Этот день начинался для Семки нескладно.
Утром он пообещал маме, уходившей к больной соседке, поторопиться, а сам прикорнул досмотреть сон и чуть не проспал.
По дороге в школу, втяпался в комок мазута, выроненный или выброшенный из трактора и вымазал липкой грязью ботинок…
И чего занадобилось Галке Мазуровой именно сегодня заканчивать стенгазету? До Дня Победы еще неделя, а у нее словно загорело…
- Написал? - Встретила в дверях класса.
- Завтра принесу. – Попытался он прошмыгнуть мимо.
- Ты же обещал, - сморщилась в недовольной гримассе Галина. – А еще пионер, называется. Газету в Совет дружины сдавать... после уроков пиши… Я подожду!» -
Ага. После уроков… еще чего… А Паша Курлович будет без него один «высоту» оборонять? Чего не хватало, чтобы наше знамя захватили вместе с Пашей! И Толя Пинегин, как на зло, с ангиной валяется. На дворе весна, а он…
Химичка, Тамара Николаевна, несколько раз внимательно смотрела в его угол, где он старательно записывал - не параметры формулы валентности железа, а маялся над рифмами четверостишья.
«Крылами заката округа объята… » ?
Какая еще, «округа»? – Торчит. Это же не роща Есенина… тут надо… это же мемориал… образно.
А, «все небо…»?
Как-то переполняет… На закате не все небо, а край розовеет.
«Крылами заката полнеба объято
Колышется клин журавлей.»
Так, так… вроде бы, складнее? Ну ка, ну ка… не все небо. Ой, Тамара Николаевна всю доску исписала! Не успеть… А, она все стучит и стучит мелом по доске…
«Крылами заката полнеба объято
Колышется клин журавлей.
А рядом с дорогой, суровый и строгий
Солдат над могилой своей.»
Вроде бы получается? А на доске…!!? Где у нее столько памяти взялось? Это же надо, всю доску знаками застелить… Ковер. Узор неповторимый… n(Fe3O4) = m (Fe3O4) / M (Fe3O4);n (Fe3O4) = 10 / 232 = 0,043 моль.n (Fe3O4) : n (HCl) = 1 : 8;n (HCl) = 8 ; n (Fe3O\ ; n2 (FeCl2) = n1 (FeCl3) = 00,086 моль;n2 (FeCl2) :n2 (FeCl3) = 3:2, значит n2 (FeCl2) = 3/2; n2 (FeCl3) =0,129 моль; nsum (FeCl2) = 0,043 + 0,129 + 0,28 = 0,452 моль; m = n;M; m(FeCl2)= nsum (FeCl2);M (FeCl2);m (FeCl2)= 0,452 ; 127 = 57,404 г.
Что? К доске? Повторить?
Валентность…
Двойке в дневник он не удивился, и не обрадовался. Даже затосковал. Вернувшись на место, досадливо хлопнул дневником о парту.
- Сеня, теперь он у тебя двухвалентный, - насмешливо шепнул Витька Струков, обернувшись к Сеньке с предстоящей парты.
-Чего двух? – не понял Сенька. –
- Двухвалентным, говорю, дневник стал. Двойку атомов присоединил. – Снова хихикнул Витька.
- Вперед чужой беде… - Зловеще одернул насмешника Семен.
Крайнее огорчение Семена объяснялось тем, что портрет его отца к Дню Победы поместят на Доску почета леспромхоза. А Сенька?.. «Ударник труда», скачет на «паре вороных» по просторам школьных знаний. Как теперь такой дневник отцу на подпись явить?
К отцу на работу по субботам заходить - традиция. Кузница почти рядом. Каких-то три-четыре сотни метров. Когда в классе тихо, Сенька слышит удары молота, какими отец плющит каленое железо.
Сегодня суббота, работу отец закончит раньше. И они вместе пойдут домой. Его отец Василий Гаврилович - кузнец. На весь поселок один. Только вот двойка… хуже горошины в ботинке. Горошину, разуйся да выкинь. Двойку не выкинешь. Впечатана. Что написано пером…
В роду Ясеневых все предки, кузнецы. Все – сколько в родословной значится. Землю пахали, подворье соблюдали, и каждого поколения родитель, кузню содержал. В ней кузнецом слыл умелым.
Сеньке известны были фамильной профессии мастера: отец отца - Гаврил Федорович, Федор Анисимович, Анисим Никитыч, Никита Нифонтович, Нифонт Михеевич, Михей.
Михей образовал деревню Михненки, в которой Сенька жил до пяти лет. А потом его увезли сюда, в поселок лесорубов – Нейский. Дедушкину кузню Сенька помнит до сих пор. Сгорбившуюся под рябиной хибару, что приткнулась к задней постени их усадьбы. В кузне огонь, а огонь крестьяне к жилой избе близко не пускали.
Кузня была заброшена. Отец в ней ковал железо еще парнем, до службы в армии. А потом дед отправил его на завод заводов - Уралмаш.
Дед был не равнодушен к политике, изведал гнет царской охранки какая пополнила его биографию двумя годами каторги в Бухаре. За то, что читал запрещенную цензурой книжку: «Земля. Доля. И Воля».
Не обошла его и «милость» власти Советов, отправив на год пластаться на лесоповале. За то, что изгораздился привезти из соседней губернии токарный станок. Установил его у себя в кузне и удачно ремонтировал жнейки, косилки, молотилки и другой инвентарь крестьянам ближних и дальних волостей. Новая власть обозвала кулаком. Раскулачила. Сослала вражину на лесоповал.
Троих своих сыновей дед разогнал по заводам приговаривая: «В декрете Ленина сказано – Власть рабочих и крестьян. Значит рабочие будут жить лучше, чем крестьяне».
И как в воду глядел.
А через пару лет, в 1931 году, отправился дедушка в лучший мир.
За два десятка лет сквозняки не выветрили из прокопченных стен кузни стойкий запах жженого железа. Земляной пол по углам подернулся мхом запустения. Дубовая тумба, врытая в землю возле горна, стояла. На ней еще можно было разглядеть след наковальни, навеки впечатанный многими тысячами ударов кузнечного молота. На входе в кузню, в солнечном свете едва разглядишь лучи не тронутой паутины. Завалины в зарослях густой крапивы.
Работать на токарном станке в деревне, кроме деда, никто не умел. И его забросили. Забыли. Потом растащили по гайке.
Нынче отец работал в кузнице поселка лесорубов. Ковал и правил железо крупное, какое ломалось и гнулось на лесной технике. Трактора-трелевщики, лебедки, вагонетки, паровозы, подъемные краны, шпалорезки и лесопилки бывали клиентами кузни. Приходилось ему плавить и заливать в формы подшипников скользкий металл - бабит и бронзу. Работа эта была трудная и ценилась дорого. Василий хорошо зарабатывал.
Сенька забегал в кузницу по дороге из школы. Отец разрешал ему качать меха горна. Сенька хватался за отполированный мозолистыми руками кузнецов шест и любуясь самим собой, клонил ближний конец шеста вниз.
Шест посредине своей длины подвешен на цепи и дальним концом поднимал нижнюю деку мехов. Мех сжимался и выдувал хорошую струю воздуха в горно, раздувал в нем огонь. Нагревал очередную железяку.
Железо сердилось. Ярилось. Багровело. Белело. Сияло гневом. Грозило рассыпаться искрами.
Толковый кузнец такой вольности не допустит. Вовремя ухватит клещами. Выхватит из пекла. Рспластает по наковальне. Жахнет молотом так, что всякие глупые мысли искрами окалины сыплются по разным сторонам. Плющится и заворачивается каким надо выгибом железо, а вырваться из крепких рук мастера не умеет. Удары молота сыплются размеренной силой и чередой.
Мирится с судьбой железина. Остывает. Темнеет. Теряет румяный цвет.
Едва переведет дух поковка, а ее снова пихают в горно. Опять качает мех Сенька. Снова фыркает и пляшет огонь, доводя поделку до багрово-золотистого накала. Опять жахает молот, или выпевает беспощадный молоток-ручник в ловких руках кузнеца. Экзекуция огня и молота, корчи железа и старание мастера повторяются до тех пор, пока поковка не примет нужную форму.
Сегодня отец ковал навесины на ворота новой электростанции. Отрубал кузнечным зубилом от толстой ленты, нужной длины пластины и зарывал их в угли горна.
Уголь для кузницы готовил дядя-Митя Колосницин. Молчаливый мужик с грубыми чертами лица, возраста – второй половины лет.
На высоком берегу речки – Третницы, за три километра от поселка, облюбовал он поляну, разрезанную пополам узкоколейкой. На эту поляну привозили ему молодую березу, распиленную на двухметровые столбики. Сгружали. Дядя-Митя ставил их на попа, по кругу. Крутым шалашиком. Плотно притискивал один столбик к другому. Получалось круглое «столбище» метров шесть, шириной. Закончив расставлять, муровал березу наглухо. Дерном.
Запаливал склад со средины и распалив до нужного жара, закупоривал огонь. Хоронил заживо. Под пластами дерна.
Огонь задыхался. Пытался вырваться на волю. Ярился. Но, не умея высвободиться, сникал, питаясь лишь кислородом из клеток дерева и тем малым, что просачивалось через пласты дерна. Не умирал. Копил жар. Под этим нестерпимым жаром изнывала береза. Тлела. Превращалась в древесный уголь. Черный, вороненого отсвета. Крепкий, до крахмального хруста, если одним куском тиснешь другой.
Пласты дерна снимали, когда кострище остынет. Уголь грузили в лесовозные вагоны, везли и сгружали возле кузницы, в угольный сарай.
А сейчас пластины в горне разогрелись до нужного накала. Василий воткнул в отверстие наковальни штырь, ухватил одну из пластин клещами, положил ребром на наковальню, прислонил красной щекой к штырю. Обратился к сыну:
- Прижми. –
Сенька уже знал, что нужно делать. Подхватил стоящий у наковальни легкий молот и его бойком прижал пластину к штырю. Отец, ударами ручника обвил раскаленный конец пластины вокруг штыря.
- Так. Так. Хорошо. Молодец. – Похваливал он Сеньку, ударами молотка завивая пластину. Затем вытащил из горна другую. За ней следующую.
«Как же отцу про двойку сказать?» - Терзался в это время кузнечный подмастерье. А говорить придется… Отцу в дневнике надо расписываться. До понедельника.
Но, сейчас, в минуты слаженной работы и щедрых похвал, не хотелось портить настроение родителя.
- Что же, так и будешь до понедельника заячьим страхом тлеть? Как уголь в кострище дяди-Мити? Почернеешь… – Напомнила застрявшая в душе заноза.
Но, отец был так оживлен и рад подмоге подрастающего поскребыша…
- На воскресенье механик бронзу лить назначил. Пойдешь помогать? – спросил отец, когда они шли домой по тупику, проложенному от сортировки к механическим мастерским и кузнице. Тупик был завален по обочинам грудами швырка. Это - деревянные кругляки и плахи метровой длины, отходы лесозаготовок. Их привозили из лесосек и сваливали на просушку вдоль проездов. Ими грели котлы паровозов и подъемных кранов.
- Конечно, - с готовностью откликнулся Сенька, - а рано пойдем? –
- Часиков в восемь. Формы я уже склепал. Песок высушил. Успеем и с восьми. –
Помощь Сеньки была невелика, качать меха горна, пока отец передохнет. Не молодой уже. Бронза – металл капризный, остановок в расплаве не любит.
Помолчали.
- На велосипед подработаешь. Сколько уже у мамы скопилось? –
= Больше половины. –
- Вот и молодец. Мы с мамой еще добавим. Так, что каникулы с велосипедом встретишь. -
Помолчали.
Ой, как бы про школу не спросил. Снова обожгла Сеньку застрявшая в душе заноза.
Сенька корил себя за двойку. Уж лучше бы остаться после уроков… валентность... обещала в понедельник спросить… а они воскресенье будут в кузне… когда валентность зубрить… и че… еще двойка?
А если сказать отцу? Сейчас… набрать полную грудь и выпалить.
Отец улыбается чему-то своему. Довольный.
Миновали тупик. Вышли на дорогу к дому.
- Пап, а мне сегодня по химии… за валентность железа… -
- Что, железа?... – Не сразу вернулся из далеких мыслей отец.
- … двойку поставили. – Едва слышно пролепетал Сенька.
Эскизы из интернета.
Спасибо.
Коллаж автора.