Олимпийский бал. Пятая часть из цикла Анекдоты для

ОЛИМПИЙСКИЙ БАЛ

Пятая часть цикла "Анекдоты для богов Олимпа".

1.

     - Мам, а что сегодня будет на ужин?
     - Сегодня на ужин, доченька, будет одно грузинское блюдо – жричодали!

   Стоящий напротив Тристана громила широко открыл рот, показав гнилые зубы – словно действительно готов был впиться в соперника и рвать человеческую плоть без всякого оружия. Этого великана звали Морхультом, и имел ли он какое-то отношение к неведомым грузинам, воспитанник корнуэльского короля Марка не знал, и знать не хотел. Зато он знал другое – из боя, в который ему пришлось ввязаться по прихоти короля, живым выйдет только один боец.
   - А может, - подумал парень, усмехаясь прямо в лицо великана, почти полностью заросшее черным жестким волосом, - и ни одного. Больно уж здоров этот громила. Не удивительно, что ни одна девка, похищенная им за последние полгода, не вернулась домой. Хотя кто-то тебя, парень, не хило недавно в глаз приложил.
    Сквозь космы, свисавшие на покатый лоб Морхульта, действительно был хорошо виден и громадный синяк под левым глазом, и сам глаз – красный, вращавшийся сейчас в бешенстве. Могла ли нанести такой удар одна из похищенных девиц? Тристан не отказался бы познакомиться с такой отважной вельдкой; а если бы она была  еще и смазливой… В селении, которое парень покинул сегодня ранним утром, он успел заметить несколько вполне приятных мордашек.
   - Завтра, когда вернусь в это селение…, - успел помечтать он.
 Похищенных девушек, кстати, насчитывалось уже больше двух десятков; так что король Корнуэльса уже не мог игнорировать жалобы вельдов. Вот он и послал  своего «любимчика», Тристана, на этот поединок. Хотя – это было общее мнение – все можно было решить проще и веселей. Этого дикого зверя, который ростом был выше Тристана на две головы, и на плечах которого мог спокойно поместиться взрослый вепрь, можно и нужно было травить на лошадях, с собаками; с гиканьем и правом последнего, решающего удара для короля. Но король Марк решил именно так, и его воспитанник и возможный преемник  отправился вызволять пленниц один.
   - Думаю, - скептически подумал парень, только увидев громадного дикаря, - никаких надежд увидеть их живыми у меня нет. Не потому, что он действительно их сожрал, как  думают перепуганные вельды. А может, и съел… но сначала поразил вот этим оружием.
   Тристан имел в виду огромное мужское достоинство великана, которое все это время было напряжено сильнее остальных мускулов – и громадных бицепсов, и мышц отвислого живота, в котором несомненно, вполне могла поместиться девушка средней комплекции.

     - Не понимаю, почему женщины падают передо мной штабелями… Как говорила моя мама, первой упала акушерка, принимавшая роды. Она думала, что тянет меня за ножку!

   Как всегда в опасные моменты нелегкой жизни сироты Тристана внутри него просыпался олимпийский герой Геракл; а вместе с ним и все то хорошее и дурное, чего он успел  набраться у Лешки Сизоворонкина. Прежде всего, конечно, анекдоты. У простого паренька, пусть королевских корней, против взревевшего громилы не было ни единого шанса. Но олимпийский чемпион и полубог Геракл видел в прошлых жизнях и не таких соперников. Видел и побеждал. Здесь же все было до обидного просто. Тристан шагнул вперед, взмахнул рукой, отвлекая внимание огромного дикаря, и пнул что было сил в средоточие мужской жизни противника, лишая его главного оружия. Великан хрюкнул; взревел  от нестерпимой боли, наклоняясь вперед так, что Гераклу не составило труда пропустить его громадную голову подмышкой и резко дернуть кверху чужую толстенную шею, зажатую между собственным бицепсом и боком. Треск, который заставил поморщиться Геракла, был громче обычного, и неудивительно – он никогда прежде не ломал таких больших позвонков.
   Тристан выпустил из руки безвольное тело; это было его первой и единственной ошибкой. Сломать позвоночник дикарю еще не значило убить его. Все, что поражало своей мощью ниже шеи, уже не реагировало на подаваемые еще живым мозгом команды; но  скользнувшие по бедру, а затем лодыжке Геракла зубы Морхульта успели вцепиться в живое человеческое мясо так, что олимпиец охнул едва ли не громче, чем прежде дикарь. Локоть Тристана-Геракла обрушился на свод черепа быстрее, чем молния Зевса. Но сам Тристан теперь морщился не от треска костей поверженного врага, а от резкой боли в ноге. Морхульт так и не разжал в смерти зубы, лишив Геракла немалого куска плоти. Олимпиец владел методикой отвлечения от боли; еще он в прежних жизнях получил столько разных ран, в том числе и рваных, что его руки сами потянулись к обноскам, заменяющим одежду дикарю.
   - Нет, - остановил он себя уже осознанным решением, - в этом рванье наверняка полно неведомых микробов да бактерий, которых даже Лешка побаивался. Придется свое…
   Негромко треснула ткань разрываемой рубахи, и Тристан, вполголоса шепча проклятия (лучше всего это получалось на родном языке Сизоворонкина), затянул на ноге повязку. А потом пошел за трофеями. Хотя какие сокровища могли быть в пещере дикаря? Кости; обрывки одежд несчастных пленниц?  Он даже хотел плюнуть, да похромать, развернувшись, сразу в  то самое ближайшее поселение, больше других пострадавшее от Морхульта. Но все же решился; задержал дыхание и нырнул, полусогнувшись, в темное отверстие. И не зря! Почти сразу же в полутьме кто-то вскрикнул – так что Геракл отпрыгнул в сторону на одной ноге, громко шипя от боли.
   - Не подходи?! – вскричал девичий голос; вполне мелодичный, несмотря на рвущуюся ярость, - мало получил?!
   - Да я пока ничего не получил, - Тристан постарался придать голосу тепло и спокойствие, - хотя и надеюсь получить… хотя бы в качестве платы за освобождение от чудовища.
   Девушка в дальнем, самом темном углу пещеры отреагировала совсем не так, как надеялся герой. Она действительно опустила на каменный пол что-то тяжелое и громоздкое, что готова была обрушить на череп насильника, но на шею избавителя не бросилась. Лишь хмыкнула с какой-то знакомой интонацией в голосе и спросила  - задорно и насмешливо:
   - Что, прямо здесь, в пещере платить? А может, я страшная?
   С губ Геракла едва не сорвалось: «Тогда точно здесь, в темноте!». Но вместо этих, несомненно, обидных слов почему-то вырвалось:

     К колдунье пришла очень страшная девушка. Просит сделать приворот на какого-то парня. Колдунья смотрит на нее, смотрит… а потом и говорит:
     - Слушай, может, ну его, приворот этот, вместе с парнем? Давай сразу к нам на шабаш!

   Этот анекдот тоже был обидным, но разве могла понять его, выуженного из памяти Сизоворонкина, русского парня, простая корнуэльская девушка? К великому изумлению Геракла она поняла; и даже ответила, но уже на языке олимпийских богов:
   - А давай! – и первой шагнула наружу, к свету, - шабаш, так шабаш!
   Девушка на мгновение замерла в светлеющем лазе из пещеры, выставив ягодицы, соблазнительно оттянувшие материал платья, и исчезла. Тристан рванул за ней, забыв о ране. Незнакомка уже разглядывала мертвого дикаря, совершенно безбоязненно тыча носком башмачка в  переваливающуюся на сломанных позвонках голову.
   - Чем ты его так? - встретила она Геракла вопросом.
   Олимпиец, пустивший верхнюю часть своего одеяния на повязку, картинно напряг мускулы - словно стоял сейчас на стадионе перед тысячами зрителей и получал лавровый венок. Увы - в нынешнем, пусть не самом слабом теле Тристана - это действо выглядело совсем не величественно. Девушка даже негромко фыркнула сквозь зубы; потом спохватилась, и отвесила избавителю немного картинный поклон.
   - Благодарю тебя, мой бог, за избавление от этого страшного, и еще более вонючего чудовища...
   - Я не бог! - вырвалось у Геракла.
   - Ага! - глаза незнакомки разгорелись еще насмешливей, а потом в предвкушении настоящего чуда, - Лешенька, ты!
   Она была готова броситься на шею Тристана; тот всего мгновенье помедлил (подвиг-то он совершил!), но потом отступил, тряся в отрицании головой. Отступил неудачно, ступив на раненую ногу, и взвыв от прострелившей боли. Так что это он оказался в девичьих объятиях. На удивление крепкие руки бережно опустили раненого героя на траву; шустро размотали уже присохшую повязку. Девушка, точнее богиня, так и не представившаяся пока Гераклу, бросилась обратно в пещеру. Что она могла там разглядеть практически в полной темноте? А вот разглядела же! Выползла, как и надеялся Геракл, уже подавивший непрошенную боль могучим усилием воли, соблазнительной попкой вперед; за собой тащила внушительных размеров мешок, к которому были приделаны две заплечные лямки. Олимпиец вспомнил - такую конструкцию Сизоворонкин называл вещмешком.
   Богиня опустила мешок рядом с раненым; зарылась в него чуть ли не по пояс, и скоро изумленный поединщик разглядывал собственную аккуратно перебинтованную ногу. Изумленно, потому что под бинтами ничего не болело без всякого аутотренинга (вот какие слова я знаю!). Он даже изобразил какой-то танец, вызвавший короткий смешок у девушки. Она, кстати, уже доставала из мешка  какую-то снедь, приговаривая в полголоса:
   -  Если ты не бог, и не Алексей, значит...
   - Да Геракл я! В нынешней жизни Тристан, воспитанник корнуэльского короля Марка, - прервал ее умственные потуги олимпиец, - а ты... не спеши! Доставь мне удовольствие угадать самому.
   - С трех раз! - богиня прищурила глаз совсем как Сизоворонкин.
   - Легко! - выпалил Геракл-Тристан; про себя же он провел нехитрые размышления, - судя по тому, как ты жаждала увидеть перед собой Лешку, варианта два - Афина или Артемида. Так приложить по глазу дикаря могла скорее богиня-воительница... с другой стороны, что такое знакомое зацепило меня еще там, в пещере? Ага - вот точно так меня приветствовала Артемида, когда мы оба сидели внутри моего тела, и ждали, что еще обрушит Легка на наши головы  - водку или огневку?! Точно - Артемида, богиня охоты.
   Последние слова он выпалил вслух; и по лицу богини понял - угадал. Богиня-охотница даже скорчила недовольную гримасу: "С первого раза!". А руки ее, такие нежные и умелые, тем временем сноровисто "накрывали поляну"; не всю, конечно - часть ее занимала необъятная туша великана. Тристан оценил ее практичность - стол  был накрыт так, что свежий ветерок относил смрад никогда не мытого тела в сторону. Он вдруг вернулся к рукам богини, к первому их определению - нежные.
   - А что,  - протянул он с непонятным для себя смущением, - насчет благодарности все уже забыли?
   Афродита замерла с недорезанным куском мяса в руке; чуть недоуменно скривила губы, но ответила вполне благосклонно:
   - Да пожалуйста! Хочешь прямо сейчас? - она скинула с левого плеча узкую лямку платья - так что практически вся грудь оголилась, заставив Тристана невольно сглотнуть тугой комок в горле, - только предупреждаю: буду стонать и кричать; но представлять буду Сизоворонкина. Не обижайся, если выкрикну его имя.
   - Вообще-то мы когда-то были одним целым, - совсем смутился Тристан, и Геракл вслед за ним.

     - Я считаю, что секс - это, пожалуй, единственное удовольствие, которое люди могут дарить друг другу бесплатно.
     - Не только. Можно, например, плед принести.
     - От секса гораздо больше удовольствия, чем от секса.
     - Иногда бывает такой секс, что лучше бы плед принесли...

   Богиня с полубогом переглянулись, и звонко расхохотались, присаживаясь к "столу". Геракл почувствовал вдруг, что с души свалился огромный камень, весом никак не меньший, чем валяющийся рядом труп дикаря. Только к завершению трапезы он понял, что это означало. Растаяло родившееся было чувство вины перед Лешкой Сизоворонкиным. А Афродита, наконец, представилась своим нынешним именем.
   - Изольда, - улыбнулась она Тристану, - судя по всему, твоя будущая королева.
   - Это как? – изумился Геракл.
   - Очень просто. Этот милый мальчик, - она кивнула в сторону мертвого дикаря, - напал на корабль невесты короля Марка; мой, если кто не понял. Ну, как корабль – просто большая лодка. Там нас всего-то было восемь человек – четверо гребцов, два стража и моя служанка. Я – восьмая. Мужичков этот громила…
   - Здесь его зовут...  звали Морхультом, - подсказал Тристан.
   Изольда кивнула, и продолжила:
   - В-общем, и гребцов, и охрану он положил прямо там,- она махнула в сторону близкой отсюда реки, - на стоянке, которую мы устроили, прежде чем предстать перед женихом (она усмехнулась), - а нас с Беатой, служанкой, подхватил подмышки и притащил сюда.
   -  И где же… твоя Беата, - вырвалось у Тристана, который уже знал страшный ответ.
   - Там и осталась, - Изольда, кажется, совершенно равнодушно махнула в сторону чернеющего зева пещеры, - спасая свою госпожу, первой предложила свое тело дикарю. И погибла, в пылу страсти чудовища.
   Тон ее повествования не стал печальнее. Геракл в душе Тристана легко подавил родившееся было возмущение и кивнул: «Такова жизнь!».
   - Чутье у этого Морхульта просто фантастическое. В том самом пылу уловил, как я подобралась с камнем в руках, и почти увернулся от удара. Так что ты появился очень вовремя. За мной долг. А теперь… расскажи мне о короле Марке.
   Тристан надолго замолчал. Благодарность в душе парня, воспитанном королем с младых лет, сейчас бурно соперничала с фактами. Король Марк на самом деле был не самым приятным человеком Корнуэльса – и внешне, и, особенно, внутренне. Он был страшен лицом, необъятно толстым и неопрятным. А еще – подлым, коварным и мстительным. Только теперь Тристан понял, почему король послал его на эту, казалось бы, безнадежную битву. Ведь рядом с Марком он – молодой, красивый; благодаря давнему общению с Лешкой весьма остроумный воспитанник - выглядел просто идеалом высшего света корнуэльского общества. А тут еще на подходе молодая жена…

     - Вы никогда не были замужем?
     - Нет.
     - А я-то думаю, откуда такое счастливое, не тронутое бытом лицо!

   Лицо Изольды-Афродиты после рассказа Тристана счастливым не выглядело; скорее было задумчивым, потом стало хищным. Она потянулась всем телом, игриво улыбнулась и воскликнула:
   - Мне уже не терпится посмотреть на красавчика, которого ты сейчас обрисовал. Сдается мне, что главным его занятием теперь будет обламывание рогов на собственной голове.
   Тристан  восхитился такой непосредственностью олимпийской богини; только что демонстрирующая верность человеку, которого, быть может, никогда больше не увидит, она теперь… Он подальше от греха (ну, не мог так сразу перестроиться!) предложил поспешить в стоянке; в надежде, что река – сама, или с помощью лихих людишек – не умчала лодку Изольды вниз по течению.
   Лодка была на месте. Стараясь не смотреть на то месиво плоти, в которое озверевшее чудовище превратило шестерых здоровых мужчин, Тристан запрыгнул на борт; чуть не упал, забыв о раненой ноге, на которую неосмотрительно скакнул, но удержал равновесие, и с любопытством огляделся. При дворе короля Марка водный транспорт жаловали разве что рыбаки. А здесь все говорило о народе, привыкшем ходить в дальние походы.
   - Да, - подтвердила его вывод собравшая свой мешок Изольда, - у нас много умелых мореходов. Ходят даже в Британию.
   - А сейчас мы где? – озадачился Геракл, который в совместной жизни с Сизоворонкиным успел немного приобщиться к занимательной науке географии.
   - Судя по всему, в Ирландии, - решила Артемида, - хотя, по большому счету, не все ли равно. Для нас сейчас важнее решить – сможем ли мы управиться с этой лодкой вдвоем?
   - Сможем, - успокоил ее Тристан, - тут грести всего ничего. Вон за той излучиной реки селение. Там я оставил коня, и старого слугу. Думаю, что вельды не откажут победителю злого чудовища, и дадут в помощь несколько крепких парней.
   Изольда хитро улыбнулась (раньше, на Олимпе, Геракл не замечал в Артемиде столько бесшабашного озорства – наверное, от Лешки набралась) и дополнила его речь:
   - И благодарные вельдки тоже не откажут герою!
   Богиня как в воду смотрела, благо, что ее вокруг лодки было предостаточно. Вельды, узнав об избавлении от страшного соседа, устроили праздник. Место рядом с героем, нахально отодвинув в сторону саму Артемиду, заняла девица умопомрачительной красоты. Бранжьена – так она назвалась – на пирушке, которая закончилась поздно ночью, практически ничего не ела. Она бесцеремонно смотрела на Тристана, обещая блудливым взглядом неземные удовольствия, а под столом ее незанятые ничем ручки начали творить непотребство даже раньше, чем староста селения поднял первую чарку с шибающим в нос самогоном в честь победителя  Морхульта. Так что Тристан не узнал, насколько поздно отошли ко сну этой ночью вельды; ну и Артемида вместе с ними.
   Бранжьена буквально бегом утащила его в хижину, и там, в темноте, набросилась на него яростней, чем дикарь. Одолженная Изольдой рубаха тоже превратилась в лохмотья; штаны Геракл едва успел стащить сам. А девушка уже смутно белела в темноте обнаженным телом. Если бы не тысячелетний опыт Геракла, их общее с Тристаном тело так и осталось бы в этом жилище, испепеленное женской страстью. Но герой, мужественно переждав первый натиск неистовой красавицы, взял в руки… сначала ее полные груди, вызвав громкий стон, потом все остальное, и унес Бранжьеду в страну, куда можно попасть только вдвоем, помогая друг другу руками, ногами, всем, чем можно – так,  чтобы уже непонятно было, какие части тела жадно ласкают благодарные партнеры. Уже под утро уставший, как никогда раньше в этой жизни Геракл, с трудом натянувший на себя остатки одежды, вышел на улицу, и сел на покосившуюся лавочку. Покопавшись в памяти, он нашел подходящий анекдот:

     А давайте и правда беречь мужчин! Их же меньше! На всех может не хватить... Давайте относиться к ним гуманнее! Поймали вечером - отпустите... утром!

   Рядом недоуменно прислушивался к словам незнакомого языка староста селения.
   - Не знаю, что за странные слова говоришь ты, благородный господин, - негромко засмеялся он, - но на Бранжьену твое заклинание вряд ли подействует. В своей страсти она ненасытна; а уж если ей понравился парень... Судя по тому, что ты вышел, хоть и с трудом, а она по-прежнему спит, теперь тебе от нее  не избавиться, господин Тристан. Единственный выход - немедленное бегство!
   На высокое крыльцо выскочила чаровница, обмотавшая вокруг стана платье. Увидев Тристана, блаженно щурящегося на утреннее солнышко, она облегченно вздохнула и рухнула рядом, потянувшись так широко и заразительно, что платье практически полностью сползло на скамью, и дальше - на травку; а староста замер рядом с открытым от изумления ртом. Геракл представил себе, что вот так же с вожделением и некоторым испугом на девушку смотрит король Марк, и...
   В-общем, вместе с шестеркой гребцов в дальнейшее плаванье отправились, кроме богини с полубогом, еще и конь Тристана и новая служанка королевской невесты - Бранжьена. Сам герой почти целый день проспал на палубе; лишь однажды, когда лодка пристала к берегу на поздний обед,  проснулся от нежного прикосновения девичьей ладошки. Во сне Тристан в очередной раз переживал ночное приключение, поэтому открыл глаза со вздохом на губах: "Бранжьена!", - и тут же попытался вскочить, увидев перед собой смеющуюся богиню. С Артемидой он поделился своими планами еще на берегу, и потому совсем не удивился, когда она показала взглядом на штаны Геракла, едва не лопающиеся от напора плоти.
   - Да уж, - похлопала она по плечу смущенного полубога, - чувствую, что от "яблочка", которое ты собрался преподнести вместо свадебного подарка, до конца плаванья останется один огрызок...
   А ночью, не дожидаясь, когда остальные путешественники отойдут ко сну, Бранжьена опять ловко подкатилась под бочок Тристана, готовая к новой "схватке"...
   Река на равнине несла свои воды медленно; гребцы, расслабленные палящим солнцем и равнодушным отношением господ к их трудовым подвигам, ворочали веслами еще медленней. На четвертую ночь Тристан был готов вскочить на пасущегося рядом коня и умчаться прочь - все равно куда, лишь бы подальше от ненасытной вельдки. В то же время что-то неизмеримо могучее тянуло его к этой девушке; не любовь, и не другое подобное человеческое чувство. Только теперь Геракл понял, почему староста не раз обмолвился  о колдовстве, а главное, отчего он так легко отпустил из селения молодую работящую девку.
   Во всех остальных отношениях Бранжьена не вызывала никаких нареканий. И за госпожой ходила, словно Артемида и в этой ипостаси была истинной богиней, и готовила прекрасно, и слова лишнего себе не позволяла... пока не наступала ночь. Наконец, в разгар пятого дня, вдали показались стены замка короля Марка. До сего дня Тристан считал их родными; теперь же он с радостью бы проплыл мимо, отправился вниз по реке, и дальше - да хотя бы через пролив, в Британию.
   - Только подарок нужно здесь оставить, - процедил он сквозь зубы; так тихо, чтобы не расслышали ни сама "подарок", ни Артемида.
   Встреча героя и королевской невесты прошла обыденно - словно с борта лодки сгрузили дневной улов рыбы. Король, правда, снизошел к пристани, но лишь скривил губы, когда Тристан, отчитываясь о командировке, чуть склоня голову, рассказал и о битве с Морхультом (в рассказе - долгой, с кровавыми подробностями и победой, добытой неимоверными усилиями), и о той, кто ждал спасения в пещере великана. Король перевел взгляд на принаряженную по случаю прибытия к новому дому Изольду и, показалось Тристану, скривил губы еще сильнее.
   - Что-то в этой свадьбе не то, - догадался Геракл, - так смотреть на невесту - юную, красивую, истинную богиню, может только мужчина, которого загоняют в брак насильно, да еще с такими условиями, что лучше в гроб, чем под венец! Или, дорогой дядюшка... у тебя теперь крепко стоят только рога?!
   Но нет - король Марк перевел взгляд на служанку, что потупила взгляд рядом с Изольдой, и его глаза загорелись; живот сам собой постарался втянуться, не очень преуспев в этом весьма благородном позыве, а рука потянулась к губе, чтобы подкрутить молодецки усик, который там никогда не рос. Глаза же короля не отрывались от низкого выреза на платье Бранжьены.

     - Девушка, вы что, без лифчика?!
     - Я без комплексов!

   Никакого лифчика, а тем более комплекса на роскошной груди вельдки не было. Было лишь несколько синяков, оставленных стараниями Тристана; но, наверное, они еще больше возбудили старого короля. Он, постоянно оглядываясь на невесту, идущую чуть позади вместе с Тристаном и служанкой, гордо выпятившей бюст вперед, позволил увести себя в замок, и уже там объявил хриплым голосом  о свадьбе, которую назначил на этот же вечер.
   - Вот это по-нашему, - шепнула на ушко Гераклу ничуть не смутившаяся невеста, - сразу взял быка за рога.
   Что, или кого она при этом имела в виду, Тристан не понял. Он внезапно почувствовал, как в груди родилась ревность; совершенно неуместная, ведь именно для этого - чтобы затмить глаза королю, он и привез в замок вельдку! Последняя тем временем жарко вздыхала за спиной своей госпожи; скорее всего потому, что свадебные церемонии обычно длятся так долго, а летние ночи так коротки!
   Саму свадьбу Тристан почти не запомнил. Он сидел - оскорбительно для статуса наследника - в дальнем от короля и будущей королевы углу пиршественной залы, и не отрывал взгляда от двух прекрасных лиц - богини охоты Артемиды, чему-то ухмылявшейся, и простой вельдки Бранжьены, стоящей за спиной госпожи. Так, втроем (третьим в их компании почти затерялся законный супруг, король), они и покинули только набирающий силу пир. Тристан тоже не задержался в зале; он вежливо покивал сидящему рядом советнику короля Горвеналу, который пообещал написать поэму и о его подвигах, и о нынешнем эпохальном событии, и  многом еще... чего Тристан уже не слышал. Он не помнил, как в горячке оказался в своей комнате, как срывал трясущимися руками совсем не парадные одежды; как ворочался, безумно скрежеща зубами от картинок, в которых обрюзгшее тело Марка нежно ласкали сразу четыре нежные женские ручки. Тристан не сразу осознал, что в его горячие объятия скользнуло прохладное тело богини. Это не было сжигающей все огненной пляской, как с вельдкой; ночь с Артемидой была сродни плаванью по волнам - ласковой, бесстыдной, и нескончаемо длинной. Рассвет, наверное, так никогда бы не наступил, если бы в одном из своих горячечных пробуждений полубог не увидел, что на пороге комнаты стоит бледная, как сама смерть, девушка.
   - Еще одна! - обрадовался было парень.
   В следующее мгновение он понял, что вельдка оказалась здесь вовсе не в поисках наслаждения и безумных ласк; что ее глаза расширились от ужаса, а чувственный ротик готов открыться и исторгнуть вопль. В мгновенье ока он оказался рядом с Бранжьеной; сильные руки бывшего полубога еще быстрее бросили вельдку на ложе, и уже там, согревая и успокаивая служанку сразу двумя телами, олимпийцы осторожно выведали у нее причину, заставившую покинуть ее короля. Причина была проста - никакого короля у Корнуэльса больше не было. "Скорее всего, - подумал Тристан, поглаживая беззвучно рыдавшую девушку по голому плечу, - не выдержало сердце. Перетрудился дядюшка на ниве любовной страсти. Еще и переел, и перепил!".

     У меня сосед страдает от давления. Если бы вы знали, как он давится варениками со сметаной!

   Тристан в своих страданиях за столом не отметил, были ли там неведомые вареники, да еще со сметаной. Сейчас он мучительно пытался ответить на вопрос всех времен:
   - И что теперь делать?!.
   - Как что? - с изумлением в голосе ответила Артемида, массировавшая второе плечо давившейся слезами вельдки, - вступать в права наследства. Эх, и гульнем, братец! Ты с нами?
   Это она спросила у Бранжьены, и девушка, мгновенно улыбнувшись, кивнула. Может, потому, что вторая рука полубога под одеялом массировала совсем не плечо? Не прекращая такого успокоительного занятия, Тристан-Геракл покачал головой:
   - Не получится, охотница! Здесь претендентов на престол хватает. Есть и позубастей меня. А главное, есть такие, которые давно целятся на трон. С помощниками, с личными бандами закаленных воинов и с золотом в сундуках. Я тут никто, и звать меня никак.
   - Геракл - так тебя звали когда-то, - напомнила ему Артемида, - а я, если ты не забыл, теперь законная королева Корнуэльса.
   Тристан вскочил на ложе - обнаженный и шутовски торжественный:
   - Ради тебя, королева, я готов на любой подвиг. Даже на виселицу. Вот увидишь - скоро их здесь развесят не один десяток. Боюсь, что одна из них - самая высокая, с шелковой веревкой, будет воздвигнута для той, что убила любимого короля корнуэльцев.
   - Вот такие нравы в этом королевстве? - задумчиво протянула Артемида, не ожидая ответа.
   Но Тристан все же ответил:
   - Даже хуже, чем ты могла помыслить...

     - Мадемуазель, а давайте убежим с этого парохода!
     - Куда же мы убежим, кругом вода?!
     - Я все продумал. В каюту!

 Этой же ночью сладкая троица, и шесть гребцов, которые ночевали рядом с лодкой, тихо, не требуя прощального салюта, покинула «пароход». Близкой погони ни Тристан, ни Изольда не боялись; знали, что в королевстве сейчас начнется резня за власть. А когда победивший вспомнит о королеве и о воспитаннике Марка... В-общем, вода не оставляет следов. Теперь гребцы старались в полную силу. Ведь им - после того, как господа достигнут берегов неведомой Британии - было обещано по пригоршне золота! Еще и лодку пообещали - для возвращения домой. Изольде, истинной наследнице короля Марка, не было жалко мизерной части королевской казны, которую беглецы прихватили с собой.
   - По праву! - заявила Артемида, заставившая Тристана с Бранжьеной задержаться в замке на десяток тревожных минут.
   Через два дня усердной гребли - Тристан помогал вельдам по мере сил, которые этими ночами ни с кем не делился - Артемида, сама себя назначившая впередсмотрящей, счастливо выкрикнула: "Море!". Она теперь чуть ли не поминутно опускала руку за борт, и подносила ладошку к губам. Наконец она выплюнула воду: "Соленая!", - и тут же опять оказалась на коленках. Гордая богиня словно молила силы, могучей которых невозможно было представить:
   - Великий океан! Во имя памяти о дядюшке, о Посейдоне! Не гневайся бурей; подари лишь слабый ветерок, который принесет нас к нужному берегу.
   Потом она бросилась на корму, и там... разразилась проклятьями землям, которые покидала - быть может, навсегда.
   - Это кто же так достал ее на родине, - удивился Тристан, пытаясь запомнить долгое, с изумительными оборотами ругательство, - что она и замуж без оглядки бросилась, и в неведомые края готова отплыть без страха перед этой водяной бесконечностью.

     Нет такой женщины, которая могла бы сказать "до свидания" меньше, чем в тридцати словах...

   Впрочем, такая женщина стояла рядом. Она покидала родной берег совсем  без слов; лишь облизывая озорным язычком пересохшие от ветра губы.
   - А может, и не от ветра, - решил Геракл, удивляясь теперь тому, что вельдка тоже совсем не боится бескрайнего моря, - кажется, ее истинная натура уже оправилась от потрясения.
   Парень схватился за весла, как за последнее средство спасения…
   Неизвестно, чьи мольбы – Артемиды, взывавшей к Посейдону, или Геракла, обратившегося в душе ко всем богам Олимпа сразу – помогли, но слабый ветерок действительно не мешал лодке двигаться вперед даже без паруса; совсем скоро суденышко подхватило сильное течение. Путешествие было коротким: два дня, и впереди показалась земля, которую Тристан с Изольдой готовы были назвать новой родиной.

     - Вовочка, - говорит Марья Ивановна, - расскажи нам о путешествии Колумба.
     - Значит так. Колумб не знал, куда он приплыл… А когда вернулся домой, не знал откуда…

   Впрочем, наши путешественники возвращаться не собирались. Гребцам пришлось помучиться, прежде чем теплое течение отпустило лодку в устье какой-то речушки. Там же, на правом берегу, в деревушке, сильно напоминавшем родное селение вельдов, путешественники узнали, что прибыли, куда и планировали – в Британию. Лодку, прибывшую из неизвестности, окружили галдящие ребятишки. Взрослые, бросавшие любопытные взгляды, не отрывались от своих повседневных дел. Видно было, что жизнь здесь, в отличие от сонных корнуэльских селений, подчинена строгому распорядку. Совсем скоро это подтвердил и староста, пригласивший непрошеных гостей в общинный дом. В прохладе сложенной из дикого камня хижины, за немудреным угощением, он хвалился укладом – упорядоченным, не знавшим в последние годы потрясений.
   - А все благодаря милости божьей, - восклицал староста, - пославшей нашему королю столь мудрую дочь. Король-то наш уже старенький, от дел уже лет пять, как отошел. Вот принцесса  и навела порядок в королевстве. Железной рукой – даром, что нашу Изольду прозвали Белорукой.
   Тристан икнул, - остановив взгляд на другой Изольде, которой жизнь пока не дала прозвища.  Староста его изумление отметил; посмотрел уже с подозрением. Он явно оценил и непростую ткань его костюма, и меч с богатой рукоятью, висевший на поясе, и свиту – Артемиду с Бранжьеной.
   - Жених! – читал в его взгляде Геракл, - еще один претендент на белую ручку принцессы.
   Как оказалось, в замке короля действительно намечался рыцарский турнир. Геракл в душе Тристана вздохнул; его тысячелетняя душа натешилась такими забавами. Не в восторге была и Артемида. Лишь вельдка, которая после ночи, проведенной с королем, позволяла себе смотреть на Тристана с Изольдой, как на равных, едва не захлопала в ладоши. Уже позже, когда староста вышел, чтобы отобрать провожатых для гостей из Корнуэльса, Изольда объяснила девушке, что радость той в предчувствии захватывающего зрелища преждевременна и совершенно неуместна.
   - На таких поединках можно и головы лишиться, - буркнула она, опустив руку на давно не стриженную голову Геракла, - а победителю, чтобы ты знала, придется жениться на принцессе. Не боишься потерять нашего Тристана?
   Тут ее ладошка прихватила прядь волос с такой силой, что парень едва не вскочил с места – и от боли, и с вполне понятным возмущением:
   - Не собираюсь я участвовать ни в каком турнире! И жениться не собираюсь. Мне вас двоих выше крыши хватает!
   Бранжьена подняла голову к потолку; словно пыталась разглядеть там кровлю, крытую какими-то растениями, а потом протянула в задумьи:
   - Интересно, а король здесь очень старый?
   Тристан с Изольдой переглянулись с улыбкой; кажется, даже вспомнили один и тот же анекдот:

    Если уж девушка решила сделать кого-то счастливым, то этого бедолагу уже ничто не спасет…

   Король, отдавший бразды правления в белые ручки дочери, оказался весьма бойким старичком, неохватным в талии и иных частях тела. А Изольда Белорукая, стоявшая у отцовского трона с откровенно скучающим лицом, встрепенулась, когда Артемида представилась своим нынешним именем. Две девушки уставились друг на друга, застыв и фигурами, и взглядами. В небольшом зале, где кроме гостей и короля с принцессой присутствовали два пажа за креслом правителя, стала явственно сгущаться атмосфера. Казалось, пара мгновений, и сидящий на троне толстяк махнет рукой, и все вокруг заполнит громом и молниями; совсем, как на Олимпе. Но махнула рукой, точнее подняла ее, ткнув прямо в грудь гостьи, принцесса. Еще и выдавила из себя слова, заставившие короля в недоумении вскинуть жидкие брови:

     - Джинсы спадают, а лифчик жмет – вот она, мечта каждой женщины!

   Артемида не выдержала, и шагнула в объятия обретенной родственницы, которую ждал еще один шок. Рядом топтался Тристан, слегка оторопевший от ближайших перспектив. Две Изольды, две богини…

     - Куда ни кинь, одни принцессы и королевны! А я Золушку хочу…

   Изольда Белорукая оказалась Афиной-воительницей. Турнир действительно состоялся – но лишь как украшение свадебных торжеств. Тристан женился на Изольде Британской; прожил долгую и счастливую жизнь – с супругой, и Изольдой Корнуэльской. Для них, олимпийцев, это не было чем-то неприличным, или из ряда вон выходящим. Может, поэтому, об этих удивительных властителях родилось так много самых невероятных историй. Самую душещипательную – о белом и черном парусе, о смерти безутешной Изольды на груди умирающего Тристана - написал Горвенал, советник корнуэльского короля. Много веков спустя Гераклу, в очередной его ипостаси, попала в руки книга с этой удивительной историей любви. Он даже съездил в Британию; нашел храм в Тингателе, который действительно был весь обвит цветущим терновником; по преданию, за одну ночь выросшим на могилах двух возлюбленных. И согласился с такой версией; с одной небольшой поправкой: могил под этими буйно цветущими кустами было три…

                2.

    Посланник французского короля - грузный, важный и платьем, и выражением надменного лица – с удивлением отметил, как на лице девушки, даже еще девочки, стоявшей перед ним со скромным выражением лица, появилась поначалу несмелая, а потом откровенно издевательская улыбка. Посол, сам весьма знатного рода, признавал за Екатериной право смотреть на него вот так – со снисхождением, даже свысока; несмотря на изрядную разницу в росте и, особенно, в комплекции. Девушка в скромном платье была дочерью герцога Урбино Лоренцо Медичи, внучатой племянницей папы Льва пятого. Увы – научить ее вот так гордо задирать подбородок, и смотреть на взрослого незнакомого мужчину в пышных одеждах было некому. Девушка осиротела в двадцать два дня от рождения; осталась без отчего дома, и воспитывалась в одном из самых строгих монастырей.
   - Даже, быть может, - успел подумать посол, - ты и мужчину видишь впервые в жизни!
   - А вот в этом ты заблуждаешься, - словно ответили ее налившиеся сталь глаза, - в своей жизни… прошлых жизнях я повидала таких мужиков, до которых тебе, как до луны раком.
   В юном теле Екатерины Медичи томилась в монастырском заточении буйная душа Афины. Богиня-воительница вряд ли могла  представить себе такого рака, который смог бы доползти до луны; скорее всего этот образ родился при воспоминании об одном из тех мужей, рядом с которыми этот пузан даже рядом не стоял. Она вспомнила сейчас про Лешку Сизоворонкина, про его крепкие объятия, неистощимые ласки… ну, и про анекдоты конечно.

     Он был в прекрасной спортивной форме. Правда на пузе она уже не застегивалась…

   Очевидно, мечтательную улыбку, мелькнувшую на губах девушки, посол каким-то вывертом сознания принял на собственный счет. Он гордо выпятил вперед живот (а не грудь, как подумал, наверное, сам), отчего пуговица на парадном камзоле едва не отлетела, и громко возвестил – и для девицы, и для монахинь, которые за эти обменом улыбками наблюдали очень неодобрительно:
   - Извольте следовать за мной, принцесса. Король Франции Франциск желает видеть вас при своем дворе!
   - Да?! – едва не вырвалось из уст непривычно смелой послушницы, - а я думала, что меня больше желает его сынок, Генрих.
   Она сбежала с помоста, где вместе с настоятельницей монастыря, и старшими монахинями принимала посла; сбежала с нестерпимым желанием вырваться из этих мрачных каменных стен и никогда больше не возвращаться  сюда. Стать благочестивой монахиней; положить всю жизнь на то, чтобы когда-нибудь в призрачной перспективе быть причисленной к лику католических святых…
   - Б-р-р…, - передернуло ее всю внутри, - ни за что на свете.
   Так что предполагаемый брак с Генрихом Орлеанским, вторым сыном французского короля, был для Афины спасением. Ее разум – одновременно и холодный практичный ум олимпийской богини, и горячий, пока стыдящийся пикантных подробностей грядущего замужества, Екатерины, на время отринул все, что сопутствовало свадьбе. И хитрый план папы Климента седьмого, организовавшего этот союз, и интересы самого короля, приглядывающегося к итальянским землям, граничащим с его собственными, и все остальное. Главное сейчас было – вырваться из стен монастыря. Она вспомнила еще один анекдот из Книги:

     - Кто мы?
     -  Женщины!
     - Чего мы хотим?
     - Не знаем!
     - Когда мы этого хотим?
     - Прямо сейчас!

   Сейчас эта юная «женщина» ловко запрыгнула на подножку кареты, и не удержалась – оглянулась на ворота, а потом и на серые стены монастыря, местами заросшие мхом. Наконец, дверца экипажа звонко хлопнула, и грум впереди, на козлах, еще звонче щелкнул бичом. Карета понеслась вперед, к новой жизни; к таким сладким, вызывающим восторженное замирание сердца, словам, как любовь, любовник, фаворит…
   - Что это я?! –  Екатерина попыталась успокоить и сердце, и разгорячившееся воображение, - разве предначертание истинной католички не хранить верность мужу, рожать ему и растить в служении церкви детей… сколько бы их не послал господь бог?
   - Ну, ты дашь, красавица?! – Афина едва не расхохоталась в багровую физиономию посла, который с заметной опаской следил за тем, как меняется выражение лица будущей принцессы французского двора с благостного, чуть испуганного на откровенно хищное.
   Он даже успел порадоваться тому, что эта девица не станет его повелительницей, поскольку между будущим мужем Екатерины Медичи Генрихом и троном стоял наследник престола, его старший брат. Впрочем, и сам король Франциск был еще вполне крепким стариканом. А рядом с его троном стояла молодая женщина ослепительной красоты, которая никак не могла быть королевой. Ее шикарный наряд выставлял напоказ всю верхнюю часть бюста, увидев который, Екатерина едва не потеряла дар речи от зависти – настолько совершенным он был. Какой-то чертенок в ее собственной, пока еще весьма скромной груди (Афина – кто же еще!), уже подобрал очередной анекдот:

     В отделе нижнего белья мужчина обращается к продавщице:
     - Покажите мне, пожалуйста, бюстгальтер пятьдесят восьмого размера.
     - Мужчина, нет такого размера!
     - Как это нет? Я своей кепкой мерил – как раз пятьдесят восьмой размер!

   - Точно, не меньше пятьдесят восьмого, - Екатерина, наконец, оторвала взгляд от внушительного бюста фаворитки французского самодержца герцогини Д,Этамп,  и перевела его на короля.
   Тот сидел задумчивый – смотрел на будущую невестку долго и отстраненно, словно перед ним была не юная девица в скромном наряде, а средоточие всех проблем вселенной. Афина, не поднимая головы, успела разглядеть, что в холеном лице фаворитки мелькнуло что-то вроде зависти; как бы ни была красива эта женщина, она не могла давать себе отчет, что ее жизнь уже повернула на увядание. А рядом стояла, и благоухала своей свежестью и прелестью, которую мужчинам еще предстояло разглядеть, девушка, только вступавшая на скользкую дорожку дворцовых интриг; побед и поражений. Афина-Екатерина, почтительно вслушивавшаяся в слова короля, наконец-то очнувшегося от своих грез, поняла, что одна грозная соперница во дворце у нее уже есть.
   Король, между тем, словно желал позлить свою герцогиню. А может, он действительно разглядел сейчас в скромном монастырском «воробушке» зачатки великой правительницы? Наконец, он перестал сыпать хвалебными словами, и милостивым кивком отпустил Екатерину –  на встречу с женихом. Медичи перевела дух уже за дверью. Этот экзамен – один из главных в своей жизни – она успешно сдала. Радости ее не было предела – теперь уже точно никто не вернет ее в монастырь! Даже если она не понравится Генриху.
   Через два часа ее, уже проведенную в крошечные (пока) апартаменты, и там переодевшуюся в новенькое платье, приличествующее невесте принца,  наконец, представили Генриху Орлеанскому. Тут ее ждал еще один удар. У принца, у пятнадцатилетнего парня, тоже была фаворитка. Не менее блистательная, чем герцогиня Д,Этамп, она выглядела на добрый десяток старше. А принца, соответственно, лет на двадцать.
   - Не пытайся прожечь во мне дырку взглядом, милашка, - вполне доброжелательно начала разговор эта женщина, словно читавшая мысли недавней монашенки, - я действительно старше Генриха на два десятка лет. Если тебе еще не успели доложить сплетницы, коих во дворце велико множество (Екатерина отчаянно замотала головой), то слушай: МОЙ Генрих, уезжая вместо отца в заложники, шести лет отроду, выбрал меня дамой своего сердца. Я ждала его десять лет, дождалась, и сейчас готова разделить его с тобой лишь только в том случае, если ты поклянешься любить его так же страстно, как я!
   Генрих, не промолвивший рядом пока ни одного слова, осветился лицом; даже немного покраснел, как, кстати, и его невеста. А Афина в груди девушки воскликнула, заставив Екатерину залиться румянцем еще сильнее:
   - Эй, красотка! Что-то с трудом верится в такую чистую любовь! Это парня с девкой ты можешь обмануть; но я-то вижу тебя насквозь. Юную плоть ты любишь, да его положение во дворце. Но я тебя, дорогуша, не порицаю... Сама была бы такой же. А может, еще и буду. Ты же, погляжу, свои обязанности мамочки-любовницы исполняешь весьма успешно. Вон как парень к тебе льнет. Всему уже его научила?.. А меня научишь?
   "Меня" - это Екатерину; саму Афину учить было бесполезно - после "уроков" Лешки Сизоворонкина. Она много чего рассказала  притихшей Медичи, постаравшись, чтобы та ни словом не выдала их общей тайны:

     - Дорогая, давай попробуем новую позу?
     - Какую?
     - Курицу гриль...
     - Это как?
     - Я буду переворачивать и жарить.

   Несчастная невеста совсем склонилась перед принцем и его фавориткой - чтобы они не видели, как трудно ей сдерживать рвущийся наружу смех. Наконец, Генрих, взглядом посоветовавшись с "мамочкой", отпустил ее, вполне удовлетворенный знакомством.
   Свадебный пир Екатерина запомнила плохо. Она вся горела - и лицом, и душой - вспоминая те бесстыдные слова, которыми буквально затопила ее сознание Афина. А рядом - с другой стороны от жениха - так же блудливо, по-свойски, подмигивала фаворитка, Диана де Пуатье. Потом она, к ужасу и стыду Екатерины, поддерживаемой единственно стальной волей богини-воительницы, вошла вместе с молодыми супругами в опочивальню. Афина была совсем не против такого интересного расклада в первую брачную ночь, но Екатерина... Девушка лишь глубоко вздохнула, и начала снимать свадебное платье - вслед за Дианой. Пятнадцатилетнего парня это действо весьма возбудило, хотя и не до такого состояния, как могла мечтать воительница.
   - Впрочем, - вздохнула она, уже совсем обнаженная, - сравниться с Лешкой вряд ли кто сможет и в этом, и в любом другом мире. Что ж, на безрыбье и рак рыба...

     После двух бокалов вина в рыбном ресторане девушка вдруг поняла, что хочет не только рыбку съесть...

   Медичи выпила на пиру совсем немного. Но  не привыкшему к вину телу хватило и этого. Она совсем не сопротивлялась; даже с какой-то радостью бросилась на ложе, подгоняемая Афиной - изнутри, и руками Дианы де Пуатье - снаружи. И первые в жизни ласки приняла именно от нее. Опытная фаворитка разогрела ее так умело и ненавязчиво, что девушка почти не заметила, как в ее объятиях вместо роскошного женского тела оказалось тоже расслабленное, и горячее, но - мужское! Она чуть вскрикнула, когда всю ее заполнил уже совсем раскаленный поток страсти, и тут же отвлеклась, забыла об этом, наверное, самом важном событии в своей девичьей жизни. Потому что Диана, так и не отпустившая ее ни рукой, ни ласковым взглядом, открыла чуть припухший от поцелуев ротик и произнесла удивительные слова, подарившие и Екатерине, и особенно Афине поистине небесное наслаждение:

     - Да-а-а… А любовник-то из тебя никакой.
     - И как это ты успела понять за пять секунд?

   Генрих действительно размеренно сопел, отвалившись от двух разгоряченных женщин; Афина, прежде чем назвать свое исконное имя, залезла поглубже в память, поискала там анекдот, который мог сейчас стать ключом к двери, разделявшей двух богинь.

     - А мальчик, с которыми ты встречалась, они кто по знаку Зодиака?
     - Козерог, Телец, Овен… Блин – всю скотину собрала!

   - Нет, мой мальчик не скотина, - машинально ответила Диана, поглаживая спящего принца по голове, - и рожки у него пока не выросли…
   Она тут же спохватилась, подавшись к новоиспеченной французской принцессе и пышным телом, и потрясенным сознанием:
   - Анекдот! Ты знаешь анекдоты?! Ты одна из наших?!!
   - Афина, - представилась Медичи, только сейчас почувствовавшая, что в этом дворце она обрела настоящий дом, - а ты? Нет, не говори… сама угадаю.
   Она вгляделась в лежащую рядом женщину, лицо которой осветила широкая счастливая улыбка, поправила прядку светлых волос, упавшую на глаз, а потом выпалила, без тени сомнения в голосе:
   - Артемида… сестра!
   Богини бросились друг другу в объятия, а потом… отметили это знаменательное событие, случающееся так редко в бесчисленных жизнях олимпийцев, расшевелив храпящего Генриха, и заставив сполна отдать  супружеский долг – сразу обеим. И не только в эту ночь. Генрих, поначалу лишь радующийся такому счастью, однажды разразился – к изумлению Афины с Артемидой – анекдотом, который они уже читали прежде в Книге:

     - Я самый счастливый человек на свете!
     - Влюбился?
     - Выспался!

   Три года продолжалась спокойная жизнь; во дворце, в загородных резиденциях, на балах и охотах. Им хорошо было втроем. Екатерина быстро стала своей при дворе. Она была скромной, подчеркнуто внимательной к каждому слову и короля, и наследника престола. Разве что две придворные дамы – фаворитка короля Франциска, да супруга дофина копили ярость в своих сердцах. Хотя – Афина была честна в своих мыслях – она ни словом, ни поступком не провоцировала этого. Наконец, в один из дней одна тысяча пятьсот тридцать шестого года эта ярость прорвалась трагедией. Королевский двор почти полным составом выехал на охоту. Афина с Артемидой, очень быстро натешив свою прежнюю страсть, вернулись с пернатой дичью на поляну, где расторопные слуги уже накрывали столы в большом королевском шатре. Здесь же были придворные дамы, которые не умели, или не хотели скакать, подобно амазонкам, наперегонки с мужчинами, и стрелять в беззащитных животных. Афина, присевшая у стола, так и не разглядела, чья рука в рукаве кремового света, поставила перед ней высокий бокал с каким-то напитком. Пить действительно хотелось смертельно; любая другая женщина жадно схватила бы сосуд, и припала губами к его краю. Но Екатерина, как и подобало младшей невестке, поспешно вскочила, когда от входа в шатер раздался громкий и радостный голос дофина. Похваляясь своим охотничьим успехом, старший сын короля подошел к столу, окинул явно заинтересованным взглядом фигуру расцветшей жены младшего брата, и взял в руки бокал, к которому Афина так и не прикоснулась. Она стояла, скромно потупив голову, и не дернулась телом, когда за спиной раздалось чуть слышное женское «Ах!».

     - Эх… душа болит!
     - А ты ее лечишь?
     - Когда лечу, болит печень…

   Дофин допил не распробованный Екатериной напиток, перевернув бокал, показывая, что он пуст, и крякнул от наслаждения. Но подмигнуть еще раз невестке не успел. Он схватился руками за горло, и начал заваливаться назад – прямо на руки подскочившей дворни. Принца вынесли на улицу; на женские крики уже бежали – и охотники, и придворные дамы, теснящиеся у входа в шатер. Наконец, перед лежащим на траве принцем склонился королевский лекарь. Он долго мял грудь лежащего навзничь мужчины, принюхивался к его слабеющему дыханию; наконец, не поднимаясь, глухо буркнул:
   - Принц скончался!
   И почти тут же рядом с коня спрыгнул король Франциск. Он, несомненно, слышал слова лекаря. Но не бросился к сыну; его глаза на помертвевшем лице прежде обвели вопрошающим, и даже обвиняющим взглядом, застывших рядом дам. Чуть дольше они остановились на Екатерине. Афина встретила его взгляд своим – открытым, и чуть вызывающим. Она словно говорила королю:
   - Я готова последовать любому слову Вашего величества; готова на изгнание и даже смерть! Но – перед своим королем и перед богом (богами) клянусь – я невиновна!
   И взгляд Франциска дрогнул, потеплел. Король даже чуть шевельнул губами, неслышно для всех остальных отвечая ей:
   - Я тебе верю…
   Теперь Генрих Орлеанский, супруг Екатерины, и возлюбленный двух самых прекрасных дам французского двора (включая саму Афину, конечно же) стал наследником престола. Скоро Медичи перестала обращать внимание на шепотки, что часто раздавались за ее спиной: «Отравительница!». Артемида, великая мастерица придворных интриг, провела собственное расследование. Сплетни быстро закончились – вместе с отъездом из дворца сразу нескольких дам. Теперь весь двор старался привлечь к себе внимание будущей королевы, понимая, кто будет править Францией, когда на трон взойдет Генрих.
   - Мы! – смеялась Диана де Пуатье, оставаясь наедине с олимпийской сестрой, - конечно же, мы! Но для этого (она притворно нахмурилась) тебе нужно родить наследника.
   Видит бог (боги) – Афина старалась! Но дело явно было не в ней. Ведь рядом с ней и Генрихом так же «старалась» Диана, уже имевшая двух детей от законного мужа, графа де Мальвре.
   - Значит, - сделали резонный вывод две «заговорщицы», - во всем виноват Генрих. Будем искать замену.
   Замена, между тем, нашлась сама. На очередном балу, где никто не мог затмить красотой и очарованием двух богинь, скромная, никогда прежде не отличавшаяся графиня, недавно принятая ко двору из провинции, явилась в роскошном собольем боа. Она на время даже отвлекла на себя внимание всех дам, отчего залилась краской смущения. Но  совсем уже в панику ее вогнало предложение Екатерины и Дианы проследовать в их покои. Впрочем, в устах двух красавиц любой предложение было приказом; не последовать ему означало немедленное отлучение от двора. Девушка с заметно испуганным лицом последовала за богинями. Нетерпеливые руки более старшей Дианы сорвали с плеч провинциалки соболя. Принцессе даже показалось, что девушка вздохнула с облегчением, и даже чуть успокоилась.

     Ах, это непередаваемое ощущение свободы – это когда ты целую неделю носил плавки, а потом надел семейные трусы.

   Диана зарыла глаза, и гладила роскошный мех, что-то мурлыча под нос, а Екатерина невольно задумалась, пытаясь представить себе те самые семейные трусы. В их «семье» из трех человек эти интимные предметы туалета были у каждого свои. Она все-таки вообразила себе практически невообразимую конструкцию, из которой во все стороны торчат четыре стройные женские, и две волосатые мужские ноги; похихикала, и приступила к допросу. Провинциалка «раскололась» практически сразу. Рассказала и о русском купце, который открыл в Париже лавку с диковинными товарами, и о том, какие галантные манеры у этого сибирского мужика, и какой длинный и толстый у него…
   - Ну, это мы и сами проверим, - прервала ее очнувшаяся, наконец, Артемида, - как его зовут?
   Увы – графиня так и не смогла правильно донести до  богинь труднопроизносимое русское имя. Зато показала слугам принцессы дорогу до лавки купца. И вот он уже стоит перед богинями, сидящими за столом, накрытым на троих (на всякий случай – русский же!). Стоит огромный, как медведь, и такой же наглый. Смотрит на двух венценосных особ так, словно они всю жизнь только и ждали, когда появится он – такой большой, сильный и неотразимый. Хотя красоту богинь тоже не отрицает – вон как жадно языком облизал губу, вызывающе торчащую над бородой.

     - Маша, ну ты и дура!
     - Зато красивая.
     - Кто тебе такое сказал?
     - Ты!...
     - И ты поверила?!
     - Конечно!
     - Ну и дура!
     - Зато красивая!

   Купец, наконец, вспомнил (а может, просто догадался) о правилах хорошего тона. Он неуклюже поклонился и прогудел на вполне приличном французском языке, хитро усмехнувшись:
   - Купец я русский, Калашниковым обзываюсь.
   - Тимофей? – неожиданно для него, да и для себя тоже, спросила вдруг Афина.
   - Почему Тимофей? – изумился купец, - Варфоломей я.
   Тут разговор взяла в свои руки более практичная Артемида, Она забросала здоровяка вопросами – о далекой и дремучей России; о дороге по засыпанной снегом Сибири; конечно же, о медведях. Наконец, перешла к главному – к товарам, которые русский мог предложить сиятельным дамам. И опять Афина, вспомнив целую главу из Книги, вставила свой вопрос; очень неожиданный:
   - А автоматами торгуешь?
   Русский словно не удивился, ответил практически сразу:
   - Я сам как автомат – целую ночь строчить могу, без остановки.
   - Ну,  это мы еще проверим, - переглянулись богини, уверенные уже в том, что перед ними стоит свой, олимпиец.
   Но хитрющая Артемида устроила ему еще один экзамен, пригласив к столу фразой, известной всем, кто в своей жизни сподобился пролистать Книгу:

     - Ты сухое будешь?

   Купец ответил ожидаемо, и, главное, правильно:

     - Насыпай, красноречивая…

   А потом Геракл – это был именно он – уселся за стол, обнял длинными и крепкими руками сразу двух богинь, и добавил, вздохнув чуть сокрушенно:
   - Лучше бы, конечно, водочки…
   Впрочем, и сухое бургундское сподобило его на подвиги этой ночью. Артемида с Афиной наконец-то поняли, что такое автомат. Афина под утро так и сказала, едва охватив ладошками так полюбившееся им раскаленное «дуло»:
   - Страшная штука, этот автомат Калашникова!
   - И вкусная! – Артемида оторвала от «автомата» ручки принцессы, чтобы приникнуть к ним губами...
   Калашников-Геракл уехал на родину, как ни уговаривали его богини остаться в Париже.
   - Нет, - заявил Геракл, - я и купцом-то заделался потому, что не могу сидеть на одном месте.
   - Может, ты и подвиги свои свершал по этой причине? - спросила Афина, разглаживая вспотевшую поросль на его могучей груди.
   - Что значит «может»? – засмеялся Калашников, - только по этой причине и странствовал по свету. Люблю, знаете ли, погулять, подраться, и пое…
   - Что-что ты любишь? - уселась на него верхом Артемида, - давай, показывай!
   Варфоломей показал, и Диане, и Екатерине; да не один раз.
   А через девять месяцев принцесса родила сына, будущего наследника французского престола Франциска. Дед, французский король, в честь которого назвали мальчика, был на седьмом небе от счастья. Он не слушал ядовитые слова, что целыми литрами лила в его уши Герцогиня д,Этамп. Король называл, и, главное, считал Екатерину своей любимой невесткой; советовался с ней чаще, чем с сыном. В принцессе действительно пробудился изворотливый ум семейства Медичи; вместе с опытом тысячелетней богини и советами мудрой Дианы-Артемиды это составило такую гремучую смесь, что совсем скоро изумленная Европа поняла – в Париже появилась еще одна великая правительница. И это не смотря на то, что за двенадцать лет у Екатерины Медичи родилось девять детей; именно столько раз столицу Франции «осчастливил» своим приездом русский купец Калашников. Он мог гордиться – его сын в шестилетнем возрасте стал наследником престола. Король Франциск Первый умер, окруженный любовью двора, прежде всего невестки Екатерины. Он один из немногих так и не поверил, что Медичи повинна в смерти его старшего сына. А злые сплетни после того, как Генрих с Екатериной взошли на королевский трон, почти совсем сошли на нет – до того рокового дня, когда король, десять лет правивший Францией вместе с двумя богинями, решил, что ему не хватает острых ощущений.
   - Это с нами-то? – переглянулись усмехнувшиеся богини.

     Приходит мужик к психологу и говорит:
     - Все у меня в жизни хорошо, но не хватает острых ощущений. Как бы мне их получить, и побольше? Все я уже перепробовал: и с парашютом прыгал, и с аквалангом нырял, и много чего еще. Хочется чего-то нового.
     Психолог говорит:
     - Заведите себе любовницу.
     - У меня их три, - отвечает мужик, - не помогает.
     - Тогда расскажите о них вашей жене.

   Король Генрих не стал изобретать парашюта с аквалангом; не сказал ничего и богиням. Он просто объявил очередной рыцарский турнир. И сам решил «тряхнуть стариной»; принял в нем  участие. Как утверждали придворные сплетники до последних дней Екатерины, и еще долго после ее правления, именно Екатерина силой своего колдовского дара направила копье графа де Монтгомери, осколок которого пронзил глаз короля. Вдовствующая королева, а с ней и Артемида, которая, несмотря на свои шестьдесят лет, до сих пор радовала взгляд своими аппетитными формами, и неувядающим лицом, одели траурные одежды. Потом понеслось – и смерти, и ужасающие всех слухи. Поочередно, за несколько лет умерли дети Екатерины – французские короли Франциск Второй и Карл Девятый. Даже смерть Дианы, пережившей своего венценосного любовника на три года, приписали ей. Двор ужасался, и преданно служил Черной королеве. И лишь один человек теперь мог сделать ее счастливой; и делал, когда приезжал из своей ужасной Сибири в Париж. Геракл, несмотря на годы, что провел в обличье русского купца, был по-прежнему крепок и полон сил. В том числе и любовных. Он не мог не приехать на свадьбу их с Екатериной дочери.
   - Еще один Генрих, - проворчал он, проводя рукой по нежной спине королевы.
   - Да, - промурлыкала она, - Наваррский. Очень хорошая партия для девочки…
   - А как тебе вот такая партия? – Варфоломей рывком перевернул женское тело, и навалился на него, вызвав крик, изумленный от его неутомимости и счастливый от предвкушения блаженства.
   Королева не хотела отпускать Калашникова; терзаемая смутными предчувствиями, она просила его остаться во дворце. Но Геракл, одеваясь и играя могучими мускулами, лишь засмеялся:
   - Кто осмелится причинить вред человеку, которого любит сама королева?
   - Любит… или любила, - прошептала Екатерина, вздрогнув, когда дверь негромко хлопнула за купцом.
   Ее тревога была вполне объяснимой. В Париж на свадьбу съехалось множество гугенотов во главе с их лидером, адмиралом Колиньи. Она зажмурила глаза; но так картинка в ее голове стала только отчетливей: вот к Варфоломею подступает озлобленная толпа, и ее яростный лидер, брызгающий слюнями, спрашивает румяного здоровяка в необычной одежде:
   - Ты кто – католик? Гугенот?
   Вопрос «или» сейчас в Париже не стоял. Столица просвещенной Франции разделилась на два враждебных лагеря,  и невозможно было представить себе, что кто-то скажет сейчас: «А я ни тот, и не другой. Я сам по себе!», или – хуже того: «Я – православный!».

     Немного женской логики:
     - Блин, что им сказать?
     - Правду!
     - Какую?!
     - Ну не знаю… придумай что-нибудь…

   Екатерина не только явственно представляла себе картину этого противостояния; она словно услышала, как ответил Калашников – емко, забористо… в-общем, по-русски. Именно так Варфоломей Калашников и ответил толпе, что попала на его несчастье навстречу полубогу. Екатерина, уже одетая в строгое черное платье, совсем не удивилась, когда в зал, где она слушала министров двора, без разрешения вбежал особо доверенный слуга и рухнул на колено перед королевой.
   - Кто?! – спросила она, уже зная ответ.
   - Русский купец, - убитым голосом ответил слуга.
   Екатерина не стала спрашивать, что случилось с ее милым другом; ответ ясно читался на лице слуги.
   - Кто?!! – спросила она совсем о другом; старый прислужник понял ее и на этот раз.
   - Гугеноты, - дрогнул его голос, - купец прихватил с собой к Всевышнему полтора десятка ублюдков, но…
   Королева уже не слушала его. Она нашла взглядом министра, который ратовал за самые жесткие меры к еретикам, медленно кивнула, давая ему разрешение на резню.
   - Устройте им черную ночь, - бросила она в спины толкающихся у дверей министров; и, уже много тише, - Варфоломеевскую ночь…
   Лишь через много лет, в самом начале нового одна тысяча пятьсот восемьдесят девятого года, ее сын, король Генрих третий, спросил у матери, уже прикованной к постели:
   - Ваше Величество, матушка… не мучают ли вас терзания после ТОЙ ночи.
   Афина, по-прежнему прекрасная в свои семьдесят лет, прошептала, глядя куда-то мимо него:
   - Нет, сын мой! Что значит одна ночь, даже такая кровавая, рядом с вечностью? И… женщина только тогда может считаться великой, если она в состоянии отомстить за своего мужчину. И наоборот, конечно. На прощание, сын мой, - она чуть заметно шевельнула рукой, останавливая его порыв, - выслушай один совет из Книги, которую пока не написали:

     Жизнь устроена очень несправедливо: близкие люди – далеко… далекие – близко… а недалекие – сплошь и рядом.

   Король Франции не успел изумиться, или обидеться. Черная королева умерла…

                3.

     Шла пьяная Катя, шла, шла… и заблудилась.
     Смотрит – развилочка, надпись на камне: «Налево пойдешь – сауну с голыми мужиками найдешь! А направо…». А направо – Катя уже не смотрела.

   Верка, не глядя, влетела в левый поворот, и резко затормозила, едва не столкнувшись с девушкой, своим зеркальным отражением. По-крайней мере, отчаяния, переходящего в холодную решимость драться, царапаться и визжать до потери сознания, в серых глазах незнакомки было не меньше, чем в ее собственных - карих, и таких же ожесточенных. Скорее всего, и причины бегства девчушки, окинувшей Веру быстрым взглядом, и кивнувшей ей с мрачным предложением - давай вместе, спиной к спине - были такими же банальными, как у Веры Охотниковой. Знакомиться времени не было; Охотникова правильно поняла кивок нежданной соратницы. Она повернулась к толпе набегавших девок, визжащих, размахивающих руками в злобном предвкушении...
   Нет, Вера не так представляла себе первый день в училище. Она приехала из глухого села - одна, без матери, которая никак не могла оставить без присмотра немалое хозяйство и младших детишек. Но все в Рублевске прошло на удивление складно и удачно. Охотникова подала документы об окончании девятого класса (одни пятерки, между прочим), и уже к обеду гордо носила звание студентки медицинского колледжа. Рядом с такими же растерянными и счастливыми улыбками ходили другие первокурсницы. С тремя из них она познакомилась - уже в общежитии, в комнате, где  их поселила хмурая комендантша. Девчонки оказались нормальными; ничуть не задирающими нос перед "деревней", как все-таки назвала ее одна из новых подружек.
   А Охотниковой было чем похвалиться. За окном, на котором болтались простенькие занавески, уже сгущалась осенняя тьма, а на общем столе один за другим выстраивались домашние разносолы. Вера доставала, банки, пакеты; разворачивала и открывала их, и с нескрываемой гордостью поясняла:
   - Вот это буженина, это окорок. Свой, домашний. Сама порося кормила; сама и ножиком... того.
   - Да ты что! - ахнули хором соседки, - сама заколола?!
   - А че тут такого? - пожала плечами бывшая деревенская, а ныне городская красавица, - заодно и к училищу готовилась. Слышали, что строение свиных органов ближе других к человеческим?
   Лица девчат вытянулись в причудливых гримасах недоверия и отвращения. А Верка была уверена в правоте своих слов. Ведь об этом - целые эпохи назад - Артемиде, и остальным богам рассказал сам Лешка Сизоворонкин; когда рассказывал о своем путешествии в Предвечный мир.  Алексею Артемида (и сейчас, и в бесчисленных своих прежних ипостасях) верила беспрекословно. Это именно она, богиня охоты, сидела сейчас перед потрясенными девчушками, и раскрывала перед ними нехитрые премудрости деревенской жизни. Раскрыть до конца не получилось.

     - А как все хорошо начиналось! – подумал бомж, раскладывая немудреную закуску на своем красном дипломе.

    Дверь неожиданно распахнулась; никто не постучал в нее, не спросил: "Девочки, можно!". В комнату бесцеремонно ввалилась целая толпа других девушек. Веселые, громкоголосые и нахальные, они явно были пьяны. По крайней мере, комнату сразу же заполнил густой аромат спиртного.
   - Кажется,- подумала Аотемида, -  даже обычный синий диплом получить здесь будет проблематично!
   Впереди  отряда "амазонок" остановилась перед столом крепкая деваха с шальными глазами.
   - О! Закуска, - повернулась она к подругам, - живем, девки!
   Она водрузила на стол бутылку, в которой бултыхнулась какая-то мутная жидкость, и села на стул, с которого как раз вскочила Наташа - самая мелкая из новых знакомых Охотниковой. Вера с трудом подавила первое желание - схватить бутылку за горлышко, и разбить ее о пушную прическу нахальной незнакомки - судя по всему - старшекурсницы. Лица других девушек, в прямом смысле слова облизывавшихся сейчас и на бутылку, и на шикарную закусь, и на что-то пока не высказанное, но явно стоящего и первого и второго на столе, тоже показывали - они уже хлебнули жизни в колледже...

     - Девушка, вы с училища?
     - Еще какая!

   Вера так и спросила атаманшу, не делая пропуска в последнем слове. Старшекурсница вполне предсказуемо ответила... Нет - это самой Охотниковой безумно захотелось, чтобы крепкоплечая незнакомка продолжила анекдот; чтобы она оказалась своей, явившейся сюда с олимпийских круч. Увы, она ответила совсем не так.
   - Слушай сюда, - ткнула она почти в центр груди Охотниковой, - и вы все слушайте.
   Соседки испуганно и послушно кивнули, а Артемида гордо и вызывающе вздернула кверху подбородок. Ни эту атаманшу, ни ее товарок она не боялась; сейчас перед развалившейся на стуле девицей стояла юная богиня, которая знала, что жизнь Веры Охотниковой - лишь краткий эпизод в череде бесчисленных ипостасей дочери Зевса. И что даже эту жизнь, пусть так скромно начавшуюся, надо прожить так... Она поискала подходящий анекдот; не нашла, и закончила словами Павки Корчагина: "... чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы!". Старшекурсница, очевидно, прочла что-то в ее потемневших глазах; а может, оценила ее вызывающую позу. Она ощерилась совсем уже злобно, и объяснила, наконец, главную цель своего вторжения.
   - Есть такая традиция, девчонки, - почти ласково протянула она, - вписка. Пять минут позора – и вы настоящие студентки. Я вам еще и по стакану налью.
   Она подняла перед собственными, и перед Веркиными глазами бутылку, в которой опять бултыхнулась явно не мальвазия. А Охотникова вспомнила, наконец, об отвратительном (на ее взгляд) обычае. О том, что фантазия таких «вписывальщиц» часто была столь необузданной, что обычай мог вполне перейти в уголовное дело. Богатая память богини услужливо показала изуверские картинки, в которых главными героинями были женщины; здесь (огляделась она) молодые девушки.

     «Я никогда не стану лесбиянкой», - подумал Сидоров, прочитав статью о секс-извращениях.

   Богиня охоты совсем не была против сладких женских объятий; но вот с этой девицей, нахально сверкавшей глазами сквозь стекло бутылки… Стеклянная емкость на удивление легко оказалась в Веркиной ладони, писала короткую полуокружность, и рассыпалась осколками на макушке старшекурсницы. В тишине, установившейся после вскрика потерявшей сознание и обмякшей на стуле девицы, о линолеумный пол отчетливо забарабанили капли «огненной жидкости». А в следующее мгновение Охотникова оттолкнула в сторону стул вместе с тяжелым грузом в сторону, и рванулась из комнаты в коридор. Толпа затопала за ней по коридору, грозно гудя; пока не разражаясь криками. Победный клич девичьих голосов заметался по длинной кишке коридора, лишь когда преследовательницы поняли, что беглянке некуда деваться; что за поворотом ее ждет непреодолимая преграда в виде такой же возбужденной толпы.
   И теперь две жертвы, отнюдь не затравленные, а готовые к «бою»; готовые к любому его результату, но только не к позорному, стояли спиной к спине. От тела незнакомки, явно оказавшейся здесь по сходной причине, несло теплом и надежностью. Словно рядом стояла давняя знакомая; больше того – родная сестра. Таких сестер у олимпийки было много. Больше всего Аотемида жаждала увидеть и услышать…
   Незнакомка действительно заговорила – мелодичным, и весьма уверенным голосом:

     - Странно… Вроде бы среда, а убить хочется, будто понедельник!..

   - Разве сегодня не четверг? – машинально, и чуть изумленно ответила Вера, внимательно наблюдая за остановившейся толпой; она тут же чуть не вскричала, - анекдот! Это же анекдот!! Кто ты, сестра?!!
   Впрочем, мало ли любительниц анекдотов бродило по бескрайним российским просторам? Вера решила озвучить свой пароль – естественно, из Книги:

     Если ты упадешь, то друг обязательно тебя поднимет… как только перестанет до ржать!

   - Я буду деликатно хихикать, сестра, - пообещала соратница, - Я Надя Войнова, и еще… Афина!
   Вместо ладошек она ткнулась в спину Веры острыми лопатками. Охотникова в этом прикосновении распознала жгучую надежду; такую же неистовую, как у нее самой. И ей бесконечно радостно было (несмотря на угрожающие девичьи рожи в двух шагах) оправдать это ожидание.
  - Вера… Вера Охотникова, - представилась она в свою очередь; а потом – в ответ на напрягшуюся в отчаянии спину Афины – добавила, - я Артемида.
   - Ну, держитесь, твари, - радостно выкрикнула за спиной Надежда, - теперь мы вас порвем на куски!
   Вера ее порыв поддержала, но результат схватки… толпа перед ней угрожающе качнулась вперед, но тут же дрогнула и отхлынула на прежнее место, когда Охотникова скорчила страшную физиономию – точно такую же, какой Артемида отгоняла от своего волшебного лука со стрелами воришку Гермеса. Будь здесь атаманша, вокруг уже мелькали бы кулаки, или…
   Атаманша действительно появилась, и остановила так и не начавшееся побоище. Она ловко скользнула меж девичьих тел и остановилась перед Верой. Одна рука девушки, измазанная кровью, не отрывалась от макушки. Другая тянулась вперед, готовая пожать ладонь недавней противницы. Артемида, помедлив, приняла такой чисто мужской жест. За спиной старшекурсницы кто-то недовольно заворчал, но та отняла, наконец, руку от окровавленной головы, и подняла ее высоко, на всеобщее обозрение:
   - Все, - скомандовала она, - девочки вписались!..
   Афина перебралась в комнату Афродиты; потом и в ее группу. Они были неразлучными все три года учебы. А на подначки подружек: «Вера, и Надя! А где ваша Любовь?», - они лишь загадочно усмехались, и незаметно вздыхали. Потому что их Любовь – Лешка Сизоворонкин – пока где-то бродил. Как и многие боги и богини они не раз корили себя – почему не расспросили полубога? Не узнали даже названия города, откуда к ним, на Олимп, попал Алексей. Тем не менее, они не теряли надежды, что их третья «половинка» обязательно появится. 
   Отшумела веселая выпускная вечеринка; лучшие выпускницы курса Надежда Войнова и Вера Охотникова распределились в городскую больницу. И там все-таки нашли свою большую любовь. Первой на дежурство в отделении травматологии вышла Вера. Она ничем не выделила поначалу больного, сопевшего в бессознательном состоянии в отдельной палате.
   - Олигарх, что ли? – достаточно безразлично спросила она у сменной сестры,  кивая на накрытого с головой больного.
   Показалось ей, или нет, но большой тело под простыней дрогнуло, когда она сказала первое слово.
   - Да нет, - так же равнодушно ответила пожилая медсестра, - просто уникальный случай. Доктор буквально дрожит над ним; докторскую собрался писать. А так – простой бухгалтер, Алексей Сизоворонкин.

     Хорошая женщина почем зря орать не станет. Так, постонет в свое удовольствие…

   Вера не закричала; даже не застонала. Она лишь наклонилась над неподвижным телом и аккуратно подоткнула выбившийся краешек простыни. А когда сменщица вышла из палаты, она так же бережно откинула покрывало с родного лица и бесконечно долго смотрело на Лешку, каким она его никогда не видела. А Сизоворонкин вдруг улыбнулся, и какая-то плотина, выросшая при виде незнакомой физиономии, рухнула. Артемида прильнула к груди неровно дышавшего полубога, и разрыдалась. В таком смятенном состоянии ее и застала Надежда-Афина, менявшая ее утром.
   - Что-то случилось?
   Артемида без слов потащила ее в палату, а там насладилась и ее ошарашенным лицом, и слезами воинственной богини. Теперь в них жила надежда. Она крепла, расцветала в душах богинь пышным цветом. Ведь тело бухгалтера на глазах менялось, приобретало привычные им очертания олимпийского чемпиона. Рядом так же тихо ждали пробуждения Алексея его родители. В отношениях с ними две сестрички впервые почувствовали какую-то напряженность между собой. В постели с полубогом (как они отлично помнили) ни грана непонимания не наблюдалось; эта троица очень органично дополняла друг друга; временами в их тесный круг вплеталось еще одно женское (божеское) тело, а то и не одно. И это не мешало их общему счастью. Теперь же они отчаянно соперничали – за внимание потенциальных свекра и свекрови. Михаил Иванович с Зинаидой Сергеевной, кстати, обеих богинь называли дочками, и даже пригласили их отдохнуть в деревне. И Надя  с Верой с благодарностью приняли приглашение - после выздоровления Алексея, конечно. Справедливости ради надо сказать, что Афина, истая горожанка по последнему месту рождения, позже напомнила Артемиде анекдот из Книги:

     - Здорово! Приезжай на выходных к нам на дачу!
     - Да ну, неохота.
     - Зря. Тут пиво, креветки, клевые девочки. Красота!
     - Папа! Я не куплюсь на это второй раз! Копайте сами свою картошку!

   Чувство ревности  было новым для богинь; оно немало забавило обеих. А потом все  - и надежду, и все их старания, и это самое соперничество смыло отчаянием; доктор объявил об отключении систем поддержки жизнеобеспечения.
   - Бесполезно, - объявил он на планерке, - запустить мозг не получится; все, что мы могли и должны были сделать, мы сделали. Теперь же…
   Он замялся, и Афина с Афродитой легко прочли в его глазах – это «все», о чем говорил весьма амбициозный врач, - уже зафиксировано в черновиках докторской диссертации, и теперь эта «научная работа» требовала идти вперед; хотя бы с привлечением хирургических методов. Они не встали сейчас, грудью защищая Алексея; не принялись объяснять всем, что все дело в душе Сизоворонкина, бродившей сейчас неведомо в каких эпохах и выполнявшей задания олимпийских богов. И что она обязательно вернется, как только устроит Великий исход олимпийцев. Результат был бы очевидным – двух сестричек быстро перевели бы в другое отделение, причем в качестве пациенток.  Об этом страшном решении сообщили и Лешкиным родителям. Убитых  горем старичков, которые в последнее время жили в соседней с сыном палате, пришлось накачать на ночь снотворным. Но и самые убойные лекарства не заставили бы их сомкнуть глаза в последнюю ночь, если бы не клятвенное обещание двух сестричек сделать все для спасения их сына.
   - На крайний случай украдем, - храбро заявила Надежда, поворачиваясь  к подруге за подтверждением.
   - Точно! - кивнула Верка, - и увезем в деревню...
   И вот теперь они стояли позади строя столичных светил, перед которыми соловьем разливался доктор. Он поминутно тыкал рукой за спину - туда, где   аппарат искусственного дыхания заставлял мерно подниматься и опадать под простыней могучую грудь и... Вера Охотникова не могла поверить своим глазам: так же неудержимо простыня встопорщилась гордым холмиком в другом месте; так, где никакой аппарат не был подключен. Такую реакцию могла вызвать в теле полубога только ожидание жаркой девичьей (или божеской) плоти. И такая тут была - сразу в двух экземплярах. Верка едва сдержала безумное фырканье; она вцепилась в рукав белоснежного халата Афины, и глазами указала ей на столь яркую реакцию организма Сизоворонкина на внешние раздражители. "Раздражитель", Надя, короткого счастливого смешка удержать не смогла. Она же первой и шагнула вперед под изумленными взглядами медицинских светил; мимо раздраженного выкрика доктора и его же широко расставленных рук. А с другой стороны этот тощий крест из медицинской человеческой плоти еще стремительней огибала Вера.
   Простыня отлетела в сторону даже раньше, чем ее коснулись нежные, и такие умелые теперь в нелегком сестринском деле, ручки богинь. Навстречу уже тянулись мужские - сильные, умелые, и не менее нежные. Кому, как не Афине с Артемидой было знать об этом?! Обитателям Олимпа, как уже не раз отмечалось, были чужды многие проявления человеческой слабости (так они называли, к примеру, этику). Они готовы были прямо здесь рухнуть в объятия полубога, который, как специально, был уже раздет, и вполне готов подвинуться на широкой медицинской кровати. Но рядом старики Сизоворонкины уже тянули свои руки, дрожащие от старости, а больше от явленного чуда воскресения, и Надя с Верой, переглянувшись, сходу придумали план; очередную шкоду, на которые были весьма горазды в колледже.
   Афина не терпящим возражения голосом скомандовала:
   - Больному требуется на перевязку, и... проведение гигиенических процедур.
   Тут уж отступили и родители, и московские профессора. А четыре сильные, но такие нежные девичьи руки (а также шаловливые, умелые, и...) покатили кровать, снабженную, как оказалось, колесами, в коридор - навстречу свету. Сизоворонкин даже прикрыл глаза... И зря - обычно это ничем хорошим не кончалось.
   Колесики тут же застряли в прелой листве, а Лешка с великим изумлением воззрился на заросшее до самых глаз лицо старца, поднявшего перед собой посох. Кто из древнерусских богов это был? Велес? Даждьбог? Или сам Род спланировал с вершины Перводуба, на котором он тысячелетиями сидел в образе сокола?!!

     - Ты чего не бреешься?
     - Нет у меня девушки, для которой хотелось бы побриться...
     - А для себя?
     - А для себя  пиво покупаю.

   Сизоворонкин протянул старику Грааль, а точнее братину, которой на крыльце встречают самого близкого друга.
   - Испей, дедушка!
   Старец крякнул - сначала от слов дерзкого юнца, а потом от крепчайшей мальвазии, которую отпил... хорошо так отпил.
   - Готов ли ты послужить родной земле, вьюнош? - прогудел он, наконец, сверкнув взглядом из-под мохнатых седых бровей.
   - Нет, - хотелось заорать Алексею, - наслужился!
   Но тут его глаза остановились на радостных мордашках богинь, которые выглядывали из-за спины своего верховного бога. Одна из этих красавиц могла быть Ладой, а другая - Макошью. Только вот хитрющие и предвкушающие глаза древнерусских богинь были ему хорошо знакомы. Им, прежде всего, он и кивнул, соглашаясь:
   - Готов, всегда готов?
   Он спрыгнул с каталки, проверил, на месте ли Грааль с кладенцом, да не выпал ли из повязки айфон. И улыбнулся уже всему честному люду, представленному на этой поляне в основном дремучими стариками с бородами до пояса:
   - Ну, держитесь, мужики... за свои рога!
   - Куда!!! - сразу две руки вцепились больно и непреклонно в его плечи, остужая порыв, - куда ты, милый? Или решил, что исполнил все свои обязательства перед Олимпом?

     - Люблю, когда муж рядом...
     - Спасибо, дорогая!
     - "РЯДОМ!", - я сказала!

   Это Афина с Артемидой, до того безмолвно наблюдавшие за встречей своего полубога с новым сонмом богов, попытались дотянуться до рогов Сизоворонкина (это они ему позже так сказали), но достали лишь до накачанных мышц, переходящих в необъятную шею. Впрочем, юные прелестницы знали, что эту шею вполне можно обнять; и дотянуться возможно до любого члена на этом огромном напряженном теле. Вот эта громадина расслабилась; Сизоворонкин стряхнул с себя наваждение, явно навязанное ему сверхъестественной силой разума бога-старца, и вспомнил и о прелестницах, и об обещании, что он дал олимпийцам, и, наконец, о родителях, которые ждали его совсем рядом... в соседней реальности.
   Он повернулся к древнеславянскому богу с чуть извиняющейся улыбкой, потом подмигнул уже другим прелестницам - тем, что сейчас почти скрыли за крепкой спиной старца свои разочарованные физиономии - и поклонился со словами:
   - Прости дедушка, но тебе и родной земле послужу чуть позже, - он поднял руку, останавливая явно гневную отповедь старца, - ждали тыщу лет, и еще подождете. А там ждать уже не могут!
   Он махнул рукой уже на дверь, выросшую вдруг в сплошной стене кустарника, и, пока боги в изумлении глядели на это чудо явно не древнеславянского дизайна, подхватил Надю с Верой на руки, и шагнул в такую знакомую дверь...
   Когда-то - не так давно по меркам реалий жизни бухгалтера Алексея Сизоворонкина - он придирчиво разглядывал в магазине такие вот "врата", ведущие в царство любви и неги; если проще - в собственную спальню. Девчонки завизжали от восторга и предвкушения еще одного чуда, теперь уже стосорокакилограммового - жаркого и умелого. Алексей "отпросился" лишь на минутку - позвонил родителям, сообщил им, что ждет их дома, а потом повернулся к богиням с хитрой улыбкой:

     - Девушка, вы такая красивая. Давайте займемся сексом!
     - Отстань, я без пяти минут замужем.
     - Ага! Значит, пять минут у нас все-таки есть?!

   - Пять минут?! - с деланным возмущением выкрикнули Афина с Артемидой.
   - У нас есть почти два часа, - успокоил их Алексей, -  что вы там говорили насчет проведения гигиенических процедур?..
   Для Охотниковой и Войновой началась новая, удивительная жизнь. Они перешли на работу в корпорацию, которую удивительно быстро основал бог компьютерных технологий. В сонный провинциальный Рублевск зачастили светила российского, а потом и мирового бизнеса. Встречая заученными улыбками гостей "самого Сизоворонкина", богини с каждым днем заполнялись нетерпением и вполне понятной досадой. Наконец, эти не самые лучшие человеческие чувства пролились  целым потоком вопросов и на самого Лешку, и на кровать, на которой они только что кувыркались втроем, показав привычную изобретательность и доказав убогость Камасутры:
   - Алексей, - вкрадчиво начала Артемида, ловко вскочив на грудь Сизоворонкина, - уже два месяца мы с тобой, и ни одного брата, или сестры не увидели. Сдается мне, что ты что-то задумал.
   - Да, - Афина подкралась с другой стороны, явив свои прелести жадному до таких зрелищ парню прямо над его головой.
   Лешка глубоко вздохнул грудью, точной копией Геракловой, и богиня охоты сползла голой, мокрой от пота попой на его шею. Вместе с Афиной, склонившейся к нему так, что ее нежные груди сами лезли парню в рот, это скольжение вызвало вполне предсказуемый эффект. Рот действительно впился в лакомство, что ему подставляли уже намеренно; руки же, ведомые инстинктом, а точнее, памятью тела, сами подхватили пылающее жаром тело Артемиды, приподняли над собой, и...
   В общем, только через мириады лет (часа два, не меньше) Афина опять спросила - теперь уже умиротворенно, с томлением в голосе:
   - И все же... что ты задумал, Леша? Давай, колись!
   Теперь богини прильнули к лицу Сизоворокина своими довольными мордашками. Алексей пытался отыскать что-то знакомое в этих губах, припухших от поцелуев; носиков, чуть подрагивающих в нетерпении; наконец, глаз блестевших под обычными, не выщипанными, и не подрисованными по последней моде бровями.

     - Никогда не понимал, зачем девушки подрисовывают брови?!
     - Ну, иногда свои небольшие, вот и приходится немного подрисовывать - в длину и ширину...
     - Мало ли что у меня небольшое - я же не подрисовываю!

   Как раз самому Лешке ничего подрисовывать не было необходимости; он загнал эту мысль поглубже в подкорку (чтобы не начинать еще одной битвы) и все-таки ответил воинствующей богине:
   - Бал, девочки, - не стал скрывать истины Алексей, - хочу на Новый год собрать весь Олимп!
   - До Нового года, между прочим, осталось всего две недели, - Артемида рядом потянулась, принялась тереться всем телом о монументальный бок Сизоворонкина; ну, точно как кошка; и тут же села на кровати, словно подброшенная тугой пружиной, - значит, ты нашел! Ты нашел их и молчал!!!
   Она набросилась на Алексея с кулаками; Афина (не будем забывать - богиня войны) присоединилась к ней. Сизоворонкин, хохоча, думал поначалу запросить мир; потом напрягся, и ввел в "битву" оружие главного калибра - еще на два часа...
   Ресторан "Лагуна", с которого, собственно, и начались необыкновенные приключения Алексея Сизоворонкина, поменял хозяина и название. Теперь скромная, но весьма стильная вывеска гласила, что скоро посетителей примет «Олимп».
   - Или не примет, - сообщил Вере с Надеждой Сизоворонкин, когда в первый раз привел их на место грандиозной стройки, которая развернулась за стенами бывшей «Лагуны», - кроме своих.
   Собственно, только эти стены и остались от старого заведения Рублевского общепита. Что там изменилось внутри, в зале, куда хода не было никому?
   Этот вопрос задавал себе парень, единственный из персонала «Лагуны», принятый на работу новым хозяином. Это был тот самый официант, который «поделился» с богом информационных технологий новеньким айфоном. Сейчас он стоял у дверей «Олимпа» в парадной ливрее, и готовился сдавать экзамен на постоянную должность привратника этого обиталища богов; должность не очень престижную, но весьма хорошо оплачиваемую. Настолько хорошо, что можно было пропустить одну новогоднюю ночь в кругу семьи (которой, кстати, у Павлика – бывшего официанта – пока не было). Да – он стоял у дверей ресторана за  час до той торжественной минуты, когда Президент России должен был начать поздравление с Новым, две тысячи семнадцатым годом. Павлик уже убедился, что сегодняшнее дежурство; одно лицезрение гостей, не говоря уже об общении с ними, стоило любых денег. Он бы и сам доплатил - только бы его не погнали отсюда.
   Первым из длинной череды гостей явился на длинном «Роллс-ройсе» представительный старик в роскошной шубе нараспашку.
   - Этот, - как тут же решил Павлик, - вполне может заменить Деда Мороза!
   Действительно – старик обдал привратника такой стужей из глаз, сверкнувших под мохнатыми седыми бровями, что парень чуть не забыл о своих обязанностях. Последние заключались в том, чтобы не пропускать ни одного гостя без пароля.
   - Какого? – спросил он у босса, получая наряд-задание на новогоднее дежурство.
   - Они знают! – таинственно усмехнулся хозяин, поиграв мускулами лица – такими же внушительными, как и все остальные в его громадном теле.
   Сейчас Павлик решительно, хоть и не без внутренней дрожи, встал перед незнакомцем, источающим вокруг себя вселенскую стужу, и храбро вопросил:
   - Пароль?!
   Старик замешкался, наморщил лоб и повернулся к машине, из которой выскочили сразу четыре «Снегурочки». Это Павлик так обозвал ослепительных красавиц, одетых много легче своего спутника. Гость нагнулся к привратнику, обозначил на лице улыбку, и сообщил:
   - Это мои Оры. У нас один пригласительный на пятерых, и один пароль. Анекдот, как я понимаю?
   Парень машинально кивнул, подумав, что если эти Оры действительно начнут орать, то никакой Снегурочки тут не понадобится; перекричать их сможет разве что тройка других девиц, сейчас высаживающихся из длинного автомобиля неизвестной ему марки. Старик тем временем прогудел в ухо Павлика:

     - Вчера пообедал с девушками в одном ресторане. Дороговато, однако, вышло. Больше к ним не пойду...
     - С девушками всегда недешево получается, лучше везде один ходи!

   Павел кивнул, открыл рот, и так остался, хватая обжигающий морозный воздух глоткой, и не замечая, как пятеро  гостей ловко скользнули мимо него в дверь. Потому что теперь перед ним стоял первый, легендарный состав женского вокального  трио, о котором он грезил в дни своей ранней юности. Теперь они стояли на расстоянии вытянутой руки; до них можно было дотронуться, даже (мелькнула шальная мысль) провести тщательный досмотр на предмет…
   Он очнулся, когда понял, что лидер группы смотрит на него с вопросом в удивительных глазах. Отчего-то ему показалось, что эта девушка сейчас произнесет что-то важное, определяющее  – может, напророчит ему все, что еще случится в его жизни. Он дрожащим голосом разрушил волшебство, промолвив единственное слово:
   - Пароль?!
   При этом он в смятении подумал: «Как же вас, таких красивых, отпустили одних, без охраны?!
   Теперь вперед выступила другая певица; на сцене она обычно выходила  с припевом. Сейчас таким припевом, а заодно ответом  на безмолвный вопрос Павла,  стал анекдот:

     Отпустил жену погулять с подружками со словами:
     - Ты расслабься, хорошо отдохни… беспокоить не буду, звонить тоже!
     Уже думаю, хоть смс ей написать, что ли… Все-таки третий день пошел, а она все «отдыхает»!

   Уже пропуская мимо себя благоухающих неземными ароматами красавиц, которые взглядами объяснили ему, что тремя днями здесь они не обойдутся, Павлик услышал, как лидер группы все-таки одарила его пророчеством:
   - Запомни парень, все у тебя теперь будет хорошо. Ты только держись поближе к Алексею… Это тебе не я, это Клото советует… ну, и ее сестрички тоже
   Троица синхронно кивнула и исчезла внутри полутемного холла.
   А привратник уже встречал взглядом сразу два солидных внедорожника с российскими флажками на капотах, которые подъехали с интервалом в пару минут. Из первого выскочил знакомый все россиянам тип, который на удивление шустро для своих лет и должностей шмыгнул к задней двери, из которой выпустил еще одну красавицу. Эта была пороскошней – и телом, и платьем. А как еще могла выглядеть спутница лидера фракции Государственной думы? У него, кстати, в руках был большой дипломат, который он без всякой команды открыл перед Павлом. И вид у депутата при этом был такой, словно чемоданчик был набит сокровищами, или, по крайней мере, ядерными кнопками.  Внутри, кстати, лежала  книга, размерами чуть больше обычного, и стакан – кажется, из камня.  Пароль он сообщил без всяких напоминаний; однозначно; постучав по каменному граненому стакану ногтем и выпятив вперед живот, туго обтянутый недешевым пиджаком малинового цвета:

     - Русская водка помогает снять все – стресс, девчонок, последний лифчик с трусами, и кучу других проблем!

   Депутат захлопнул кейс, подмигнул привратнику, и пропустил впереди себя «проблему», которую сам же и охарактеризовал вдогонку:
   - Богиня… настоящая богиня плодородия!
   Павлик с ним согласился; на него действительно дохнуло чем-то удивительно вкусным, наполнившим тело приятной сытостью, хотя за предпраздничной суматохой парень забыл даже пообедать! А по ступеням уже поднимался другой депутат – громадный, сильно смахивающий на босса – и крутоплечей фигурой двухметрового роста, и квадратной челюстью, и веселой лихостью в глазах. Этот гость был один; словно ожидал найти «подружку» уже здесь, на празднике. Кстати, такие претендентки действительно были; сразу две помощницы нового хозяина. Павлик даже успел оценить их новогодние маскарадные костюмы. Одна из них, Надежда, шустро сновала по фойе в какой-то древнегреческой накидке с копьем угрожающего вида в руках. Павел  понял каким-то непонятным чувством, что девушка с этим колющим оружием привыкла обращаться, и даже (и откуда взялась такая уверенность?!) не раз применяла его по назначению. Вторая, Вера, была наряжена еще легче; вооружена же была луком и колчаном со стрелами, не менее смертоносными, чем копье в руках ее подруги.
   Депутат от спорта «расплатился» за вход анекдотом, далеким от проблем физического воспитания:

     Список смертных грехов подозрительно смахивает на список  моих планов на эти новогодние праздники…

   Но Павлик уже не слушал его; он сбежал вниз по лестнице, встречаю женщину… В-общем,  совсем недавно он думал, что никого красивее тех, кто уже веселился внутри «Олимпа», быть не может. Теперь же, пропуская мимо себя еще одно небесное создание, он воскликнул внутри себя, а может и снаружи – эмоций он контролировать не мог:
   - Вот это действительно истинная богиня Любви и Красоты!
   Странное дело – чуть прихрамывающий мужичок, сопровождавший эту «богиню», кинул ему,  подтверждая эту безусловную истину. И улыбнулся – почему-то печально, словно предлагая парню: «Не хочешь поменяться со мной местами?!». Павел  кивнул ему, в приветствии, конечно, но и с некоторой долей изумленного согласия: «Да я с радостью! Со всеми проблемами от такой красоты; с ревностью и развесистыми рогами на собственной голове!». И помчался к дверям, где красавица чуть капризным, но одновременно сказочно чарующим голосом огласила пароль – за себя и за того парня (хромоногого и унылого) – подтверждая, что ее спутник совсем не зря ходит так, словно уже примерил пеньковый «галстук» на шее:

     На бульваре:
     - Мадам, а у вас закурить не найдется?
     - Молодой человек, у меня даже найдется выпись, закусить и переночевать!..

  Павлик чуть не подавился неожиданностью... и слюнями, провожая взглядом эту незнакомку в платье, у которой практически ничего не было сзади - до  самой...  Так что почти не обратил внимания на  не менее колоритных личностей и их анекдоты;  на женщин – как на подбор – красавиц; на  мужиков - самоуверенных, явно состоявшихся в жизни. Но все, как один, проходили мимо с какой-то детской жаждой чуда во взглядах. Наконец, Павлик едва не вскричал – за пять минут до праздничной речи Президента:
   - А ты как здесь оказался?!! Тебе впору самому писать речь; если не новогоднюю, то инаугурационную – всего-то двадцать дней осталось!
   Да – из длинного лимузина черного цвета вышел избранный президент великой страны в неизменном красном галстуке. Под руку он держал еще одну красавицу – надменно-холодную и царственную. Но вот она (Павлик судорожно пытался вспомнить имя этой женщины – почти старорусское) огляделась с высокого крыльца и вдруг помягчела лицом; словно вернулась, наконец, из заморских столиц в родную деревню.
   Этот гость пророкотал пароль грозно, словно громом одарил окрестности:

     Сидит ворона на дереве. Мимо бежит заяц.
     - Ворона, что делаешь?
     - Ничего не делаю.
     - Можно, я тоже сяду, ничего делать не буду?
     - Садись.
     Заяц сел под куст, лапки сложил… Мимо бежала лиса; увидела зайца и съела.
     - Да, - думает ворона, - забыла сказать зайцу: «Чтобы ничего не делать, надо высоко сидеть».

   Павел открыл перед заморскими гостями дверь, и подумал:
    - А уж как ты высоко сел!
    На всякий случай он бросил быстрый взгляд в небо – не грянет ли оттуда молния?! Дверь захлопнулась с каким-то трагическим стуком. Привратник понял, что чудеса на этот вечер для него закончились. Он был свободен – мог идти куда хотел… Нет – не так! Он сейчас страстно желал оказаться внутри «Олимпа», увидеть  чудо, за которым приехали такие разные и удивительные гости, но увы…
   Павел пошлепал домой, в свою холостяцкую квартирку, прямо так, в ливрее, словно уже одетый для карнавала; поминутно оглядываясь на скрывающееся за деревьями парка здание ресторана…
   Между тем внутри «Олимпа», в большом фойе, где уже перезнакомившиеся гости фланировали с фужерами и легкими закусками в руках,  росло напряжение. Ожидание чуда медленно, но верно перерастало в беспокойство и раздражение. Как выразился один из депутатов:
   - Владимира Владимировича я мог бы и дома посмотреть, однозначно!
   Это он предусмотрительно заявил, когда уже забили кремлевские куранты. А через мгновение открылась дверь в следующий зал, и в проеме выросла внушительная фигура Сизоворонкина. Наш герой держал в руке Грааль! Он приветственно махнул волшебным сосудом внутрь, и ручеек гостей во главе с Зевсом (в красном галстуке!) и Герой потек внутрь… олимпийской трапезной. Проходя мимо Сизоворонкина, который словно дирижировал этим шествием самой настоящей волшебной палочкой (она же кладенец), боги принимали свой истинный облик; лишались ненужной мишуры вроде красных галстуков и малиновых пиджаков с дипломатами. А новый зал... Это было совсем не пафосное помещение; стол – огромный, деревянный, но тоже простой, и… все. Нет – в отличие от древнего олимпийского зала дальняя стена этой столовой комнаты была задрапирована каким-то занавесом, но гости не обратили поначалу никакого внимания на него. Потому что с первым шагом последнего на сегодняшний вечер гостя, с последним ударом далеких кремлевских часов, возвестивших о начале нового года и новой эры, на столешнице материализовался сервиз - наследство бога Кроноса. Кувшин и десять стаканов были пусты; они ждали, когда их возьмут руки, тепло которых они помнили долгие тысячи лет. Лешка, оказавшийся за столом напротив Зевса с Герой, дернул за краешек тоги Гефеста, чуть озабоченного пропажей чемоданчика. Наконец  лицо бога разгладилось - это Вечный Жид почувствовал, что за спиной привычной тяжестью висит вещмешок с артефактами. А потом скорчил скорбную мину - когда Сизоворонкин грохнул по столешнице днищем Грааля и показал Гермесу зверским выражением лица: "Делай, как я!". И вот уже перед богами, как некогда тысячи лет назад, стоит полный волшебный комплект. Это словно послужило командой новому чуду.
   Огромный занавес на всю стену вдруг опал с чуть слышным шелестом, и перед изумленным сонмом олимпийцев предстала величественная картина  настоящего Олимпа - всех его трех заснеженных вершин. В зал дохнуло настоящей горной свежестью, и боги, замершие от грозного очарования нереально огромных звезд, заглядывавших на их вечеринку, еще раз вздрогнули. Это бог информационных технологий лишил бога торговли и воровского ремесла последней тяжести. Книга стукнулась о благородную древесину стола, и всю видимую часть вселенной затопило огнями - самых разных расцветок; не семи, а семи тысяч цветов, которых никогда не было ни в тварном, ни в олимпийском мире (не считая, конечно, магазинов китайской пиротехники, откуда это "чудо" и взялось). А в руках богов уже плескала через края бокалов мальвазия; но они и без нее  были пьяны - этой встречей; воспоминаниями о прошлой жизни, и надеждами на будущие. А еще - анекдотом, который Лешка Сизоворонкин произнес вместо праздничного тоста, ухитрившись подмигнуть сразу всем богиням:

     Если у вас когда-нибудь спросят: "Что вы хотите больше: меня, или миллиард евро?", - ответьте, что меня. Потому что "бабла" вам все равно не дадут, а со мной весело...