в надежде увидеть хоть какую-нибудь деталь робота, торчащую из дверей подъезда. Но, видать, этот монстр разошёлся не на шутку, и, как загнанный в клетку зверь, сотрясал мою родную пятиэтажку. Как меня тогда не выкинуло очередной волной с четвёртого этажа - знают лишь хранящие книгу судеб, ну и робот, которого я так и не обнаружила. Я беспомощно стояла у окна, в голове - мысли вихрем, а в глазах - Чернышевский с вопросом "Что делать?" Как вдруг увидела летящий со скоростью света силуэт с размытыми очертаниями. Это летела мама. Ко мне на помощь. Я быстро вытерла собравшиеся было скатиться слёзы и побежала в прихожую - встречать её. С момента её ухода прошло минут десять, которые показались мне вечностью.
Только она вошла в класс и протянула тетради учительнице, как пол ушёл из-под ног, всё поплыло перед глазами, и она, выгребая дорогу среди оголтелой детворы, кинулась домой. Папа был на работе, а брат-старшеклассник побежал из своего класса - искать меня. То, что я в школу не пошла - вылетело у него из головы.
Люди толпились во дворе, все как один покинув дома.
Я тоже вертелась среди снующих туда-сюда соседей, когда заметила папу. На вопрос - "А где мама?" - указала в сторону нашей квартиры. Папа, недовольно бормоча что-то под нос, побежал наверх, где обнаружил -увлёкшуюся наведением порядка -эту хрупкую женщину. Она подметала осколки разбившихся фужеров. Не только цветок пострадал за те несколько минут. Спустились они довольно быстро. Мама успела прихватить документы, кое-что тёплое из одежды и что-то из еды. Кажется, там были пирожки с картошкой. А может не с картошкой. А может и не пирожки вовсе. Папа завёл свою бежевую пятёрку и по дороге с ужасом рассказывал - как на другом конце города полностью сравнялся с землёй целый квартал. "Значит, фужеры и горшок с цветком - не так уж и страшно", - подумала я. Тогда я даже примерно не представляла всего ужаса произошедшего. Да что там я? У взрослых всё смешалось в голове. Каждую минуту получали всё новые известия о погибших, раненых, оставшихся под завалами родных и знакомых. Пугающая встреча с неизвестностью заполонила людям рассудок. Дальше было хуже. Эпицентром трагизма был, как оказалось, не наш город, разрушенный наполовину, а город со светлым названием Спитак, что в переводе означает - белый. Он буквально на глазах перестал дышать, как задыхающийся в смертной агонии человек, кому остались считанные минуты. Задохнулся и затих, своим гротескным видом напоминая ягнёнка в пасти хищника, который перестал сопротивляться. С тем же смирением и покорностью жертвы перед высшими силами замерли и остальные - с десяток-другой - города, посёлки. И всё это за какие-то минуты.
Папа отвёз нас подальше от зданий, к территории у стадиона, где мы перекусили чем-то вкусным. Наверное, это были пирожки, и всё-таки с картошкой. Там мы пробыли около часа, в течение которого папа взвешивал мысленно все за и против, после чего стало ясно - подниматься на четвёртый этаж мы точно не будем. Со стадиона наш путь лежал к двухэтажному дому в районе нашего городка с двусмысленным названием "лагерь". В доме этом жили родственники по папиной линии. На первом этаже - бабушка с дедушкой, на втором - дядя с семьёй. А в двадцати метрах от дома стоял добротный домик из чёрного камня, который когда-то построили под хлев для скота, но неизвестно почему не использовали по назначению. Хотя почему неизвестно? Именно он нас и приютил, с радушием раскрыв перед нами тяжёлую деревянную дверь. Была там пара-тройка каких-то бесхозных кроватей.
Страх, обуявший людей в эти дни, был сравним с ощущением, которое впервые испытываешь, познав всю силу необъятности вселенной. А этот крохотный домик, из которого можно было в случае необходимости выбежать за считанные секунды, создавал чувство защищенности. Наверное, потому мы там и поселились. Самым необычным для меня было не то, что мы должны были ночевать в хлеву, а то, что к нам присоединилась остальная родня: тёти, мужья тёть, дети. И все - в двадцати квадратных метрах. В общем и целом это отдалённо напоминало сельскую сходку, где обсуждались последние события. Поначалу я с любопытством подслушивала разговоры , но любопытство постепенно отступило, уступив место мыслям о смысле жизни. Я с осторожностью перебирала в уме накопившуюся за последние сутки информацию, пытаясь пролить свет на тайны бытия. Второклассница, которой всего две недели назад было ещё семь лет, стала думать по-взрослому. Так я начала взрослеть.
В течение дня взрослые ходили по каким-то делам, а возвращались с едой, одеждой, тёплыми одеялами и порцией последних новостей о спасшихся из-под завалов. Ежечасно прилетали самолёты из разных стран, набитые гуманитарной помощью, лекарствами, спасателями и врачами. Тётя Маник ахала на каждом слове, причитая: "Катастрофа!" А ещё мы все дружно выбегали из ставшего родным домика каждый раз, когда так называемые афтершоки - остаточные явления сильной тряски - давали о себе знать. Сказать, что народ испытывал страх от подобных афтершоков - не сказать ничего. Чувствительность к любым колебаниям стала настолько острой, что люди ещё долго вскакивали ночью в постели от ложного ощущения трясучки. Земная кора испытывала сейсмические афтершоки, тогда как по-настоящему их испытывали на себе люди с искалеченными душами. С пустотой внутри. Любое напоминание о тех разрушительных минутах гулко отдавалось немощью в каждой отдельной клетке. Никто не в силах ответить на вопросы. Поэтому не осталось ни единого вопроса. Ни к Богу, ни к звёздам, ни к самим себе. Не потому, что всё вернулось на круги своя. А потому, что всё вокруг предательски молчало, делая вид, что жизнь продолжается. Тогда как для тысяч она остановилась навсегда. За каких-то жалких несколько минут. В 11:41 по местному времени. Сложно сказать - сколько сердец запустили в себе механизм обратного отсчёта в тот день. В тот самый безоблачный день со сверлящими лучами солнца. В 11:41 по местному времени.
После двух ночей, проведённых в положении полусидя, папа собрал своё семейство и отправил в Краснодар. В рамках гуманитарной помощи женщин с детьми принимали санатории, дома отдыха дружественных советских республик. Взяв с собой всё самое необходимое, мы поехали туда на поезде. Это было моё первое путешествие по железной дороге. Проснулись мы на вторые сутки от звонкого голоса проводницы, которая выкрикивала на весь вагон:
- Собираемся, выходим! Живо-живо! Продвигаемся, выходим!
- Как? Уже Краснодар? - спросила мама.
- Нет, Туапсе. Женщина, не загораживаем проход! Поторапливайтесь!
Стояла уже такая кромешная тьма, что скомандуй она нам: "Вы в Пекине!" - мы бы поверили с той же покорностью. Недалеко от вокзала нас рассадили в автобусы. В автобусе меня начало укачивать, как только сели. "Хоть бы поезд довёз нас до конца", - думала я, считая секунды.
Благополучно доехав, автобус высадил нас у какого-то длинного здания. Было уже далеко за полночь. Расселили нас по номерам. Нам достался 439-ый номер. Но это я увидела уже утром. Предстояла ещё ночь, полная приключений. Брат мой всегда отличался особенной чистоплотностью, граничащей иногда с брезгливостью. Порядком уставшие после долгой дороги, легли мы, значит, спать. Тем временем, долго и скрупулёзно освоив комнату, он собирался уже положить голову на подушку, как увидел на ней живность неизвестного происхождения. Самое страшное во всей истории было то, что букашка успела затеряться где-то между наволочкой и пухом. Что-что, а сплочённость в трудные минуты свойственна древним народам. Видимо, это и есть главное условие нашего выживания. Хотя, были страницы истории, твердящие об обратном. В общем, искали мы букашку эту втроём и с усердием, но безрезультатно. Впрочем, ни её, ни её близких и дальних сородичей мы не обнаружили за всё время пребывания здесь. Сон одолел нас около 3-х утра, а проснулись через пару часов от дикого возгласа:
- Море-е-е!
Это брат стоял на балконе, лицом к лицу к тому самому бескрайнему морю.
- Какое ещё море? - откликнулась мигом вскочившая на ноги мама.
- Кажется, Чёрное.
Это был пансионат с мифологическим названием "Прометей", в 12-ти километрах от прибрежного города Туапсе, расположенный, как вы уже догадались, прямо напротив моря, вызвавшего подобные эмоции.
Ликование было неподдельным. Об этом мы узнали по изумлённым лицам обслуживающего персонала в один прекрасный день. "Армяне с ума сошли, купаются посреди зимы!" Излишне говорить - кто конкретно решил там окунуться в море. А вообще относились к нам отлично, кормили вкусно, позаботились обо всём. Практически сразу нас определили в местную школу, куда отвозил-привозил школьный автобус. В пансионате с нами были семьи из всех пострадавших городов. Запомнилась мне бабушка из Ленинакана с невысыхающими глазами. Она приехала с внуками, которые потеряли родителей. По иронии судьбы Ленинакан, гордо носивший имя вождя и сконцентрировавший в себе наибольший процент юмора, был почти полностью разрушен. И, казалось, не должен был уже шутить. Но ленинаканцы шутили. Рассказывали анекдоты, пытаясь растормошить остальных. Оставив своих близких покоиться в родной земле, они не утратили способности шутить. Плакали и смеялись сквозь горькие слёзы. Было ли это защитной реакцией организма - чтобы не свихнуться? Наверное, да. Сдружились все очень быстро. Стали ходить друг к другу в гости в номера. По вечерам играли в лото. Больной темы старались избегать, особенно при детях. Но получалось не всегда. Слишком свежи были раны.
Месяцы, проведённые там, запечатлелись в моей памяти добрым пятном, которое иногда всплывает, заставляя улыбнуться.
Есть такое явление, как осенний слёт пчёл, который ни один пчеловод не может объяснить. Пчёлы покидают улей внезапно и стремительно. И больше никогда в него не возвращаются. Ни эти, ни какие-то другие.
Есть что-то общее у них с нами. Но мы возвращаемся. После землетрясений и всяких других потрясений. Спустя месяцы, годы, иногда даже столетия. Но возвращаемся. Главное правило -не оставлять свой улей пустым, чтобы при слёте было кому за ним присматривать.
Это история одной восьмилетней девочки, по счастливой случайности не выпавшей с четвёртого этажа неумолимой волной разбушевавшейся стихии. Как же быть с теми историями, которые так и остались нерассказанными? Остаётся лишь поверить в то, что каждый рассказал свою неповторимую историю своему ангелу. Где-то там. Высоко. А заодно и смог узнать - отчего, всё-таки, так беспощадно испепеляли лучи солнца в тот день, седьмого декабря 1988 года.