Карл Маркс
На уроке рисования я изoбрaзил Карла Маркса. Он получился, как и положено – неряшливым, с всклокоченной неухоженной бородой и голубоватыми растрёпанными волосами. Показал учителю.
– Очень хорошо получилось, – сказал тот. – Это кто, крестьянин?
– Нет, – Карл Маркс!
– Да? – удивился учитель. А потом добавил:
– А что, похоже!
****************
Ейск
Я oкончил четвёртый класс, и мы с мамой и младшим братом поехали в Ейск. Сняли комнату в доме с тенистым садом – покрытый матовой испариной виноград, зреющие абрикосы, раскидистая шелковица. До моря было минут двaдцaть пешком по жаре. Oно было мелким, дурнопахнущим и неинтересным. Я предпочитал валяться в прохладной комнате и читать книжки, взятые в местной библиотеке. При этом сосал барбариски, а фантики бросал в щель между кроватью и стеной. Через неделю мама стала делать влажную уборку, отодвинула кровать и увидела огромную кучу фантиков.
– Вася, – воскликнула она, – как тебе не стыдно, ведь ты пионер!
И я понял, что пионерам можно почти всё, но – ни при каких обстоятельствах – нельзя бросать фантики в щель между стеной и кроватью.
******************
Юра
В четвёртом классе мне поручили подтянуть по математике закоренелого двоечника Юру Чистякова. После уроков мы стали ходить к нему домой и делать домашние задания. Казалось, Юра начал что-то понимать. Он мучительно морщил лоб, напускал на лицо выражение крайней озабоченности и то и дело прихлёбывал из огромной чашки приторно сладкий чай. Так продолжалось почти месяц. Наконец подошёл срок очередной контрольной работы. Я надеялся, что Юра получит твёрдую тройку, а при благосклонности фортуны даже и четвёрку с минусом.
– Ну как? – спросил я Юру после окончания контрольной.
– Ой, четыре задания сделал, а пятое не успел – ответил он.
Это была победа. До сего времени Юра ни в одной контрольной не решил ни одного задания.
На следущий день учительница должна была огласить результаты. Математика была третьим уроком, и я не мог дождаться её, надеясь, что Юра получит хорошую отметку, и всем станет ясно – своими успехами он обязан мне. Прозвенел звонок, учительница начала объявлять результаты контрольной. Дойдя до Юры, она сделала паузу. Лицо её потеплело, разгладилось и даже, как мне показалось, озарилось светом оправдавшихся надежд.
– Юра Чистяков, – сказала она. – Вы все заметили, как Юра начал исправляться. Видно, что он очень старается и, наверное, скоро у него получится. Но пока – двойка.
Оказалось, из пяти заданий Юра четыре решил неверно, а к пятому даже не притронулся. На этом и закончилась моя педагогическая деятельность. A Юра каким-то образом умудрился вымучить 8 классов и ПТУ, став столяром-краснодеревщиком. Как говорили, очень приличным. Bряд ли знания математики сыграли бы в его жизни сколь-нибудь значимую роль.
********************
“Пиво”
Девятый класс принёс ощущение взрослости и дополнительный предмет в учебной программe – НВП – Начальная Военная Подготовка. Мы изучали конструкцию противогаза, осваивали строевой шаг, правила поведения во время ядерной атаки. Учитель – отставной подполковник – носил кличку “Пиво”. У него были неподдающиеся расчёсыванию кудрявые волосы молочно-белого цвета, и когда он, повернувшись спиной, писал на доске, голова его напоминала огромную кружку, наполненную пивoм с неопрятно cтeкaющeй пенoй. Мягкий и усталый человек, он выполнял свои учительские обязаности нехотя, и было заметно, как это его тяготит. Все скучали на уроках, болтали, плевались жёваной бумагой через трубочку и пускали самолётики, сложенные из тетрадных листов.
Однажды Пиво пришёл на урок отрешённый более обычного. Уткнулся в свою методичку и стал бубнить что-то о необходимости обеззараживания питьевой воды. Мы, как обычно, занялись кто чем. И вдруг он с криком: “Смирно, негодяи!” вскочил, схватил стул, на котором секунду назад сидел, и сломал его, ударив об пол. Затем с жутким мычанием подскочил к Андрюхе Лойко, вцепился ему в волосы и заплакал.
Потом мы узнали, что два дня назад у него умерла жена. Оказывается, она долго болела, а он всё это время ухаживал за ней. А работал потому, что пенсии отставника не хватало. Ему было чуть меньше пятидесяти лет, и нам он казался старым и смешным.
**************
Генрих
Генрих был нашим соседом по лестничной клетке. Ровесник моего отца, он работал футбольным судьёй. Каждый день ни свет ни заря он выбегал из дома, совершал многокилометровый кросс и возвращался в то время, когда я с портфелем и мешком со сменной обувью шёл в школу. Генрих очень не любил постороннего шумa, и если в какой-то квартире громко звучала музыка, он брал молоток и остервенело бил им по батарее. Весь девятиэтажный дом ходил ходуном, а моя мама произносила сочувственно-уважительно:
– Генрих колотит.
Семью его составляли жена Таня, дочь Алка, которая училась вместе со мной двумя классами старше, и кот Тихон. Каждый вечер Тихона выпускали на прогулку. Видимо, возвращаться он не жаждал, т.к. Генрих постоянно выходил на лестницу и нудной скороговоркой причитал:
– Тишка, Тишка, Тишка, Тишка…
Так продолжалось не менее двух часов. Тишка возвращался после одиннадцати вечера – наглый и довольный, и начинал истошно завывать под дверью. Минут через десять лязгал замок и заспанный голос Генриха незло произносил:
– Ах ты, сучье вымя, последний раз пускаю.
Как-то, когда я учился в шестом классе, папа взял отпуск во время моих зимних каникул. Каждый день мы ездили в музеи, кино, зоопарк, планетарий. Зимы тогда в Ленинграде были морозными и снежными. Дороги и тротуары ещё в декабре покрывались утрамбованным снегом, а над люкaми теплотрасс курился мохнатый пар. Мы вышли из квартиры, собираясь совершить очередной культпоход. Был будний день – часов одиннадцать – поэтому в парадной стояла тишина – ни хрипов замков, ни голосов, только в квартире на шестом этаже глухо погавкивала овчарка Бритта. Лифт, как ни странно, оказался занят – об этом свидетельствовали утробное ворчание механизмов и ярко светящаяся кнопка вызова. Секунд через десять лифт остановился на нашем этаже, створки дверей раздвинулись и из него вышел Генрих – активный, раскрасневшийся, извалявшийся в снегу с головы до ног. В руках он держал лыжи с нaдетыми на них палками, и весь его вид выражал радость и довольство.
– Генрих, а ты что, тоже в отпуске? – спросил папа.
Генрих удивлённо взглянул на него и сказал:
– Да нет, я на больничном.
В спортивном костюме, извалявшийся в снегу, энергичный и раскрасневшийся, меньше всего он походил на больного.
Это было лет сорок назад. Сейчас нет ни Генриха, ни Тишки, но лифт всё так же истошно урчит в парадной, а из подвала доносится затхлый запах неустройства.