Проглот

Эпиграф:

Какая б юность не была, но нет её дороже,
И памятнее нет тех самых юных лет…
А, если ты к тому ж достойно юность прожил –
Потомкам передай отеческий завет!

От автора.

                - 1 -

С ним мы были сто процентными земляками, т. е. такими земляками, которые родились и проживали в одном населённом пункте одной из областей России.
Однако до поступления в среднее специальное учебное заведение (ССУЗ, а в то время техникум) мы и не подозревали о существовании друг друга. И не потому, что дома наших родителей располагались в том населённом пункте на большом расстоянии друг от друга. Просто мы с Жорой учились в разных школах, между которыми всегда шло соперничество в успеваемости, в спорте, в количестве учеников поступивших в ВУЗы, техникумы и т.д. И в среде учащихся наших школ также почему-то наблюдалось стойкое неприятие друг друга. Ну, в общем, как в том анекдоте: «На кого бочку катишь? Ты моего друга, Васю Атамана, знаешь?»
Пауза.
- А ты Кольку Свиста знаешь?
Снова пауза.
- Так, вот - отвали, у тебя своя кодла, а у меня своя …
С Жорой мы познакомились уже в городе, когда мы оба поступили в один и тот же техникум, и оказались студентами (или учащимися) одной и той же группы. Нам тогда было по 14 лет, а приём на первый курс техникума в начале шестидесятых годов проводился на базе семилетнего образования.
Теперь то далёкое время разные авторы рассматривают с разных позиций и приоритетов, а их выводы часто противоречат друг другу. Я в этом рассказе не ставлю целью описать нечто большее того, что касалось лично меня и откладывалось в моей, ещё не замусоренной памяти, как реально увиденное или услышанное.
Как только я стал студентом техникума, то у меня и, вероятно, ещё больше у моих родителей возникли квартирные проблемы. Тогда же я впервые услышал слово иногородний. С этим словом я тогда не только познакомился, но я его хорошо осознал. Занятия в техникуме начались, как обычно, первого сентября, а мой квартирный вопрос находился ещё в подвешенном состоянии. Новый техникум с загадочными для того времени специальностями: автоматика и телемеханика, электронные вычислительные машины, счётно-аналитические машины (были и такие), имел очень маленькое общежитие для своих подопечных. И в секретариате моим родителям сразу заявили, что в небольшом общежитии техникума мест нет и, в ближайшее время, не предвидится.
На первом родительском собрании моя мама встретилась с отцом Жоры, с которым была наглядно знакома. И папа Жоры рассказал, что поселил своего сына у хорошо ему знакомой пожилой пары. Теперь он за сына спокоен, да и дом этой пожилой пары находится на той же улице, что и техникум.
- Данила Иванович, - взмолилась моя мама, - поговорите, пожалуйста, с вашими знакомыми, может они и моего сына за компанию возьмут.
- Да и ребятам вдвоём жить веселее будет.
Вот так я впервые в своей жизни стал квартирантом. У Максима Горького есть по такому случаю определение: «В людях». Наши хозяева были людьми уже очень почтенного возраста. Хозяина квартиры мы называли дядей Лёшей, а хозяйку бабой Катей, хотя баба Катя была даже на несколько лет моложе своего супруга.
В доме, где мы квартировали, нам с Жорой отвели отдельную комнатку, длина которой равнялась длине двуспальной металлической кровати. Кровать, спинки которой венчали круглые металлические заострённые шары, похожие на маленькие купола православных церквей, очень гармонично вписывалась в эту маленькую комнатку. Одним боком она занимала полностью продольную стену комнаты, спинкой входила в промежуток между той же продольной стеной и подоконником. Ширина же окна бревенчатого дома составляла не более метра. В этой комнате впритык к окну стоял небольшой деревянный столик, рядом с которым помещалась одна табуретка. Можно было, конечно, втиснуть к столику ещё одну табуретку, но тогда  писать, сидя за столиком вдвоём, было бы уже невозможно. Противоположной от кровати стеной была кирпичная стенка голландки. Площадь же нашей комнаты, если её считать прямо от портьеры, прикрывающей входной проём, составляла никак не более шести квадратных метров.
Когда мы готовились в своей комнатке к занятиям, то один из нас сидел на табурете за столиком, а другой сидел или полулежал на кровати. Одной кровати на двоих худосочных четырнадцатилетних студентов хватало с лихвой, так как та наша кровать совсем не проминалась. По сегодняшним меркам она была самой, что ни на есть, ортопедической кроватью, потому как под ватным матрацем на ней, скрывались самые настоящие доски. Причём не какой-нибудь тонкий тёс, а толстые половые доски, называемые в обиходе «пятёркой», за их толщину в пять сантиметров.
Окно наше выходило в соседский сад, разросшиеся яблони которого закрывали нам дальнее обозрение. С улицы же в нашу комнату можно было пройти только через сени, минуя по пути маленькую хозяйскую кухню. В общем, такие условия жизни нас в то время вполне устраивали.
Наш техникум тогда считался престижным учебным заведением, что показывал и конкурс: три – три с половиной человека на место, в зависимости от специальности. Считалось, что он даёт не только полноценное среднее образование, но и профессию по престижным и перспективным специальностям: «Автоматика и телемеханика», «Электронно-вычислительные машины», «Приборостроение».
Программа обучения первокурсников была такая плотная, что нам за год нужно было освоить всю математику, физику и химию восьмых – десятых классов средней школы. Это не считая русского языка и литературы, иностранного языка, истории и обществоведения, курс которых был рассчитан на два года обучения. Правда, у нас не было биологии, географии и астрономии. Зато черчение считалось одним из самых важных и ответственных предметов. Многим первокурсникам, так и не подружившимся с этим черчением, пришлось уже на первом курсе оставить наш техникум. Кроме всего этого, даже удовлетворительная оценка (тройка) по любому из основных предметов, куда входило это самое черчение, лишала студента стипендии. И, вроде бы, небольшая была тогда эта стипендия, но она всё-таки составляла третью часть от оклада моей мамы-медсестры.
Тот столик, который стоял в нашей с Жорой комнатке не отвечал чертёжным требованиям, и нам сразу пришлось взять в чертёжной аудитории техникума по чертёжной доске. А так как мы учились с Жорой в одной группе, то и готовить чертежи нам с ним приходилось к одному и тому же дню занятий. Тогда кто-то из нас занимал своей чертёжной доской единственный столик, а другой устраивал свою доску прямо на кровати так, чтобы можно было двигать по ней рейсшиной.
Хозяева нашей квартиры: дядя Лёша и баба Катя были уже в таком возрасте, что мы с Жорой годились им во внуки. Один их родной внук – Виталий, служил уже в Армии. До Армии Виталий закончил режиссёрский факультет музыкального училища, и был для стариков любимым и обожаемым  внуком. Его младшая сестра Жанна часто приносила в дом армейские письма от Виталия, которые читала вслух своей малограмотной бабушке и, уже плохо видящему, дедушке. Фотографии Виталия в армейской форме занимали на одной из стен зала самое видное место. Судя по фотографиям, Виталий был красивым молодым человеком, а военная форма была ему очень к лицу.
А, вот, его сестра Жанна (ровесница нам с Жорой), была чересчур уж полной девочкой. Когда Жанна оказывалась в доме своих бабушки и дедушки, то чувствовала себя полной хозяйкой. Она громко разговаривала, шумно ходила по небольшим комнатам квартиры, шурша портьерами-занавесками, звонко трещала на разные темы со своей бабушкой, не обращая внимания на каких-то студентов, зубрящих учебный материал в самых немыслимых положениях своего тела за занавесками. Иногда она откидывала нашу занавеску и протискивалась вперёд через проём, после чего наша с Жорой комнатёнка казалась ещё меньше. Создавалось впечатление, что Жанна заняла сразу девяносто процентов объёма нашей комнаты. Ей почему-то всё было у нас интересно. Например, почему Жора ползёт с карандашом в одной руке и рейсшиной в другой по чертёжной доске, которую он положил на кровать? Или, почему я поставил одну ногу на табуретку, а другую опустил вниз, и сижу, раскачиваясь над конспектом лекций?
- Бедная Жанночка, - говорила бабушка Катя, когда Жанна уходила домой, - вся в этого пузана обкомовского пошла.
Так она называла своего зятя, занимавшего ответственную должность начальника отдела культуры обкома КПСС.
- Он совсем внимания своей дочери не уделяет. Принесёт домой жратвы номенклатурной побольше, и считает, что свою обязанность выполнил.
- Ты Катька так громко не говори, - откликался из своего угла дядя Лёша, - у нас и стены имеют уши.
- А, что я такого сказала? – не унималась баба Катя.
- Разве это не правда? Сам раскормился, как боров, и Жанночка, глядя на него, растолстела – дальше уж некуда, - сетовала баба Катя.
- Вы ей скажите, баб Кать, пусть она избыток продуктов сюда приносит. Они нам в пользу пойдут, - встревал в разговор Жора.
Действительно, лишние для Жанны продукты принесли бы большую пользу Жоре. Нужно было видеть четырнадцати-пятнадцатилетнего Жору, чтобы тут же согласиться с таким мнением. Я-то уж в то время не выглядел толстячком, а Жору можно было уверенно называть скелетом, обтянутым кожей. Ростом он был немного выше меня, но из-за чрезмерной худобы выглядел, по признанию знакомых, значительно выше, если мы находились с ним на значительном удалении друг от друга. Особенно выделялись на его фигуре ключицы.
- Можно я вот за эту ручку подержусь, - шутил я, трогая его за выступающую ключицу, когда мы с ним ехали в общественном транспорте.
- Трясёт что ли? – беззлобно откликался Жора. – Ты лучше вон за ту барышню подержись. У неё тоже кой-чо выпирает.

                - 2 -

Здесь я сделаю небольшое отступление.
В своём рассказе я описываю уже очень далёкие шестидесятые годы. И сразу добавлю, что моя цепкая память 14 – 15 летнего юноши того времени, не помнит ни особого голода в СССР того периода, ни пугающего дефицита товаров. Конечно, советские люди тогда жили небогато, но и не пухли от голода и не бедствовали так, как это почему-то представляют теперь некоторые наши политики на телевидении.
В ту пору мы с Жорой питались в студенческой столовой. Правда, мы питались в студенческой столовой только в обед. А до хлебного кризиса 1963 года, хлеба можно было брать в студенческой столовой по потребности. Цена на хлеб как-то опосредованно входила в стоимость других блюд, но в потребление хлеба никто никого там не ограничивал.
Обычно на обед мы с Жорой брали по винегрету, по полной миске первого, котлету с обязательным гарниром на второе, компот и к компоту по пирожку или булочке. Хлеб, как я уже здесь сказал, брали по потребности.
Жора обычно брал шесть кусочков хлеба, но иногда ему и этого не хватало, и приходилось идти за добавкой. Но перед тем, как приступить к трапезе он ставил себе на стол полный стакан воды, в один-два глотка выпивал его, и только после этого начинал поглощать винегрет. Если кто-то из однокашников, проходя мимо нашего стола говорил: «Приятного аппетита!...», - то ответом на такое пожелание была неизменная реплика Жоры:
- Без аппетита летит!...
В столовой мы с Жорой обедали один раз в день. На завтрак же у нас обычно был купленный в магазине с вечера кефир и привезённая от родителей разная снедь: яйца, молоко, творог. Зимой же к этим продуктам добавлялось ещё сало. Холодильников в большинстве советских семей в то время ещё не было, и свои продукты мы держали на выделенной нам полочке в сенях хозяйского дома. В общем, питались мы тогда с Жорой, если и похуже некоторых своих студентов-однокашников, то совсем немного. В сенях хозяйского дома стояла на табурете у самой входной двери керосинка, а в отдельном чуланчике керогаз. Керосинкой нам баба Катя пользоваться разрешала, а керогазом – нет, кажется, по его взрывоопасности. Но мы по этому поводу и не переживали. Вечернего кипятка нам вполне хватало того, который был приготовлен самой бабой Катей к своему ужину.
Каждую субботу, после окончания занятий в техникуме, мы с Жорой отправлялись на вокзал, чтобы после двухчасового пути оказаться в родительском доме, и ночку проспать в собственной постели, не ощущая щипков и острых коленок соседа.
Городских хозяев вполне устраивало такое наше расписание. Иногда мы даже делились с ними своими продуктами. Обычно это была картошка.
Моей маме в то время каждый год выделяли, как сотруднице поселковой больницы, участок земли под картошку в пойме реки Суры. Река заливала по весне то место, и земля наша славилась плодородием. Колорадского жука на территории СССР тогда не было. И, без внесения каких-либо удобрений и химической обработки, картошка вырастала отменная, как по количеству, так и по вкусу.
Но случалось, что и мы с Жорой принимали хозяйские угощения. Помню, вспылил как-то дядя Лёша на свою пожилую супругу: «Да, что такое?!... Опять у тебя, Катька, пшённая каша подгорела!... Вот, из-за принципа, есть не буду твою подгорелую кашу».
Баба Катя помрачнела и насупилась, а потом отодвинула шторку-портьеру в нашу каморку и как-то виновато предложила: «Ребята, мой Хрыч бунтует, не хочет кашу пшённую кушать. Говорит, что не будет есть подгорелую кашу. А, ведь, пшённая каша и должна быть чуть-чуть подгорелой. Тогда она самая вкусная … Берите, ешьте эту кашу. А я завтра новую кашу приготовлю этому фыркуну заморскому».
В тот вечер мы с Жорой слопали целый чугунок сваренной на молоке пшённой каши, и спать укладывались сытые и полностью довольные своей жизнью. А Жоре настолько понравилась подгорелая каша, что он после частенько возникал перед носом бабы Кати с провокационным вопросом: «Баб Кать, у тебя сегодня каша не подгорела?...» А в это время из зала слышались ехидные дяди Лёшины смешки и его то ли кряканье, то ли кряхтение.
- Уйди, стрешный !…, - восклицала баба Катя, шутливо замахиваясь на Жору кухонным полотенцем. Мне тогда казалось, что в её понимании «стрешный» - это что-то вроде пугала огородного.
Но, что на самом деле означало и означает это слово «стрешный», я до сих пор не знаю. Но знаю точно, что именно так говорила когда-то баба Катя.
Каждый приспосабливается к тому, что есть.
Когда при отходе ко сну сосед по кровати выставлял мне в спину свою острую, как пика, коленку, то я в ответ  тихонько щипал его, а он, недовольно помычав, поворачивал свои острые коленки в другую сторону. А я с мыслями: «Пусть теперь стенку подолбит своими острыми мослами …», - уже блаженно засыпал. А потом спал на жёстких досках, едва прикрываемых ватным матрацем, как убитый. Утром вставал удивительно бодрым, наскоро умывался под рукомойником и бежал в сени за своей, приготовленной с вечера, бутылкой кефира. К кефиру часто добавлял два яйца. Обычно мама варила мне полтора или два десятка яиц на неделю. Сначала нужно было скушать те, у которых скорлупа лопнула в процессе варки, так как такие яйца могли быстрее испортиться.
Жора привозил с собой на неделю от родителей трёхлитровый бидончик сырых яиц, и поглощал он их также сырыми. Он ставил яйцо на «попа», заострённой частью вниз и осторожно разбивал скорлупу там, где внутри яйца находилось под тонкой плёнкой воздушное пространство. Потом он густо посыпал это место солью и, запрокинув голову, припадал своим ртом к отверстию в скорлупе. При этом действе Жорин кадык пару раз подёргивался. А ещё, через несколько секунд, запрокинутая голова успокаивалась и устанавливалась в привычное вертикальное положение. От удовольствия Жорины глаза щурились, ноздри раздувались, а он уже брал в руки следующее сырое яйцо.
- Жанночка, - говорила баба Катя своей чересчур полной внучке, - может быть, тебе стоит сырые яички поутру натощак пить? Посмотри, какой он с сырых яичек тощий. Кощей и Кощей, вылитый…
При этом она показывала рукой в сторону нашей портьеры.
- Бр …р, - слышался в ответ Жаннин голос, - гадость какая… Я, бабуль, на эту слизь даже смотреть не могу, а не то, чтобы её ещё и в себя заглатывать.
Слыша из-за ширмы такую пикировку бабушки и внучки, мы с Жорой валились на кровать в приступе хохота и накрывали головы подушками, чтобы нас не было слышно в зале. Отсмеявшись, Жора выходил на обозрение хозяев, надувал щёки, чтобы в очередной раз не рассмеяться и произносил.
- Баб Кать, я ещё и кашу подгорелую с великим удовольствием лопаю…, - он цокал языком, но тут не выдерживал напряжения – его надутые до этого щёки лопались, и только слышалось уже неудержимое:  га …, га …, га ….
- Типун тебе на язык, стрешный. Не смущай мою внучку, Жанночку, своим неправильным поведением и советами.
- Да при чём здесь сырые яйца и подгорелая каша? – включался в разговор дядя Лёша.
- Прекрасно помню, что его отец, Данила Иванович, был в юности такой же звонкий и прозрачный. Пройдёт по улице – так своими мослами гремит, что, как тогда у нас говорили, за околицей слышно. А ещё у нас говорили, что на нём пиджак, как плетень на одной жёрдочке болтается.
- Жанна, ты деда тоже не слушай, - подначивал барышню Жора, - и переходи на подгорелую кашу и сырые яйца.

                - 3 -

Вот так проходил весь наш первый курс обучения в техникуме. А после окончания первого курса, нам с Жорой выделили места в общежитии. И всё сразу поменялось. Оказалось, что жить в общежитии – это совсем не то же самое, что жить вдвоём на квартире.
В последствие, ровно через два года, нам с Жорой ещё придётся вернуться на ту квартиру к милым старикам: дяде Лёше и бабе Кате. Но тогда мы этого ещё не знали. А не знали мы вот почему.
Некоторые наши граждане теперь считают, что реформы в образовании накрыли нас с головой в последние 10-15 лет, а, вот мол, в СССР всё было в образовании спокойно и стабильно. Но так, как правило, считают те, кто либо мало учился, либо же мало работал в системе образования.
Тогда, после нашего с Жорой двухлетнего пребывания в общаге, мы перешли на четвёртый курс техникума. И весь поток дневников-четверокурсников перевели в то время на вечернее обучение. А потом, под видом производственной практики, нас устроили производственными рабочими на различные промышленные предприятия города. На всех студентов завели трудовые книжки, присвоили рабочие разряды и низшие заводские должности. То есть, весь четвёртый курс мы с Жорой числимся и в штате завода, и являемся студентами, но уже вечернего отделения. При всём при этом, мы к 8 часам утра ежедневно спешим на свой завод, на свои рабочие места, а к 18 часам в техникум. С нас снимают стипендию так как мы получаем зарплату на заводе. И руководство техникума решает лишить таких студентов общежития на том основании, что теперь эти богатенькие пролетарии могут позволить себе снимать частную квартиру. Так будет потом.
А пока мы с Жорой ещё студенты второго курса и новички в студенческой общаге. Тогда, в моей пятнадцатилетней жизни, это было первое общежитие. Но мы с Жорой как-то быстро вписались в условия его жизни. Правда, при этом пришлось существенно перестроиться. Больше я не привозил от родителей раз в неделю молоко. А яйца, которые мне по привычке продолжала накладывать с собой в дорогу мама, уже перестали быть для меня  дополнительным ежедневным провиантом. Если я приезжал в город от родителей в воскресенье, то уже в понедельник все домашние продукты исчезали в желудках постояльцев нашей студенческой общаги, половина из которых были бывшие детдомовцы. Жора тоже перестал привозить с собой полные бидончики сырых яиц. Но зато Жора не поменял свой обеденный ритуал в столовой.
В столовую мы теперь стали ходить два раза в день. Последнее слово «день» пишу с большой натяжкой, так как второе посещение столовой после обеда, проходило уже в вечернее время. Если обедали мы по-прежнему в студенческой столовой, то ужинать нам приходилось в столовой железнодорожного депо.
На ужин мы обычно отправлялись часов в восемь вечера большой ватагой, которая собиралась со всего нашего относительно небольшого общежития.
Итак, мы собирались ватагой человек по пятнадцать, и шли километра полтора по железнодорожным путям в ту деповскую столовую. Столовая эта располагалась на задворках железнодорожных путей, на территории паровозного и вагонного депо, и работала круглосуточно.
Тут в любое время суток  постоянно толпились небольшими группами машинисты и кочегары паровозов, а также рабочие самого депо. В общем, в этой столовой обедал исключительно самый, что ни на есть, исконный рабочий класс. Рядом с нами в очереди на раздачу стояли кочегары с лицами, темнее лиц коренного населения Сомали или Зимбабве, ремонтники подвижных составов, бригады по ремонту железнодорожных путей в робах, пропитанных маслами и соляркой.
Несмотря на затрапезный вид этой рабочей столовой, готовили здесь вкусно, кормили сытно и недорого.
Студенты выстраивались ровной цепочкой в очередь и спокойно ждали, когда доберутся до вожделенной раздачи. Никто здесь, в отличие от студенческой столовой не рвался без очереди. Сам вид, стоящих в этой очереди прокопчённых работяг, вызывал должное уважение и, можно сказать, благоговение перед самым что ни на есть костяком рабочего класса. Но студенты всегда остаются самими собой.
- Жору, Жору пропустите вперёд, - подначивал рыжий Вано моего приятеля, - а то он всю воду из графинов выпьет.
Действительно, пока очередь неторопливо двигалась к раздаче, Жора успевал выпить один или пару стаканов воды из графинов, стоящих здесь, на обеденных столах.
На раздаче, в деповской столовой, Жора брал, как обычно, кроме первого блюда, второго и компота, шесть кусочков хлеба и 2-3 порции винегрета, который тут же сваливал в одну тарелку.
- Жора, и куда это в тебя лезет?! – снова восклицал наш рыжий сосед по общаге.
- Ха, ха, ха …, - отмахивался Жора, - неужели не видишь, что всё в мозги уходит?
- Одним словом – Жора … От слова жрать, - продолжал рассуждать Вано, снимая с подноса свой ужин.
Теперь уже не помню точно фильм, на который в то время был настоящий ажиотаж. Может быть, он назывался «Великолепная семёрка». Смотреть это кино мы отправились чуть ли не всей нашей общагой. Билеты были приобретены заранее, и нам ничего не оставалось делать, придя в кинотеатр, как глазеть на рекламные стенды в фойе и стоять в очереди за сливочным мороженым с изюмом, которое тогда продавалось в вафельных стаканчиках.
Я отстоял очередь и купил мороженое себе и приятелям. А вкусовые качества того мороженого, выпускаемого по ГОСТ были отменные. Недаром в наше время на некоторых упаковках мороженого стоит рекламная надпись: «То самое – по ГОСТ СССР». К сожалению, часто это остаётся ничем не подтверждённой рекламой.
В общем, стоим мы в сторонке, мороженым наслаждаемся … Здесь, вдруг, Вано и говорит: «Жора, а где твоё мороженое?»
Тут я тоже взглянул на Жору, и мне сразу стало всё понятно.
Жора ощерился в широкой улыбке и нежно погладил свой впалый живот.
- Ну, ты и жрать! – опять удивлённо воскликнул Вано. – Жора, а ты, вот, десять порций мороженого сразу съесть сможешь?
- Запросто, - нисколько не сомневаясь и не задумываясь, ответил Жора.
- Друг за другом и без передышки?!
- Могу и без передышки, - нисколько не смущаясь, ответил Жора.
- А на улице в это зимнее время слопаешь?
- Давай, тащи … Ты покупаешь, а я лопаю, - уже с каким-то азартом и некоторой долей раздражения проговорил Жора.
- А если не съешь всё? – не унимался Вано.
- Ну, сколько съем … остальное тебе останется.
- Нет, так не пойдёт… Давай спорить, - ещё больше раззадорился Вано.
- И какие твои условия? – вопросительно посмотрел на своего визави Жора.
- Если не съешь, то возвращаешь мне деньги, потраченные на это мороженое.
Он ещё немного подумал, а потом выдал плод своих ограниченных фантазий: «Ещё с тебя бутылка водки …».
- Нет, не согласен, - решительно ответил Жора.
- Пожалуй, ещё напьёшься, а потом и тебя и меня из общаги выпрут, да ещё комендант родителям нажалуется.
- Ну, ладно … Тогда давай так … , - пошёл на попятную Вано. - Я покупаю десять порций мороженого. А ты лопаешь тут же на улице. Всё ешь без пауз. Если съешь всё, то я проиграл. Плакали мои денежки… И я буду по утрам будить общагу кукарекая на балконе. Иначе кукарекаешь ты, и деньги, потраченные мной на мороженое, возвращаешь.
- Согласен, - ответил Жора и протянул Вано свою руку.
Я ударил по сцепленным рукам своей правой ладонью. Пари состоялось.
Битва, которую можно было бы назвать «Поедание мороженого в зимнем сквере» была намечена на День Советской Армии, 23-е февраля, и состоялась точно в срок. Моей миссией в этом поединке была роль судьи и секунданта одновременно. Я не только должен был контролировать количество съеденных Жорой упаковок мороженого, но также строго следить, чтобы он не делал заметных пауз между поеданием отдельных порций. В киоске, расположенном рядом с площадью Ленина, Вано купил десять стограммовых пачек молочного мороженого по цене 10 копеек и расплатился за всё полноценным советским рублём. Конечно, это было не сливочное и не пломбир, но Жора в момент спора не указал, какое именно мороженое ему приятнее поглощать. И Вано законно воспользовался этим, купив самое дешёвое.
День был праздничный, на центральной площади было много народу и мы решили отойти в соседний сквер имени Пушкина.
- Ты держи и подавай мне мороженое, - предложил Вано, передавая мне объёмную авоську. – А я буду обёртки считать. Чтобы без обмана.
Так инструктировал меня Вано, видимо намекая на наши приятельские с Жорой отношения. Тот февральский день выдался с небольшим морозцем, и дул прохладный ветерок, а в воздухе парили снежинки.
- Ты как будешь есть? Стоя или сидя? Сам выбирай, - снисходительным тоном произнёс Вано, одновременно показывая Жоре на слегка заснеженную лавочку.
- Стоя-то больше влезет, - резонно заметил Жора. – Начнём стоя, а там, может быть, я и присяду.
Я взглянул на часы, достал из авоськи первый брикет мороженого и протянул его Вано. Тот развернул мороженое, сунул бумажную обёртку себе в карман, а мороженое передал Жоре – процесс пошёл. Потом я ещё раз взглянул на авоську и поёжился то ли от холода, то ли от представления о мысленной смене мест, с главным героем этого спора.
Жора ел мороженое размеренно, не затягивая процесс, и не провоцируя судью на замечания. Его лицо абсолютно ничего не выражало. Он откусывал приличные куски мороженого, и они почти мгновенно исчезали у него в глотке.
Когда же он съел половину этого замечательного продукта, то тут стал уже нервничать Вано.
- Что-то ты помалу стал откусывать Жора?! Судья! … Ты давай следи и пресекай нарушения.
- Да, ладно, тебе Вано, - заступился я за Жору, - нормально он откусывает.
- Больше, больше кусай, - не переставал настаивать Вано.
- Сейчас присяду на лавочку, и остальное доем, - отмахнулся от него Жора. – Сколько там ещё осталось? Хватит мне сегодня наесться мороженым?
- Смотри, он уже посинел, - обрадованно вскричал Вано.
Но радость его была преждевременной.
- Это его постоянный цвет лица, - пошутил я, охладив радость спорщика.
Но, вот, я достал из авоськи последнюю пачку мороженого.
- Всё сожрёт … - обречённо выдохнул из себя Вано. – Может, нам с тобой разделить последнюю пачку? - посмотрел на меня Вано вопросительно.
- Нет, уж … Давай сюда, а то потом начнёшь люсить. Ты уж лучше яиц сырых купи. Дома попьёшь, чтобы у тебя голос перед кукареканьем звонче стал, - ответил Жора своему противнику по спору.

26 февраля 2017 года.