Альманах Моя Армия 6-й выпуск

Альманах Моя Армия 6-й выпуск

Альманах «Моя Армия».

6-й выпуск

Альманах посвящен Защитникам Отечества -  нынешним, бывшим и будущим!
С Праздником, дорогие!

Памяти офицера, исполнителя собственных песен, ветерана Космодрома Байконур Игоря Чижика.

У России
Есть
Два союзника*:
Первый –
Армия,
Второй –
Флот!
А кто говорит
Иначе,
Тот,
Наверное,
Просто
Врет!

*по мотивам известной цитаты императора Александра III.


Альманах «Моя Армия» - частный гуманитарный проект в рамках Сайтов ПрозаРу и СтихиРу.

1-й выпуск Альманаха состоялся 23 февраля 2010г.
2-й выпуск Альманаха состоялся 23 февраля 2011г.
3-й выпуск Альманаха состоялся 23 февраля 2012г.
4-й выпуск Альманаха состоялся 23 февраля 2013г.
5-й выпуск Альманаха состоялся 23 февраля 2014г.
6-й выпуск Альманаха состоялся 25 февраля 2017г.

ВЭБ-адрес Альманаха:
http://www.proza.ru/avtor/lii2302
1-й выпуск:
http://www.proza.ru/2010/02/21/988
2-й выпуск:
http://www.proza.ru/2011/02/23/546
3-й выпуск:
http://www.proza.ru/2012/02/23/1798
4-й выпуск:
http://www.proza.ru/2013/02/23/574
5-й выпуск:
http://www.proza.ru/2014/02/23/944
6-й выпуск:
http://www.proza.ru/2017/02/25/2041

Произведения, включенные в наш Альманах, отобраны не в результате конкурсов, а своим появлением здесь обязаны лишь доброй воле создавших их Авторов.
Оформление Альманаха и его анонсов: Игорь Лебедевъ, Александр Николаев.
Надеемся, что представленные здесь произведения Вам понравятся, и Вы станете частыми гостями на страничках наших Авторов.

Слово Редактора.
Дорогие друзья, примите наши поздраления по случаю очередной годовщины нашей славной Армии и Военно-морского флота!
В новый выпуск Альманаха включены рассказы, стихи, эссе, посвященные службе в армии и на флоте, боевым будням, праздникам, небольшим перекурам, где есть место и шутке, и иронии, и минуте памяти об ушедших товарищах…
Среди Авторов нашего выпуска Альманаха с нами уже нет Игоря Гашина –Егора, Игоря Чижика, Семена Басова. Почтим их память минутой молчания…

Наши Авторы:
Алекс Сидоров http://www.proza.ru/avtor/alexsidorov88
Анатолий Комаристов http://www.proza.ru/avtor/ana54041641
Анатолий Шинкин http://www.proza.ru/avtor/kps127320
Ванико http://www.proza.ru/avtor/kvn1952
Виталий Голышев http://www.proza.ru/avtor/dimsash
Владимир Калабухов http://www.proza.ru/avtor/elektron4082
Владимир Лактионов
Габдель Махмут http://www.proza.ru/avtor/makhmutabdulin
Галина Небараковская http://www.stihi.ru/avtor/0510
Дина Иванова 2 http://www.proza.ru/avtor/divanova08
Иван Паршиков http://www.proza.ru/avtor/tedak
Игорь Агафонов http://www.stihi.ru/avtor/270856
Игорь Гашин –Егор http://www.proza.ru/avtor/igorcpb
Игорь Лебедевъ http://www.proza.ru/avtor/lii2008
Игорь Срибный http://www.stihi.ru/avtor/270856
Игорь Чижик http://chijiki.narod.ru/
Леонид Маслов http://www.proza.ru/avtor/leonardo3
Николаев Владимир Константинович http://www.proza.ru/avtor/balda
Олег Шах-Гусейнов http://www.proza.ru/avtor/schgus
Семен Басов http://www.proza.ru/avtor/sebasov
Сергей Герасименко http://www.proza.ru/avtor/sherifyunas
Сергей Дроздов http://proza.ru/avtor/plot204
Серж-Бродяга http://www.proza.ru/avtor/prohogiy2010
Станислав Бук http://www.proza.ru/avtor/grustasiv
Татьяна Эпп http://www.proza.ru/avtor/appen54
Юрий Ткачев  http://www.proza.ru/avtor/yuriytkachev

Содержание:

ЗВЁЗДНЫЙ ВАЛЬС
Игорь Чижик

Десять лет после дембеля. Глава 1
Леонид Маслов

Десять лет после дембеля. Глава 2
Леонид Маслов

Десять лет после дембеля. Глава 3
Леонид Маслов

Пограничные байки. Начало
Габдель Махмут

Пограничные байки-1. Салям алейкум, кум!
Габдель Махмут

Пограничные байки-2. Руки вверх, скотина!
Габдель Махмут

Дважды капитан - дважды майор
Владимир Калабухов

Песни дорог войны. Друзья-однополчане
Владимир Калабухов


Старшина
Владимир Лактионов


С признательностью Н. Д. Балабаю
Олег Шах-Гусейнов

Студебеккер
Олег Шах-Гусейнов

Абхазская командировка, 1992год ч. 1
Сергей Дроздов

Абхазская командировка 1992г. ч. 2
Сергей Дроздов

Гостиница Звезда
Татьяна Эпп

Бывших офицеров не бывает
Сергей Герасименко

Маленькие истории из жизни военного врача 5
Анатолий Комаристов

Маленькие истории из жизни военного врача 8
Анатолий Комаристов

Терра инкогнита - часть 1
Ванико


Порубать метеорологов! Медведь и караул
Игорь Агафонов

На фронте
Семен Басов

Ко дню Военного Разведчика
Станислав Бук


Бухта Чажма. Ядерная катастрофа - 1985
Юрий Ткачев


Военная сказка. 8. Лейтенантские погоны 1
Виталий Голышев

Седые звезды над Кавказом
Игорь Срибный

Любимая медаль
Дина Иванова 2

Отдание чести в движении
Анатолий Шинкин               


Решили умереть первыми
Анатолий Шинкин

Вести с полей
Иван Паршиков

Заметки ротного командира. Устав
Иван Паршиков

Золотой дембель
Николаев Владимир Константинович

Cон подрывника
Николаев Владимир Константинович

Carmensita
Николаев Владимир Константинович

Пиночет, бигус и телевизор
Алекс Сидоров

Любой ценой или путевка в Чернобыль
Алекс Сидоров

Слуга царю, отец солдату
Алекс Сидоров

Армейские байки. Первое знакомство
Игорь Гашин –Егор

Армейские байки. Первое знакомство
Игорь Гашин –Егор

Армейские байки. Масенькие зарисовки 1
Игорь Гашин –Егор

Армейские байки. Масенькие зарисовки 2
Игорь Гашин –Егор

Китайский шпион
Игорь Лебедевъ

Восток
Игорь Лебедевъ

Сашка
Игорь Лебедевъ

Русское поле
Игорь Лебедевъ

Давай, мой друг...
Галина Небараковская

С днём Советской Армии и Военно-Морского Флота!
Серж-Бродяга


ЗВЁЗДНЫЙ ВАЛЬС
Игорь Чижик

Мчится память в далёкие дали:
Помнишь ты, будто радужный сон,
Как на хрупкие плечи упали
По две звездочки в каждый погон…

Верил ты в свою синюю птицу,
Верил в сказки, в судьбу и в людей,
А в сиреневых снах ты был маленьким принцем
На звёздочке юной своей…
А в сиреневых снах ты был маленьким принцем
На звёздочке юной своей…

И, конечно,- геройские звёзды -
Не для наших простых кителей…
Вы не путайте: это - не Звездный,
Здесь, лишь, - гавань для их кораблей.

Только сердце не хочет смириться,
Экипаж провожая в полёт,
Что не ты, а другой мчится маленьким принцем
В объятия звёздных высот…
Что не ты, а другой мчится маленьким принцем
В объятиях звёздных высот…

И всё чаще ты в старом блокноте
Метишь звёздами пуски ракет,
А на пыльных погонах, напротив,-
Уж давно новых звёздочек нет…

И всё реже теперь уже снится
Звёздной ночью по-детски простой
Тот сиреневый сон, когда маленьким принцем
Ты плыл над своею звездой…
Тот сиреневый сон, когда маленьким принцем
Ты плыл над своею звездой…

И пускай стороною промчались,
Мимо - россыпи звёздных дождей,
В сердце нету обид и печали,
Ты гордишься судьбою своей…

Наяву сказка может не сбыться,
Но зато - ни купить, ни отнять
Эти редкие сны, когда маленьким принцем
Ты можешь, как в детстве,- летать…
Эти редкие сны, когда маленьким принцем
Ты можешь, как в детстве,- летать…
Ссылка:
Альбом "Уезжаю с космодрома"
http://chijiki.narod.ru/
(Иллюстрация по ссылке)


Десять лет после дембеля. Глава 1
Леонид Маслов

     На фото: перед дембелем.

     *****

     Глава 1


     В Павлодар поезд пришёл на рассвете, 26 декабря 1968 года — из части мы ехали почти пять суток. Поначалу в дороге все были веселы, даже несколько раз брали в вагон-ресторане пиво и вино — отмечали дембель, начало свободной послеармейской жизни, но к концу пути наш энтузиазм заметно угас, да и денег оставалось только на автобус. На вокзале я попрощался с сослуживцами и первым утренним автобусом поехал в Ермак.

     День выдался пасмурным, холодным, с пронизывающим ветерком, который по дороге гнал позёмку. Пока я дошёл до дома, чуть не отморозил уши, да и сам продрог:  шинель грела плохо, а у моей шапки, по армейской традиции, ушки были завязаны на макушке.
     Несмотря на ранний час, дома находилась только младшая сестрёнка Оля. Когда я вошёл, она  высунула свой носик из-под одеяла и молча уставилась на меня, не понимая, откуда это я вдруг взялся.

     — Оля, ку-ку! Это я! Приехал насовсем!
     Оля не спеша слезла с кровати, подошла ко мне и прижалась к шинели.
     — А где мама? — спросил я.
     — На работе.
     — На какой работе? — удивился я, помня, что мама всегда была домохозяйкой.
     — Мама устроилась делать уборку в какой-то конторе, я не знаю.
     Оля мне тут же рассказала обо всех домашних делах: мама не только делает уборку в той конторе, где работает, но и топит там печи, папа тоже на работе, старшие сестрёнки в школе, а сама она приболела и в школу не пошла.
     — Как учишься?
     — Без троек. 
     — Молодец! Слушай, почему в доме холодно?
     — Мама растапливает печку, когда приходит с работы.
     — Это дело мы поправим, — сказал я, заметив у печи приготовленные  для растопки дрова. Здесь же стояло и ведро с углём. Когда дрова хорошо разгорелись, я на них высыпал уголь.
     — Ну вот, скоро станет тепло, и мы будем пить чай. Расскажи, Оля, как вы тут поживаете, что у вас ещё новенького?
     — А мы купили телевизор! — неожиданно вспомнила малышка.
     — Да ты что? А где он?
     Оля подошла к тумбочке, которая стояла здесь же, на кухне, и сняла небольшую скатёрку с ящика, стоявшего на нём. Это действительно был небольшой чёрно-белый телевизор «Рассвет». Я этому обрадовался: значит, и сюда стала доходить цивилизация. 

     Ещё не закипел чай, как вдруг открылась дверь и вошла мама.
     — Прямо сердце чуяло, что ты приедешь,— обняв меня, сказала она, — ну, как доехал? 
     — Пять дней по степи колыхали, думал, не доедем. До сих пор качает...
     К обеду со школы пришли мои сёстры Наташа с Таней, а потом с работы пришёл и отец. Моему возвращению все обрадовались.
     — Какие планы на жизнь, сын? — едва поздоровавшись, спросил отец, как всегда далёкий от каких-либо сантиментов и слезливых объятий.
     — Не знаю, папа, пока не решил, да и не задумывался как-то.
     — Можно поступить в институт, если пожелаешь, к примеру, в театральный или институт культуры.   
     — С голым задом много не научишься, — тут же с небес на землю вернула отца   практичная мама.
     Вскоре она приготовила обед, а когда рассаживались за столом, то все еле уместились.
     — Ничего, ничего,— успокаивала мама девчонок, которые никак не могли усесться,— тесновато, но давайте без обиды.
     После обеда отец ушёл на работу, а девчонки  постепенно осмелели, принесли портфели и стали показывать мне свои тетради и дневники.               
     — Наташа нынче пошла в девятый класс, Таня — в пятый, а Олюшка сейчас ходит во второй, — рассказала мне мама, — завтра ещё сходят на занятия, а в субботу в школе будет ёлка, и потом дети пойдут на зимние каникулы.      
     Наташа, как и Оля, училась прилежно, а у Татьяны в тетрадках я заметил троечки.
     — Ну, давай, Лёнюшка, пока не стемнело, надо с чердака достать кровать, а то спать придётся на полу, — окликнула меня мама.
     Кровать, на которой до армии спал Лёва, мама прибрала на чердак — от этого в кухне стало просторно, а на той, где до армии спал я, — теперь спала Наташа. И вот, в кухню опять возвращалась вторая кровать. Тумбочка с телевизором  оказалась между спинками двух кроватей. В доме снова стало тесно.
 
     Намаявшись за день, я спал как убитый, но утром от гомона собиравшихся в школу сестрёнок проснулся. Постепенно родители тоже ушли на работу, дома я остался один и начал размышлять.
     Итак, начиналась моя гражданская жизнь. Для начала нужно было немного приодеться: одежды у меня  мало — в основном та, которую носил до армии. Не было зимнего пальто и хороших туфель. Насчёт учёбы? Даже не знаю... Пока служил, многое позабыл. Надо подумать. Сейчас зима, до лета далеко, можно попробовать подготовиться. А куда поступать? К чему у меня есть склонность? К радиотехнике? Радиотехника мне нравилась, но чтобы поступить в радиотехнический, надо любить и знать математику. Здесь у меня чувствовался пробел. Люблю филологию, литературу, но чтобы посвятить свою жизнь этому ремеслу, надо что-то начинать писать. Я к этому ещё не готов — мало опыта. Что же ещё?  В театральный? Актёром драмкружка? Тоже не то... Нравится музыка. Но чтобы стать музыкантом, надо очень хорошо владеть каким-нибудь инструментом. Если бы отец тогда, когда я был мальчишкой, не продал аккордеон и научил меня играть, то можно было бы теперь подумать о поступлении в музыкальное училище. Ко всему прочему, я хорошо знал материальное положение семьи: тех денег, что получал отец, а теперь и мама, едва хватало на питание. Позволить себе роскошь сесть на родительские харчи я не мог, даже не стал допускать такой возможности. Надо пока решить, куда  пойти работать. Мотористом к дяде Ване на бакена идти не хотелось из-за маленькой зарплаты. Помню, что такая же зарплата была и в пожарной части. В общем, решил по этому вопросу посоветоваться с родителями.               
               
     Я встал, умылся и, выпив стакан холодного чаю, отправился в военкомат: нужно стать на воинский учёт. 
     На улице холодно — как и накануне. Настывшие сапоги предательски скользили — я кое-как сходил в военкомат. По пути зашёл в горком комсомола и стал на комсомольский учёт. Заведующей сектором учёта, к моему удивлению, работала моя одноклассница Валя Анисимова. После школы она вышла замуж, а теперь пополнела и выглядела довольно респектабельно. Валя мельком заглянула в мою учётную карточку  и, улыбнувшись, сказала:
     — Комсомольский активист. Будем знать.
     Мы немного поговорили, и я пошёл домой.   
     Вечером, после ужина, сестрёнки стали смотреть телевизор, а я с родителями обсуждал насущный вопрос: куда пойти работать? Мне понравилось отцовское предложение: наиболее перспективное предприятие — это ферросплавный завод, здесь и нужно попытаться найти работу. Про себя я решил, что займусь вопросом трудоустройства сразу после новогоднего праздника.

*****

Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2012/02/28/2159


© Copyright: Леонид Маслов, 2012
Свидетельство о публикации №212022802156

Ссылка:
http://www.proza.ru/2012/02/28/2156
(Иллюстрация по ссылке)


Десять лет после дембеля. Глава 2
Леонид Маслов

     На фото я с земляками сослуживцами после дембеля. В центре - Федя Щелконогов, справа - мой двоюродный брат Коля Якименко. Январь 1969 года. Город Ермак.

     *****

     Глава 2


     Перед новым годом я сходил в гости к двоюродному брату Коле Якименко, который вернулся из армии ещё в ноябре (меня на месяц задержали, о чём я рассказал в 19-й главе воспоминаний «Байконур» http://www.proza.ru/2010/01/16/1359 ).
     Моему приходу он обрадовался, мы долго разговаривали, вспоминая нашу службу и своих товарищей. Брат рассказал, что на работу ещё не устроился: решил использовать положенные солдатам два месяца отдыха после службы. Коля похвалился, что ходит на танцевальные вечера в ДК «Строитель», которые проходят под магнитофонные записи — эстрадного оркестра почему-то не было.
     — Знакомых совсем мало: кто в армии, кто женился, — рассказывал Коля, — но народу на танцах много. Пока мы служили в армии, население Ермака увеличилось почти в два раза. Кстати, девок понаехало на стройку тоже очень много. Придёшь — увидишь.      
     — Из наших ребят кого-нибудь видел?
     — Федю Щелконогова видел, он сейчас работает на стройке в комплексной бригаде бетонщиков. Больше никто не встречался. Ты-то сам, Лёня, как? Чем думаешь заняться?
     — Собираюсь пойти работать. Съезжу на завод — может, что предложат.
     — А я ещё не решил, куда пойду. Мой дружок Лёха Захаров работает монтажником  в «Казстальконструкции», зовёт меня, говорит, место есть.
     — Смотри сам.
     — Праздник с кем будешь встречать?
     — Не знаю. Скорее всего, с родителями, дома.
     — А-то приходи в ДК — там будет весело.
     — Не обещаю, Коля.

     Новогодние праздники прошли незаметно. Накануне у сестрёнок состоялись школьные балы, для которых они приготовили непритязательные карнавальные костюмчики и маски, и откуда принесли по подарку: кульку с конфетами. Весь праздник я провёл дома: смотрел телевизор, помогал родителям по хозяйству, пил чай с конфетами, которыми угощали сестрёнки, читал — одним словом, наслаждался свободой послеармейской жизни.
     На ферросплавный завод я поехал 3 января наступившего, 1969 года, одевшись в армейскую форму. В отделе кадров заводоуправления сидели две женщины. Я сказал им, что только-только отслужил армию и хотел бы устроиться на работу.
     — Специальность у вас какая-нибудь есть? — спросила одна из кадровичек.
     — В армии я был связистом, а до армии работал на реке мотористом — вот моя трудовая книжка, — сказал я и отдал документ женщине, которая сидела ближе.
     — Нам в данный момент нужен составитель вагонов в транспортный цех, — жёстко сказала женщина, даже не заглянув в трудовую книжку, — можем предложить пока только это. Зарплата хорошая — не менее ста сорока рублей в месяц. Бывают премии. Вы молоды, у вас среднее образование — мы думаем, что сразу сможете освоить эту специальность.
     — Что на этой работе необходимо делать? — решил уточнить я.       
     — Будете руководить работой маневрового тепловоза. На завод в грузовых вагонах поступают самые разнообразные грузы, которые необходимо доставлять в цеха, к месту назначения. Задача составителя вагонов знать, что и куда доставить. Есть на заводе транспортный цех, в его ведении находятся все внутризаводские грузовые перевозки.   
     Подобное объяснение меня заинтриговало, да и уровень зарплаты вполне устраивал.
     — Я согласен.
     — Замечательно. Дайте, пожалуйста, остальные ваши документы.
     Я отдал сотруднице военный билет.
     — А где ваш паспорт?
     — В военкомате. Перед армией забрали и не вернули.
     — Тот паспорт недействителен, вам надо получить новый. Только тогда мы вас оформим на работу.
     Увидев моё огорчённое лицо, вторая сотрудница отдела кадров, до этого молчавшая, меня успокоила:      
     — Мы вас на эту должность возьмём, приходите сразу, как только получите паспорт, а пока возьмите ваши документы. За время оформления паспорта постарайтесь, пожалуйста, пройти медосмотр — бланк мы вам дадим.
     Я взял документы и поехал домой. В этот же день мне удалось сфотографироваться на паспорт, а сам он был готов лишь к 13 января.
 
*****

Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2012/02/29/2060


Возврат к главе 1:  http://www.proza.ru/2012/02/28/2156

*****


© Copyright: Леонид Маслов, 2012
Свидетельство о публикации №212022802159

Ссылка:
http://www.proza.ru/2012/02/28/2159
(Иллюстрация по ссылке)

Десять лет после дембеля. Глава 3
Леонид Маслов

     На фото: Ермаковский (с 1995 Аксуский) ферросплавный завод.

     *****

     Глава 3


     После получения нового паспорта я вновь приехал на завод и оформился на работу составителем вагонов. Приняли по четвёртому разряду. Эта процедура заняла у меня два дня: я прошёл инструктаж по технике безопасности, получил спецодежду.
     16 января 1969 года началась моя трудовая деятельность после армии.
     В специфику своей деятельности я вник быстро: та же самая железная дорога, только в малом масштабе.

     Ещё в детстве меня, мальчишку, всегда занимал вопрос: как рулят на железной дороге? А когда узнал, что у тепловозов нет руля, это оказалось для меня неожиданным открытием. Постепенно я узнал, что все тепловозы независимо от того, тянут ли они пассажирские вагоны или грузовые, — движутся по рельсам только вперёд или назад, а чтобы изменить направление движения, применяются специальные, вмонтированные в рельсы в строго определённых местах подвижные устройства, называемые стрЕлками. С их помощью железнодорожные составы перегоняются с одних путей на другие и продолжают движение в нужном направлении. Стрелки переводятся двумя способами: вручную или автоматически, с помощью электропривода по команде диспетчерской службы. Теперь я узнал, что на заводских путях все стрелки были ручные.

     Ферросплавный завод — это сложнейший комплекс, расположенный на большой площади. Его проектная мощность — 48 плавильных электропечей (12 цехов по четыре печи в каждом цехе). Когда я устроился на работу, работал только один плавильный цех с четырьмя печами.
     Для нормальной работы любой из этих гигантских, высотой с двадцатиэтажный дом, печей необходимы три основных компонента: первый — это кварцит (кремнистая горная порода), второй — металлолом (чаще всего применялась металлическая стружка) и третий компонент — это кокс.

     Всё перечисленное прибывало на завод в грузовых открытых, имеющих высокие борта, вагонах из самых различных городов и областей всего СССР. Здесь эти вагоны с помощью тепловоза загонялись в огромный цех шихты и разгружались: металлолом   — в отсек к металлолому, кокс — к коксу, кварцит — к кварциту. Рабочие цеха шихты смешивали эти компоненты в определённых соотношениях между собой, после чего отправляли смесь (шихту) по конвейеру в плавильный цех, к печам. 
     После плавки жидкий металл разливался в специальные формы, и после охлаждения отправлялся в цех готовой продукции.
     Что же представлял собой ферросилиций? Это был странный сплав серебристого цвета. Странность состояла в том, что металл по своим свойствам был хрупким, как лёд. Когда готовый ферросилиций загружался в вагон, грузчики кувалдами били по металлическим чушкам и дробили их на мелкие, величиной с кулак, куски. Я знал, что этот металл применялся в оборонной промышленности: даже небольшая его добавка в другие сплавы, делала их необычайно твёрдыми, легированными. 

     В чём же заключалась моя работа? Я получал от диспетчера завода задания: какие вагоны куда доставлять, какие вагоны из какого цеха вытаскивать и тому подобное. Основная трудность в работе состояла в том, что постоянно, как только вагоны оказывались в нужном месте, надо было спускаться с тепловоза и отцеплять их, дёргая за специальный рычаг у сцепки  вагона. И ещё нужно было следить за тем, чтобы перед движущимся вагоном не было никаких препятствий. Также в мои обязанности входила работа по переводу стрелок на путях. В ветреную погоду стрелки заметало снегом и их приходилось постоянно очищать. Работа предусматривалась сменная: двенадцать часов в день, потом через сутки двенадцать часов в ночь, после этого двое суток отдыха.

     Бывали смены, после которых я не чувствовал ног: это когда на завод поступало вагонов двадцать с коксом, стружкой и около десятка думпкаров с кварцитом. Думпкары — это специальные полувагоны для перевозки сыпучих грузов, оборудованные пневматическими механизмами для разгрузки. Все вагоны и думпкары мы беспрерывно расталкивали для разгрузки по цехам, затем порожняк вытаскивали на запасный путь, а в цеха снова загоняли полные вагоны. Кроме этого из ЦГП — цеха готовой продукции — забирали платформы (вагоны с невысокими бортами), загруженные ферросилицием, попутно загоняя туда для новой  загрузки пустые.

     В первые дни я выучил жесты сигнализации, потому что даже сильный голос составителя из-за шума работающих двигателей тепловоза машинисты услышать не могли.  Основных жестов три: движение правой поднятой рукой вправо-влево (примерно такое, как при прощании с отплывающим кораблём) — это команда тепловозу «двигаться вперёд»; такое же движение, только опущенной вниз рукой — команда «двигаться назад»; «остановка» — вращение рукой по кругу. Ночью эти же команды выполнялись специальным электрическим фонарём, которые выдавались составителям.
     Помню, с каким трепетом я нёс домой первую зарплату, полученную на заводе. Родители, не сговариваясь, заявили, что на свою зарплату я должен одеться. Я сразу заказал в ателье пошив пальто с шалевым воротником и брюки (модными тогда были «дудочки»), купил какую-то шапку-папаху и туфли, в которых можно было ходить зимой. Вскоре я выглядел не хуже своих сверстников.

     В один из дней я неожиданно встретился на улице со Славиком Топко. До армии мы вместе играли в одном ансамбле «Мечта». Слава сказал, что наш ансамбль продолжает существовать, но только проводит репетиции не в ДК «Строитель», как раньше, а в районном доме культуры (РДК).
     — Кстати, у нас сейчас нет гитариста,— сказал Славик, — приходи, тряхнём стариной. Ребята будут рады.
     РДК находился в старой части Ермака (это сюда мы с братом Лёвой в детстве бегали смотреть кинофильмы в переполненный зал), поэтому мне нетрудно было пройтись  вечером к ребятам и посмотреть, как обстоят здесь дела на музыкальном поприще. Кроме Славика, здесь находились Коля Каулин, Боря Дудик, Витя Ермаков и две незнакомые девушки, видимо, певицы.
     — О! Кто к нам пришёл! Лёшка, ты почему глаз не кажешь? Пришёл из армии и загордился? — загалдели наперебой ребята. Я заметил, что они уже немного навеселе.
     — Ничего не загордился, вот немного отдышался после армии и заглянул.
     — Играть не разучился? — хитро прищурился Коля Каулин.
     — Играл всегда, играл везде — и никаких гвоздей! — пошутил я.
     Славик достал из какой-то тумбочки бутылку объёмом чуть меньше литра с красным вином и разлил часть содержимого по стаканам.
     — Ну что? Выпьем за встречу! За старых друзей! — предложил он.
     Я, немного смущённый тёплой встречей своих приятелей, взял стакан. Мы звонко чокнулись и выпили. Вино мне понравилось, хотя это был недорогой портвейн. Девушки особого приглашения не ждали и тоже выпили вино, при этом даже не поморщились. Для меня это было непривычно.

     Захмелевшие ребята наперебой стали рассказывать о новостях, которые произошли в музыкальной жизни города за время моего отсутствия, узнал я и о некоторых других событиях.
     — Знаешь, почему мы играем здесь, в этом захолустном клубе, а не в «Строителе»?— начал рассказывать Коля. — Приняли туда нового директора, Вишнякова, и он начал качать нам свои права: почему репетиции не по расписанию, почему поддатые приходите на занятия, то придрался, что на танцах плохо играем,— в общем, поскандалили и с осени ушли сюда. И мой отец с духовым оркестром тоже здесь.
     — А кто там сейчас играет по вечерам? — спросил я.
     — Никто. Магнитофон. Мы свою аппаратуру забрали с собой, а там остались только барабаны и две гитары.
     — Так, давайте ещё по грамульке, — предложил Славик и разлил остатки вина.
     Мы выпили. Ребята взяли инструменты и заиграли. Одна из девушек подошла к микрофону и запела. Песня звучала красиво и пела девушка неплохо. Когда закончили играть, Славик обратился ко мне:
     — Бери гитару, она лежит в подсобке, попробуем вместе.
     Я взял гитару, настроил её, и мы вместе заиграли одну из тех мелодий, которые играли до армии. Потом стали играть следующую. И так до конца репетиции. Когда стали расходиться, Коля сказал:
     — Давай, Лёня, не раздумывай, приходи, будем играть.
     Его поддержали остальные ребята. Я согласился. Наши занятия стали проходить два раза в неделю.

*****

Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2012/02/29/2085


© Copyright: Леонид Маслов, 2012
Свидетельство о публикации №212022902060

Ссылка:
http://www.proza.ru/2012/02/29/2060
(Иллюстрация по ссылке)

Пограничные байки. Начало
Габдель Махмут
Пограничные байки

Вводная часть

В Морские части погранвойск КГБ я попал служить через год после Даманских событий на советско-китайской границе. Бомба для конфликта между странами и народами была заложена в конце позапрошлого века. Демаркируя границы по середине рек, отцы-командиры не придали значения природному фактору, что реки имеют свойство менять свои русла...

К моменту, когда рассорились Мао Цзе Дун и Никита Хрущев, река Уссури образовала внутри себя несколько островков, которые оказались ближе к Китаю, а большой судоходный рукав реки захватил советские территории, урезав хорошие куски нашей границы, тем самым «подарив» повод для прихватизации островов китайцами, чем хунвейбины и воспользовались. В результате, пограничный очаговый конфликт на острове Даманском чуть не вылился в большую войну двух держав…

Я не попал в свой срок (к началу этого конфликта в 1969 году) только потому, что из-за обнаруженного на призывной комиссии конъюнктивита оказался в областной глазной больнице в Тюмени, и призван был ровно через год, когда советско-китайские отношения уже стали привычно напряженными и обросли всевозможными слухами, байками и даже анекдотами.

Здесь я не буду писать о тех событиях, и даже вовсе не коснусь китайской темы, так как я попал совсем на другую точку – на Черное море – мечту сибиряка. Сначала прошел девятимесячную учебку в Анапе, затем служил на пограничном сторожевике ПСКР (пограничный сторожевой корабль), который на флоте назывался Малый охотник, или Противолодочный корабль третьего ранга, то есть самый малый среди кораблей по водоизмещению и вооружению, ниже которого по рангу шли уже военные катера… Поэтому буду рассказывать, в основном, байки, связанные с морем, или чисто морские. Но, так как приступил с китайской пограничной темы (для информации читателю о времени, в какие служил), для начала в качестве затравки расскажу пару анекдотов по пограничной теме, какие ходили тогда из уст в уста.

Первый такой анекдот. Звонок в штаб погранотряда: напротив нас через реку хунвейбины построили туалеты без задних стенок, и теперь справляют нужду, показывая нам задницы, это же политический шантаж… Через некоторое время штаб дает команду поставить напротив каждого туалета портреты Мао… Озадачились китайцы, почесали репы, пораскинули, да демонстративно сожгли свои сооружения... На этот раз наши недолго соображали, тут же загорелись все портреты Великого Кормчего…

Второй анекдот из тех времен. Звонок в штаб погранвойск: что делать, тысячи китайцев идут к нашей границе – без оружия, но с оголенными задницами вперед. Разговор подслушало армянское радио: только не спугните, выезжаем всей Арменией!..

 Кто пожелает добавить сюда подобные анекдоты, милости прошу, можете писать в рецках, я занесу с благодарностью.

Продолжение следует.


Так, есть! Коллеги поддержали инициативу. Первые поступившие анекдоты от читателя-коллеги Владимира Репина:

1. Обсуждают в китайском Генштабе план войны с Россией:
- Значит, так: в первый день переходят границу и сдаются пять миллионов, во второй...

2. Обсуждают в китайском Генштабе план войны с Россией:
- На центральном участке фронта в атаку идут первые три миллиона солдат...
- А танки пускаем по флангам?
- Нет, лучше единым бронированным кулаком: оба по центру!

Владимир Репин   28.06.2014 19:29   

 
Ещё один анекдот добавил коллега Владимир Конюков:

- Если пять миллионов через границу?.. За ними ещё три миллиона... Ещё и ещё.
Что будет делать СССР?
Ответ: переведёт стрелки...

Владимир Конюков   17.11.2015

Спасибо, коллега! Кто еще вспомнит?


© Copyright: Габдель Махмут, 2014
Свидетельство о публикации №214062701725

Ссылка:
http://www.proza.ru/2014/06/27/1725

Пограничные байки-1. Салям алейкум, кум!
Габдель Махмут

Вечерами, после прогулки по территории части, и перед тем, как дать команду развести личный состав по кораблям и ротам, перед строем имел привычку держать речь сам командир Очамчирской бригады пограничных сторожевых кораблей. Обычно он приносил и читал нам приказы о происшествиях на границе Закавказского погранокруга, которые мне лично нравилось слушать больше, чем происшествия по базе или кораблях.
Из этих сводок получалось так, что нарушения границ происходили в большей своей части с нашей стороны. То мальчишки, начитавшись книжек про разведчиков, задумают уйти во вражеский тыл. На вопрос, зачем вам это было надо, уже плачущие в предощущении неминуемой кары, они отвечали, что хотели внедриться в стан врагов, чтобы потом оттуда служить Родине… То «изобретатели» на легкомоторных крыльях замыслят попытки перелететь границу. Самые отобранные из всех в политизированные погранвойска, мы тогда не задумывались над фактами, почему от нас бегут больше. Мы гордились тем, что раз читают нам такие секреты, значит доверяют -  во куда мы попали, во какие мы надежные и преданные патриоты страны своей Советской…


Этот обычный наш советский инженер почему-то захотел жить на Западе. Может, кто-то из родственников, друзей там жили, и он переписывался с ними. Но вот задумал он план убёга за бугор, где кипит жизнь во всех ее прелестях, а у нас тут одно прозябание. Информированный, значит, соблазненный.
Это он расскажет пограничникам, затем чекистам, потом.

А пока он готовился. Купил одноместную резиновую лодочку с насосом, сам придумал-смастерил большой прочный зонт (не зря учился, не зря инженер), чтобы не сломался он от морского ветра, как обычные наши, штамповки заводские, что выворачиваются изнанкой при первом же резком порыве ветра. Приобрел снасти для рыбалки. На всякий случай прикупил сухих продуктов, упаковал в непромокаемые мешочки. Главное, взялся за физическую самоподготовку. Посещал спортивные залы, где качал бицепсы, подолгу плавал в бассейне, учился нырять с трамплинов разной высоты. В летнюю пору ходил на рыбалку, подолгу тренируясь в гребле на одном, и двух веслах. Каждый месяц по несколько дней проверял свою выдержку на голодовку…

За год до задуманного плана сьездил на Черное море, прокатился на теплоходе, присматриваясь и изучая за действиями команды, пассажиров, а вечерами наблюдая за передвижениями на верхней палубе.
Пришла пора, купил путевку на теплоходный круиз Одесса-Батуми по Черноморью. На борт прошел налегке как все обычные туристы: сумочка через плечо, и дипломат в руке - ни дать, ни взять, рядовой советский гражданин, не вызывающий подозрений.
На судне вел себя как все. Изучил расписание прибытий-отбытий теплохода в портовые города. Веселился, заводил знакомства, танцевал, провожал. И никаких разговоров про заграницы…

И вот ночью перед конечным пунктом Батуми наш герой осуществляет задуманное. Он прыгает за борт за привязанными к ногам вещами, благо, погода тихая, вода теплая. Натренированно, уже привычными движениями подмышкой накачивает лодку резиновым насосом, переваливается в нее. И раскрывает, закрепляет зонт заместо паруса... 

Теплоход шел своим курсом, пассажиры безмятежно спали. Из команды дежурными в капитанской рубке бодрствовали только рулевой да вахтенный штурман, а что за бортом творится, никто в ту ночь не наблюдал. Поэтому инженера никто не хватился, пока не прибыли в порт, и стали выпускать пассажиров-туристов. Там-то и недосчитались нашего беглеца.

Ночью в тех местах лето бывает безоблачным. Наш инженер кое-что соображал в звездах. Но отчего-то у инженера не хватило ума подумать о морских течениях. Или он считал, что только реки текут? В общем, как бы он ни старался править своим малоуправляемым суденышком, получалось, что оно все время норовит бежать в сторону, противоположную Турции. А под утро и сам ветер повернул на берег.

Так, изможденный и деморализованный, он прибился к берегу недалеко от города Поти, и там его, уже засыпающего от устали, обнаружили береговые пограничники Батумского погранотряда.
Никак не веря своим глазам, что перед ним не забугорные бойцы, одолеваемый сомнамбулой, наш советский инженер поприветствовал бойцов: «Селамлар! Мерхаба! Сези гёрмек не хош»!..*

*Здравствуйте! Приветствую! Рад вас видеть!

Продолжение следует…

 


© Copyright: Габдель Махмут, 2014
Свидетельство о публикации №214062900583

Ссылка:
http://www.proza.ru/2014/06/29/583

Пограничные байки-2. Руки вверх, скотина!
Габдель Махмут

Мне немало пришлось хлебнуть корабельного лиха. Почище, чем всем моим годкам вместе взятым. Потому что по службе непосредственным начальником моим был …сам командир ПСКР, этот самый Гром, как его называли за глаза.

Громыко Валерьян Ильич к тому времени давно выслужил положенный срок службы. Но не отпускали человека, и все тут! Будто бы не находилось достойной замены. Да и звания не повышали человеку уже много лет, до меня и при мне все годы он продержался капитаном 3 ранга, несмотря на образование и опыт. Кто-то в штабе думал так: уходя в запас в чине кавторанга, Гром автоматически должен будет получить перед пенсией капитана 1 ранга, а это уже элита флота, кому и выплаты другие. Не любило его штабное руководство, как в Очамчирской бригаде, так и нашей Новороссийской базы. И было за что, о чем расскажу в другой раз по другому поводу.

 Думаю, отсюда была его злоба на всех и вся. Он мог разнести в пух и прах за пустячные дела любого члена экипажа, невзирая на чины и должности. Причем, прилюдно, при подчиненных, в нарушение всех уставов, хоть будь это старшины, мичмана, или даже корабельный офицер, а это значит втоптать авторитет человека в грязь при всем личном составе, что чревато.
За два года чисто корабельной моей службы сменились шесть боцманов-соседей по кубрику! Мне казалось, Гром специально зверел по любому поводу, чтобы быстрей уволили…

Но! Изредка, когда корабль возвращался в базу, Гром наш неожиданно менял свою грозную маску. Становился балагуром-рассказчиком. Опытный моряк знал много захватывающих историй, которые мы слушали затаив дыхания…


Итак, очередная байка

Это была то ли четвертая, то ли пятая операция опытного диверсанта. Все предыдущие вылазки в Советский союз он провел безукоризненно – никто нигде не напал на его хвост. И взрывались шахты, горели нефтебазы, рушились скалы на дорогу. И много еще других бед было натворено на просторах СССР этим шпионом, что не перечесть. После этой вылазки разведчик должен был получить повышение по службе, соответственно, награды, звания, премии. И живи не тужи, натаскивая молодых…

Однако, наша разведка тоже хлеб свой ела не зря. На этот раз его ждали. Только не знали, когда именно появится лазутчик в наших водах, и в каком именно месте. Поэтому катера и корабли были начеку, барражировали отведенные участки дни и ночи. Весь погранотряд был на усиленной охране границы, отменены все отпуска и увольнения.

Его выпустили с проходившего в Сухумский порт итальянского сухогруза. На этот раз разведчик получил новый вид водолазного снаряжения. Теперь он не боялся собственных пузырей, вылетающих залпом после выдоха. Шпион-подводник незамеченный проплыл мимо радиобуйка, затаился ближе ко дну при прохождении пограничного катера над головой. В условленном месте сменил баллон на другой, обсмотрелся, прикинул расстояния позади и спереди.

До берега оставалось недалеко, когда увидел над собой проплывавшие водоросли, сорванные винтами  катеров. Вынырнул меж ними, огляделся: вокруг никого, заросший колючками берег был не далее метров трехсот. Нырнул снова, поискал места, где бы зацепить-оставить водолазное снаряжение, но дно было на редкость илистое, да вдруг быстро пошло на подъем, решил, что спрячет на берегу в кустах. Почти до берега проплыл не поднимая головы, но боясь удариться об возникший на пути камень, вынырнул, и снял маску.
Вынырнул, и обмер разведчик.


…Погранцы дедок и первогодок, получив приказ заступить на дежурство, шли своим маршрутом, обсуждая меж собой, что у них, пограничников, всегда так: что ни выход, то боевой, и что ни наряд, то по тревоге. Особенно летом. До чертиков надоели эти учения, одно и то же день-деньской…

Оставив молодого напарника проверять состояние МЗП (малозаметная проволочная сеть), будущий дембелек ненадолго свернул с машрута, а вернулся уже с почти полным литровым бутылем чачи за пазухой. Оставив бутыль в условленном месте, обошли отведенный участок, обменялись паролями и приветствиями с коллегами с другой заставы.

А обратной дорогой служивые присели в заветных кустах, разложили меж собой припасы, налили той чачи в крышки солдатской фляги… Новый дозорный виток делался втихую, лишь  с небольшой остановкой для проверки связи и доклада дежурному по заставе...  Друзьям захорошело, расслабились, снова присели.

Нет, днем даже завеселевший спать не станет. Эти просто осмелели «до лампочки»: заговорили о службе, об увольнениях, девочках – любопытный салабон пытал, дед травил, смешил, автоматы лежали на коленях. Меж солдат с оружием нет дедовщины, поэтому в погранвойсках служба веселее. Особенно у моря. Особенно на Черном.

И вот, когда уже вовсе затуманило в головах, вдруг вода с водорослями стала подниматься прямо перед ними, к очам предстало нечто такое, чего здесь не может быть, потому что не было никогда. Не померещилось ли!? Если нет, то с ума сойдешь тут же.
Никогда не видавшие нарушителя, наши бойцы заорали как в страшном сне - один: «Гребаномать!», другой: «Ни фуя себе!». Забыв все уставные команды, в два горла залпом гаркнули:
- Руки вверх, падла!
- Руки вверх, скотина!..   

…Вынырнул, и обмер опытный разведчик, сдали и нервы.
Прямо на лазутчика-диверсанта смотрели дула двух автоматов!
Незнамо откуда враз появились два бойца, четко скомандовали:
- Руки вверх!..   
"Знали, заразы, ждали!», успел подумать он, обреченый, и поднял руки...


© Copyright: Габдель Махмут, 2014
Свидетельство о публикации №214070100534

Ссылка:
http://www.proza.ru/2014/07/01/534


Дважды капитан - дважды майор
Владимир Калабухов


                ДЕНЬ ЗАЩИТНИКА ОТЕЧЕСТВА


                Честь нельзя отнять, её можно потерять.
                Антон Павлович Чехов, писатель (1860 – 1904)

     Уважаемые товарищи красноармейцы и краснофлотцы! Поздравляю вас с 99-й годовщиной РКК и КФ! Уважаемые защитники Отечества, с праздником вас! Доброго всем здоровья!
 
     Давно это было, где-то в начале 1980-х прошлого века. Служил я тогда в одной из столичных воинских частей. Поведаю вам, уважаемые читатели, об одном курьёзном случае.

     Армия – это, в первую очередь, дисциплина и порядок. Дисциплинарный устав, как и строевой, как и боевые наставления – их не только чтить надо, но и, главное, соблюдать. Вот это происшествие и было связано, в общем-то, с нарушением воинской дисциплины.

     А было так. Строевая подготовка – святое для офицеров дело. Регулярные построения, отработка команд, движение в строю, приветствия и так далее – вы же смотрите парады на Красной площади столицы, в других городах. И не только отборные части, училища – все военнослужащие должны уметь соблюдать порядок в строю. На построения подразделений приходят командиры. Тем по долгу службы положено проводить внешний осмотр подчинённого личного состава. Конечно, непосредственные начальники уже осмотрели своих подчинённых, подсказали о каких-то недостатках, которые легко и быстро можно было устранить. И вот к каждому офицеру в строю подходит командир части. Он недавно стал генерал-майором. Стоим по стойке «смирно». При подходе генерала называем свои воинские звания и фамилии. Кого-то командир уже знает, здоровается лично, кого-то, чаще новеньких, видит второй раз – первый раз они представлялись при назначении в часть. И вдруг один молодой майор, не так давно получивший это первое звание старшего офицера, полный по своей комплекции, при приближении к нему командира части теряет равновесие и падает на плац. Тут же поднимается, просит перед строем его извинить и встаёт на свое место. Что с ним такое случилось? Оказывается, накануне в кругу сослуживцев отмечал свой день рождения. Наверное, маленько перебрал и к утреннему построению физически ещё не окреп.

     Офицерский суд чести постановил, командир части поддержал, и вверх было направлено представление о снижении на одну ступень воинского звания проштрафившемуся офицеру. Так примерно через месяц недавний майор вновь стал капитаном. Дважды капитан продолжил нести добросовестно, без замечаний воинскую службу, оставшись на своей должности. Через четыре года этот капитан был вновь представлен к присвоению очередного воинского звания, в котором он уже немного успел послужить.

     Всех военнослужащих, повышенных в званиях – ставших старшими офицерами, принял в своём кабинете командир части. Он подходит к каждому, пожимает руку, примерно одинаково поздравляет с присвоением очередного воинского звания – майора, подполковника, полковника. Подошла очередь поздравить и нашего грешного капитана, когда-то так неловко упавшего на строевом смотре. Подойдя к бедолаге, вновь ставшему старшим офицером, командир части произнёс примерно такие слова: «Поздравляю вас, имя рек, с повторным присвоением воинского звания майор, желаю достойно нести службу!» «Служу Советскому Союзу!» – следовал положенный в этом случае ответ нашего дважды майора.

     Вот такой курьёзный случай произошёл во время моей воинской службы, которую я закончил в звании подполковника Советской Армии.

     Автор выражает признательность редакции московской газеты "Кадетское братство", опубликовавшей этот рассказ в декабрьском выпуске 2016 года.

     2017


© Copyright: Владимир Калабухов, 2017
Свидетельство о публикации №217022100744

Ссылка:
http://www.proza.ru/2017/02/21/744
(Иллюстрация по ссылке)

Песни дорог войны. Друзья-однополчане
Владимир Калабухов

     …Много лет прошло после победного мая 1945 года. Страна залечивала раны войны, развивала науку и энергетику, металлургию и машиностроение, дорожное и сельское хозяйство, растила новые кадры. Участники Великой Отечественной войны, кто продолжил воинскую службу, передавали боевой опыт молодым воинам, остальные фронтовики занялись мирным трудом. Песни дорог войны пополнялись новыми произведениями – воспоминаниями о тех трудных годах, о друзьях-товарищах.

                ИСТОРИЯ СОЗДАНИЯ ПЕСНИ «ГДЕ ЖЕ ВЫ ТЕПЕРЬ, ДРУЗЬЯ-ОДНОПОЛЧАНЕ?»

     Сохранились воспоминания автора музыки «Однополчан» композитора Василия Павловича Соловьёва-Седого (1907 – 1979) о том, как создавалась эта песня.

     Однажды во время поездки на большую сибирскую стройку он встретился с бывшими воинами-фронтовиками, долго беседовал с ними, недавними солдатами, которых раскидало, разметало по всей стране.

     «Возвращаясь в Ленинград, – рассказывал Василий Павлович, – я всё думал о них. Мне вдруг в голову пришла фраза: «Где же вы теперь, друзья-однополчане?» Я стал варьировать эту фразу, искать для неё мелодическое и ритмическое решение. Потом наиграл мелодию своему другу – поэту Алексею Ивановичу Фатьянову (1919 – 1959). Тот долго, внимательно вслушивался и через несколько дней показал мне стихи. Это было не совсем то, что я задумал. Перебрав несколько других вариантов, я, тем не менее, сочинил песню. Первый исполнитель Ефрем Борисович Флакс (1909 – 1982) её, однако, раскритиковал: написанная в минорной тональности, песня получилась какой-то тоскливой, однообразной. Вроде как и не рад солдат возвращению к мирному труду.

     Флакс посоветовал переделать вторую половину куплета с отклонением в параллельный мажор. Попробовал – вышло. Вот так у песни этой, получившей большое распространение в послевоенные годы, оказалось три автора. Кроме меня – ещё Фатьянов и Флакс».

     Таким образом, слова и мелодия песни родились в 1946 – 1947 годах.

     Успех «Однополчан» побудил композитора и поэта написать ещё несколько песен, близких по теме. Так родился цикл «Друзья-однополчане».

     «Фатьянов не только писал слова ко всем песням цикла, – заканчивал свои воспоминания Соловьёв-Седой, – но, желая придать ему законченную форму, сочинил специальные связки, они были призваны цементировать все шесть песен. В цикл, который мы впоследствии назвали «Сказом о солдате», вошли: «Шёл солдат из далекого края», «Расскажите-ка, ребята», «Колыбельная», «Поёт гармонь за Вологдой», «Где же вы теперь, друзья-однополчане?» и «Величальная».

     Исполнялся этот цикл целиком, исполнялись и отдельные песни, чаще всего «Поёт гармонь за Вологдой» и «Где же вы теперь, друзья-однополчане?» Характерно, что целиком весь цикл стали исполнять преимущественно камерные певцы. Одним из первых это сделал солист Малого оперного театра Сергей Николаевич Шапошников (1911 – 1973). Исполняла цикл целиком и участница Великой Отечественной войны Клавдия Ивановна Шульженко (1906 – 1984).

     Своей популярностью и широким распространением в народе песня «Где же вы теперь, друзья-однополчане?» во многом обязана прославленному художественному коллективу – Академическому ансамблю песни и пляски Российской армии имени А.В. Александрова. Одним из солистов ансамбля – известным исполнителем «Однополчан» был народный артист СССР Евгений Михайлович Беляев (1926 – 1994).

                ГДЕ ЖЕ ВЫ ТЕПЕРЬ, ДРУЗЬЯ – ОДНОПОЛЧАНЕ?

                Майскими короткими ночами,
                Отгремев, закончились бои.
                Где же вы теперь, друзья-однополчане,
                Боевые спутники мои?
                Я хожу в хороший час заката
                У сосновых новеньких ворот;
                Может, к нам сюда знакомого солдата
                Ветерок попутный занесёт.
                Мы бы с ним припомнили, как жили,
                Как теряли трудным верстам счёт.
                За победу мы б по полной осушили,
                За друзей добавили б ещё.
                Если ты случайно неженатый,
                Ты, дружок, нисколько не тужи, –
                Здесь у нас в районе, песнями богатом,
                Девушки уж больно хороши.
                Мы тебе колхозом дом построим,
                Чтобы видно было по всему:
                Здесь живёт семья российского героя,
                Грудью защитившего страну.
                Майскими короткими ночами,
                Отгремев, закончились бои.
                Где же вы теперь, друзья-однополчане,
                Боевые спутники мои?

     «Однополчан» пел и народный артист РСФСР Алексей Николаевич Покровский (1924 – 2009), поют про них Багдат Бекишев, Дмитрий Александрович Хворостовский (рожд. 1962), многие другие исполнители, послушать и увидеть видеоклипы которых можно в Интернете. Иногда исполнители, в зависимости от аудитории слушателей, чуть изменяют слова авторского текста. Например, К.И. Шульженко пела строки по-своему – «…У тесовых новеньких ворот…», «…Мы тебе хороший дом построим…» Встречается и такое продолжение этой строки: «И дощечку прикрепим к окну». Это нисколько не мешает воспринимать песню, а только подчёркивает её популярность.

     По материалам сайтов Интернета.

     2015

     Возвращение к содержанию сборника "Песни дорог войны" -  http://www.proza.ru/2015/02/16/1876


© Copyright: Владимир Калабухов, 2015
Свидетельство о публикации №215062101183

Ссылка:
http://www.proza.ru/2015/06/21/1183
(Иллюстрация по ссылке)

Старшина
Владимир Лактионов
 

До дембеля оставалось служить пять месяцев…
Володьку замучила ностальгия по гражданке, и он считал оставшиеся деньки. Вдруг прибежал посыльный из штаба и сказал, что Володьку вызывает командир части. Сержант заправил гимнастёрку и быстрым шагом пошёл в штаб. Очень интересно было, зачем его вызывает начальство…
Командир части объяснил Володьке задание и добавил, что тот назначается старшиной к людям, прибывшим на переподготовку, и что они должны выехать в одну из точек, чтобы построить гаражи под технику.
Дорога была дальняя, и «партизаны», так их в шутку окрестили солдаты, достали свои припасы и всевозможные напитки, устроили в вагоне настоящий пир. Бороться с «партизанами» было бесполезно, и Володька, присев в сторонке, наблюдал за гулянкой и был готов вмешаться и погасить любой внезапно вспыхнувший конфликт.
Через двенадцать часов поезд прибыл на станцию рядом с Беломор – каналом, и оттуда надо было ехать ещё пять часов автобусом. За время дороги Володька выделил из своей команды несколько человек посолиднее, и они помогали ему поддерживать хоть какой-то порядок. Возраст у «партизан» был от двадцати пяти до сорока лет, многие из них называли Володьку «сынком». Многие были из Петрозаводска и его окрестностей, несколько человек были из Медвежегорска.
«Праздник» продолжался и в автобусе, поэтому к месту назначения отряд «партизан» прибыл навеселе. Доложив командиру точки о прибытии, Володька поспешил к своим бойцам, чтобы быстрее обустроить всех в казарме и договориться насчёт питания с шефом столовой. Завершив все дела и вернувшись в отряд, Володя узнал о том, что трое «партизан» самовольно ушли в сторону посёлка и пропали. В этом посёлке жили бывшие зэки с семьями. Зэки валили лес в тайге и, получив зарплату, в течение нескольких дней пропивали её и затем снова уходили  в тайгу.
Был день зарплаты, и посёлок бывших заключённых гулял во всю. Взяв четырёх мужиков посерьёзней, Володька отправился на поиски беглецов и по дороге зашёл к командиру точки и доложил, что пропали люди, на что капитан ему сказал: «Люди твои, иди и ищи их!» Но при этом в помощь бойцов не выделил, хотя очень хорошо знал местные нравы: все местные ходили с финками в ножнах, финки они делали из подшипников, разрезали и выковывали эту отличную сталь в кузнице. На ручку ножа шла карельская берёза.
Войдя в посёлок, ребята сразу увидели двух своих «партизан». Оба были сильно выпившие, поэтому не отдавали отчёта своим действиям: они продавали свою форму – шинель и сапоги. Еле удалось вчетвером увести двух сопротивляющихся «партизан». Оставалось найти последнего беглеца и, поразмыслив, Володька пошёл к магазину. Был вечер, и начинало уже смеркаться. Не дойдя до магазина, он увидел толпу людей. Все стояли полукругом, их было больше сотни. Володька заметил, что идёт драка и мелькает гимнастёрка. На бегу он увидел, что какой-то мужик свалил бойца и, выхватив финку, пытается воткнуть её в солдата, а тот с трудом держал двумя руками руку зэка…
Всё перемешалось в голове старшины: что делать? Совершенно ничего не осознавая, Володька нанёс удар сапогом по руке, сжимавшей финку, и нож, сверкнув, полетел в овраг. В горячке старшина одной рукой оторвал зэка от лежавшего на земле солдата, а второй нанёс ему удар в лицо, и тот кубарем покатился в тот же овраг. Володька стал поднимать с земли своего солдата, и в этот момент раздался истошный женский крик: «Наших бьют!» Полукруг превратился в круг, и кольцо людей стало сжиматься вокруг старшины и его бойца. Не зная, что делать, Володька вдруг закричал: «Приведу роту – всех перестреляем!» Зэки остановились и вдруг стали расходиться…
По дороге «партизан» всё время повторял: «Ничего не помню, только нож перед глазами!»
Перед казармой Володька дал бойцу подзатыльник, как нашкодившему пацану – мужчина даже не оглянулся.
С тех пор Володьку уже никто из «партизан» сынком не называл. А в посёлке каждый встречный мужик приподнимал кепочку и говорил: «Здравствуй, командир!»
А до дембеля оставалось служить всего пять месяцев…


С признательностью Н. Д. Балабаю
Олег Шах-Гусейнов

Размещаю предисловие, которое написал к моей книге замечательный курский писатель Николай Дмитриевич Балабай.

Хотелось бы публично выразить писателю свою признательность и благодарность не только за нетривиальное предисловие, но и за, собственно, издание книги, которое он же и организовал. В книгу включена часть произведений с моей страницы на сайте. У Николая Дмитриевича здесь тоже есть страница. Всех серьезных авторов приглашаю её посетить: http://www.proza.ru/avtor/balabay. Это без преувеличения - литературная академия! 

Уместно пояснить, друзья, что Николай Дмитриевич не просто яркий и самобытный писатель. Это человек широчайшего кругозора, энциклопедических знаний, кандидат технических наук, изобретатель! Добрый и простой в общении, но жесткий и принципиальный, даже бескомпромиссный, когда речь заходит о качестве литературного труда, об отношении к писательству. Николай Дмитриевич полемичен. В дискуссии кроме колоссального жизненного опыта он искусно использует тонкую иронию и неподдельный юмор, что делает его произведения, да и само общение с ним совершенно неповторимыми. В любых вопросах подход к делу у Николая Дмитриевича всегда будет оригинальным, неожиданным и эффективным. Такой он человек!


А вот и предисловие, которое для меня оказалось насколько неожиданным, настолько и окрыляющим. Дай Бог, друзья, нам всем такого Учителя. Низкий ему поклон!





                Дорогой читатель!

Книга, которую ты открыл, написана кадровым и потомственным офицером Советской Армии.

Интересна национальная сторона биографии Олега Магомедовича. Его родители лезгины из высокогорного селения Ялджух Ахтынского района Дагестанской Автономной Советской Социалистической Республики.

К сожалению, в Ялджухе никто сейчас не живет. В 50-х годах все дружно переместились по решению партии на равнину. Теперь это большое селение около двух тысяч дворов.

Лезгины – один из малочисленных народов Российской империи, Советского Союза и Российской Федерации. Но среди народов Республики Дагестан это один из ведущих народов. Сами лезгины называют себя лезгияр. Это чрезвычайно пёстрый народ по языковым говорам. Лезгины это и табасаранцы, и агульцы, и рутульцы, и цахуры, и крызы, и будухи, и удины, и арчинцы, и хиналуги.

И это ещё не всё. К лезгинам относятся цезы, в состав которых входят дидойцы, гинухцы, гунзибцы, бежтинцы, хваршины.

О численности лезгинов точно сказать затруднительно. Сведения неточные. Сами лезгины считают, что только в Азербайджане их насчитывается около 500-700 тысяч. Чего азербайджанцы никогда не признают. Вопрос политический. Если лезгинов много, то они имеют право на автономию. А потом могут и отделиться от Азербайджана и присоединиться к Дагестану. Что, например, произошло с Абхазией и Южной Осетией. Немало лезгинов компактно проживает в Турции и даже в Иране.

Будем считать, что в самом Дагестане живёт около двухсот тысяч лезгинов. А ещё они живут в Казахстане – 14000, Туркмении – 10000. Общая численность лезгинов на Кавказе около полумиллиона человек. А в мире – более миллиона.

Насколько авторитетны и влиятельны лезгины в Дагестане говорит тот факт, что в старой литературе лезгинами нередко называли всё горское население Дагестана. Среди лезгинов большинство исповедует ислам. Это мусульмане-сунниты. Но есть и шииты.

Главное занятие лезгинов – пашенное земледелие. Здесь выращивают ячмень, пшеницу, просо, рожь, кукурузу, рис, бобовые. Второе направление – скотоводство. На равнинах - преимущественно выгонно-стойловое, в горах – отгонное. Это овцы и козы, хотя и частично крупный рогатый скот. В северном Азербайджане, где климат теплее, животные пасутся круглый год.

Лезгины – известные на весь мир специалисты по промыслам и ремёслам - прядение, ткачество, производство ковров, сукна, войлока, кожевенное, кузнечное, оружейное и ювелирное дело.

Раньше лезгины одевались оригинально. Одежда у мужчин – рубаха, шаровары, бешмет, черкеска, папаха, в холодную погоду - башлык и овчинная шуба; у женщин - рубаха, шаровары, платье, бешмет, головной платок, чухту, серебряный пояс, много украшений. На ногах и мужчины, и женщины носили шерстяные носки с цветным орнаментом и сыромятную обувь. Но сегодня они одеваются так же, как и жители средней России. Много носится импортной одежды.

Основа традиционной пищи - растительная (зерно, бобы) и мясо-молочная. Основное повседневное блюдо - хинкал (галушки), праздничные - пловы, слоёные пироги и другие лакомства.

Лезгины создали богатый фольклор: эпос "шарвели", сказания, песни, танцы. В том числе и прославленный на весь мир танец лезгинку. Местные поэты – ашуги – использовали различные музыкальные инструменты: чунгур, саз, тар, зурну, дудку, свирель, бубен. В 1928 году создана письменность на латинской, а в 1938 - на русской графической основе. Развивается профессиональное искусство.

Народный поэт Дагестана, награжденный орденом Ленина, и получивший огромную известность во всем Советском Союзе, родился в маленьком лезгинском ауле Ашагасталь в Южном Дагестане. Вот откуда происходит псевдоним «Стальский». Песни Сулейман сочинял очень патриотичные, о Ленине, о Сталине, о Родине, о бедняках.
Они изучались во всех школах Советского Союза.

Итак, автор этой книги, Олег Магомедович Шах-Гусейнов – лезгин. Это первый национальный штрих его биографии – лезгинский.

А родился он 5 мая 1953 года в посёлке Лагодехи в Грузии. Это второй национальный штрих в его жизни – грузинский. Он часто шутил со сверстниками: знайте, в этот день родился Карл Маркс и умер Наполеон Бонапарт... Конечно, день рождения каждого человека связан с датами рождения или смерти многих знаменитых людей.

Для развлечения читателя я продолжу шутку автора и приведу несколько всемирно известных имён, родившихся 5 мая.

1512 – Герард Меркатор – изобретатель меркаторских карт.
1811 – Джон Драпер – американский химик, первым сделавший фотографию Луны.
1819 – Станислав Монюшко – основоположник польской оперной школы.
1846 – Генрик Сенкевич – польский писатель, лауреат Нобелевской премии по 
       литературе 1905 года.
1849 – Сергей Иванович Мосин – конструктор стрелкового оружия.
1877 – Георгий Яковлевич Седов – гидрограф, исследователь Арктики.
1915 – Евгений Долматовский – поэт («Любимый город», «Ночь коротка»,
       «Комсомольцы-добровольцы», «Течёт Волга»).
1921 – Артур Шавлов – американский физик, обосновавший возможность создания
       лазера, лауреат Нобелевской премии по физике 1981 года.
1928 – Анатолий Степанович Иванов – писатель, им написаны книги «Тени исчезают в
       полдень» и «Вечный зов».
1931 – Николай Кондратюк – баритон.
1934 – Мария Биешу – молдавская певица.
1941 – Александр Рагулин – хоккеист, трёхкратный олимпийский чемпион,
       десятикратный чемпион мира.

А умерли 5 мая:

1852 – Хаджи-Мурат – горский вождь, соратник Шамиля.
1900 – Айвазовский Иван Константинович – художник-маринист.
1955 – Анна Остроумова-Лебедева – художница, писала пейзажи Петербурга.
1972 – Мартирос Сарьян – армянский художник.
1995 – Михаил Моисеевич Ботвинник – шахматист, 6-й чемпион мира.

В настоящее время Лагодехи – красивейший горный заповедник.
Тут мне хочется рассказать о небольшом недоразумении, которые, как ни странно, часто встречаются.

Отца писателя зовут Магомет, а отчество – Магомедович. Оказывается, в ЗАГСе Грузии так ошиблись. У меня таких две ошибки. Фамилия моего отца Балабай. А матери выдали паспорт с фамилией не по принципу «Кто она?», а по принципу «Чья она жена?». И написали «Балабаева». Естественно, и я стал Балабаев. Потом, при получении паспорта, эта ошибка была устранена.

Я поступил во Всесоюзный заочный политехнический институт. А потом перевёлся в Курский политехнический институт. Мне выдали диплом с такой формулировкой: «…поступил во Всесоюзный заочный политехнический институт, который и окончил…».

Олегу Шах-Гусейнову еще и года не исполнилось, как родители переехали внутри Грузии в другой военный городок в посёлок Цители-Цкаро, что означает «Красные колодцы». Там ребёнок и пошёл в школу. Она называлась «русской средней».

Живя в военном городке, Олег окончил в Цители-Цкаро русскую начальную школу.
В Грузии автор провёл свои детские годы. Его самые первые жизненные впечатления связаны с этим удивительным краем, его живописной природой и уникальным колоритом человеческих взаимоотношений.

Как любого офицера, Магомета Шах-Гусейновича, отца писателя, бросало по многим регионам СССР.

Будучи ребенком, Олег вместе с родителями бывал везде, где приходилось служить его отцу, офицеру ПВО. Менял школьные коллективы, приобретал новых друзей и товарищей. Последним местом службы отца стал город Курск.

Военные городки, разбросанные по всей стране, затерянные в самых разных её уголках, с их бытом и своим, особенным укладом жизни, оставили неизгладимый след в памяти не только взрослых, но и детей. Некоторые детские воспоминания той поры нашли отражение в его рассказах.

В 1970 году Олег окончил среднюю школу № 42 города Курска.
Это третья национальная особенность автора – русская.

В том же году он сразу поступил в Киевское Высшее Зенитное Ракетное инженерное училище имени С.М. Кирова.

Поэтому четвёртая национальная черта биографии автора этой книги – украинская!

После окончания в 1975 году училища проходил офицерскую службу в войсках Противовоздушной обороны Сухопутных Войск в Заполярье, на Украине, в Группе советских войск в Германии (пятая особенность – немецкая) и окончил службу в 1993 году в Белоруссии, в должности начальника штаба отдельного зенитно-ракетного дивизиона «Бук-М1». Майор запаса Вооруженных Сил Республики Беларусь

Это шестая особенность многонациональной биографии Олега Магомедовича Шах-Гусейнова – белорусская.

Такая вот богатая биография автора.

Учения, боевое дежурство, ракетные стрельбы на полигонах, переучивание в составе частей на новые зенитно-ракетные комплексы и многие другие аспекты насыщенной событиями военной службы, в том числе особые человеческие взаимоотношения в воинских коллективах – служат автору прекрасным творческим материалом, как для написанных, так и для новых произведений.

Олег Магомедович долго воздерживался от издания книги в бумажном виде, говоря: «Я очень критически отношусь к написанному мною, вижу много недостатков, прежде всего в композиции, в диалогах и других аспектах, чтобы воплотить это в книгу».

Это и высокая требовательность к себе, выкованная в армейской жизни, и традиционная кавказская скромность.

В художественном творчестве автор исповедует принцип правдивости через художественный вымысел.

- Для меня этот принцип свят, - сказал он мне. – Особенно хорошо написал о нём Эрнест Хемингуэй.

И читатель в этом убедится. Вот как, например, он описывает утро в своём рассказе «В горах».

«Нас окружают горы, но их пока не видно в густой тьме. Однако их близость ясно ощущалась нами. Исполинские силуэты появятся чуть позже, когда начнут таять ночная мгла и гаснуть звёзды. Серые громады будут всё яснее выступать из сумрака, постепенно открывая взору свои величавые контуры. Потом самые верхушки западных пиков нежно лизнут первые солнечные лучи. Гигантские тени всё ещё медленно, но всё быстрее поползут вниз по крутым склонам в глубину извилистых ущелий. Небо начнёт всё больше светлеть. Его сумрачно палевый цвет станет совсем бледным, сойдёт на нет, потом засияет голубизной, и наступит свежее горное утро».

Пейзаж, достойный кисти Рериха.

В другом месте есть замечательные слова: «Но величие и суровую красоту гор не забыть до самой смерти».

А о воде из горных источников он пишет: «Она сладкая и такая холодная, что ломит во лбу». В центральной России о холодной родниковой воде говорят, что она ломит в зубах. Когда я спросил Олега Магомедовича:

- Как же холодна может быть вода, если она ломит не только в зубах, а и во лбу?!

Он мне ответил: «А у нас в Дагестане говорят так». Выходит, что горная вода холоднее родниковой.

Автор выступает перед нами и как точный историк, и как яркий художник.

Люди, детство и юность которых прошли в 50-60 годы помнят, что едва ли не самой популярной мелодией был фокстрот «Рио-Рита».

Говоря о том времени, когда люди были искреннее и откровеннее, когда умели дружить бескорыстно, автор, называя эту ауру словом «Нечто», с сожалением пишет: «Это самое Нечто нами сейчас безвозвратно утрачивается».

Солдату, военнослужащему, воину чаще приходится по роду службы встречаться со смертью. Поэтому этот философский вопрос возникает у них чаще и как бы обыденнее. Правда, автор эту «проблему» изложил не по поводу военных событий, а из своего раннего детства, когда он утонул и пережил клиническую смерть. Смерть – это прекращение жизни: «Да вот так: вдруг ничего не станет для меня».

Хотелось бы обратить внимание читателя на то, как трепетно и мастерски автор описывает пейзажи. Особенно горные. Ведь он и родился в горах Грузии, да и его предки жили в горах Дагестана:

«Горы оставляют неизгладимое ощущение величия окружающего нас мира. Восторга от того, что мир этот фантастически прекрасен и бесконечен в своей первозданной мощи».

Или автор говорит: «Но каждое свидетельство очевидца тем и ценно, что оно взято не с чьих-то слов, а является бесценным личным опытом, «элементарной частицей» той огромной мозаики людских судеб и событий» - предваряя события, рассказанные ему отцом о годах войны.

Талант писателя, рассказчика проявляется в том, что он видит необычное в обычном.
Как обычный человек опишет учёбу? Он скажет, что читали учебники, писали конспекты и решали примеры у доски.

А как написал Шах-Гусейнов?

«Мы ощутили вкус учёбы, запах учебников; с удовольствием стучали мелом по классной доске».

Вот это «стучали мелом» и есть признак литературного дарования.
Дети часто рождают юмор большой эмоциональной силы. Но родители не всегда это замечают. И не запоминают, и не записывают. Вот шедевр детского юмора, выданного маленькой дочерью писателя:

«Жена читает сказку нашей 5-летней дочери:

- Жили-были король с королевой. У них долго не было детей. И, наконец, когда они потеряли всякую надежду, у них родилась дочь…

- Ну, теперь расскажи эту сказку ты, - говорит жена дочери.

Дочь, по-взрослому вздыхая, с выражением рассказывает:

- Жили-были король с королевой. У них долго не было детей. И, наконец, когда они потеряли всякую одежду, у них родилась дочь…».

На этом я заканчиваю краткий обзор и приглашаю читателя на литературное пиршество в книге Олега Магомедовича Шах-Гусейнова.

Николай Балабай,
член Союза писателей России.


© Copyright: Олег Шах-Гусейнов, 2015
Свидетельство о публикации №215081701923
Ссылка:
http://www.proza.ru/2015/08/17/1923
(Иллюстрация по ссылке)


Студебеккер
Олег Шах-Гусейнов

Первые мои воспоминания о рыбаках относятся к раннему детству, когда мне было лет, наверное, пять от роду. Не очень часто – несколько раз за лето – в пятницу, после службы, по приказу командира подавали в военный городок «Студебеккер». В то далекое время эти американские трехосные военные грузовики, которые во время войны поступили  нам по пресловутому ленд-лизу, ещё исправно тянули службу в армии.

Неприхотливый автомобиль, простой и практичный, как и всё американское, как нельзя лучше подходил для поездки на рыбалку к далекой реке Алазани. Погода могла испортиться – заснеженные горы высились не так уж и далеко, а грунтовая дорога, пролегающая местами по пустынному плоскогорью, а где по густым лесным массивам могла основательно раскиснуть, и осилить её в этом случае больше шансов было именно у «Студебеккера», нежели у какой другой машины. Не припоминаю разговоров о том, что «янки»  застревал или глох во время таких поездок.

Рыбачили с ночевкой,  но так, чтобы военный люд в  воскресенье вернулся – службу никто не отменял. Хотя, дай волю, рыбаки сидели бы с удочками и всю неделю: особых развлечений в провинциальном захолустье не существовало. Телевизоры – большая  редкость. Спортивные состязания в воинской части по выходным,  с непременным перетягиванием каната под дружный свист и улюлюканье болельщиков, пулька в футбол или в волейбол. Кино, которое крутили на улице по летним вечерам среди густого запаха гуталина от множества солдатских сапог, в сизом табачном дыму, сквозь который с трудом пробивался яркий луч стрекочущего кинопроектора – вот и весь нехитрый набор «удовольствий» на выходные дни.

У командования перед выходными днями всегда болела голова о досуге компактно живущих в военном городке семей. Бывало, в сезон вывозили в горный лес собирать кизил, или на большой пикник в сопки, или в тот же тенистый лес – отдохнуть у  родников. Иногда выезжали загорать и купаться на далекое Соленое озеро, которое и в самом деле было очень соленым: попав туда впервые, я сразу зачерпнул рукой воду и, кося взглядом на взрослых, простодушно попробовал её на вкус. 

Рыбаки загодя любовно готовили снасти. Скудным пятидесятым годам, особенно в глухой провинции, был присущ дефицит буквально всего, в том числе рыболовных крючков, лески, блесен, да и удилищ. Данное обстоятельство открывало широкие возможности для проявления инициативы и изобретательности самих рыбаков. У каждого имелись какие-то свои ноу-хау и рыбацкие секреты, ревностно оберегаемые.  Дух соперничества и азарта уже явственно прорывался сквозь энергичные реплики, смешки и подначки, хотя к рыбалке ещё только готовились и были озабочены сборами.

Возможно, поэтому глаза у рыбаков перед поездкой сверкали неким особенным блеском; это чувствовал даже я, глядя на них снизу верх. Кстати, и в условиях повального дефицита, водки в магазинах хватало, а вина – тем более. Ведь происходило все в Грузии. Какая же рыбалка без ухи и ста граммов, после которых, собственно, и начинаются у костра развесёлые и удалые рыбацкие байки.   

Думаю, что у некоторых рыбаков глаза горели и по этой причине тоже.

Из чуланов извлекались прокопченные котлы и чайники, протиралась от паутины походная посуда, тащили опять-таки  самодельные,  раскладные походные стульчики. Пара лагерных палаток, плащ-накидки, сети, переметы, ведра (для рыбы!), солдатские термоса,  самодельные удилища, редко – бамбуковые, резиновые сапоги с отворотами,  вещевые мешки с теплыми вещами и съестными припасами: луком, картошкой, крупой, консервами, прочее имущество – всё складывалось в кузов. Вместо надувных лодок брали  камеры от колес «МАЗов»: две камеры запирались в несложный деревянный каркас – вот тебе и лодка. Готовились основательно.

– Соль! Соль не забыли? А где мешок с картошкой? – Крутился кто-нибудь в группе отъезжающих.

– Эй, вы, лаврушку-то взяли?

– Не знаю, как лавруху, а то, что надо – они не забыли, а? – лузгая семечки, шутил  кто-то из женщин.

– Ваня, а Вань, да вот она картошка, у Борьки, помоги ему, он не подымет в машину! – Без женщин в такой важный момент не обходилось. Они дружно, с детьми, провожали мужей. Советы и наставления сыпались, как из рога изобилия.

– Маша, а курево ты мне положила?

– Вань, ну, конечно – в рюкзаке, «Памир». Десять пачек.

– Не в рюкзаке, а в вещмешке, – сколько мне тебя учить, – слегка назидал Ваня.

Детвора крепко завидовала Борьке,  единственному ребенку, которому разрешили ехать на рыбалку вместе с отцом. У него есть младший брат Вовка. Вот его не брали, и он стоял поодаль с глазами, полными слез. Вовкину обиду все понимали и в душе сочувствовали.

Мне оба брата казались совсем взрослыми – Вовка перешел в пятый класс, а Борька – в седьмой. Всем видом Борька словно проводил незримую черту между собой и нами,  «мелюзгой», давая понять важность своей миссии. Выражение значительности не сходило у него с лица. Тем не менее, Борька нервно держался  поближе к борту машины, готовый первым взлететь в кузов. Видимо, побаиваясь в душе, что в последний момент рыбаки могут и передумать брать его с собой!

Мелюзга же вожделенно толклась у дверей кабины "Студебеккера". Каждому хотелось посидеть внутри. Вдохнуть с восторгом запахи бензина и масла, попрыгать, сидя на пружинящем сидении, потрогать руль, упруго противящийся попыткам кручения, и имеющий свой неповторимый душистый запах, остающийся затем на ладонях;  потолкать рычаги, ощущая некое короткое и, скрытое от глаз, маслянистое движение в основании; понажимать на тугие педали, до которых с трудом достает нога. А если повезет, крепко давануть на клаксон!

Детская память остра к таким впечатлениям. Я даже помню чернявое лицо солдата - водителя, которого звали – Лермонтов. Именно так звучало его настоящее имя! Был он армянином по национальности и добрым парнем. Все дети его знали и дружно просили:

– Ну-у, дядя Лермонтов! Ну, дай посидеть. Немножко!  Я не буду ничего трогать. Я только чуть-чуть… просто посижу!

– Лермонтов, ты же сам говорил мне, что ты – мой друг, забыл что-ли?! Тоже мне,  друг называется!

Когда все понимали, что  машина вот-вот отъедет, упрашивания множились и возбужденно усиливались, словно щебет птенцов, когда к гнезду подлетает их мать.

Лермонтов вздыхал, неспешно вытирал руки промасленным обрывком вафельного полотенца, и с жестом – ну, ладно, мол! – хватал кого-нибудь ближайшего подмышки и на зависть остальным усаживал  счастливца в кабину. Он по своему обыкновению усадил бы всех по очереди: если позволяло время, Лермонтов обычно так и поступал.

– Только сигнал не трогай!

Счастливец в кабине, понимая, что времени у него действительно мало, первым делом тут же давил на клаксон. Раздавался резкий сигнал, Лермонтов, распахивая кабину, повышал голос:

– Эй, эй! Ты что делаешь?! Всё. Давай-ка,  вылезай! – и принимал шалуна обратно, опуская на грешную землю.

– А я? А мы?!

Но, прозвучавший сигнал, будто всех пробуждал от затянувшихся сборов. После команды старшего, рыбаки дружно занимали свои места. С лаконичным звяканьем цепей закрывался борт, машина трогалась, провожающие махали руками вслед, пока автомобиль с рыбаками не исчезал за поворотом.

Глядя вслед пылящему "Студебеккеру", Вовка кулаком вытирает горькие слёзы, разом вдруг брызнувшие из глаз...

Помню, как рыбаки возвращались с рыбалки. Народ переполошено сбегался к машине, и мы дети – тоже. Трудяга "Студебеккер" сплошь покрыт мучнистой пылью. Рыбаки тоже в пыли. От них пахнет кострищем и рыбой, а лица, обожженные солнцем, покусанные комарами, расплываются в улыбках. Улов богатый: в ведрах  теснится и всплескивает темная скользкая рыба – лещи, сазаны, поймали даже трех сомов, один другого больше, много щуки. Некоторые женщины, увидев щедрый улов, даже взвизгивают от восторга.

Самую большую щуку поймал Борька, и мы с радостным удивлением слушаем, как рыбаки об этом с удовольствием и наперебой рассказывают:

– А я ему кричу: «Не дергай, тяни потиху!», а он, гляжу, уж не может! А я свою тоже бросить не могу, и у меня – хватанула! Чувствую, что большая, тяжелая, зарраза…

– Да-а, та-а-кой клёв пошел… и у всех вдруг сразу.

– А я смотрю, парень все дальше в воду лезет, это щука его тянет! А там  – течение, и глубина сразу уже…

– Тут – хресь! – удилище у Борьки сломалось. Пополам! Он – бабах в воду, на задницу. Я бросил всё и тоже – в воду, успел схватить отломанное, леску – на руку, тяну, тяну… Боимся оборвет.

– Вымок?

– Полностью! Но не до того мне. Кричу, мол, подсак  давайте! А уж морда показалась зубастая.

– Надо было за жабры!

– Хрен там  –  за жабры! Глянь, какие зубы у неё! В подсак – успел Ванька-то подбежать. И тоже, ха-ха-ха – бац  в воду! А как ты её по-другому?! Упускать такое нельзя.

–  Но Борька... - дайте кто закурить! - тоже молоде-е-ц, будет с него рыбак, будет, не отпустил!

– Уху-то делали, хоть?

– Ну, так, как же! Рыбы хватало. И уху, и все, что к ней полагается!

Борькина мать – рядом с ним: то подбоченится, то потреплет его нежно за вихры. Круглое лицо рдеет гордостью за сына. А Борька смущенно улыбается, но гордость и его просто распирает, только рыбачья.  Он и сказать-то ничего от волнения не может. Щука на кукане. Борька с трудом держит его в поднятых руках. Кукан подвешивают за борт «Студебеккера», и все подходят, чтобы рассмотреть щуку поближе. Хвост рыбины свисает почти до земли. Она резко пахнет незнакомым мне запахом тины. Я, просунув между людей руку, указательным пальцем боязливо прикасаюсь к твердому серебристому боку щуки. 

– Цап! – громко пугает меня в это время Вовка, тыкая пальцем в бок.

Я, ойкнув, отдергиваю руку и отскакиваю, как ужаленный. Все громко смеются. У Вовки обида уже прошла:

– А-а! Испугался? Не ссы, она не кусается!

– А я и не боюсь, сам знаю, что не кусается, – заносчиво отвечаю я.

– А я, я зато, в следующий раз тоже поеду! Еще не такую словлю, – хорохорится Вовка. Тень обиды все же вновь мелькает в его взгляде.

Я с недоверием смотрю на него. Все начинают расходиться, женщины помогают нести улов.

– Лермонтов, дай посидеть в кабине! Ну, пожалуйста! – детвора уже атакует водителя.

Тот распахивает дверцы, и все, галдя, набиваются в кабину. Несколько пар рук ухватились за баранку. Раздается резкий прерывистый гудок.

–  Эй, вы что?! Вылезай! – Лермонтов по-одному начинает выгружать расшалившуюся малышню.

Над горизонтом, заливая всё огненным цветом, среди сгущающихся синих туч неспешно полыхает закат в полнеба. Сухо шумят чуткие кроны акаций. С них, крутясь веретеном, легко осыпаются листочки. В воздухе пахнет пылью и остывающим железом близких крыш. Это предгрозовой запах, его ни с чем не спутаешь, точнее барометра он указывает на скорое ненастье. Поглядывая, как и все вверх, вдыхаю его, как можно глубже – вместе с витающими рядом запахами сырой рыбы и горячих усталых шин «Студебеккера».

Я испытываю беспричинную радость, ощущая полную приобщенность ко всему этому. Мои родители тоже здесь. Я беру их за руки и, дурачась, скачу на месте.

– Наверное, сейчас будет гроза, давайте по домам, – говорит отец. И мы втроем, держась за руки и смеясь, бежим. Крупные редкие капли уже мягко шлепаются повсюду в пыль, попадают на головы, руки и, вот уже звучно, как горсть зерна, отскакивают от капота "Студебеккера", делая его мокрым.   

Сегодня соседи будут угощать нас жареной рыбой. Будет много беззаботного смеха и разговоров. Взрослые откроют бутылочку вина. Я чувствую, как проголодался. А коты всю ночь будут с вожделением выть на помойке. У них будет свое пиршество.


Эх, "Студебеккер", друг сердешный бесчисленных далей, седых путей-дорог! Заплутал-затерялся ты, блуждая и всё удаляясь где-то во времени, которое никогда не останавливается, не стареет, не требует запчастей, не знает остановок и никого не ждет. Затерялся сам и растерял своих пассажиров и водителя – добросовестного солдата по имени Лермонтов...

Остались они где-то в зыбкой дымке моей памяти, а, может, и еще чьей-то. Не знаю, где они и что с ними.

Но однажды мое сознание словно электрическим током вновь пронзил подзабытый слоенный сигнал "Студебеккера": нашел случайно в интернете о Борьке – генерал!  Начальник штаба авиационного объединения. Да не может быть! Нет, точно. Это вне всякого сомнения – он! Фотографии. Я с чувством прихлопнул ладонями колени.   

Однако... однако, тут же от мгновенного всплеска восторга остались только смятение, да чувство, которое испытываешь,  опоздав на последнюю электричку: умер, оказывается, Борис Иванович! Не так уж и давно – "после тяжелой и непродолжительной". И уважали генерала настолько, что даже соорудили в его честь скромный памятник.

Всё уходит. Появляется новое и новое, но принадлежит оно уже не нам. И яркий след оставит не в нашей памяти. Так заведено в этом мире.

 



фото из интернета

 


© Copyright: Олег Шах-Гусейнов, 2015
Свидетельство о публикации №215080901112

Ссылка:
http://www.proza.ru/2015/08/09/1112
(Иллюстрация по ссылке)

Абхазская командировка, 1992год ч. 1
Сергей Дроздов

«Уезжаю на войну, в горную Абхазию…»

Жарким августовским вечером 1992 года я задержался на службе, в рабочем кабинете, готовя какую-то срочную «бумагу». Не мной замечено, что инициатива в армии наказуема, а оставаться по вечерам, без крайней необходимости – «контрпродуктивно».
Так и вышло.  В кабинет заглянул дежурный по управлению: «О! Сергей, тебя и ищу! Срочно зайди к полковнику Испакову!» Удивляясь, зачем я мог понадобиться ВРИО начальника штаба нашей Службы специального контроля МО РФ (сегодня уже можно открыто назвать это структурное подразделение нашего Главка, т.к. к этому времени только, пожалуй, африканцы не побывали на наших объектах в составе делегаций « новоиспеченных союзников») я проследовал в его кабинет.
Николай Иванович, увидев меня, почему-то обрадовался, тепло поприветствовал и пригласил присесть.
– Сергей, ты знаешь, что в Абхазии началась война между грузинами и абхазами?! - спросил он. Я это знал, разумеется.
Сейчас, много лет спустя, когда таких войн на территории СССР  прошло больше десятка, особых эмоций упоминание о них не вызывает. Тогда – это было нечто невообразимое: ВОЙНА!!! Бывшие советские  люди, недавние граждане единой страны, убивают друг друга!
Правда, наше  «независимое» и демократичнейшее  телевидение  говорило про это совсем мало  и как-то  невнятно. Понять, кто там прав, а кто виноват  было просто  невозможно.
- Прямо на линии фронта оказалась наша 24 лаборатория в Эшерах , - продолжил ВРИО начальника штаба. 
(Про эту лабораторию, потом, довольно много писали в СМИ и даже показывали по телевидению её избитые снарядами строения. Журналисты называли её «сейсмической лабораторий»  МО. Такое  наименование сохраним  и в этом рассказе.)
Я это тоже знал. Мы регулярно общались по телефону с  заместителем командира этой части Игорем Натурщиковым. Даже по аппарату ЗАС были слышны спорадические пулемётные очереди и разрывы снарядов, звучавшие там.
- Пашей Грачёвым принято решение об эвакуации лаборатории, техники, оружия, семей офицеров и прапорщиков, их имущества и всего личного состава нашей части. Мы создаём опергруппу для эвакуации части. Хочу включить тебя в её состав. Полетишь туда?!
- Раз надо – полечу, конечно! - ответил я. У меня и в мыслях не было искать какие-то поводы для отказа.
(Уже после своего возвращения я узнал, что некоторые наши  офицеры категорически отказывались тогда,  в кабинете Испакова, от командировки «на войну». «Погоны сниму, но не поеду!» - заявили «отказники».)
В тот момент я этого, разумеется, не знал,  и меня удивила неожиданно радостная реакция Испакова: «Ну и молодец!!!  Вылет завтра в 8.00 из Чкаловского, борт уже заказан». В ходе дальнейшей беседы выяснилось, что для того, чтобы мне успеть к самолёту, в Люберцы (где я со своей  семьёй снимал комнату) в 5.00 пришлют машину. (Такая любезность случилась в первый и последний раз за все годы службы в этой части).
Опергруппа была небольшая, 3 офицера. Планировалось, что мы военным «бортом» долетим до аэродрома Бомборы (расположенного около абхазского городка Гудаута), а оттуда автомобилем доберёмся до части. Как проводить эвакуацию Испаков представлял смутно. «Приедете – на месте разберётесь. Может, вертолётами вывозить будем, может машинами, или вообще эта заваруха там закончится и «отбой» эвакуации дадут», - так обрисовал он свое «видение» ситуации.
Меня немного смутило упоминание о вертолётах, но с другой стороны, раз решение об эвакуации принял всемогущий тогда «лучший министр обороны» - чем черт не шутит, может и вертолёты для эвакуации пришлют!
Исхаков заверил, что вся командировка продлится дня 3-4, максимум неделю.
О том, как мало мы понимали реальную ситуацию в той Абхазии, говорит то, что форму одежды на войну нам определили не «полевую», а «повседневную».
Дома я написал письмо жене (которая, вместе с дочкой, отдыхала у своей мамы в Новгородской области) и собрал свои немудрёные командировочные «манатки».
Следующим утром мы были на аэродроме Чкаловский. Нас включили в полётный лист АН-72, летевшего с комиссией Генерального штаба в Тбилиси. Там тогда дислоцировался штаб Закавказского военного округа. Нас было решено высадить по пути, в Гудауте. Это был единственный аэропорт в Абхазии, который там контролировали российские войска.
Долетели нормально. Правда, перед приземлением в салон самолёта вышел командир экипажа: «Товарищи генералы и офицеры! Ввиду того, что посадку будем производить в зоне боевых действий, где возможно применение по самолёту  средств ПВО, я проведу противозенитный манёвр. Прошу всех сесть и пристегнуть ремни!».
Манёвр был настолько энергичным, что некоторое время мне казалось, что мы просто падаем прямо в Чёрное море, которое стремительно приближалось к нам. Однако у самой воды, двигатели взревели, самолёт выровнялся, и мы сели на взлетно-посадочную полосу аэродрома «Бомборы».
Там вышли только мы втроём, наша опергруппа. Остальные наши попутчики – взлетели и продолжили полёт на Тбилиси.
Нас встречал незнакомый мужчина в «афганке» без знаков различия:
- «Михаил Михайлович Михайлов. Военная разведка. Меня попросили вас встретить и сопроводить в вашу часть. Я её курирую, на время боевых действий.   Добро пожаловать на войну!». Фамилия и имя - отчество у него были явно вымышленные, а вот отсутствие знаков различия – удивило. Это было непривычным тогда явлением.
«Вам бы тоже надо сменить повседневную форму на полевую. Слишком вы заметны на войне в таком  ярком виде. Привлечёте внимание снайпера. А их тут полно. Подстрелить московских полковников для них – высший шик! Ну да ладно, до части я вас довезу – там  вас переоденут», - продолжил он вводный инструктаж. «Пойдём, представлю вас старшему группировки».
Старшим тогда был генерал Сибудкин. Маленького роста десантник, не слишком приветливо пообщался с нами: «Растерялся ваш командир части, занервничал. Подумаешь, обстреливают территорию. Я направил к нему в помощь усиленную роту десантников. Держите со мной связь. Если грузины будут слишком сильно вас обстреливать – докладывайте, подниму авиацию, пуганём их».
На этом короткая беседа с ним завершилась, и мы поехали в часть, куда благополучно прибыли, преодолев штук 15 различных блокпостов. На них сидели бандитского вида абреки, вооружённые кто во что горазд. От пулемётов и гранатомётов, до охотничьих ружей и кинжалов. Некоторые «ополченцы» – выпивали по ходу дела, прямо при нас.
Михал Михалыч, хотя и знал всех старших этих блок-постов по именам,  свой пистолет спрятал от греха подальше. «Дикий народ!» - посмеиваясь сказал он. «Привяжутся: подари, да давай обменяемся – не отвяжешься. До конфликта может дойти. Они же не понимают, что такое табельное оружие».
Ясно было, что война тут особая – с кавказской спецификой.
Тем временем, разведчик постепенно ввёл нас в курс дела. Острая фаза войны длилась уже 5 дней. По его словам, началась она с ввода войск Шеварднадзе в Абхазию и последовавшей за этим взаимной резни. В первую очередь обе стороны разгромили все коммерческие палатки представителей «враждебных» наций. Однако абхазы громили и убивали в основном грузин, а грузины, на захваченной территории – всех не грузин. Исключения бывали, конечно, но общее правило действовало. У самого Михал Михалыча до войны была трёхкомнатная квартира в Сухуми.
-«Всю квартиру разграбили и сожгли грузины, когда захватили Сухуми», - хмуро сказал он. «Ничего не осталось, гол, как сокол. Хорошо, хоть жену с детьми весной к её матери успел отправить».
К моменту нашего прилёта,  грузины захватили значительную часть Абхазии: от своей границы до реки Гумиста (на правом берегу которой и дислоцировалась наша сейсмическая лаборатория). Она оказалась прямо на линии фронта. В окна квартир домов офицеров и прапорщиков легко залетали  шальные автоматные пули. В таких условиях там жили жёны и дети. Спали на полу, стараясь «не маячить» в окнах. Обстановка среди членов семей была нервная, конечно.
Ещё один грузинский анклав оказался  севернее Гудауты. В начале войны, внезапным, для абхазов, десантом с моря, при поддержке местных жителей – грузин, была захвачена Гагра и прилегающая к ней местность. Абхазы, на чьей территории находилась наша часть, контролировали всего 2 куска  своей республики: от реки Гумисты до Гагры (включая и свою временную столицу Гудауту) и участок севернее Гагр до реки Псоу, границы с Россией.  На линии соприкосновения враждующих отрядов шли боевые действия. Как правило,  днём  шли вялые перестрелки, ночью же боестолкновения принимали, порой, ожесточённый характер. 
Сухопутного пути из части в Россию не было. Как вывозить людей и уж, тем более, эвакуировать их имущество – было непонятно.


Продолжение: http://proza.ru/2010/06/29/340


© Copyright: Сергей Дроздов, 2010
Свидетельство о публикации №210062800345


Ссылка:
http://www.proza.ru/2010/06/28/345
(Иллюстрация по ссылке)

Абхазская командировка 1992г. ч. 2
Сергей Дроздов

За разговором время пролетело быстро, и мы приехали в часть. Нас встретил командир части, полковник Мысоев Василий. Это был мужик лет 50-ти, среднего роста, с большим пузом. Держался он властно и уверенно. Откуда взялось предположение генерала Сибудкина о его «растерянности», мне непонятно по сию пору.
Василий сначала распорядился нас переодеть. Нам выдали по комплекту полевой формы – афганки, пилотки и автоматы АКМ каждому. От предложенных Васей бронежилетов и касок мы отказались. Жара стояла страшная.
Потом, посмеиваясь над «московскими чудиками», прилетевшими на войну в галстуках, Вася провел  для нас экскурсию по части. Территория её была не очень большой (примерно, как площадь боевой позиции дивизиона С-75). Правда, в отличие от «зачуханных» Войск ПВО, строившихся в основном «хапспособом», здесь всё было построено  основательно и даже красиво.
3-х этажная казарма, большой клуб, столовая, штаб части, технические сооружения были возведены строителями из белого силикатного кирпича. И вообще – часть смотрелась, как игрушка: субтропическая растительность, кругом цветы, прудик с золотыми рыбками у штаба, чистота. Война почти не ощущалась. Только бойцы, сидевшие кое-где  в окопах и следы от снарядных осколков на зданиях, напоминали о ней. Когда мы обходили казарму, послышался резкий звук близкого разрыва снаряда. Мысоев с Михал Михалычем ничком упали в канаву. Мы, трое «москвичей» остались, с дурацким видом, стоять. Просто не успели ничего понять и испугаться.
-«Ничего, привыкните падать и вы. Снаряд званий не выбирает», - прозорливо предсказал Вася наше дальнейшее поведение, вставая и отряхиваясь.
   
Выяснилось, откуда «брались» снаряды, регулярно падавшие в окрестностях и на территории части. На грузинском берегу Гумисты, на территории бывшей дачи Министра обороны СССР, в районе Келасури грузины установили гаубичную батарею и постреливали из её орудий по абхазам. Артиллеристы из грузин  были неважные и порой снаряды залетали прямо на территорию части. (За месяц нашего пребывания было зафиксировано свыше 60 прямых попаданий грузинских снарядов по территории и объектам части).
Нам всем оставалось только уповать на милость Божью, что мы и делали. Орудий у абхазов тогда не было, и подавить огнём грузинскую батарею они не могли. Раза три, при особо ожесточённых обстрелах, мы через Сибудкина,  вызывали авиацию. Полёт пары СУ-25 на малой высоте производил  должное впечатление на грузинских артиллеристов, и они прекращали обстрел, чтобы через некоторое время его продолжить. Подавлять их огнём наша авиация не имела права, конечно.

Очень своеобразное ощущение испытываешь при близком разрыве гаубичного снаряда. То, что показывают в кино – не идёт ни в какое сравнение с реальными звуками и чувствами человека под обстрелом тяжёлых снарядов. Кажется, что какой-то великан огромной металлической палицей наносит мощный удар по железной же крыше, под которой ты находишься. Рот наполняется острым металлическим привкусом, а все внутренности  – содрогаются. Организм  испытывает немалое потрясение от такого стресса. Но – ко всему привыкаешь, и спустя пару дней, мы научились даже спать под грохот недалёких разрывов. Наиболее интенсивная стрельба велась ночью, и деваться от неё было некуда.
Недалеко от нашей лаборатории находился дом Владислава Ардзинба. Он тогда был президентом Абхазии. Думаю, что грузины знали это и старались попасть в дом мятежного президента. По странной иронии судьбы, все дома вокруг дома Ардзинбы получили по 2-3 попадания, некоторые были разрушены до основания, а вот его дом, при нас, не был задет  ни одним снарядом. Каждое утро нам в штаб звонили по городскому телефону из Гудауты:
- Это из администрации президента звонят. Как там дом Ардзинба?!
- Всё нормально, стоит, - отвечали мы.
- Ну, хорошо, спасибо.
Конечно, грузины легко прослушивали эти разговоры. Вот такая «секретность» была с этим президентским домом.
Как ни странно, но связь у нас в части  хорошо функционировала на протяжении всего времени, что мы находились на линии огня.
Причём действовало несколько каналов: ЗАС – с нашим командованием в Москве. Однажды по каналу ЗАС к нам в лабораторию позвонил лично Паша Грачёв. Вызвав командира к телефону, Паша заслушал его доклад об обстановке, ситуации в части, быте беженцев (которых у нас временами скапливалось по 500 человек и более). Разговор был спокойный, без «накачек». Паша пообещал свою поддержку (после чего в части  и появилась «усиленная рота десантников»), и разрешил Василию Мысоеву звонить ему лично, в экстренных случаях. Кроме линии ЗАС у нас работала и обычная «проводная» телефонная связь. Причем и с абхазской и с грузинской стороной мы могли свободно перезваниваться.
Довольно  часто это приходилось делать в отношении наших бывших грузинских «братьев по оружию». При усилении гаубичного обстрела, когда снаряды начинали рваться на территории части, командир обычно звонил в министерство обороны независимой Грузии и требовал «прекратить артиллерийский огонь по российской воинской части». Особого эффекта это, впрочем, не давало. Грузины  разговаривали нагло, отвечали что мол, «никто по вам и не стреляет, это мы по сепаратистам стреляем» и несли эту ахинею в ответ на наши претензии. Лучшим способом заставить «заткнуться» грузинскую артиллерию тогда было, как уже говорилось,  вызвать нашу авиацию для демонстрационных полётов над ними. Помогало хорошо. К сожалению, часто делать это мы не могли, и приходилось просто пережидать огневые налёты, надеясь на Божью помощь.

Надо кратко рассказать про десантников, с которыми мы прожили там больше месяца в самой экстремальной обстановке.
«Усиленная рота» десантников оказалась в количестве 22 человек, включая  её командира (лейтенанта), замполита (капитана) и командира взвода (старшего лейтенанта). Именно таким странным образом распределялись у них звания и должности. Из бесед с руководством «усиленной роты» стал ясен и основной способ подбора добровольцев для службы в горячих точках.
- Процентов 70 бойцов у нас в роте – «штрафники». Чего-нибудь боец отчебучит в мирных условиях – ему и предлагают добровольно-принудительно «загладить вину» в боевых условиях. Есть и добровольцы, конечно… - поделился   с нами принципом подбора личного состава замполит. (Называю его «старую» должность, т.к. в войсках всех бывших политработников по старинке  именовали «замполитами»).
Дисциплина среди них  поддерживалась простым и доступным образом.
Два раза не повторяли. Как в старом анекдоте. Наверное, в боевых условиях так - правильно. По крайней мере, службу в караулах и дозорах их бойцы несли образцово - никто на постах не спал, в отличие от наших воинов, избалованных деликатным уставным обращением.
Лейтенант, командир роты, пользовался почему-то, большим доверием генерала Сибудкина и ничьей власти, кроме него (находившегося от нас за много километров в Гудауте) не признавал. Однажды это привело к  довольно серьёзному конфликту. 

Продолжение: http://proza.ru/2010/06/30/289

© Copyright: Сергей Дроздов, 2010
Свидетельство о публикации №210062900340

Ссылка:
http://proza.ru/2010/06/29/340
(Иллюстрация по ссылке)

Гостиница Звезда
Татьяна Эпп

Скорый  поезд  «Москва – Баку».
За  вагонным  стеклом  мелькают  поля,  лесополосы,  хутора,  станицы.
И  тут  память  выхватила  из  прошлого  другую  осень.
Скорый  поезд  «Москва – Баку».
В  купе  входит   молодой  лейтенант.
Знакомство.  Всю  ночь  проговорили.
Больше  слушала,  чем  говорила.
Вместе  с  соседями  по  купе  пили  чай.
-Возможно,  мы  больше  не  встретимся, -  вдруг  произнёс  лейтенант.
-Через  неделю  в  Афганистан.
Вышла  на  нужной  станции.
Без  стеснения  целовались  в  конце  платформы,  не  обращая  внимания  на  полусонных  пассажиров.
- На  обратном  пути  приеду    к  тебе? -  умоляюще  попросил  лейтенант.
Она  не    возражала.
На  обратном  пути  встретились,  как  условились.
Остановился  в  гостинице  "Звезда".
Долго  гуляли  по  городу,  наслаждаясь  взаимным  общением.
Она  беспокоилась  о  нём.
Не  хотела  расставаться.  Чувствовала,  что  больше  не  встретятся.
Была  счастлива,  что  получила  у  судьбы  в  подарок  эту  ночь.
-Ты  обязательно  вернёшься!
- Я  напишу  тебе  «До  востребования»  на  главпочтамт, -  сказал  лейтенант.
- Обязательно  встретимся.
Не  вернулся  из  Афганистана.

Осталась  только  память о нём.

© Copyright: Татьяна Эпп, 2009
Свидетельство о публикации №1909250898


Бывших офицеров не бывает
Сергей Герасименко

«Бывших» офицеров не бывает,-
Это должен каждый понимать!
Срок пришёл – и форму он снимает,
Только вот «нутро» не поменять!

Все - равно внутри остался «стержень».
Хоть седой, но так же грудь вперёд.
Уважает стариков и женщин.
Даже в мелочах он не соврёт!

Жизнь сложна – но помощи не просит.
Честь и совесть – правило его.
И окурок под ноги не бросит
Даже если рядом никого.

Сыновей таких же воспитает.
Руку помощи подаст всегда.
«Бывших» офицеров не бывает,
В общем, честь имеем, господа!


© Copyright: Сергей Герасименко, 2010
Свидетельство о публикации №21005220829

Ссылка:
http://www.proza.ru/2010/05/22/829


Маленькие истории из жизни военного врача 5
Анатолий Комаристов

Женщина – великая воспитательница мужчин.
            Анатоль Франс - французский писатель
* * *
Мне кажется, что любому мужчине и женщине в пожилом возрасте приятно вспомнить, что  ими когда-то интересовались девочки и женщины, мальчики и мужчины.

* * *
1.Лариса

Харьков. Медицинский институт. Лечебный факультет. Четыре года (1948–1952) в одной группе со мною училась Лариса Алдошина. Миниатюрная, симпатичная, курносая, с веснушками. Веселая, артистичная, отличница, душа группы. Она мастерски копировала и пародировала известную тогда артистку Рину Зеленую* и веселила нас в перерывах между занятиями. Была, как мы говорили, «Ларка - заводилка».

Все в группе почему-то считали, что у нас с ней роман. Никакого романа не было… до определенного момента. А мне и сейчас, почти через семьдесят лет, кажется, что этот слух она распространяла сама. Что она нашла во мне, и почему я понравился ей – не знаю.

Начался наш необычный роман после одной из вечеринок (не помню, по какому поводу) во время учебы на первом курсе где-то в частном доме, на далекой окраине Харькова. За стол она села рядом со мной, решительно отодвинув от меня какую - то девочку. Танцевали мы весь вечер только с ней. Всех соперниц, желавших пригласить меня на «белый вальс» и потоптаться со мной на маленьком пятачке комнатушки с низким потолком, Лариса отгоняла решительным и многообещающим жестом – «отвали!».

            «О, голубка моя, как тебя я люблю,
            Как ловлю я за рокотом моря
            Дальнюю песнь твою»
 - шипел старенький патефон. После застолья, слегка опьяневшая, Лариска вытащила меня на улицу. Мы сидели за сараем на пахучем сене рядом со штабелем, заготовленных на зиму дров. В сарае квохтали куры, все время блеяла коза.

Лариска прижималась ко мне, ссылаясь на холод. Дело было глубокой осенью. Обнимала за шею. Я укрывал ее своим пиджаком. Она расстегнула мою рубашку и грела свои холодные руки у меня на груди и животе. Мне казалось, что она хочет, чтобы я поцеловал ее, а может быть и... 

А я, дурак, вместо того, чтобы покувыркаться с ней в ароматном сене, не придумал ничего лучшего, как предложить ей вернуться в теплый дом. Мы даже не целовались. После этого случая, как мне казалось, она несколько недель смотрела на меня с некоторым пренебрежением и ехидной улыбкой, как бы говоря:
 «Ну, и теленок же ты, Толик…».

Потом все-таки сменила гнев на милость, и мы стали совсем близкими друзьями. Кстати, именно Лариска научила меня не только целоваться… 
 Вспомнил высказывание В.Гюго:
«У юноши первый признак любви – робость, у девушки – смелость».

В 1952 году меня призвали на Военно-медицинский факультет. Из общежития мединститута на улице Островского я переехал в общежитие факультета на другой конец города у Конного рынка и наши встречи с Ларисой постепенно прекратились.  Как сложилась ее судьба после окончания института, я не знаю.
– – –
*Рина Зелёная – Екатерина Васильевна Зелёная — советская актриса эстрады, театра и кино, мастер имитации детской речи. Народная артистка РСФСР.

* * *
2. Повариха

Дело было на Дальнем Востоке. Я служил тогда ординатором терапевтического отделения гарнизонного госпиталя в поселке Шкотово Приморского края. В ноябре 1962 года меня направили в Хабаровск на Окружные курсы усовершенствования офицеров медицинской службы на цикл подготовки врачей – нештатных психиатров гарнизонов (в Шкотово психиатра не было).

Жила наша группа в общежитии курсов рядом с 301 окружным военным госпиталем. Питались мы в общепитовской столовой на улице Серышева, недалеко от штаба округа. На раздаче там всегда была молодая, красивая женщина, с пышными формами, брюнетка. Каждый день на ней был чистый накрахмаленный халат, под которым, как мне казалось, кроме бюстгальтера ничего не было, и высокий колпак или марлевая косынка…

Не помню, как ее звали. Никто из нас не знал одинокая она или замужем. Я сразу почувствовал, что она почему-то ко мне относится не так, как к другим слушателям. Всегда улыбается мне, шутит, хочет поговорить со мной, пытается подать первое и второе блюдо вне очереди. Порции тоже всегда были больше, чем у других посетителей. Ребята посмеивались:
– Слушай, а ведь она в тебя влюбилась! Давай, не теряйся…

Но я вел себя сдержано, иногда шутил с ней, но всегда помнил, что дома меня ждут жена, дети. Никакого романа с ней быть не могло. Ибо это было бы предательством с моей стороны по отношению к семье.

Поскольку с каждым моим появлением в столовой она становилась все активнее, и, скажем так, даже агрессивнее – я отступил. Дело кончилось тем, что я стал ходить в другую столовую. Она была на той же улице, ближе к железнодорожному вокзалу. Санитарное состояние этой столовой оставляло желать лучшего, да и готовили там хуже, но зато в этой «харчевне» я чувствовал себя простым посетителем.
 
Кто-то из слушателей как-то сказал мне:
– Красавица интересовалась, куда ты пропал. Спрашивала,  почему не приходишь в столовую.
Я промолчал, хотя иногда вспоминая ее настойчивое желание, сблизится со мной, хотел бы встретиться с ней, но не в столовой…
* * *
3. Медсестра - 1

В хирургическом отделении госпиталя в Шкотово работала медицинская сестра. Обычная женщина, ничем не выделялась среди других. Замужняя, имела дочь школьницу.

Я заметил, что она часто, как говорили, «строила мне глазки», стремилась любым путем привлечь к себе внимание, понравиться. Почему-то, как только я дежурил по госпиталю, она обязательно дежурила в эту же ночь. Более того, я заметил, что если я менялся с кем-то дежурством, тоже делала и она.

Не было ни одного дежурства, чтобы она ночью не вызвала меня к больному, хотя никакой необходимости в этом я, как правило, не видел. Приемное отделение госпиталя было практически рядом с хирургическим корпусом. Первое время, я, не понимая в чем дело, спешил в отделение. Пока смотрел историю болезни, уточнял, что с больным и почему он не может уснуть после операции, она вдруг, улыбаясь, заявляла мне:
– А он уже спит…
Помню, я сказал ей, как в анекдоте:
– Ну и что? Будем будить его, и давать снотворное?

Но вскоре я понял, что ей просто очень хочется побыть со мною наедине хоть какое-то время, а возможно соблазнить меня и затащить в постель в пустой палате или на жесткую кушетку в процедурной. В конце концов, она поняла, что между нами ничего не может быть, и все ночные вызовы к больным прекратились.

Если действительно была необходимость осмотреть больного, она вызывала меня, но уже без всяких заигрываний. Она перестала шутить, вернее, давить на меня, чтобы я сдался и увлекся ею.

В госпитале были незамужние сестры и молодые врачи-женщины гораздо привлекательнее ее, но, к счастью, никто из них меня из числа других врачей-офицеров не выделял, «не строил глазки» и не пытался соблазнить, зная, что у меня есть жена и двое детей.
* * *
4. Медсестра - 2

В психиатрическом отделении 301 окружного госпиталя, где мы учились на цикле подготовки нештатных психиатров гарнизонов, работала медсестра. Если не ошибаюсь, звали ее Марина. Сколько ей было лет? Не знаю. Может быть, около тридцати, может меньше или чуть больше.

Во время дежурств она вертелась перед нами - слушателями, как юла, демонстрируя свои пышные формы, красивые ножки и очень даже симпатичное личико. Сейчас бы сказали – «сексуально-озабоченная» красотка.

Мой товарищ по группе Павлик – врач, приехавший на курсы из города Бикин, каким-то образом узнал, что она не замужем, снимает с медсестрой хирургического отделения квартиру или комнату недалеко от госпиталя и штаба округа. Ну, снимает и пусть снимает – нам какое до этого дело.

Но надо, же было, такому случится…
Однажды вечером мы с Павликом встретили Марину с подругой в дежурном магазине на улице Серышева. Мы пришли купить себе кое-какие продукты. Марина познакомила нас с подругой Наташей и внезапно предложила пойти к ним домой и вместе поужинать.

И нас с Павликом, как говорят, «бес попутал». И понеслось... Мы тут же купили две бутылки портвейна, бутылку водки «Московская». Ветераны должны помнить зеленую этикетку и алюминиевую пробку с «язычком». Взяли разной закуски и пошли к ним.

Они снимали в «коммуналке» небольшую узкую комнату, в которой стояла старинная большая железная кровать, стол, шкаф и две табуретки. Поужинали мы, прямо скажем, хорошо и через некоторое время с другом были «никакие» – так как запивали водку вином. Марина и Наташа пили только вино, и казалось, не пьянели.

Возвращаться поздно ночью в общежитие в таком виде было нельзя, ибо вахтерша (дежурили строгие бабушки) утром обязательно доложила бы о нас начальнику курсов полковнику медицинской службы Пронину. Он был очень строгий и в тот же день мог отчислить нас с курсов и сообщить по месту службы о нашем поведении. Такой прецедент уже был.

Павлик предложил попытаться потихоньку дойти до железнодорожного вокзала и поспать там до утра в зале ожидания. Но Марина заявила, что ночью в такой мороз (стоял январь) она нас никуда не отпустит:
– Не хватало, чтобы вы замерзли в сугробе или у штаба округа вас задержал патруль. Переспите с нами… Утро вечера мудренее...

Наташа тут же заявила, обращаясь почему-то ко мне:
– Мне эта «половая жизнь» надоела. Мы с Павликом будем спать на кровати, а ты с Мариной – на полу.

Тогда в силу, как говорил В.Высоцкий, «отупения» я не понял, почему они с Мариной не могут спать на кровати, а мы с Павликом на полу. Но голова работала плохо, и прошло предложение Наташи.

Из шкафа Марина достала небольшой (очевидно детский), видавший виды ватный матрас, одну подушку, простыню и солдатское шерстяное одеяло. Бросила все на пол около стола. Стянула с меня сапоги, сняла портупею, помогла снять гимнастерку, и я упал на матрас.

В голове все куда-то поплыло. Я видел только лампочку под потолком и слышал скрип железной кровати. Помню, как Марина выключила свет и попыталась лечь рядом со мной, но поскольку матрас был узкий и короткий, она легла на меня. Что было дальше, я не помню… А если бы и помнил, то все равно не рассказал бы… Проснувшись рано утром, я увидел на полу рядом с собой храпящего Павлика, а Марина и Наташа спали на своей скрипучей железной кровати…
* * *
5. Жирная, жирная...

Летом в штаб Тамбовской дивизии, в которой я служил старшим врачом полка, поступила команда выделить одного врача для медицинского обеспечения войск, участвующих в съемках фильма  «Война и мир» (режисер Бондарчук С.Ф.). Отдельные эпизоды снимались в лесах недалеко от города Калинина.

Дивизионный врач на съемки предложил  отправить меня. Еще один врач капитан, звали его, кажется, Николай прибыл из Вышнего Волочка. А один (он был у нас старшим) - майор медицинской службы С-н прибыл из медсанбата Калининской дивизии.

Медпункт наш разместили в каком-то заброшенном охотничьем домике. Войск на съемки фильма было привлечено несколько тысяч. Недалеко от палаточного лагеря, где размещались солдаты и офицеры, принимавшие участие в съемках, примерно в одном километре, был пионерский лагерь какого-то Калининского завода.

Воспитатели (три женщины) иногда приводили к нам в медпункт детей, получивших травму или заболевших. Мы не отказывали им в помощи. В лагере две воспитательницы были приятные и простые женщины – возможно, они работали учителями. А одна женщина была, не просто толстая, а безобразно жирная и довольно наглая. Пожалуй, к школе и заводу она никакого отношения не имела, и в лагерь, как воспитатель, попала случайно. Дура она была набитая.

Как говорила известная актриса Ф.Г. Раневская: «Всю жизнь я боюсь глупых. Особенно баб!». Через какое-то время жирная сказала майору С-у, что у одной из воспитательниц в ближайшую субботу будет день рождения. Мы были приглашены на торжество. Наш старший, зная, что будет возможность хорошо выпить, тут же дал нам команду готовиться к празднику.

Никакого подарка у нас в лесу, кроме большого букета полевых цветов, не было. В Калинин мы ездили очень редко. С-н сказал:
 – Цветы для женщины - самый лучший подарок! Приведите себя в порядок! Мы идем к дамам в гости!

Мы подшили чистые подворотнички, надраили асидолом пуговицы и пряжки на ремнях, побрились, почистили кремом сапоги. Перед уходом в пионерский лагерь, прошел сильный дождь, и мы пришли в мокрых плащ-накидках, бриджах (трава была по пояс) и в грязных, почти до колен, сапогах. После поздравлений, пожеланий, вручения цветов С-н залпом выпил граненый стакан водки без закуски и замертво упал на чью-то кровать в одежде и грязных сапогах.

Закусывать практически было нечем. На столе был, принесенный с кухни, обычный ужин для ребят. Именинница и ее подруга посидели с нами немного, поговорили, пошли проводить на улицу Николая и не вернулись. Наверное, они ушли в барак к девочкам, а Николай – домой.

Толстая дама пила стаканами все напитки, что были на столе, водку, вино, непонятно откуда появившийся мутный самогон, и через некоторое время была абсолютно пьяная, но не отключалась, как С-н, храпевший на кровати, а продолжала что-то несвязно говорить, жаловаться на кого-то, плакать.

Я всегда плохо переносил алкоголь. Поэтому практически не пил, а только обозначал, что, якобы, тоже пью стаканами (все выливалось под стол и через плечо). Толстая совсем опьянела, полезла ко мне обниматься. Начала расстегивать пуговицы на гимнастерке, снимать портупею.

Мы сидели с ней на кровати. Она внезапно навалилась на меня, и я понял, что мне из под нее уже не выбраться. Что она вытворяла со мной и сколько времени продолжалось это насилие, я описывать не буду. А потом вдруг как-то сразу протрезвела, оделась сама, помогла одеться мне и приказным тоном заявила:
– Я хочу, чтобы ты завтра вечером пришел ко мне. Не вздумай отказываться и не пытайся обманывать меня. Я хочу тебя, понял?

Я пытался убедить ее, что это невозможно, так как следующий день я дежурю на съемочной площадке и буду занят с утра до глубокой ночи. И тут же услышал в ответ:
 – Плевать я хотела на твои съемки. Если ты не придешь, я сама приду вечером в вашу избушку «на курьих ножках».

Я не стал спорить с ней, молча, вышел из барака и быстро, не разбирая в темноте, где дорога, по мокрой траве пошел в свою обитель. На следующий день я поздно вернулся с площадки, конечно, никуда не пошел и она тоже, слава Богу, не появилась, а через несколько дней (был конец августа) лагерь был закрыт и дети с воспитательницами и жирной дамой уехали в Калинин.
* * *

P.S. О женщинах, которых любил я и они любили меня; которых не любил я, а они любили меня; которых любил я, но они не любили меня – может быть я когда-нибудь напишу…


© Copyright: Анатолий Комаристов, 2016
Свидетельство о публикации №216122600544

Ссылка:
http://www.proza.ru/2016/12/26/544
(Иллюстрация по ссылке)

Маленькие истории из жизни военного врача 8
Анатолий Комаристов

Читаю у автора Марины Клименченко - Российской спортсменки,
серебряного призёра летних Паралимпийских игр в пулевой стрельбе, чемпионки мира, Заслуженного мастера спорта, кавалера ордена " За заслуги перед Отечеством II степени" еще незавершенную прекрасную автобиографическую повесть  «Спортивные  страсти». Особенно понравилась  «Глава 5. Неженское дело».
Ссылка: http://www.proza.ru/2017/01/29/333.

 Вспомнил, как в далекие студенческие годы мне довелось побывать (в качестве зрителя) на чемпионате  СССР по тяжелой атлетике  в Харькове. В спортзал «Динамо», где проходили соревнования, меня привел кто-то из студентов, любивших поиграть двухпудовой гирей, валявшейся на волейбольной площадке во дворе общежития мединститута.
 
Я никогда не интересовался этим видом спорта. Больше того – мне казались странными люди, непонятно зачем поднимающие нанизанные на гриф железные «блины».
 
Состав участников чемпионата Союза был «звездный»: чемпион  мира, серебряный призер и знаменосец сборной команды СССР на Олимпийских игр 1952 года в Хельсинки Яков Куценко,  Аркадий Воробьев и много других, фамилии которых за давностью лет уже не помню. В тот вечер мы стали свидетелями установления двух  рекордов мира или СССР.
 
Яков Куценко –  штангист-тяжеловес и тренер. Заслуженный мастер спорта СССР, заслуженный тренер СССР. Одиннадцать раз был чемпионом Украинской ССР. Четырнадцать раз становился чемпионом СССР. Двукратный чемпион Европы. Установил 53 всесоюзных рекорда и 3 мировых (из интернета).
* * *

Аркадий Воробьев в 1952 году получил звание заслуженного мастера спорта. На Олимпиаде в Хельсинки он  завоевал бронзовую медаль. Воробьев семь раз становился чемпионом мира и пятикратным победителем чемпионатов Европы, установил двадцать мировых рекордов, стал тренером сборной СССР. Написал несколько книг - «Тяжелоатлетический спорт», «На трех Олимиадах», «Сильные мира сего», стал доктором медицинских наук (из интернета).
* * *

Был в то время еще один известный всему миру штангист – Григорий  Новак - первый в истории советский чемпион мира. Заслуженный мастер спорта СССР.

В 1952 году Григорий Новак стал серебряным призёром XV Летних Олимпийских игр в Хельсинки.

В период с 1939 по 1952 год  Новак десять раз становился чемпионом страны, установил 23 мировых рекорда и 86 рекордов СССР в различных упражнениях тяжелоатлетического троеборья.

В 1952 году, на пике «борьбы с космополитизмом», когда обнаружилось, что у Григория Новака имеется родственник за границей, выдающийся советский атлет, по приказу спортивного руководства был дисквалифицирован.

Новака  лишили почётного звания, выплат за установленные мировые рекорды и возможности участвовать в соревнованиях.
 
Он был вынужден уйти из спорта и в 1953 году вернулся к юношескому увлечению — стал артистом цирка, силовым жонглёром. Создал оригинальный силовой номер с гирями и штангами, включавший элементы акробатики, в котором выделялся финальный трюк. Лёжа на спине, Новак балансировал ногами тяжёлую металлическую конструкцию, по которой ездили на мотоциклах двое партнёров.

Совершенствуя свои номера, первый советский чемпион мира в 1968 году поставил аттракцион «Атлетическая поэма», соединяющий элементы атлетики, акробатики, гимнастики и баланса, и в 1969 году добавил к своим спортивным титулам почётное звание Заслуженного артиста РСФСР (из интернета).
… Я видел выступление Григория Новака в Харьковском цирке в 1953 или 1954 году…
* * *

В 1976 году меня назначили начальником отдела Центральной военно-врачебной комиссии  Минобороны.

Не помню точно год, когда однажды ко мне на прием  пришел чемпион мира по тяжелой атлетике Юрий Власов с просьбой помочь  ему установить группу инвалидности и связать травмы позвоночника с исполнением обязанностей военной службы (он выступал за ЦСКА).

В беседе Власов рассказал, что Центральная ВТЭК г. Москвы отказала ему в установлении группы инвалидности. В это время он уже не выступал на соревнованиях и занимался литературным творчеством. У него был распространенный остеохондроз позвоночника и множественные межпозвонковые грыжи.

Председатель ВТЭК (я знал эту серьезную даму) спросила у него: "Какая у вас профессия?". Власов ответил ей: "Писатель". Председатель сказала: "Сидеть вам не противопоказано. Вот сидите и пишите свои книги. Инвалидность вы не получите".

К сожалению, ЦВВК МО по ряду объективных причин не смогла удовлетворить просьбу  великого спортсмена Ю.Власова. Комиссия не имела права устанавливать группу инвалидности, а могла только вынести постановление о причинной  связи заболевания, по которому пациент признан не годным к военной службе.
* * *

Мне довелось неоднократно встречаться и общаться в столовой Главного военного госпиталя им. Н.Н.Бурденко с двукратным олимпийским чемпионом  по тяжелой атлетике, чемпионом мира, Европы, пятикратным чемпионом СССР  Леонидом Жаботинским.
 
Спортивный Клуб  Московского военного округа, где тренировались атлеты, находился в Лефортовском парке напротив госпиталя им. Бурденко.

На обед спортсмены приходили в госпитальную столовую самообслуживания.  Жаботинский (глыба!) стоял в очереди вместе со всеми. Брал обед на два подноса и усаживался с друзьями (фамилии их не знаю) за отдельный столик в углу зала. Был прост в общении, добродушен, веселый. После обеда в парке у фонтана часто беседовал с врачами госпиталя, пациентами, шутил, раздавал автографы.
 
А вот на помосте я Жаботинского видел только по телевизору.


© Copyright: Анатолий Комаристов, 2017
Свидетельство о публикации №217021600605

Ссылка:
http://www.proza.ru/2017/02/16/605
(Иллюстрация по ссылке)


Терра инкогнита - часть 1
Ванико
 
 
       Часть 1.


       Испытательный экипаж


       «Люди имеют быть в трех состояниях:
       живые, мертвые и находящиеся в море».

       Анахарсис Скифский

      


       Глава 1. Красная Горка.

 
      13 ноября 1971 года, после окончания   горного техникума, я был призван на срочную службу в Вооруженные Силы Союза ССР.
      По состоянию здоровья, а им бог меня не обидел, распределен в команду -70, направляемую в Военно - Морской Флот. В ней же оказались и мои друзья-одногодки Саша Йолтуховский, Витя Белецкий, Витя Костенко и Сережа Чмур.
      Перспектива служить три года нас не радовала, но деваться было некуда.
В Ворошиловграде команда пополнилась еще несколькими сотнями будущих моряков, а через неделю воинский эшелон, следовавший в сторону Прибалтики, насчитывал более тысячи человек.
       Помимо нас, в нем появились ребята из Воронежа, Калуги, Иваново и Подмосковья. Было также несколько десятков парней из Грузии и Узбекистана.
Через две недели путешествия по бескрайним просторам Родины, поезд прибыл на станцию «Красная горка» Ленинградской области.
       Было раннее утро, мороз и сугробы искрящегося под солнцем снега. Из осени мы въехали прямо в зиму.
Последовала команда выгружаться. На перроне нас построили, пересчитали, и моряки в черных шинелях повели колонну по заснеженной улице пристанционного поселка в сторону видневшегося вдали соснового бора.
Остановились у высоких металлических ворот с якорями на створках.
       Нас снова пересчитали, ворота открылись, пропустили колонну и закрылись, оставив за нашими спинами прошлую жизнь на гражданке.
       Мы очутились на пересыльном пункте Дважды Краснознаменного Балтийского Флота, гордо именуемом фортом «Красная Горка».
Он представлял собой обнесенную двухметровым сплошным забором обширную территорию, с расположенными на ней деревянными бараками, складами, камбузом и еще какими-то строениями.
       В центре располагался обширный плац, со снующими по нему моряками и рекрутами. Нас построили, пересчитали в третий раз и распределили по баракам, в которых уже ютились новобранцы, прибывшие ранее.
Эти деревянные строения, со стенами из тонких досок и буржуйками вместо печей, были рассчитаны максимум на пятьдесят-шестьдесят человек. Нас же гостеприимные балтийцы, набили в каждый барак не менее двухсот.
       «Новоселье» сопровождалось далеко не радостными воплями аборигенов и гостей. Но хозяева и тут оказались на высоте.
Прибывших построили вдоль нар барака и внушительного роста старшина прорычал,- молчать, салаги! На флоте живут тесно, но без обид! А чтобы было просторней - вещи к осмотру!
       Присутствующая здесь же группа моряков быстро прошмонала наши пожитки, извлекая из них остатки домашней снеди, спиртное и одеколон.
       -Этого вам не положено!, - многозначительно изрек верзила, - карантин!
Затем всех распределили по нарам, из расчета четыре человека на парный лежак, разъяснив, что ложиться на него нужно не вдоль, а поперек, вывели на плац, вручили лопаты и заставили чистить снег.
Ровно в полдень, по сигналу корабельной рынды, нас пересчитали в очередной раз и повели на обед. На камбузе было тесно, грязно и сыро. Одновременно кормили несколько сотен человек. Ели в верхней одежде щи с непроваренной капустой и перловку, чуть сдобренную маслом. На десерт компот, с запахом браги и тараканами. Ушли голодными.
       Снова чистили снег, строились, пересчитывались, и это все при десятиградусном морозе. А одежда у нас осенняя, на «рыбьем меху». Ужин оказался таким же несъедобным, но есть его пришлось. В двадцать три часа отбой.
       В казарме, несмотря на скученность, жуткий холод. Из щелей стен сквозняк и снежная пороша. На нары, с лежащими на них старыми матрацами, укладываемся по четверо, поперек, как учили, не снимая пальто и ватников.
       У двух топящихся в проходе буржуек уютно располагаются опекающие нас моряки. Они ужинают отобранными у нас продуктами, запивая их водкой и разведенным в кружках одеколоном, ссорятся из-за каких-то принесенных с собой шмоток.
       Мы все это видим и нам не по себе.
       - Вот тебе и флот, мать бы его еб,- тихо шепчет лежащий рядом Витька Костенко.
Утро. Холод в казарме собачий. По углам иней. Буржуйки погасли.
       Вокруг них в живописных позах спят балтийцы, от которых разит сивухой и парикмахерской. На полу разбросаны игральные карты, пустые бутылки и флаконы от одеколона. Здесь же лежат непонятно откуда взявшиеся два карабина.
Последующие дни, мало чем отличаются от предыдущих. На пересылке царит невообразимый бардак.
       У нас отбирают или вынуждают отдавать личные вещи, заставляют выполнять бессмысленную работу, вроде выноса на улицу и проветривания деревянных топчанов, и все время пересчитывают, резонно понимая, что от такой жизни кто-нибудь обязательно ударится в бега.
       Но и мы обживаемся. Посоветовавшись, подкупаем верзилу-старшину (дарим ему Санькины часы) и он разрешает нам не ходить на камбуз.
       Дело в том, что на пересылке есть несколько сносных буфетов, в которых продаются продукты и курево. А у нас имеются деньги, заначенные в потайных местах, причем неплохие, поскольку до призыва все мы трудились на шахтах и недурно зарабатывали.
       В первый поход в буфет идем впятером - всем землячеством.
Там очередь, человек двадцать, В основном кавказцы и азиаты.
       Эти ребята приспосабливаются везде. Впоследствии, на лодках, я их не видел. Зато на камбузах, складах и в других «хлебных» местах их хватало с избытком.
       Пристраиваемся в хвост очереди, советуемся, чего взять и сколько.
В это время, расталкивая локтями возмущающихся рекрутов, к витрине буфета нахраписто протискиваются трое парней во флотской форме без погон. По - видимому такие же призывники, как и мы, но уже отправляемые в часть.
       -Кончайте бузить, пацаны !, - пытается их урезонить Костенко. Он самый мелкий из нас, но очень задиристый и опасный в драке.
       -Молчи, блоха!,- цедит самый рослый из троицы и, оттеснив плечом очередного парня, протягивает в окошко буфета деньги. Остальные громко ржут и добавляют еще несколько оскорбительных фраз в адрес Виктора.
       Переглядываемся и подходим к витрине. Сашка резко хватает согнувшегося у окошка верзилу за плечо, рывком поворачивает к себе и, не давая опомниться, бьет в челюсть.
       По опыту зная, что после его кулака редко оставались на ногах даже матерые забойщики, набрасываемся на остальных двоих и быстро набиваем им морды.
       -Чапайте отсюда,- зловеще шипит битым Чмур.
Подвывая и утирая розовые сопли, они волокут поверженного друга в сторону казарм. Пользуясь замешательством очереди, мы наспех отовариваемся хлебом, сухой колбасой и сгущенкой. Прихватываем несколько бутылок полузамерзшего лимонада и сигареты.
       Обедаем среди заснеженных сосен, в беседке за вещевыми складами.
После драки настроение улучшилось и нам весело. Оставшиеся продукты упаковываем в принесенный с собой рюкзак и зарываем в снег под небольшой елью.
       - Запас карман не тянет, - смеется Вовка Белецкий, поглаживая заплывающий глаз.
Через несколько дней в медчасти пересылки проходим еще одну комиссию, где за мои часы подкупаем мичмана-медика, который обещает перевести Сашку в команду, направляемую в морскую авиацию. Там служат два года, а Саня у нас женатик. Мичман держит слово и после комиссии Йолтуховского действительно переводят в команду 90 - морская авиация.
Между тем зима все сильнее осаждает Красную Горку. Почти каждый день идет снег, морозы усиливаются до двадцати градусов. Многие ребята заболевают.
       Особенно достаётся азиатам, которые легко одеты и не привыкли к таким холодам. Только из нашего барака, за несколько последних дней в госпиталь отправили человек двадцать. У всех подозрение на пневмонию и воспаление легких. Мы пока держимся.
        Наведывался Саня (он теперь живет со своей командой), притащил литр водки и два старых флотских ватника. Нас, наконец, переодевают, это верный признак предстоящей отправки в части - какие, мы не знаем. Согласны хоть к черту на рога, только бы удрать из этого «Бухенвальда».
Форму получаем на складах, стоя под открытым небом в очереди к раздаточным окнам. Переодеваемся здесь же, под крытыми навесами, продуваемыми сквозняками. После такого моциона тела и лица у нас синие, как новые флотские робы. Оглядываем друг друга.
       Видок у вновь испеченных мореманов аховый: черные длинные шинели почти волочатся по снегу, из - под них непрерывно сползают вниз широченные хлоптчато- бумажные штаны, яловые ботинки из свиной кожи весят кажется не меньше пуда. Мы все напоминаем бурсака Хому Брута из гоголевского «Вия», но никак не моряков. К тому же эти флотские обновки совсем не греют.
       Сложив свои домашние одежки в рюкзаки, уныло плетемся к казармам.
И так целый день: под низким серым небом, с падающим из него снегом, в направлении складов непрерывным потоком уныло движутся стриженые пацаны, а оттгуда - волочащие ноги и тихо матерящиеся Хомы Бруты.
Между казармами днем и ночью горят огромные дымные костры, в которых жгут одежду призывников, не подлежащую отправке домой.   
       Здесь же снуют какие - то мичманы и старшины, набивающие мешки вещами получше.
       - Смотрите хлопцы, мародеры, - шепчет Белецкий.
Я вытаскиваю из рюкзака почти новую меховую шапку, сую ее за пазуху, а сам мешок швыряю в костер. Минутой позже это делают и земляки.
       Матерясь, к нам подбегает разгоряченный охотой за шматьем краснорожий пожилой мичман.
       - Вы что делаете, салаги!, - свирепо орет он. Не нужно, так мне бы отдали! Возьми, если сможешь, - зло смеется Витька, и мы уходим от места где сгорает наша последняя связь с домом. На душе погано. Не таким мы ожидали увидеть флот.
       К вечеру нас отправляют.     Прибыли «покупатели» из флотских экипажей Ленинграда и Кронштадта. Офицеры, мичманы и старшины держатся особняком. Местные балтийцы общаются с ними предупредительно и даже подобострастно.
       Рослый капитан-лейтенант, с болтающимся у бедра пистолетом, строит нас, зачитывает список и кивает стоящим рядом потянутым старшинам в бушлатах.
       - Равняйсь! См-мирно! Напра-во! Прямо, ша-гом арш!, - звонко командует один из них и, шаркая ботинками, расхлябанный строй движется к воротам. Нас молча провожают оставшиеся ребята. Среди них Сашка.
       Он в кургузом ватнике и натянутой на уши кепке, хмур и подавлен. Мы уходим, а он остается.
       Вытаскиваю из-за пазухи шапку и перебрасываю ее другу. - Носи Санек, мы тебя найдем и спишемся!,- кричат оба Витьки и Серега.
       - Отставить разговоры! - бросает на ходу идущий сбоку старшина. - Конечно, спишетесь, ребята.
В лицо нам ветер, влажный и почему - то соленый.


       Глава 2. Кронштадт.


       О том, что следуем в этот знаменитый город-форт, узнаем, только погрузившись на паром, от сопровождающих моряков. Впервые за последние недели с нами говорят по-человечески и доброжелательно.
       На верхнюю палубу не выпускают, Финский залив слегка штормит. В салоне парома тепло и уютно, с подволока льется мягкий свет, чуть слышна приглушенная работа двигателей. Дремлем.
Примерно через час чувствуем замедление, а затем и остановку хода судна.
       - Кажись, приехали, - выдыхает Костенко.
       - Не приехали, а пришли, - подмигивает ему разбитной старшина 1 статьи, сидящий рядом. Он тонок, строен и по кошачьи ловок. Служит в бригаде тральщиков, куда доставит десяток из молодого пополнения, после чего уволится в запас.
       Скользя на металлических аппарелях парома, и с опаской поглядывал на свинцовую рябь залива, выбираемся на причал.
Нашу группу, человек в двадцать, забирает неразговорчивый мичман с двумя старшинами, поименно пересчитывает, строит и ведет из порта в город.
       Уже довольно поздно. С залива тянет промозглым холодом, с неба сыплется снег вперемешку с дождем. Все кругом из камня, мрачное и туманное. Узкие улицы, освещенные редкими фонарями, пустынны. Наши ботинки мрачно громыхают по булыжной мостовой. Останавливаемся у высокой кирпичной стены с массивными воротами и узкой нишей двери сбоку от них.
       - Вперед!, - командует мичман.
За дверью помещение КПП, с вооруженным старшиной и матросами. За ним огромный, вымощенный булыжником плац, на противоположной стороне которого длинная трехэтажная казарма с пятью арочными входами по фасаду.
       Следуем к крайнему справа, по крутой чугунной лестнице поднимаемся на второй этаж. Мичман звонит в обитую черным дерматином массивную дверь, она распахивается, и мы попадаем в просторное помещение, со стоящим у тумбочки моряком с сине-белой повязкой на рукаве и штыком у пояса.
       -Дежурный, на выход! - фальцетом орет матрос.
Из бокового помещения появляются несколько старшин в светло- синих робах и пожимают мичману руку.
       - Чего хмурый, Михалыч?, - басит борцовского вида старшина, с такой же нарукавной повязкой как у дневального.
       - Да снова на этой пересылке бардак!- в сердцах роняет мичман.
       - Половина ребят, - он кивает на нас,- простужены, давай, принимай их.
       Передает «борцу» планшет с нашими документами и вместе с другими старшинами уходит в комнату, на двери которой табличка «Командир роты».
Старшина заводит нас в просторное светлое помещение, выкрашенное в светло-оранжевый цвет, с расставленными вдоль стен гладильными столами и витиеватыми бронзовыми светильниками над ними. Выстраивает, критически оглядывая.
       Вид у него действительно внушительный. Явно старше нас на три - четыре года, выше среднего роста, с широченными плечами и выпирающей из-под форменки мускулистой грудью, старшина производит впечатление тяжелоатлета.
       Заслуживает внимание и лицо. Оно волевое, малоподвижное, с серыми угрюмыми глазами, тонким прямым носом и тяжелым подбородком. Волосы короткие, светлые. Явно северный, скандинавский тип.
       Заложив руки за спину и ритмично раскачиваясь с пятки на носок, хрипловатым басом скандинав провозглашает.
       - Вы прибыли в Кронштадтский учебный отряд подводного плавания ДКБФ. Будем готовить из вас торпедистов дизельных подводных лодок. Я - командир смены - старшина 2 статьи Захаров. Вопросы?
Переминаемся с ноги на ногу, молчим. Слишком много впечатлений за последние сутки.
       - Вопросов нет, - благодушно гудит старшина, после чего препровождает нас в разделенное широким коридором на две половины обширное помещение с двумя рядами двухъярусных металлических кроватей с матрацами, но без белья.
       - Здесь будете спать, - сообщает он. Эту ночь - без белья. Дневальный!
      -Я!, - вытягивается появившийся как черт из табакерки матрос со штыком.
      - Организуешь парням чай и немедленно отбой.
      Через десять минут в баталерке пьем обжигающий чай с ржаными сухарями и заваливаемся в настоящие койки, укрывшись шинелями.
      С этого момента время полетело с потрясающей быстротой.
В течение нескольких дней учебную роту торпедистов укомплектовали молодым пополнением, прибывшим из Ленинграда, Чебоксар, Ярославля и Москвы.
      Нас в ней сто пятьдесят человек. Рота разбита на четыре взвода (смены), которым присвоены номера с 81 по 84. Критерий - рост курсантов. В 81-й - «фитили» от 1.80 до 2 метров, в 82-й, - «ординары» - от 176 до 1.80, в последних двух, «шкентеля» до 1.76.
      Меньше ростом тогда на флот не брали.
Мы с Чмуром попадаем в 82 смену к Захарову, Костенко и Белецквй - в 83, где инструктором старшина 2 статьи Лайконен, из Прибалтики. «Фитилями» командует старшина 2 статьи Сомряков.
      Вместе с двумя офицерами и несколькими мичманами роту возглавляет капитан З ранга Иванов. Он невысок ростом, сухощав и лысоват, но очень подвижен и деятелен. Недостаток волос на голове командир компенсирует рыжеватой эспаньолкой. Помимо этого курит трубку с душистым «кэптеном» и носит отлично пошитую форму. На его тужурке жетоны на право самостоятельного управления кораблем и «За дальний поход», а также два ряда орденских нашивок.
      Еще в подразделении есть девушка - старшина сверхсрочной службы, тоненькая, красивая и злая.
Рота входит в состав школы, в которой мы непосредственно находимся, а школа в Кронштадский учебный отряд подводного плавания. В ней семь рот, где готовят штурманских электриков, рулевых сигнальщиков, торпедистов, коков и гидроакустиков для дизельных подводных лодок ВМФ. Общее количество обучающихся в школе курсантов 1200 человек. В отряде - более трех тысяч. Командует им контр - адмирал Прибытков.
       Наша школа самая старая на Балтике как по времени ее создания, так и по комплексу зданий, в которых располагается. Помещение казармы построено в прошлом веке из звонкого красного кирпича, добротно и монолитно. До революции в нем были расквартированы кирасирский, а затем казачий полки.
       Справа от казармы, окруженный голубыми елями помпезный трехэтажный особняк, выстроенный в стиле ренессанс, используемый в настоящее время под клуб школы.
       Напротив него небольшой сквер с мраморным фонтаном и посыпанными гравием дорожками.
 Раньше, по рассказам мичманов-сторожилов, в особняке жил командир полка с семьей и прислугой.
       С тыла казармы - остатки высокого, метров шести, насыпного вала и старинной крепостной стены. За ними, но уже в помещениях современной постройки, расположены учебные практические циклы, котельная и теплицы. Плац школы вымощен серым гранитным булыжником. Вся территория обнесена глухой кирпичной стеной, содержится в образцовом порядке и чистоте.
       Режим обитания предельно жесткий.
Подъем в шесть, и при любой погоде трехкилометровый кросс по спящему Кронштадту. Затем зарядка на плацу и умывание ледяной водой по пояс, завтрак, приборка и занятия до обеда. После него - час отдыха, и занятия до ужина. Далее приборка и личное время. Отбой в двадцать три часа.
       За первый месяц службы мы похудели и устали, кажется на всю оставшуюся жизнь. Особенно мучительны ежедневные утренние кроссы. На них выводят в одних робах и головных уборах. При том, что зима в Кронштадте в тот год была особенно снежная и холодная, а морозы постоянно перемежались оттепелью.
       К концу каждого кросса несколько человек падают замертво и их тащат обратно под руки. От ледяной воды в умывальниках, подаваемой из залива, нас едва не хватает обморок. Но сачкануть от этих мероприятий не удается. Любые такие попытки безжалостно пресекаются вездесущими старшинами.
Мы не видим, когда они ложатся и встают. Такое впечатление, что это не люди, а постоянно действующие механизмы.
       После описанных моционов несколько человек попадают в санчасть, а добрая половина роты постоянно кашляет, чихает и пускает сопли, пытаясь разжалобить командиров. Эффект получается обратный.
На одном из утренних построений, как всегда бодрый Иванов, выслушав доклады инструкторов смен о состоянии дел в подразделениях и участившихся обращениях курсантов в санчасть, в сердцах изрек.
       -Вот раньше был моряк, - ссыт и булыжники вылетают, а сейчас писает - и снег не тает! Вы же будущие подводники, не дрейфьте, скоро будет легче!
       Через месяц из роты по состоянию здоровья на бербазу были списаны пять курсантов. Но, удивительно, остальные значительно окрепли, стали жилистыми и выносливыми. Кросс и обливание водой, из пытки превратились в образ жизни.
Многие, в том числе и я, по примеру старшин стали обливаться холодной водой и перед отбоем.
       Из специальных дисциплин нам читали устройство подводной лодки (Иванов), торпедное и минное оружие (Захаров и Сомряков), устройство торпедных аппаратов (Лайконен) и борьбу за живучесть (Мальцев).
Занятия проводились в отлично оборудованных кабинетах, где находились действующие образцы всех мин и торпед, состоявших в то время на вооружении Флота. Помимо этого, как и во всех родах Вооруженных Сил СССР, мы проходили курс молодого бойца, изучая стрелковое оружие и правила обращения с ним, строевую подготовку и уставы. По понедельникам, до обеда, с нами проводились политзанятия.
       В отличие от многих, учеба в минной школе, с первых же дней мне очень понравилась и давалась легко, без напряжения. Это незамедлительно было отмечено несколькими благодарностями от инструкторов смен и командира взвода.
       В январе 1972 года мы приняли воинскую Присягу и в это же время начались практические занятия по легководолазной подготовке и борьбе за живучесть в условиях аварийной подводной лодки. Они проводились на спецполигонах (циклах) учебного отряда, расположенного на Якорной площади.
Под руководством опытных специалистов - водолазов мы кропотливо изучали легководолазное снаряжение подводника (ИСП-60), изолирующий дыхательный аппарат (ИДА-59) и правила работы с ними. Все шло хорошо до начала практических спусков под воду, выхода наверх из рубки-имитатора затонувшей подводной лодки и из торпедных аппаратов.
Мы сдрейфили.
       В результате, уже на первых спусках под воду, многие до икоты нахлебались морской воды, а двоих пришлось откачивать и приводить в чувство. Наиболее сложными отказались выходы из торпедного аппарата с глубины 50 метров. Несколько курсантов не смогли преодолеть чувство страха и были списаны для дальнейшего прохождения службы на надводные корабли.
       Инструкторы-водолазы, как правило, были здоровенными крепкими мичманами или старшинами-сверхсрочниками. И это не удивительно, поскольку работа на глубине требует отменного здоровья и большой физической силы.
        Обучали они нас с мрачным юмором, который присущ людям этой профессии, постоянно рискующим жизнью.
Поныне помню преподанный ими словесный порядок «включения» в дыхательный аппарат при выходе на поверхность с затонувшей подводной лодки .
       - Господи, (закрывается головной клапан наполнения на дыхательной маске) - спаси, (обеими руками одновременно открываются вентили баллонов с дыхательной смесью) - помилуй, (открывается травящий клапан на дыхательном мешке) – аминь, (флажок маски переключается на дыхание под водой). Согласитесь, после такой «молитвы» задумаешься, а стоит ли всплывать?
Были у них шутки и покруче.
      Если курсант путал очередность названных манипуляций, а глубина выхода была небольшая, инструктора не поправляли бедолагу.
      В результате из воды его вытаскивали за страховочный конец полузадушенным. Действовал жесткий, но оправданный принцип: трус, неуч и слабак, на лодке не жилец. Одновременно проверялась и устойчивость психики будущих подводников.
      Предельно жестко проводились и занятия по борьбе с водой, поступающей в отсек, тушению пожаров в нем. Делалось это так.
В находящийся на цикле отсек подводной лодки, точнее его имитатор, запускалась аварийная группа курсантов, облаченных в гидрокомбинезоны.
      В разных его местах, порой непредсказуемых, располагались заранее выполненные пробоины, трещины и другие повреждения прочного корпуса. Снаружи к ним подводились трубопроводы, замыкающиеся на насосную станцию.
      Отсек был укомплектован штатным количеством аварийных средств для борьбы с водой: раздвижными упорами, клиньями, пластырями, матами и кувалдами.
Для наблюдения за действиями аварийной партии, в переборку были вмонтированы герметичные иллюминаторы. Вода в отсек подавалась без предупреждения и в различные пробоины. Ее давление достигало от одной до пяти атмосфер. К сведению, на глубине ста метров, давление воды на один квадратный сантиметр площади составляет десять атмосфер, что соответствует весу десяти килограммов.
      По звуковому и световому сигналам аварийной тревоги, вода с ревом врывается в одну из пробоин. По мере ее заделки, но под более высоким давлением, подается в следующую, как правило, находящуюся в противоположном конце отсека в палубе, борту или подволоке. Затем в третью, четвертую и так далее, пока отсек не заполняется до уровня плеч, а порой и лиц борющихся за живучесть курсантов.
       Мощными водяными фонтанами нас нередко сбивало с ног или отбрасывало от пробоин, срывало уже установленные упоры и закрепленные маты, рушащиеся на защищенные только резиной масок головы. При этом мозг сверлила навязчивая мысль, - а что будет, если наблюдающий за отработкой инструктор не успеет вовремя перекрыть клапан подачи воды в почти затопленный отсек, или этот клапан заклинит!?
      После осушения отсека мы покидали его, чуть ли не ползком, кляня все на свете.
Тело после таких тренировок неделями было покрыто кровоподтеками и ссадинами.   Аналогичным образом проводились и тренировки по борьбе с пожарами, с той лишь разницей, что в этих случаях мы задыхались от дыма и нередко получали ожоги.
      Кроме учебы и практических занятий, курсанты несли все внутренние наряды и ходили в караулы, выполняли массу хозяйственных работ.
      Особенно донимали нас в ту зиму постоянные снегопады, в связи с чем кроссы нередко стали заменяться чисткой снега.
Рано утром на плац выводилось несколько рот с лопатами и скребками. До завтрака от снега не оставалось и следа, но днем и ночью он шел снова, и вечером мы вновь брались за орудия дворников.
      В связи с насыщенной умственной и физической деятельностью, нам постоянно хотелось есть.
      Питание, в школе, было организовано прилично. Действовал флотский принцип « море любит сильных, а сильный любит пожрать».
      На завтрак подавались поочередно гречневые, перловые, пшенные или ячневые каши с мясным гарниром или молоком, чай, сахар, масло.
На обед - овощные салаты, первое и второе, с обязательным мясом, компот или кисель. На ужин - картофель и рыба. Белый по норме и ржаной хлеб без ограничения.
Помимо столовой, которую мы исправно посещали трижды в день, сметая все, что подавалось на столы, имелся военторговский буфет и матросское кафе в здании клуба, всегда полные голодными курсантами.
      Заветной мечтой каждого из нас было попасть в наряд на камбуз.
      Во - первых, там можно было вволю поесть традиционных, а при некоторой ловкости и деликатесных продуктов, во - вторых, побыть в тепле. В этом же притягательном месте, в поте лица осваивали славную профессию лодочных коков 150 будущих флотских «кормильцев».
      Уже в ту пору, курсанты - коки резко отличались от нас.
      Мы были худы, обветренны и злы.
Они - упитаны, розовощеки и благодушны.
      Лодочный кок, (не следует пугать с поваром), большой человек на корабле.
С ним стараются завести дружбу все - начиная с простых матросов и кончая старшими офицерами. К хорошему коку благоволит сам командир.
      Усвоив одну из главных флотских заповедей, - держись подальше от начальства и ближе к камбузу,- я несколько раз попадал в это заветное место, где не преминул обзавестись приятелем-коком.
      В одном из нарядов, быстро управившись с чисткой котлов в варочном цехе, мы со Степаном Чмуром увели судок с только что изжаренными котлетами и, укрывшись в подсобке камбуза, жадно поедали их, отложив десяток в пакет для ребят. Наша «тайная вечеря» дополнялась белым, только что испеченным хлебом и чайником компота из сухофруктов.
Дверь в подсобке была приоткрыта и активно заправляясь, мы с интересом наблюдали, как в цехе напротив, человек двадцать курсантов - коков, все в белых одеяниях, словно ангелы, практиковались в изготовлении тортов. И это не досужий вымысел. Лодочный кок обязан уметь готовить на уровне шеф - повара солидного ресторана, и не по прихоти морского начальства, а для престижа Флота, поскольку исторически сложилось так, что корабли извечно посещают коронованные особы, руководители государств, политики и разные знаменитости.   
      В этом я впоследствии убедился на собственном опыте.
Окончив нашу скромную трапезу, мы с Чмуром задумались, как бы на десерт урвать хотя бы кусочек лакомства, над которым колдовали коки.
      Судьба благоволила нам. Один из них, выйдя из цеха, дефилировал по коридору мимо нашей подсобки, бережно неся на подносе небольшой торт.
      Когда он поравнялся с дверью, я тихо вякнул, - кореш, угости пирожным.
Парень приостановился, оглянулся по сторонам и быстро юркнул в подсобку.
      -Рубайте, - благодушно разрешил он, ставя поднос мне на колени.
      - А тебе не попадет?- резонно спросил Степка.
      - Ништяк, рубайте, у нас их много, - засмеялся кок.
Ножа у нас не было, и мы вонзили в торт ложки, отваливая ими смачные куски, отправляя их в рот и запивая компотом.
Только это не пирожное, а торт - «безе», - заявил кормилец.
      - Вы из какой роты?
      -Из седьмой.
      -Торпедеры ?
      -Угу.
      -Торпеды покажете?
      - А то!,- мычим мы набитыми ртами.
Знакомимся. Кока зовут Саня Абрамов, он из Иваново и специальностью своей доволен.   Саня невысок, но крепок, нос у него перебит и несколько свернут набок. Здоровенные кулаки, торчащие из рукавов тесной в плечах белой курточки, делают нежелательной возможность подтрунить над «чумичкой».
      Расстаемся друзьями и завязавшиеся отношения в ближайшее же время закрепляем, тайно продемонстрирован Абрамову парогазовые торпеды в одном из учебных кабинетов. Саня доволен, и при очередной встрече на камбузе, угощает нас дивными отбивными с картофелем – «фри», которых мы, бывшие шахтеры, никогда не пробовали. Степан начинает всерьез подумывать о переводе в роту коков.
      Появились у нас новые друзья и среди ребят в смене. Это ленинградцы Саша Николаев и Женя Банников, ярославец Сережа Бобылев, наш земляк из Стаханова Леша Минаев. Чем можем, помогаем друг другу, а при необходимости даем отпор некоторым излишне шустрым курсантам. Такие в смене есть.
      С первых дней на себя обратили внимание колоритной внешностью и наглым поведением двое парней - Балута и Ясинский.
      Первый – среднего роста и мощного сложения, с массивной головой на короткой шее, похожий на черепаху был из Белоруссии и имел разряд по штанге. Второй – грузный детина под два метра ростом, наш земляк из Станицы Луганской.
      Оба работали под блатных и постоянно конфликтовали с другими курсантами, стараясь завоевать лидерство. По слухам, нескольких человек «втихую» они даже избили. Нас дружки не трогали, чувствуя, что могут нарваться на неприятность. Но конфликт с ними все же произошел.
      Особенно часто Балута и Ясинский придирались к ребятам из Ленинграда и, в частности, к Жене Банникову, спокойному интеллигентному парню, которому служба давалась с трудом. За него постоянно вступался земляк – Саня Николаев, разбитной и веселый парень, закончивший до службы мореходку.
      В тот вечер, уставшие от очередного аврала на плацу, мы втроем и ленинградцы, курили в умывальнике. Здесь же было еще несколько курсантов из других смен, стиравших робы после разгрузки угольной баржи.
      Вошедшие в умывальник Балута и Ясинский были слегка навеселе и, подойдя к нам, попросили у Женьки закурить. Когда же он протянул дружкам пачку «Примы», те, взяв из нее по сигарете, остальные не вернули. Банников резонно возмутился и тут же получил от Ясинского удар по лицу.
Импульсивный Костенко, обозвав их шакалами, потребовал вернуть сигареты, на что Балута ответил матом, а Ясинский попытался дать Витьке «леща». Тот увернулся и саданул здоровяка в нос, а я добавил взвывшему земляку в ухо, после чего он завалился на спину.
      Балута побледнел, но за приятеля не вступился. Не стали дальше испытывать судьбу и мы, поскольку видели, как в спорт - кубрике белорус спокойно жал стокилограммовую штангу.
     Через несколько дней, пригласив нас после ужина в баталерку, Балута и Ясинский, кстати назначенный к тому времени ее заведующим, предложили мировую, выставив бутылку водки и шмат настоящего украинского сала. Больше инцидентов между высокими договаривающимися сторонами не возникало.
С самого начала службы ко мне явно стал благоволить Захаров. Не смотря на хмурую внешность и строгость в служебное время, он оказался очень заботливым и добросердечным командиром.
      Все виды довольствия наша смена получала в первую очередь, на хозяйственные работы от нее выделялось намного меньше, чем из других подразделений, и если старшина обещал курсанту в чем-то помочь, то выполнял это неукоснительно.
      Как я уже упоминал, в роте помимо прочего, был неплохо оборудованный спортивный кубрик. В нем имелись шведская стенка, перекладина, брусья, штанга и гири.
Практически все старшины утром и после отбоя, активно занимались тяжелой атлетикой. Курсанты же, за исключением Балуты и еще нескольких человек, посещали кубрик редко, поскольку свободного времени у нас в первые месяцы учебы почти не было.
      В одну из суббот, вечером, выстирав робу и написав письмо родным, я заскочил туда, надеясь немного размяться. В кубрике, облаченный в спортивный костюм Захаров усиленно занимался штангой.
Вес у нее был солидный и работал старшина профессионально.
      Я хотел было ретироваться, но, установив снаряд в штатив, инструктор приказал мне остаться.
      - Интересуешься? - кивнул он на штангу.
      - Да нет, я больше привык с гирями.
      - Так давай, потягай их немного,- благодушно рокочет старшина, растирая грудь махровым полотенцем. Накачан он был великолепно. Мышцы шарами перекатывались под кожей. На левом предплечье татуировка - подводная лодка в «розе ветров».
      - Давай, давай, не стесняйся, - подмигивает он мне.
      Стаскиваю рубаху и тельник, подхожу к гирям. Они для меня привычны.
До службы, обучаясь в техникуме, а затем, работая на шахте, я активно занимался гиревым спортом и гимнастикой в спорткомплексе подразделения внутренних войск МВД, расположенном рядом с домом родителей.
      Помимо этого имел разряд по лыжам, увлекался стрельбой и плаванием. Размявшись, выполняю традиционные упражнения с пудовой, а затем и двухпудовой гирями. Последнюю, при ровном дыхании, жму по двадцать раз каждой рукой. Пудовую подбрасываю вверх со вращением и выталкиваю раз по сорок.
       За спиной слышу одобрительные возгласы. Ставлю гирю на помост, оборачиваюсь. Рядом с Захаровым стоят Сомряков и Лайконен, вид у них ошарашенный.
       - Как ты ее вертишь, не понял? - спрашивает прибалт.
       - Много будешь знать, мичманом станешь! - смеется Захаров.
       -Чем еще удивишь, шахтер?- обращается он ко мне.
       Подхожу к параллельным брусьям, мелю руки. Из свободного виса, за несколько махов выхожу в стойку на предплечьях, а затем и руках. Зафиксирован ее, выполняю свой коронный соскок набок.
      - Недурно,- бормочет Сомряков.
      -То-то,- хлопает его по плечу Захаров,- у меня парни не то, что твои «фитили». Сомряков морщится.
Между сменами существует негласное соревнование в лидерстве, которое всячески поддерживается старшинами, офицерами и самим командиром.
      - Пойдем, помоемся, - обращается ко мне инструктор, - а вы, товарищи старшины, поработайте над своим физическим состоянием. Стыдно, у меня курсанты подготовлены лучше вас, - добивает Захаров коллег.
      Ополаскиваемся ледяной водой в умывальнике, и инструктор приглашает меня в комнату старшин. Там сидит дежурный по роте, старший матрос Бахтин и что-то напевая, чертит схему.
      Это удивительно трудолюбивый и увлеченный всем, что касается минного оружия, инструктор. Бахтин постоянно возится с торпедами в учебных кабинетах, совершенствует действующую систему торпедных аппаратов, имеющихся у нас на цикле, самозабвенно проводит с курсантами практические занятия по стрельбе из них.
В то же время он хронически ненавидит все то, что связано с изучением уставов и строевыми занятиями. Старший матрос - замена Захарову. Тот весной уходит в запас. Служит Бахтин полтора года и уважаем курсантами, с которыми легко находит общий язык, держится просто и непринужденно.
      Есть у нас еще один старший матрос - Александров. Он - замена уходящему в запас Сомрякову. В отличие от Бахтина, розовощекий Александров большой любитель муштры, спесив и самонадеян, к курсантам относится свысока.
      - Все «малюешь», Витя?, - обращается Захаров к Бахтину.
Тот молча кивает взъерошенной головой, продолжая увлеченно работать над чертежом. Это схема установке реактивных мин, выполненная на нескольких листах плотного ватмана цветной тушью.
      - Передохни, и организуй чаю покрепче, - с интересом разглядывая чертеж, продолжает старшина.
Через несколько минут пьем дегтярного цвета чай с баранками, и Захаров расспрашивает меня о себе. Я рассказываю. В беседе выясняется, что он сибиряк, и тоже в прошлом шахтер.
      - А фортели на брусьях и с гирями, ты выделывал знатно, жаль, тебя Бахтин не было,- смеется старшина.
      - Еще что - нибудь, такое же оригинальное умеешь ?
      -Могу зажатым в ладони гвоздем пробить дюймовую доску.
      -Не трави!, - басит Захаров.
- А торпеду хреном перебить не можешь? - ехидничает Бахтин.
      - Нет, торпеду не могу, только доску.
      - Быстро найди ему доску и гвоздей, - приказывает инструктор к старшему матросу.
      -Слушаюсь сэр!, - корчит рожу Бахтин и исчезает.
Захаров пытливо смотрит на меня, но я спокоен.
       Дело в том, что этот трюк с гвоздем я знаю давно и в совершенстве. Научил ему меня отец, за год до призыва.
За дверью слышится какое - то постукивание и сопенье. Входит Бахтин, а за ним Ясинский, несущий тонкую, около полудюйма, трехметровую рейку.
      - Вот доска,- давится смехом старший матрос, - а вот крепеж,- достает из кармана горсть небольших гвоздей.
      - Пойдет? - спрашивает Захаров.
      - Нет, товарищ старшина, рейка тонкая, а гвозди малы.
      - Может тебе, салага, притащить шпалу и костыль!, - орет разозлившийся Бахтин.
      -Ничего не понимающий Ясинский стоит с открытым ртом, тупо переводя взгляд со старшины на меня и затем на Бахтина. Наверное, думает, что мы сошли с ума.
- Ясинский !, - рявкает Захаров.
- Я, товарищ старшина !
-Забирай Ковалева и найди ему что приказано. Время - пять минут. Выполнять!
Вместе с перепуганным земляком относим рейку в каптерку. Там сейчас идет ремонт стеллажей и полно разных брусьев, реек и фанеры.
 Я быстро подбираю полуметровый обрезок сухой сосновой доски нужной толщины и несколько пятнадцатисантиметровых гвоздей. Все это время Ясинский с сожалением смотрит на меня, затем достает из какого-то рундука кусок копченой колбасы и сует мне.
- Подрубай, земеля, полегчает.
Есть очень хочется, но некогда. Сую колбасу в карман, берем гвозди, доску и топаем в старшинскую. Кроме Захарова и Бахтина там уже Сомряков и Лайконен.
- Свободен, - бросает Бахтин и Ясинский на цыпочках уходит, осторожно прикрыв за собой дверь.
- Ну, давай, шахтер, показывай, публика ждет зрелищ,- гудит Захаров.
- Спорим, не пробьет,- нарушает тишину Сомряков, внимательно осмотревший и даже понюхавший доску.
- Мои новые клеша против твоих часов, - указывает на волосатую руку инструктора. Захаров вопрошающе смотрит на меня, я киваю.
- Принимается, - протягивает он руку Сомрякову, и Бахтин разбивает их сцепленные ладони. Пари заключено.
Ложу обрезок доски на массивный табурет, по флотски банку, достаю из кармана робы носовой платок и сложив его в несколько слоев, накладываю на шляпку гвоздя, которую плотно зажимаю в кулаке.
Примериваюсь и с приседом наношу удар.
- Тр-рах!- Гвоздь пробивает доску и сиденье банки, выйдя из него на пару сантиметров.
Оглядываюсь на старшин. Сначала они оторопело молчат, а потом окружают банку с прибитой к ней доской и живо обмениваются репликами.
- Ну ты, бля, даешь!, - тискает меня за плечи Бахтин, - давай ко мне в лаборанты.
- Ага, давай, будете вместе к минам доски прибивать,- смеется Лайконен.
Сомряков и Захаров молча осматривают банку, доску и торчащий из нее гвоздь.
 - Да-а, а клеша-то твои, тю-тю,- басит Захаров, расшатывая гвоздь и с натугой вытаскивал его из доски.
- Давай еще раз, - зло глядя на меня бросает Сомряков.
Я повторяю трюк, с той лишь разницей, что в этот раз гвоздь пробивает только доску. За дверью раздается шум и топот многочисленных ног. Это из клуба вернулись старшины и курсанты, ходившие смотреть фильм.
- Рота, приготовиться к построению на вечернюю поверку!,- слышится голос дневального.
-Ого, да уже без четверти одиннадцать,- спохватывается Бахтин.
-Давай, Ковалев, на построение,- гудит довольный Захаров.
Я быстренько покидаю старшинскую. Построение, поверка, отбой.
С этого вечера мои отношения с инструктором еще больше улучшились, но в лице Сомрякова я приобрел себе явного недоброжелателя.
Примерно через неделю старшины взяли меня с собой после отбоя в роту коков, где под «гвоздевой» трюк, на пари выиграли у местных старшин ящик сгущенки и несколько бутылок вина.
 Десять банок были выделены мне и честно употреблены с друзьями в роте.
 Между тем, учеба катилась своим ходом.
Мы уже достаточно уверенно разбирались в образцах торпед и мин, знали их тактико-технические характеристики, принцип действия и правила обслуживания.
Регулярно, под руководством двух мичманов и Бахтина, выполняли учебные стрельбы из торпедных аппаратов, установленных на цикле. В теории и на стендах, изучили устройство дизельной подводной лодки 641 проекта, на которой нам предстояло служить.
Лекции по ее устройству, как я уже отмечал раньше, читал сам командир роты.
При этом он не ограничивался изложением материала, предусмотренного спецкурсом, но много и интересно рассказывал о специфике службы на подводных лодках, дальних походах, в которых принимал участие в качестве командира минно-торпедной боевой части, а затем и командира лодки. От него впервые мы услышали о легендарном командире «С-1З» А.И. Маринеско и его трагической судьбе.
      В феврале 1972 года мы впервые побывали на дизельной лодке 641 проекта.
Был поздний вечер, метель. Тусклые портовые фонари слабо освещали несколько пирсов в Минной гавани, у которых застыли покрытые инеем субмарины.
      В рубке ближайшей к нам, тускло светились огни иллюминаторов, и у трапа стоял моряк в тулупе, вооруженный автоматом Калашникова.
Роту подвели к лодке и выстроили вдоль пирса. Из узкой рубочной двери появился бородатый мичман в канадке, с повязкой «РЦЫ» на рукаве.
Козырнув Иванову, он коротко проинструктировал нас о правилах поведения при посещении корабля - соблюдать порядок и тишину, руками ничего не трогать и не отставать. По его команде - Вниз!, - растянувшись цепочкой, по узкому обледеневшему трапу мы взобрались на скользкий корпус корабля и по очереди протиснулись в рубочную дверь.
Через отдраенный люк, оскальзываясь и наступая друг другу на головы и пальцы рук, с грехом пополам спустились в центральный пост.
Он поразил нас множеством приборов, пультов, различных устройств, рукояток и вентилей, матово сияющих надраенной медью и никелем.
Знакомство с кораблем началось с первого отсека.
В нем располагались шесть торпедных аппаратов с автоматическим пультом управления, раскрепленные на стеллажах торпеды, а также множество других, неизвестных нам механизмов и приборов.
В отсеке дежурили двое старшин в ватниках и шапках, явно не обрадовавшиеся нашему появлению.
По указанию мичмана они коротко и толково рассказали о торпедном комплексе и его особенностях, условиях обитания в отсеке.
Дело в том, что торпедный, наряду с третьим и седьмым отсеками дизельной подводной лодки, является отсеком живучести. То - есть, в аварийных ситуациях, например при потоплении корабля, он может принять весь личный состав из других аварийных отсеков, для возможной последующей их эвакуации на поверхность через торпедные аппараты или выходной люк.
       Кроме того, при гибели команды центрального поста, из первого отсека можно обеспечить аварийное всплытие лодки на поверхность. Из него же, с использованием объемной системы пожаротушения, возможно тушение пожаров, возникающих в других отсеках.
      Помимо всего, первый отсек является жилым. В нем, на парусиновых койках, натянутых на металлические каркасы, расположенные над торпедами, отдыхают после вахт порядка двадцати подводников. Сейчас эти койки пусты и их серый брезент вызывает тоскливое чувство безнадеги. Скоро, ох скоро, придется нам хлебнуть лиха.
В угнетенном состоянии следуем в другие отсеки, и везде одна и та же картина: множество механизмов, устройств, станций, пультов, маховиков, рычагов и кнопок.
 Между ними, как очажки цивилизации, крохотные каюты офицеров. И везде тяжелый, источающий ледяной холод металл.
Мы уже знаем, что на подводных лодках не могут жить никакие живые организмы, кроме подводников. В течение недели в море, на них дохнут даже крысы и тараканы, устойчивые к радиации.
Словно подслушав наши мысли, об этом с юмором рассказывают вахтенные нескольких отсеков. Затем, для полноты ощущений, нас распределяют по ним и заставляют драить палубные настилы и трюмы, различные вентили и клапана.
Местные аборигены радостно сообщают, что это будут наши основные обязанности в первый год службы.
Наверх поднимаемся около полуночи.
Погода наладилась. В небе мерцают звезды и диск луны. На пирсе - чистый снег. После спертого воздуха отсеков дышится легко и вкусно. Но все это не радует. Субмарина подавила нас своей непосягаемой сложностью и холодностью саркофага.
Остаток ночи, в кубрике, долго ворочаемся на своих жестких койках и не можем уснуть. В дальнем углу слышится чей-то тихий плач.
Утро приносит облегчение. Поразмыслив, приходим к общему мнению, что деваться нам некуда, если другие служат, послужим и мы.
- Бог не выдаст, свинья не съест,- оптимистически заявляет наш острослов Костенко.
Финский залив замерз, и по ледовой тропинке нас начинают регулярно гонять на Чумный форт, мрачно торчащий из залива примерно в двух километрах от Кронштадта. Раньше, по рассказам старожилов, в нем проводили опыты по созданию противочумной сыворотки, затем использовали под тюрьму. В настоящее время, в громадных подземных казематах форта, расположенных ниже уровня моря, находятся базовые минные склады, В них, при постоянной зимой и летом температуре и влажности, хранятся огромные запасы мин и торпед, начиная от устаревших - парогазовьих и кончая современными - электрическими, с акустической системой наведения.
Под присмотром пожилых мичманов-минеров с форта, мы целыми днями на специальных тележках на резиновом ходу перевозим эти смертоносные сигары из хранилищ в мастерские форта для ремонта и профилакгики.
Поначалу мандражим. В каждой торпеде 600 килограммов тротил-гексоген-алюминия или еще более мощной «морской смеси», способных при детонирующем взрыве поднять на воздух этот чертов форт, а может быть и весь Кронштадт. От нас, соответственно, останутся только атомы или души, если они есть.
Однако, через несколько дней, чувство страха притупляется, и мы лихо катаем опасных красавиц по лабиринтам форта.
В один из погожих морозных дней становимся невольными свидетелями флотского секса. У форта несколько сторожевых вышек, на которых дежурят девушки - стрелки из военизированной охраны. Их называют «вохрушками».
Мы проинструктированы, что разговаривать, а тем более заигрывать с ними нельзя, могут запросто подстрелить. По внешнему периметру форта, кроме того, постоянно дефилируют патрули из местных матросов. У них с «вохрушками» дружба и любовь. Ее очевидцами мы однажды и стали.
Рядом с гранитным валуном, неподалеку от вышки, здоровенный матрос, разложив на тулупе девушку - стрелка, трахался с ней не обращал внимания на изрядный морозец. «Вохрушке» это по видимому нравилось, и она громко смеялась. Воровато косясь на бесстыдную парочку, мы прошли метрах в двадцати от валуна.
       - Да, везет бербазе, я бы от такой службы тоже не отказался, - мечтательно заявил шагавший со мной рядом Чмур. Кроме нашей ротной сверхсрочницы и пожилых крикливых буфетчиц, женщин с момента призыва мы практически не видели, поскольку в увольнения нас не пускали.
В конце февраля роту вывели на стрельбище, где каждый из нас трижды выпалил в белый свет, «как в копеечку», из закрепленного за ним автомата. Особых навыков к стрельбе из огнестрельного оружия нам не привививали, поскольку его подводники берут в руки только при заступлении в караул и при отражении нападения на корабль.
В марте резко потеплело, с залива подули влажные ветры, и неожиданно приехал отец.
У нас шли занятия по защите от оружия массового поражения, когда меня через дневального вызвали на КПП. Понятия не имея, кому понадобился курсант Ковалев, я в одной робе выскочил на улицу, махнул через плац и, войдя в комнату дежурного, доложил о прибытии.
Дежурный мичман кивнул на дверь смежной комнаты.
- Зайди, к тебе родитель приехал.
Я ожидал чего угодно, только не этого. О возможном приезде отца, в письмах из дому не было и намека.
Они с Захаровым сидели на скамейке и о чем-то беседовали.
       - Ваш сын, Николай Леонтьевич,- прокомментировал мое появление старшина.
Вид у меня был, наверное, настолько огорошенный, что инструктор и отец переглянувшись, весело захохотали.
- Вот,- решил тебя навестить,- хитро щурится родитель.
 На нем распахнутое пальто, из - под которого виден костюм с орденскими планками (батя явился при параде), каракулевая, сдвинутая на затылок шапка.
- Значит, как договорились, Леонтьевич,- басит старшина, протягивая отцу руку. После обеда зайдешь, - это уже мне. Уходит, поводя тяжелыми плечами и что-то напевая под нос.
-Здоровый парень,- одобрительно констатирует батя. Ну, присаживайся сын, поговорим.
Усаживаюсь рядом.
Отец мой очень интересный человек и я его глубоко уважаю.
С шестнадцати лет он трудился под землей, прошел две войны и колымские лагеря, впоследствии руководил добычными участками и шахтами на Луганщине. Имеет множество солидных знакомств и связей, и при желании мог запросто решить вопрос о моей службе в сухопутных войсках поближе к дому. Но это не в его характере. Отец считает, что трудности хорошая жизненная школа, а флот предоставит их мне с избытком. Кроме того, он уверен, что самое достойное занятие для мужчины - быть военным.
Я же до сих пор не знаю, с чем связать свою судьбу. Кстати, работа горным мастером на шахте до призыва, мне очень нравилась. Вполне доволен я и службой.
Со слов отца дома все в порядке, с его здоровьем тоже.
От Сани Йолтуховского мне привет и адрес. Он служит в морской авиации в Выборге.
Наш разговор длится минут пятнадцать, после чего отец называет мне адрес гостиницы, где он остановился, передает объемистый пакет с гостинцами из дому и собирается уходить.
- Завтра встретимся, с твоим старшиной я договорился, отпустит до отбоя,- говорит он.
Тащу пакет в роту. В нем не меньше десяти килограммов. Открываю, вываливаю содержимое на койку. Она расцвечивается веселыми тонами «Кара-Кума», краснобоких яблок и грецких орехов. Беру один в руку, сдавливаю. Тонкая скорлупа разламывается - в пальцах маслянистое ядро. Нюхаю.
Орехи из нашего сада, горьковато пахнут солнцем, степью и полынью. Почему - то щиплет в глазах.
Сую часть гостинцев в тумбочку, угощаю подошедшего Женю Вдовина - он сегодня дневальный по роте и прошу его остальное разложить ребятам смены по койкам. Женьке верить можно, он из архангельских поморов, серьезный и предельно честный.
После обеда захожу в старшинскую. В ней Захаров и Бахтин играют в шахматы. Первый угрюм и сосредоточен, второй наоборот, весел и расслаблен.
Эта игра «притча во языцах» всей роты.
Инструкторы сражаются между собой второй год и Захаров, фанат шахмат, не может выиграть у Бахтина, у которого, кстати, со слов ветерана роты - мичмана Мальцева, не может выиграть никто и из школы.
По нашему мнению Бахтин - вундеркинд.
Он играючи разбирается в любых, самых замысловатых схемах мин и торпед, виртуозно играет во все культивируемые на флоте игры, требующие логического мышления, пишет уморительные стихи и эпиграммы.
      При всем этом хронически ненавидит дисциплину и строевую подготовку, за что Ивановым периодически помещается на гарнизонную гауптвахту.
 Оттуда командование возвращает старшего матроса с трудом, поскольку на «губе» Бахтин великолепно рисует стенды, с браво выполняющими строевые приемы матросами и плакаты, с выдержками из строевого устава.   
      Естественно, командование гауптвахты старается попридержать умельца у себя, тем паче, что возможности для этого имеет.
Коль речь зашла о старшинах, следует отметить, что и остальные инструкторы нашей роты довольно интересные личности.
Сомряков и Захаров, находясь в увольнениях, регулярно сворачивают из-за кронштадских девчат скулы и носы «корешам» из бригады подплава, за что из главных старшин, полгода назад, вышедшим из себя командованием разжалованы в старшины 2 статьи; молчаливый Лайконен заочно учится в одном из ленинградских институтов; краснощекий Александров непревзойденный фанат муштры и дисциплины.
- Мат, Володя, и нечего тут думать, - видно уже не в первый раз повторяет Бахтин, обращаясь к Захарову.
Тот задумчиво чешет затылок и мрачно гудит, - ничего, до дембеля еще три месяца, я тебя все равно уделаю.
Поднимается из-за стола, закладывает руки за спину и, раскачиваясь в своей классической стойке с пятки на носок, обращается ко мне.
- Старик у тебя мировой, самого черта уговорит, завтра пойдешь после обеда в увольнение.
- В гарнизоне карантин, кто ж его пустит, Вов? - удивляется Бахтин.
- Кто - кто, дед пихто!, - басит Захаров. У меня в штабе деваха знакомая, решим. У него батька шахтер, а мы друг другу всегда помогаем, усек?
От радости становится тесно в груди.
- Не пыжься, лопнешь, - смеется инструктор. А это отцу передашь, от меня. Достает из стола и протягивает новый матросский тельник.
На завтра, ровно в четырнадцать часов, я впервые выхожу из КПП школы вне строя. В кармане шинели увольнительная до двадцати трех часов. Все во мне поет и ликует, день к тому же выдался солнечный и погожий.
До гостиницы добираюсь минут за десять.
Она расположена в небольшом здании, с лепными мордами львов на фасаде. Старенькая администраторша, поинтересовавшись, в какой номер я направляюсь, беспрепятственно пропускает меня на второй этаж, одновременно интересуясь, не нужно ли Николаю Леонтьевичу чаю в номер.
- Ох, батя, и тут тебя знают, - смеюсь про себя.
В номере у отца тепло и уютно, знакомо пахнет «Русским лесом» и табаком.
На столе пара бутылок «Виньяка», колбаса, сало, рыбный балык и лимоны. Все аккуратно сервировано.
- Ну, пап, ты даешь!, - выпаливаю я с порога.
- Как пропуск достал?. Кронштад ведь закрыт на карантин, к нашим питерским ребятам родители пытались прорваться - не пустили!
- Так-то питерские, а мы луганские,- подмигивает мне отец. Он чисто выбрит, одет в спортивный костюм и тапочки.
В деверь стучат. Входит знакомая администраторша с подносом. На нем тарелочки с хлебом, сыром, шпротами и бутылкой «Боржоми».
- Как вы просили, Николай Леонтьевич.
-Спасибо, Петровна, может с нами по рюмочке, за встречу ?
-Нет, вам с сыном нужно побыть вдвоем,- светло улыбается старушка, тихо прикрывая за собой дверь.
-А ты здорово похудел и вроде подрос, кормят-то как, нормально?, - спрашивает отец.
- Нормально, - улыбаюсь я, - даже остается.
-А что делаете с тем, что остается?, - щурится он.
-Доедаем, даже не хватает. Это старый солдатский каламбур и научил ему меня сам батя.
- Ну что же, давай к столу, будем есть, а то глаза у тебя блестят как у голодного волка.
Я не заставляю себя ждать и наваливаюсь на расставленные на столе деликатесы. Отец ест мало и неохотно. У него еще с лагерей язва желудка. Подождав, пока я утолю первый голод, батя разливает в стаканы янтарный виньяк.
- За встречу, сын!
Молча выпиваем, закусываем лимоном, закуриваем.
Начинается беседа. Она задушевная и искренняя. От отца у меня тайн нет.
Говорю в основном я, он больше слушает и задает вопросы. Виньяк понемногу убывает, я хмелею. Отец предлагает отдохнуть.
Сняв форменку и ботинки, ложусь на кровать и мгновенно засыпаю.
Будит он меня около двадцати часов. Умываюсь, ужинаем.
Аппетит по-прежнему зверский. Бабуля приносит нам крепкий чай, баранки и поддавшись уговорам отца, выпинает с ним немного виньяка.
Мне напиток больше не предлагается, скоро в часть.
Выпроводив старушку, отец сообщает, что Захаров доволен моей службой и есть шанс остаться после стажировки на лодках инструктором в роте.
- Кроме того, - пытливо смотрит он мне в глаза, - старшина по секрету сообщил, что к ним пришла разнарядка о подборе и направлении после экзаменов в распоряжение командования Флота одного торпедиста, для службы на новой атомной лодке. Что ты об этом думаешь?
Я ошарашен такой информацией, и к ответу не готов. Стать инструктором, это тайное желание, наверное, каждого из курсантов, особенно после посещения субмарины. Я не исключение.
Об атомных подводных лодках командир на днях прочел нам несколько лекций, из которых ясно, что гробануться на них еще проще, чем на дизельных. Эти штуки могут не всплывать на поверхность месяцами и служащие на них подводники нередко получают сильные дозы радиации, что в лучшем случае заканчивается инвалидностью, а в худшем смертью.
- А как считает Захаров?, - спрашиваю я у отца.
- Он рекомендует тебе постараться и попасть на тот корабль, это какая-то особая лодка.
-А ты, папа, что посоветуешь?
- Ты знаешь.
Да, я знаю. Отец очень смелый и рискованный человек. По моему глубокому убеждению, он ничего и никого не боится. Это известно всем, кто с ним знаком.
В нашем шахтоуправлении, где более десятка шахт, бате постоянно поручали руководить самыми отсталыми из них, которые он неизменно выводил в передовые.
У отца работало много бывших заключенных, для которых он считался непререкаемым авторитетом.
До службы я сам работал в одной из таких бригад и два ушлых рецидивиста были моими наставниками.
Один из них, по кличке Татарин, рассказывал, что на Колыме отец был известным бригадиром (бугром), с которым считались даже воры «в законе».
Короче, о бате можно писать книгу, только сам он ничего не расскажет. К несчастью, а может наоборот, характером я больше в маму, хотя кое-что есть и от отца.
- Все в твоих руках сынок, думай сам. Но помни, в нашем роду воевали все, и трусов не было. Ты знаешь.
Отец прав. Вместе с ним на фронт ушли три моих дяди, а вернулся он один. От них остались похоронки и боевые ордена.
- Я буду на этой лодке, отец, я уже хочу на ней служить! - вырывается у меня.
- Не горячись, Валера, но запомни, не так страшен черт, как его малюют. А сейчас одевайся, уже десятый час, пора в роту.
Отец провожает меня до КПП, где вспоминаю о подарке старшины, который забыл ему отдать.
- Там, в шкафу, тельник, Захаров просил тебе передать,- смущенно бормочу я.
-Хорошо, - отвечает он. Передай старшине, что завтра зайду попрощаться, пусть выйдет.
На следующий день, примерно в шестнадцать часов, меня вновь вызвали на КПП, где помимо отца находились Захаров и Сомряков. Оба при полном параде - в форменках и клешах, начищенных до зеркального блеска ботинках, с жетонами «Отличник ВМФ» и «Специалист 1 класса» на груди. Они собирались в увольнение, благо карантин, наконец сняли.
Однако через пять минут общения с отцом, старшины изменили свои планы, и, отправив меня в роту, пригласили его в наш клуб. После ужина ту даже вызвали и меня.
Вся компания уютно расположилась на втором этаже особняка, в комнате для приемов, совмещенной с бильярдной. Однажды мы делали там приборку.
Высокое просторное помещение с лепниной по периметру стен, было обставлено тяжелой старинной мебелью. На стенах висели картины с морскими пейзажами и баталиями. Свисающие с потолка бронзовые люстры освещали его ярким светом. На небольшом ломберном столике красовались несколько бутылок со знакомым напитком, золотились нарезанные дольками лимоны и стояли две вскрытые банки с армейской тушенкой. Отец, сняв пиджак, а Сомряков форменку, увлеченно сражались в бильярд, а Захаров внимательно наблюдал за игрой.
- Ну, батя у тебя жох!, - восхищенно пробасил старшина, - меня разделал под орех, а сейчас призера школы добивает, - кивает он на вспотевшего инструктора.
- Партия, - через несколько минут хрипит Сомряков и в сердцах швыряет кий на зеленое сукно стола. - Такой игры я не видел, где учились, Леонтьевич!?
- До войны у блатных, а после нее, до осени сорок пятого - у немцев, в Бреслау.
Все подходят к столику, приглашают и меня.
Захаров наливает в стаканы виньяк, мне четверть, остальным по полному.
- За Вас,- обращается Сомряков к отцу.
Выпиваем и закусываем лимонами, после чего усаживаемся в кресла и закуриваем.
- Мы сейчас отойдем на полчаса, Леонтьевич, проведем вечернюю поверку и назад, а вы пока прощайтесь с сыном. Завтра отпустить его не сможем, плечи узковаты, - обращается Захаров к отцу. Тот понимающе кивает. Старшины приводят себя в порядок и уходят.
Батя сообщает, что завтра утром паромом уезжает в Ленинград, а оттуда самолетом домой, после чего вручает мне немного денег и пакет с сигаретами. Интересуется, что передать маме.
- Успокой ее, скажи, что все хорошо, буду служить на берегу в учебном отряде.
Через час, вместе с вернувшимися старшинами, провожаем отца до КПП и тепло с ним прощаемся.
- За сына не беспокойтесь, все будет в порядке, - обещает Захаров.
Скоро дни полетели с удвоенной быстротой - пришла пора экзаменов и распределения. Все время проводим в учебных классах и кабинетах, корпя над конспектами, пособиями и материальной частью.
Экзамены принимает специальная комиссия, состоящая из старших офицеров отряда и школы.
Мой результат: политическая подготовка - 5; специальная подготовка - 5; военно - морская подготовка и устройство ПЛ -5; общевойсковая подготовка -5; легководолазная подготовка -5; физическая подготовка -5; подготовка по защите от оружия массового поражения -5; дисциплина - 5.
В канцелярии школы получаю красного цвета свидетельство, удостоверяющее, что матрос Ковалев В.Н. окончил войсковую часть 09990 по специальности торпедист подводной лодки - с отличием, скрепленное подписями командира учебного отряда капитана 2 ранга Кривцова, председателя квалификационной комиссии капитана З ранга Купцова и удостоверенное гербовой печатью.
По иронии судьбы оно датировано 21 апреля 1972 года, то - есть спустя сутки после моего дня рождения. Своеобразный подарок какой - то. Аналогичное получил еще один курсант роты - Женя Вдовин.
Сразу же после вручение этих документов, нам с Женькой предложили службу в составе экипажа атомной подводной лодки стратегического назначения, со слов командования, самой новой в ВМФ.
Мы вспотели, но согласие дали, что было зафиксировано в соответствующих рапортах на имя командующего Ленинградской Военно - Морской базой.
В кронштадском военном госпитале, в течение недели прошли дополнительную медицинскую комиссию, на которой нас с пристрастием обследовали с применением каких-то новых приборов и устройств, включающих в себя барокамеру и центрифугу. Как пояснили врачи, они используются при прохождении обследования летного состава истребительной авиации. Женю комиссия забраковала, найдя у него какие-то незначительные отклонения в сетчатке глаз, что, впрочем, не препятствовало его дальнейшей службе на дизельных подлодках.
Являясь по характеру человеком веселым и любящим пошутить, перед замером спирометрических данных легких, я поинтересовался у врачей - с какой силой нужно выдохнуть воздух в трубку измерительного прибора.
Они порекомендовали с полной. Я выразил сомнение в целостности спирометра после этого.
Благодушно похлопав меня по плечу, седенький врач заявил, что в этот аппарат уже дули сотни ребят покрепче и ничего, работает. Я дунул. На верхнем пределе шкалы прибор заклинило. Врачи засуетились. Такой трюк мной проделывался раньше, на призывной комиссии. Тогда подъемный цилиндр аппарата вообще вылетел из его корпуса.
Дело в том, что активно занимаясь на гражданке лыжами, плаванием и другими видами спорта, я неплохо развил свою дыхательную систему. На пари мог перенырнуть двадцатипятиметровый бассейн туда и обратно, не всплывая на поверхность, или же задержать дыхание под водой до двух минут.
В тот раз, рассердившийся врач просто выгнал меня из кабинета.
Сейчас же, седенький старичок, оказавшийся профессором и председателем врачебной комиссии, покачав головой сказал, - легкие у вас молодой человек прекрасные, но много ветра в голове, что может повредить будущей службе.
Так оно впоследствии не раз и случалось.
Состоялось распределение и у ребят.
Часть из них получили направления на Северный флот, остальные будут определены в бригады подплава, базирующиеся на Балтике.
Все мои земляки оказались в числе последних и были рады этому.
Заполярье, где служба на лодках намного труднее, никого не прельщало.
Все свободное время мы обсуждаем ее дальнейшие перспективы и между будущими североморцами и балтийцами нередко вспыхивают жаркие споры по поводу престижности флотов, на которых предстояло служить в новом качестве,
Я участия в этих дискуссиях не принимал, поскольку не знал, на каком флоте находится таинственная субмарина с ядерным сердцем.
По давней традиции, неизвестно когда и кем установленной, перед отправкой на Флот курсанты оставляют на память своим инструкторам различные сувениры.
Мы долго обсуждали, что подарить Захарову, ибо не только уважали, но и любили старшину. Решили преподнести часы.
От военторговских продавщиц узнали, что иногда они получают довольно редко встречавшиеся в то время и пользовавшиеся повышенным спросом у военных «Командирские» часы.
Сразу же был создан оргкомитет, который, собрал с нас нужную сумму и поручил ленинградцам разбиться в лепешку, но достать ценный механизм.
Операция удалась. Часы из Питера на морском буксире были доставлены в Кронштадт, а затем переданы в роту знакомыми моряками Сани Александрова.
Захаров был явно тронут и сообщил, что накануне выпуска состоится общее фотографирование всех курсантов и командования роты, а лучшим из нас будут вручены памятные жетоны об окончания подплава.
Накануне выпуска смене выпала честь в последний раз чистить картофель. Это мероприятие пользовалось у нас популярностью, так как проходило после отбоя, на камбузе и неизменно завершалось лукулловским пиром в составе дежурного наряда.
В виду того, что с каждым разом процесс чистки заморского овоща мы совершенствовали и достигли в этом деле серьезных успехов, камбузное начальство разрешало не только поужинать в этом притягательном месте, но и кое - что унести с собой в роту, где нас ждали страждущие военморы.
Старшими наряда всегда ходили Александров или Бахтин.
Но если последний совершенно нам не мешал, увлеченно играя в нарды или шахматы с кем - либо из инструкторов - коков, то первый нудил и придирался к работающим, превращая наш труд в маету. При этом старший матрос не скупился на различные обидные прозвища в наш адрес типа « салаги, караси, чайники», направо и налево отпускал крепких «лещей» нерадивым. Усердствовал он в этом деле и сейчас.
Отведя душу, Александров направился в смежное помещение к Бахтину и в это время самый безобидный из нас Женька Банников предложил устроить ему «темную».
- А что, правильно, он же сука после демобилизации Сомрякова, мордовать ребят станет почем зря, - вполголоса произнес Чмур.
В овощном цехе нас было человек десять. Остальные ребята таскали картофель в варочный цех и «шакалили» по камбузу, таща все, что плохо лежит.
Решили единогласно - «темная».
Распределили роли. Я, по сигналу Зятчикова, вырубаю свет в цехе.
 Балута, Костенко и Белецкий в темноте сбивают инструктора с ног и накрывают его куском брезента, как нарочно кем-то оставленным здесь, остальные ребята метелят Александрова, пока Ясинский не крикнет - «Ша!». Вдовина посылаем на стрему, предупредить, когда появится старший матрос и затем никого не пускать в цех, до завершения экзекуции.
Томительно тянутся минуты ожидания Наконец приоткрывается тяжелая дверь, - идет,- шепчет Женька.
Пододвигаюсь поближе к рубильнику, ребята быстрее начинают работать ножами. Входит Александров - он румянее обычного, наверное коки угостили.
- Ну чтэ-э, салаги, заждались…? Закончить фразу не успевает.
По знаку Зятчикова вырубаю свет и в темноте прыгаю на кучу картошки, где уже возятся ребята и слышится испуганный вой инструктора.
- Верткий гад,- хрипит Балута, с трудом удерживая извивающегося Александрова. Нащупываю под брезентом голову «отца - командира», сверху вниз бью кулаком вполсилы. Вой переходит в визг.
Несколько минут пинаем ногами старшего матроса, затем, не дождавшись сигнала вошедшего в раж Ясинского, врубаю свет.
Стенания из-под брезента прекращается.
Не сговариваясь, быстро выходим из цеха и минут пять курим во дворе.
- Как думаете, заложит или нет?, - интересуется Балута.
Мы не знаем, но уверены, если инструктор доложит о случившемся по команде, загремим в дисбат, а это похуже тюрьмы.
- Чему быть, - тому не миновать, - флегматично изрекает Костенко, спокойно досасывая сигарету
Возвращаемся в цех. Александрова там уже нет.
На скомканном брезенте валяется носовой платок, обильно пропитанный кровью.
На вечерней поверке старшины ведут себя как обычно. Утром узнаем, что Александрова отправили в госпиталь, говорят, упал с трапа.
Что делать, ходить будет осторожнее. Живем дальше.
К новому месту службы я уезжаю неожиданно, даже не успев проститься с ребятами.
В тот день мы занимались покраской торпедных аппаратов на тренажере и трепались о будущей службе. Внезапно, через дневального, меня вызвали к командиру роты, где находился незнакомый мичман - представитель части, в которой предстояло служить.
На сборы был отведен час.
Получив необходимые документы в канцелярии и обмундирование в баталерке, я простился с находящимся здесь же Захаровым.
Выходя вслед за мичманом, в полной экипировке и с вещмешком за спиной, пожал руку дневальному из 81 смены, попросив его передать привет ребятам.
У штаба учебного отряда, куда мы проследовали, нас ожидали еще двое курсантов, которых я знал. Это были мой приятель-кок Саня Абрамов и рулевой - сигнальщик Сережа Алешин.
Через некоторое время привели еще пятерых курсантов, обучавшихся непосредственно в отряде. Уже знакомый нам мичман построил всех и сообщил, что он старший торпедист подводной лодки, на которой предстоит служить. Зовут его Александр Иванович Порубов, и вместе с ним мы немедленно выезжаем в Ленинград, где находится остальной экипаж, а оттуда в Эстонию, в учебный центр подготовки подводников для атомных подводных лодок.
В Ленинград мы прибыли вечером тем же паромом, который полгода назад доставил меня в Кронштадт.
Город поразил нас своей архитектурой, обилием людей и транспорта. Спустились в метро и на электропоезде добрались до Финляндского вокзала. У его входа, чуть в стороне от основной массы снующих пассажиров стояла группа морских офицеров, мичманов и матросов, к которой мы и подошли.
Доставивший нас мичман доложил коренастому капитану 3 ранга о прибытии.
-Добро,- ответил тот и приказал нам никуда не отлучаться.
В течение часа к месту сбора экипажа подъехали еще порядка двадцати офицеров, мичманов и матросов. Последние были из Ленинградского учебного отряда подводного плавания.
Перед посадкой в поезд матросов построили, и высокий, атлетического сложения капитан-лейтенант, представившийся помощником командира, сообщил, что экипаж следует в Таллин. Им же мы были проинструктированы о правилах поведения в пути следования.
Поздней ночью, погрузившись в поезд Ленинград - Таллин, мы покинули Северную Пальмиру, так толком и не повидав ее. Начался новый этап службы.


Глава 3. Эстония. Палдиски.

      
Таллин встретил нас серым утром и моросящим дождем.
В тумане, пахнущем почему-то сиренью, призрачно виднелись старинные крепостные башни и костелы. Узкие, мощеные серым булыжником пустынные улочки поражали своей чистотой и древностью.
Проследовали для посадки в электричку, следующую до Палдиски.
Дождь закончился, выглянуло солнце, и мы с интересом наблюдали за проносящимися за окнами поезда густым лесистым ландшафтом, изредка дополняющимся небольшими эстонскими хуторами.
Примерно через полчаса электричка вырвалась из зеленого туннеля хвойных лесов на взморье, и перед нами открылся бескрайний простор Финского залива, ярко расцвеченный солнцем. На его фоне резко выделялись силуэты проходящего вдали эсминца и нескольких, стоящих на якорях, траулеров. В открытые окна ворвался влажный, пахнущий йодом ветер.
Непосредственно перед станцией, на небольшом полустанке, пограничный наряд с собакой внимательно проверил документы у находящихся в поезде немногочисленных пассажиров. Кроме нас, это были в основном морские офицеры и мичманы, некоторые с женами и детьми, повидимому возвращавшиеся из отпусков.
Палдиски оказался небольшим уютным городком, расположенным на берегу вдававшегося в залив полуострова Пакри.
Помимо одноэтажных аккуратных домов с небольшими палисадниками, а также нескольких старинных лютеранских и православных церквей, он был застроен современными многоэтажными зданиями, в которых жили семьи офицеров и мичманов.
В центре города располагался обширный парк с тенистыми липовыми аллеями и многочисленными цветочными клумбами, базовый дом офицеров, магазины, кинотеатр и почта. Со стороны залива к городу примыкал небольшой пляж со шлюпочной базой.
Здесь же располагался консервный завод с крошечным портом, и базировалась бригада дизельных подводных лодок 613 проекта. В лесу, за городом, находились погранзастава и летний лагерь полка морской пехоты.
Атомный учебный центр, куда мы прибыли, располагался в пригороде и представлял из себя обширную территорию, обнесенную по периметру трехметровой железобетонной оградой с колючей проволокой, сигнализацией и прожекторами на ее гребне.
Из-за стены вздымался монолитный, выполненный из бетона и стекла прямоугольный куб основного учебного корпуса, который, как мы потом узнали, назывался «Пентагоном», за ним виднелись крыши казарм и подсобных строений.
Проследовав строем через КПП, мы оказались внутри жилой зоны Центра, которая поражала своей благоустроенностью и напоминала санаторий.
Широкие асфальтированные аллеи, обсаженные различными, и в том числе фруктовыми деревьями, тянулись вдоль двухэтажных казарм, скорее напоминающих коттеджи. Они были окружены клумбами с громадным количеством растущих на них цветов. Параллельно казармам располагалось ухоженное футбольное поле со спортивной площадкой. Слева от него виднелись здания камбуза, штаба части и еще какие- строения, назначение которых нам пока было неизвестно.
Строем следуем к последней, тянущихся вдоль аллеи казарме. За ней жилая территория пересекается бетонным ограждением со вторым встроенным КПП и массивными воротами, за которыми находятся учебные циклы Центра.
Остановив строй у казармы, старпом разъяснил, что в ней будут проживать моряки срочной службы. Офицерам и мичманам приготовлены квартиры и номера в городской гостинице. После этого мы передаемся под попечение назначенного дежурным мичмана, а офицеры убывают в штаб части.
В казарме нас встречает группа моряков, прибывшая для прохождения службы в экипаже, непосредственно с атомных подводных лодок Северного Флота.
Их порядка десяти человек, со сроком службы от полутора до двух лет.
Это крепкие, поджарые ребята в выцветших робах и хромовых ботинках. Руководит ими худощавый цыганистый старшина 1 статьи. Нас принимают довольно радушно и быстро размещают в просторном светлом кубрике с несколькими рядами одноярусных кроватей и тумбочками между ними.
Помимо него, в казарме имелись облицованные кафелем просторные умывальник и гальюн, бытовая и ленинская комнаты с телевизором и радиоприемником, каюты командира и старших офицеров, комната дежурного по команде и баталерка. Все помещения тщательно отделаны, обставлены добротной мебелью и чисто убраны.
Примерно через час, цыганистый старшина, назвавшийся Жорой IОркиным и бывший строевым старшиной экипажа, построил всех моряков и в сопровождении дежурного мичмана мы двинулись на свой первый в Центре обед. Приятные впечатления продолжались.
Камбуз был просторным и сиял чистотой. Помимо нас там обедали еще несколько обучавшихся в Центре экипажей. Еда была обильной и вкусной. Количество, качество и калорийность блюд значительно выше, чем в учебном отряде.
После обеда, осоловевшие от сытности, расположившись в уютной курилке напротив казармы, внимательно слушаем старослужащих, рассказывающих нам о существующих здесь порядках.
С их слов, в Центре проходят переподготовку экипажи атомных подводных лодок Северного и Тихоокеанского флота. Теоретические занятия проводятся в бетонно-стеклянном здании, которое мы наблюдали с вокзала. На местном жаргоне оно зовется «Пентагоном».
Практическая отработка осуществляется на циклах и полигонах, находящихся как в корпусах Центра, так и за его пределами.
Имеется спецполигон с расположенным на нем действующим реактором, используемым на атомоходах.
Центр обслуживается и охраняется подразделением моряков обеспечения, проживающей на втором этаже нашей казармы. Занятия с 9 до 16 вечера, затем личное время.
Обучающиеся экипажи привлекаются только для несения вахтенной службы в казармах, дневальства по камбузам и патрулирования в городе. Увольнения регулярно по субботам и воскресеньям, в том числе с выездом на экскурсии в Таллин. Успешная учеба поощряется отпусками и присвоением очередных воинских званий.
Услышанное удивило нас, и все воспылали бешеной тягой к учебе, дающей возможность побывать дома.
Полные приятных впечатлений и самых радужных надежд, сразу же после отбоя засыпаем богатырским сном. Нам грезятся отпуска, девчата и старшинские лычки.
Просыпаемся от пенья соловьев. Оно вливается в открытые окна казармы вместе с чудесными запахами цветов и травы.
Подъем, выскакиваем на зарядку, бежим традиционный кросс по аллеям между казармами и дальше, вокруг футбольного поля. После умывания и приборки, экипаж в парадной форме выстраивается на утренний осмотр.
Впервые видим своего командира.
Он - капитан 2 ранга, коренастый, плотный, с двумя рядами наградных планок на тужурке, среди которых орден Боевого Красного Знамени. Зовут командира Милованов Валентин Николаевич.
Рядом с ним старпом - капитан З ранга Ольховиков Александр Васильевич и замполит - капитан З ранга Сокуров Башир Нухович.
Все трое стоят перед строем, молча и внимательно оглядывая каждого моряка.
Остальные - офицеры, мичманы, старшины и матросы - в строю, разбитые по боевым частям, дивизионам и службам.
Наша минно - торпедная боевая часть или БЧ-З, находится на правом фланге, сразу же за штурманами и ракетчиками.
В ней четверо. Командир БЧ - старший лейтенант Мыльников Сергей Ильич, старшина команды - мичман Ксенженко Олег Алексеевич, старшие специалисты мичман Порубов Александр Иванович и ваш покорный слуга.
Мы уже знаем, что на лодке, на которой предстоит служить, с учетом ее новизны и сложности техники, по штату предусмотрены только офицерские и мичманские должности.
Однако в силу нехватки мичманов, сорок из них замещены моряками срочной службы, в подавляющем большинстве имеющих незаконченное высшее или среднее специальное образование.
Помимо нас, в экипаже сорок мичманов и столько же офицеров. Ряд из них попали в него с атомных подводных лодок первого поколения.
В течение недели проходим так называемый организационный период.
Он устанавливается для вновь сформированных экипажей в целях организации повседневной службы и включает в себя изучение различных и, в первую очередь, корабельного, уставов, строевую, физическую и политическую подготовку.
В это же время на всех членов экипажа оформляются необходимые допуска на посещение учебных циклов и полигонов, изучение секретной литературы, документов и изделий. За время учебы мы должны в совершенстве освоить теорию устройства и правил эксплуатации новейшего ракетного подводного крейсера стратегического назначения 667 Б проекта класса «Мурена», заложенного на стапелях Северного машиностроительного предприятия в Северодвинске, после чего выехать туда для заводских, ходовых и государственных испытаний корабля.
Мы - второй экипаж, готовящийся в Центре для его испытаний.
Первый - под командованием капитана 1 ранга В.П.Фролова, в настоящее время проводит начальный этап испытаний головного подводного крейсера.
 Занятия начинаются ровно через неделю. Им предшествует торжественное построение экипажа и прохождение парадным маршем на территорию учебной зоны, где командование, в лице пожилого адмирала, ставит перед нами задачу по скорейшему теоретическому изучению подлежащего испытанию корабля.
С ответной речью выступает командир, после чего нас разводят по аудиториям «Пентагона».
Они просторны, светлы и не уступают по оснащенности аудиториям солидного ВУЗа. Впечатляют огромные, во все стены, окна, выходящие на залитый солнцем залив с большим островом в нескольких милях от берега и бесшумно скользящей по водной глади подводной лодкой. Картина, достойная кисти мариниста. Мы не устаем ее наблюдать весь период учебы.
А она начинается очень интенсивно и напряженно.
Нам преподают устройство ракетоносца, устройство и принцип действия ядерного реактора, оружия - ракет и торпед с ядерными боеголовками, а также многие другие дисциплины, необходимые для службы на атомном флоте.
Лекции иллюстрируются схемами, чертежами, слайдами и учебными фильмами. Преподаватели - офицеры Центра и научные сотрудники КБ «Рубин», осуществлявшего проектирование корабля под руководством главного конструктора С.Н.Ковалева
На первых порах обилие новой информации, специфика и сложность спецдисциплин, создают впечатление невозможности их усвоения. В голове сплошная путаница и сумбур.
 Однако уже через неделю мы втягиваемся в учебный процесс и начинаем постигать изучаемый материал. У каждого члена экипажа несколько прошнурованных, пронумерованных и скрепленных мастичными печатями, исключающими вырывание листов, офицерских тетрадей, в которых конспектируются лекции, выполняются необходимые схемы и чертежи.
Все конспекты, как и изучаемые темы - секретные. В экипаже назначены несколько «секретчиков» из числа офицеров и мичманов, получающих и сдающих их в спецчасть.
Теоретические занятия перемежаются практическими, и в том числе по специальностям.
Мы, например, регулярно занимаемся на торпедном цикле, где изучаем новый комплекс глубоководной торпедной стрельбы ГС - 400 , позволяющий осуществлять пуск торпед с четырехсотметровой глубины. Он включает в себя торпедные аппараты калибра 53 и 40 сантиметров, автоматическую систему их управления «Ключ», и систему ввода стрельбовых данных в торпеды - «Скат».
      Помимо этого изучаем используемые в данной системе торпеды с акустической системой наведения СЭТ - 40, СЭТ - 53 и САЭТ - 60, новые для нас торпедо-ракеты, устройство и обслуживание обычных и ядерных боеголовок к ним.
Аналогично, штурмана осваивают новый навигационный комплекс «Тобол-Б», ракетчики - новый комплекс ракетной стрельбы Д-9, акустики - новую гидроакустический комплекс «Керчь»
Впечатляют тактико - технические характеристики ракетоносца, не имеющего на тот период аналогов в мире.
Длина - 140 метров.
Водоизмещение - 10 тыс. тонн
 Автономность- 100 суток.
Предельная и рабочая глубина погружения- 600 и 400 метров.
Вооружение - 12 межконтинентальных ракет с разделяющимися ядерными боеголовками, 18 торпед с «морской смесью» и 4 ядерными зарядами.
Дальность стрельбы ракетами - 12 тыс. километров.
Дальность стрельбы торпедами - 20 километров.
Скорость хода подводная и надводная - 25 и 19 узлов.
Энергетическая установка – паротурбинная АЭУ с двумя ядерными реакторами
Численность экипажа - 120 человек.
Районы патрулирования - Мировой океан.
Между тем, наши старослужащие оказались не такими доброжелательными, как это показалось вначале.
Помимо строевого старшины, в их число входят старший боцман Саня Осипенко, штурманский электрик Сережа Корунский, старший радиометрист Саня Ханников, старший техник ЗАС Витя Марченко, трюмные машинисты Витя Кругляк и Коля Хмельницкий, а всего десять человек.
Они отслужили по два года, побывали в морях, а некоторые в автономках. Держатся сплоченной группой и понемногу начинают притеснять более молодых матросов. В первую очередь достается нашему набору.
Все чаще старослужащие или «годки», как их называют на Флоте, выражают недовольство поведением молодых или «салаг». Во время приборок они отлынивают от работы, заставляя трудиться всех остальных матросов. Мы же постоянно после занятий, вне очереди несем наряды по камбузам - матросскому и офицерскому.
Такую же линию поведения, по примеру годков, вырабатывают и «подгодки» - ребята, прослужившие полтора года. У многих из молодых начинают потихоньку «реквизировать» новые бушлаты, форменки и ботинки, давая взамен старые.
Нескольких несговорчивых избивают.
Командованию об этом неизвестно, так как все делается в отсутствие офицеров или мичманов и, как правило, перед отбоем или после него.
Жаловаться нельзя, на Флоте это не приветствуется.
О годковщине мы наслышаны еще в учебном отряде и морально готовы к ней, ибо это явление существует у моряков издревле. Однако на практике оно оказывается намного отвратительнее, чем нам рассказывали.
Используя предоставленное ему уставом право на наказание за совершение мелких дисциплинарных проступков, строевой старшина с милой фамилией Юркин, регулярно «одаривает» нас внеочередными нарядами на службу или работу.
К таким проступкам он относит малейшее пререкание со старослужащими или недостаточно активно выполняемое ими указание.
Дневальными по казарме, как правило, у нас теперь стоят молодые. Они же каждую ночь до утра драят гальюн и умывальник, ходят вне очереди в наряд на камбуз. Многие из ребят нашего призыва начинают засыпать на занятиях, неряшливо выглядят и лебезят перед «годками».
Те же, пользуясь безнаказанностью, начинают понемногу пьянствовать, неизвестно где добывая спиртное, ходить в самоволки и устраивать по ночам внезапные подъемы молодым для «профилактики» или, как они выражаются «чтоб служба раем не казалась». При этом, оправдывая свой беспредел, старослужащие рассказывают, что в их бытность молодыми, на лодках мордовали почище нашего.
Несколько раз в нарядах на камбузе мы обсуждали, что делать для выхода из этого порочного круга. Предложения высказывались самые разные - от задабривания «годков» подарками и деньгами, до подачи коллективной жалобы командиру.
Однако все они отметались, как неприемлемые.
Я высказал мнение о даче организованного отпора старослужащим, предложив устроить им темную, благо нас было почти вдвое больше, чем «годков». Оно тоже не получило поддержки и, более того, вызвало панический протест со стороны большинства присутствующих.
Тем не менее, для меня эта проблема разрешилась через несколько дней.
Группа молодых матросов и я в их числе, вернулась из очередного камбузного наряда уставшая и грязная. Единственным желанием было поскорее вымыться и завалиться в койку. Однако, на вечерней поверке, Юркин снова поставил нас в наряд. А это означало подъем в пять утра и сутки изнурительных работ у котлов, в посудомойках и разделочных цехах.
 В строю возник ропот, а я, не сдержавшись, громко заявил, что старшина поступает несправедливо, и в этот наряд я не пойду.
Возмездие наступило незамедлительно. Юркин вызвал меня из строя и за отказ от выполнения приказа, объявил три наряда вне очереди.
- Не слышу - есть !,- заорал он, когда я не подтвердил его решение.
Хотя во мне все кипело от негодования, я вновь промолчал, после чего годки, стоящие на левом фланге, порекомендовали старшине разобраться со мной после отбоя.
 Все это происходило в отсутствие дежуривших по команде офицера и мичмана, которые в это время куда - то отлучились.
Примерно через полчаса после отбоя, одетый в робу и ботинки, я стоял в пустом гальюне и под шум струящейся в его очки воды безрадостно размышлял, сколько человек меня будут бить.
Если все годки - то размажут по стенам. Если несколько - возможно отделаюсь санчастью.
 Хлопнула дверь и вошел Юркин, в тапочках, трусиках и тельнике, слегка навеселе. Без предисловия он влепил мне пощечину, одновременно заорав, - стоять смирно, салага!
 С перепугу я забыл об уважении к старшим и в ответ саданул Жору в челюсть.
Он выбил спиной дверь в одной из кабинок и грохнулся в бетонную чашу просторного очка.
Не давая ему опомниться, я еще пару раз двинул Юркина кулаком по затылку и бравый старшина обмяк в плещущей вокруг него воде.
Вернувшись в кубрик, не раздеваясь, забираюсь под одеяло и жду продолжения, так как знаю, что разборка со мной на этом не закончится.
Так и выходит. Через час, подошедший к койке дневальный сообщает, что в гальюне меня ждут годки в полном составе.
- Бить будут,- доверительно шепчет он.
Иду в гальюн. Там недавно закончили уборку «нарядчики» и свет в нем погашен. Открываю дверь, переступаю порог и сразу же получаю сокрушительный удар по голове.
Из глаз сыпятся искры, падаю на скользкий пол.
Надо мной сопенье, возня и сдерживаемый мат. Резко дергаю за чью-то ногу, на меня кто - то валится сверху. Наощупь бью его в лицо, упавший орет. В создавшейся неразберихе, не поднимаясь, сваливаю еще кого-то и ударяю его башкой о кафельный пол. На меня несколько раз наступают, но пока терпимо. Матерясь в темноте и неразберихе, годки усердно молотят друг друга.
- Оставить!
Резкий свет нестерпимо режет глаза. На пороге дежурный офицер в расстегнутом кителе. За ним перепуганный дневальный.
- Что здесь происходит ?!,- Юркин ко мне в каюту, остальным отбой!
Тяжело сопя и воняя сивухой, старослужащие уходят в кубрик. У двоих лица разбиты в кровь.
У меня на голове вспухает здоровенная шишка – наверное, саданули флотской бляхой, залитой свином. Могло быть и хуже.
Утром всех участников побоища ведут на разборку к замполиту - капитану З ранга Сокурову Баширу Нуховичу.
Он отлично понимает в чем дело, но удовлетворяется краткой беседой с нами, суть которой заключается в обещании при повторении подобного отправить всех бузотеров на гауптвахту. На этом инцидент был исчерпан, но дисциплину в экипаже сразу же здорово подтянули, обязав дежурных офицеров следить за очередностью заступления всех моряков в наряды и их ночным времяпрепровождением.
С этого момента я стал пользоваться авторитетом у годков и молодых, сдружился с Юркиным, и в наряды заступал избирательно, как правило, по желанию.
В середине мая нас отпускают в первое увольнение в город.
От всех боевых частей и служб по одному человеку - старослужащему, от минеров меня, как единственного моряка срочной службы.
У всех годков оказались в заначках приталенные форменки с шелковыми «штатами» на рукавах, широченные клеша и фасонные бескозырки с длинными муаровыми лентами, украшенными надписями «Северный флот». На мне все уставное: просторная форменка, чуть расклешенные брюки, «деревянная» бескозырка с короткой лентой и инертной надписью «Военно-морской флот» на ней.
Благоухающих одеколоном счастливцев отводят на плац перед КПП и вместе с моряками из других экипажей, тщательно осматривают. Десяток флотских стиляг офицеры возвращают назад для переоблачения в уставную форму, а некоторых лишают увольнения. Через полчаса томительного ожидания около сотни моряков радостно вываливают за ворота части.
Погода чудесная, в карманах есть немного денег, поскольку платят нам намного больше, чем сухопутным бойцам и мы свободны как ветер, до двадцати трех часов.
- Полный вперед!,- звонко командует Юркин, блестя сияющими на груди жетонами «За дальний поход» и «Отличник ВМФ».
Веселой группой прогуливаемся сначала по парку, где с интересом разглядываем памятник Салавату Юлаеву, затем по главной улице города с нерусским названием Лауристини, после чего заходим в базовый дом офицеров.
Он имеет два танцевальных зала - для офицеров и матросов, кинозал, ресторан и буфет.
В матросском зале через два часа танцы, на сцене группа моряков бербазы расставляет аппаратуру и настраивает электрогитары.
К нам подходят трое старшин с пакетом в руках, оказавшихся сослуживцами Юркина и Ханникова по их прежней службе на Севере. Радостные смех и объятия, обмен новостями. Сейчас эти ребята уже на Тихоокеанском флоте и после автономки, в составе экипажа приехали на переподготовку в Центр.
- Такую встречу нужно вспрыснуть!,- заявляет один из тихоокеанцев.
Не сговариваясь, идем через город в сторону залива, благо наши новые друзья уже неоднократно бывали в увольнении, и все здесь изучили. По дороге сбрасываемся и в небольшом магазинчике, по их рекомендации покупаем несколько бутылок эстонского ликера «Вана Таллинн». Я удивлен, что столь крепкие и тертые ребята потребляют дамские налитки, но как самый молодой в компании, помалкиваю.
На берегу залива пустынный пляж, где мы и располагаемся у громадного, поросшего мхом валуна, являющегося местной достопримечательностью. Из принесенного с собой пакета наши друзья извлекают яблоки, печенье и пару стаканов.

       - Посуду позаимствовали в буфете,- смеется конопатый старшина с необычным именем Клавдий.
Откупориваем высокие, выполненные в виде башенок бутылки, поочередно пьем за встречу. Ребята одобрительно крякают и смачно хрустят яблоками.
Когда очередь доходит до меня, понимаю мудрость старослужащих. Ликер терпок, душист и по крепости не
уступает водке. На наклейке указана плотность - 45*.
Завязывается оживленная травля, перемежающаяся тостами. Затем мы раздеваемся и пытаемся искупаться, но ничего не выходит - вода в заливе чертовски холодная. Зато можно загорать, что мы и делаем.
Обращает на себя внимание нездоровая бледность тихоокеанцев. По сравнению с ними мы намного смуглее.
- Вот побудешь в автономке без солнца и свежего воздуха суток семьдесят, таким же красивым станешь, - хлопает меня по спине обильно покрытый татуировкой старшина.
Солнце понемногу клонится к горизонту, с залива тянет свежим бризом, пора уходить. Приводим себя в порядок и идем в дом офицеров.
Танцы там в самом разгаре.
В зале полно моряков, наших и из местного подплава, пограничников и морских пехотинцев.
Последние обращают на себя внимание громадным ростом и статью. На них береты, черные куртки и заправленные в короткие сапоги брюки.
Между одетыми в форму ребятами яркими бабочками мелькают девчонки. Их вдвое меньше и многие «бойцы» танцуют друг с другом или стоят группами у колонн.
«Снять» после перерыва подругу, удается только разбитному Ханникову, да и то ненадолго. После первого же танца, ее уводит у Сани из-под носа рослый морпех.
Возвращаемся в часть без четверти одиннадцать. После отбоя долго обмениваемся впечатлениями от увольнения и строим планы на следующее.
Главный вопрос - как обзавестись подругами. Это годки берут на себя.
Всю следующую неделю они развивают бурную деятельность, цель которой - проучить морпехов и отбить у них представительниц прекрасного пола.
Для этого в свободное время проводятся встречи и переговоры со старослужащими из других экипажей и нашими соседями со второго этажа, в число увольняемых подбираются наиболее крепкие и задиристые со всех наборов без исключения. Попадаю туда и я.
Накануне увольнения из укромных мест, по флотски «шхер», запасливыми годками извлекаются несколько матросских ремней с залитыми свинцом бляхами. Мне приходилось видеть такие на гражданке и даже не так давно испробовать одну на собственной шкуре. Несомненно, что в умелых руках это грозное оружие, успешно применявшееся моряками в драках еще со времен покорения Крыма.
В этот раз в увольнение нас идет порядка пятнадцати человек, одетых строго по форме. Приготовленные ремни заранее упаковываем в пакет и перебрасываем через ограждение в укромном месте.
Вновь предварительно собираемся на пляже, но уже в более значительном составе.
Решено - морпехов бить сразу, в начале танцев, пока туда не подтянулясь еще сменяющиеся патрули. Разборку начинает Юркин. Вне зависимости от ее результатов, пехотинцев лупить почем зря и гнать до самой части, чтоб надолго запомнили. Ремни применять в крайних случаях. После драки на танцы не возвращаться, а небольшими группами и в разное время, следовать в часть.
Для куража размялись «Вана Таллином», покурили и небольшими группами двинули в ДОФ. Картина та же - видные морпехи танцуют и любезничают со своими пассиями - моряки стоят, облизываются.
Жора не зря был назначен строевым старшиной. Решения он принимал быстро и так же оперативно претворял их в жизнь.
Как только начался очередной танец, Юркин выбрал приглянувшуюся ему девчонку и пригласил ее. Тут же, как из - под земли, появился сержант - морпех и девица упорхнула с ним в центр зала. Жора проследовал за ними, и, оттеснив сержанта плечом, взял девчонку за руку. Сержант оттолкнул Георгия и тут же получил по физиономии, но не упал, а перехватив руку старшины отшвырнул его к колоннам.
Не удержавшись на скользком паркете, Юркин с грохотом обрушился на него, сбив по пути еще одного моряка.
На сержанта набросились сразу несколько моряков, но он, играючи, расшвырял их по сторонам.
В зале поднялся невообразимый визг и шум. Не смотря на активное сопротивление и все увеличивающиеся потери, мы оттеснили сгрудившихся тесной группой морских пехотинцев к колоннам, и им изрядно доставалось. В воздухе висели мат и рев.
Постепенно в драку ввязывалось все больше моряков и морпехам приходилось не сладко.
В итоге мы вытеснили их в вестибюль, а потом и на улицу, где мне крепко врезали сначала по уху а затем в пах. В воздухе замелькали ремни и противник побежал. Преследовали мы его недолго, ибо за городом, из ворот части батальона, с ревом вывалила встречная толпа морпехов, которая безусловно разнесла бы нас в клочья, и теперь драпали мы.
Продолжения разборки не последовало. Прибывшие к месту патрули собрали битых, а остальные шустро разбежались по парку и другим укромным местам.
Отдышавшись, оглядываем друг друга. В нашей группе четыре человека - Юркин, Кругляк, Допиро и я. Внешне вроде все целы. Только у Жоры форменка разорвана до пупа, да у меня ухо величиной с украинский вареник. Непонятным образом Допиро сохранил бескозырку, из подкладки которой извлекаем иглу с черной ниткой и кое- как зашиваем старшине форменку.
Умывшись под краном в каком-то переулке и приведя себя в относительный порядок, осторожно движемся к части. На КПП нас переписывают и расспрашивают о драке в ДОФе.
Делаем круглые глаза и рассказываем, что по дороге в часть нарвались на пьяных морпехов, от которых еле спаслись. Дежурный капитан - лейтенант недоверчиво хмыкает, но отпускает нас.
Утром, на построении, половина увольнявшихся сияет радужными синяками и ссадинами. Старпом хмуро прохаживается вдоль строя и предупреждает, что если еще раз кто-нибудь вернется в таком виде - показывает пальцем на нас - то всему экипажу увольнений не видать как своих ушей до конца учебы. Затем всех битых выводят из строя и объявляют неделю без берега. На этом инцидент исчерпан.
Учеба продолжается.
Штурмана, ракетчики, торпедисты, акустики, химики, связисты и радиометристы - на флотском жаргоне «люксы», корпят на циклах и в аудиториях. Офицеры и матросы электромеханической боевой части - «маслопупы», пропадают на полигоне с ядерным реактором, на местном жаргоне «трубе».
Лето в разгаре, приближается день Военно-Морского Флота. По слухам готовится праздничный приказ, с возможными отпусками и присвоением очередных воинских званий офицерам и морякам срочной службы.
Действо проходит в последнюю субботу июля.
Погожее утро, торжественное построение одетых в парадную форму экипажей, приветственная речь адмирала.
Далее объявляется приказ о поощрении военнослужащих, отличившихся примерной учебой.
Нескольким офицерам присвоены очередные воинские звания, мичманам объявлены благодарности, матросам присвоены звания старших матросов и старшин. Десятку счастливцев, и в том числе мне, предоставлен краткосрочный отпуск с выездом на родину.
Душа ликует и поет.
Звучит команда «К торжественному маршу!». Оркестр исполняет «Прощание славянки» и экипажи стройными рядами проходят вдоль трибун с командованием и гостями. Затем следует праздничный обед, шлюпочные гонки в заливе и коллективное поедание огромного количества эскимо в многочисленных, развернутых на пляже буфетах. Вечером концерт и фильмы о флоте, отбой на час позже.
В нашем экипаже, кроме меня, отпуск получили еще два моих одногодка, ракетчики Сережа Осмачко и Валера Тигарев. Никто из старослужащих поощрений не получил, что вызвало их негодование, к счастью не нашедшее выхода.
Готовимся к отпуску.
В ателье части заужаем форменки и расклешаем брюки.

С помощью отошедших от гнева годков обрезаем ранты на ботинках и получаем от них на время отпуска фасонные бескозырки с удлиненными лентами и вытравленные в хлоре светло-синие воротники-гюйсы. Нам хочется выглядеть посолидней и названная атрибутика, понятная только морякам, свидетельствует, что ее обладатель не зеленый салага из учебки, а бывалый мореман, у которого «вся корма в ракушках».
Короче, в те дни ранней молодости, нам больше хотелось казаться, чем быть. Зрелость придет позже и довольно скоро.
А пока мы быстро оформили отпускные документы, получили свои матросские деньги и один за другим стали убывать в отпуск. Вместе нас не отпустили, чтоб по глупости куда-нибудь не вляпались.
По совету моих непосредственных начальников, я решил лететь самолетом, чтобы сэкономить время, благо билеты на них тогда были смехотворно дешевы.
Об этих людях обязан сказать отдельно, ибо они сыграли значительную роль в моей дальнейшей судьбе.
Командир минно-торпедной боевой части, старший лейтенант Мыльников Сергей Ильич, примерно двадцати семи лет, ленинградец. Он невысок, худощав, эрудирован и неизменно весел. Бывал в плаваниях. В общении прост и доступен.
Старшина команды Ксенженко Олег Алексеевич, 1950 года рождения, родом из Казахстана. Громадного роста, атлетического сложения и взрывного темперамента. Умница, заочно обучается в Казахском госуниверситете. Верховодит всеми мичманами в экипаже, во хмелю зело буен и неустрашим.
Старший специалист-торпедист мичман Порубов Александр Васильевич, родом из Белоруссии. Он на год старше меня, среднего роста, худощав и белобрыс. Молчалив и несколько флегматичен. Оба мичмана отслужили действительную на флоте и неплохо разбираются в минном деле.
Я у них единственный моряк срочной службы, и поэтому окружен всяческим вниманием и заботой. Стараюсь не подводить своих отцов-командиров, и мы неплохо ладим. В результате наша боевая часть неизменно лидирует в экипаже в вопросах боевой и политической подготовки.
Накануне отпуска Кругляк приглашает меня в баталерку и вручает небольшую бандероль, с просьбой передать ее жене, проживающей в Лисичанске. Мне дарит новую летнюю тельняшку. С готовностью соглашаюсь.
Виктор довольно интересная личность и с первых дней в экипаже, как земляку, оказывает мне некоторое покровительство. После Юркина он самый авторитетный из годков. Ни одна из их авантюр не обходится без его участия, но хитрый Кругляк никогда не выпячивается и держится в тени, К службе относится апатично - абы как, и с нетерпением ждет демобилизации.
Ранним утром Ксенженко провожает меня на первую электричку и через час езды я в Таллине. Одет по форме «три» - черные бескозырка, форменка, брюки и ботинки, в руках небольшой чемодан. До вылета несколько часов.
Позавтракав в станционном буфете, около часа прогуливаюсь в знаменитом парке Кадриорг, разглядывая башню Старый Герман и древние крепостные стены. Затем по узким улочкам выхожу к Ратушной площади и слушаю бой древних курантов. В небольшом уютном магазинчике, у молодой смешливой эстонки покупаю недорогие сувениры для родных, а в ближайшей кондитерской - несколько килограммов различных конфет фабрики «Калев» в ярких облатках, недорогих и необычайно вкусных.
В аэропорту «нос в нос» сталкиваюсь с пожилым адмиралом, сопровождаемым женой, который строго распекает меня за курение на ходу.
Помня флотскую заповедь, что оправдываться перед начальством последнее дело - это вводит его в дополнительный раж, а флотский адмирал, это высшее начальство, вытягиваюсь, и держа руки по швам бормочу, - виноват, товарищ адмирал, больше не повторится! Жалобно смотрю на его жену, надеясь на поддержку, и не ошибаюсь. Миниатюрная старушка просит отпустить меня и, сменив гнев на милость, грозный военачальник приказывает убираться с глаз долой. Подхватив чемодан, спешу на регистрацию и до посадки в самолет никуда не отлучаюсь. Он следует по маршруту Таллин - Киев, затем пересадка на рейс Киев - Симферополъ.
Лечу впервые и мне все интересно: серебристый красавец - лайнер ТУ-154, летчики и стюардессы, облаченные в аэрофлотовскую форму, неторопливые солидные пассажиры. Рев турбин, взлет, непередаваемое ощущение полета. Плывущие за иллюминатором белоснежные облака и бескрайность воздушного океана создают иллюзию нереальности происходящего и наводят на философские размышления.
       Прибываем в аэропорт Жуляны, оттуда на такси еду в Борисполь.
Вылет из него в два часа ночи, времени достаточно и я прошу таксиста показать мне вечерний Киев. Тем более, что в нем никогда не бывал. Колесим по городу около часа. За окном проплывают широкие проспекты и бульвары с цветущими каштанами, фасады многоэтажных домов, витрины магазинов, театры, рестораны и кафе. Все залито морем огней, и жизнь вокруг бурлит с южным темпераментом.
Из Борисполя на Симферополь вылетаю на самолете АН-24. Он более скромен, но все равно впечатляет. Соседом по креслу оказывается разбитной сержант-танкист, тоже следующий в отпуск. Знакомимся, немного болтаем о службе, затем засыпаем.
В Ворошиловградском аэропорту самолет приземляется для дозаправки, я схожу.
Раннее утро, запах степеных трав и почему-то горечь полыни на губах. Сдерживая себя, неспешно шагаю по бетону пустынной взлетной полосы к зданию аэровокзала. Звенит рапит подковок на ботинках, поскрипывает ручка чемодана. Сдергиваю с головы бескозырку и размахиваю ею.
-Здравствуй, Донбасс!
Через час я дома, в объятиях радостно плачущих мамы и сестренки. Отец, как всегда, невозмутим.
Пятнадцать суток отпуска пролетают как один день. Успеваю все - повидаться с друзьями, навестить жен Сани Йолтуховского и Вити Кругляка, передав им скромные подарки, проведать многочисленную тогда родню, сходить на танцы и вволю погонять на «Явах».
В ночь перед отьездом, сидя во дворе под старой яблоней, долго и серьезно беседуем с отцом. Не знаю почему, но, чувствую, сюда мне приезжать только в гости. Тянет назад, на Флот. Хочу знать, что там, за горизонтом.
- Ты прав, сынок, иди вперед, вернуться никогда не поздно,- поддерживает меня отец.
Уезжаю навьюченый домашними гостинцами и сопровождаемый родней. Везу ребятам южные фрукты, домашнее сало и семечки, а также грелку крепчайшей украинской горилки.
В Таллине дождь, в Палдиски солнце. На перроне морской патруль проверяет мои документы. Отпуск заканчивается сегодня, в двадцать четыре часа, а сейчас полдень.
Иду на пустынный пляж и прячу «горилку» с частью сала в расщелину знакомого валуна. Затем загораю, слушая шум прибоя и крики чаек, с наслаждением курю подаренный отцом «Казбек» и предаюсь размышлениям.
За час до ужина я в части. Наши ребята увлеченно играют в футбол с моряками бербазы. Завидя меня радостно орут и прекращают игру. Усаживаемся в курилке, где я угощаю всех папиросами и рассказываю об отпуске.
 После этого докладываю дежурному о прибытии и сдаю вещи в баталерку. Большую часть гостинцев вручаю парням, которые сразу же отдают им должное, остальное приберегаю для командира БЧ и своих мичманов.
- А «микстуры» не догадался привезти?,- подмигивает мне Юркин, вкусно хрустя яблоком.
       - Есть литр, зашхерено под нашим валуном.
       - Молоток!, - хохочет старшина, тиская меня за плечи.
- А у нас тут шмоны пошли,- Хмель и Кругляк перебрали, сейчас припухают на губе. Так что под валуном ей в самый раз, пусть до увольнения крепости набирает. С морпехами мы, кстати, помирились. Девчат они нам не уступили, самим мало, но помогли прижать погранцов и других сапогов. Теперь те на танцы не ногой, их подруги - наши.
Перед самым отбоем появляются прибывшие из отпуска Тигарев и Осмачко. Они тоже навьючены гостинцами и также кое-что припрятали за пределами части.
Август. Учеба продолжается полным ходом, не за горами выпуск. Вскладчину приобретаем магнитофон «Комета» и швейную машинку. Тигарев, который обнаруживает недюженные знания в радиотехиике, собирает из принесенных мичманами сломанных магнитофонов еще один, небывалой мощности. Офицеры снабжают нас десятком пленок, и теперь из окон казармы в часы досуга постоянно звучит хорошая эстрадная музыка, а только вошедшая в моду той осенью песенка про Карлсона, становится строевой песней на вечерних прогулках.
Штурманский электрик Ваня Лука, по гражданской профессии модельер, быстро и виртуозно подгоняет всем нам парадную форму, и на построениях экипаж выглядит подтянуто и презентабельно. Явно формируется здоровый флотский коллектив.
Несколько раз выезжаем на экскурсии в Таллин. В первой поездке нас сопровождает старпом, капитан 3 ранга А.В.Ольховиков. Он моряк во втором поколении, много и интересно рассказывает о флоте и его традициях. Прекрасно знает Таллин, показывает нам его исторические памятники и достопримечательности.
Впоследствии Александр Васильевич стал контр-адмиралом, Героем Советского Союза.
Побывали мы и на заготовке сена в местном совхозе, попили душистого эстонского молока, попробовали знаменитую тушеную салаку с отварным картофелем и пенистое домашнее пиво.
В конце августа в Центр приезжает Герой Советского Союза, капитан 1 ранга
С. Лисин, с которым нам организуют встречу. Он писатель-маринист. В годы войны командовал подводной лодкой, подорвался с экипажем на мине и попал в плен.
Высшими чинами фашистской Германии ему предлагалось командование немецкой субмариной - отказался. Бежал из концентрационного лагеря, вышел к своим и вновь воевал, за что был удостоен высшего звания Героя.
В течение нескольких часов он рассказывает нам о знаменитых героях - подводниках А.И. Маринеско, М.И.Гаджиеве, Н.А. Лунине, И.И. Фисановиче, И.А.Колышкине, Г.И.Щедрине, В.Н. Котельникове и многих других, громивших гитлеровцев на морских коммуникациях. Слушаем, затая дыхание, затем долго остаемся под впечатлением от этой встречи. Тогда же я начинаю собирать книги о флоте и подводниках.
Несколько раз ходим в патрулирование по городу. В одно из дежурств нам с Тигаревым здорово достается от задержанного за хулиганство рыбака-эстонца. Это здоровенный детина, весом под центнер. Пока мы тащим дебошира в комендатуру, он что-то орет на эстонском языке и бешено сопротивляется, пиная нас ногами и расшвыривая по сторонам. Дать же ему сдачи нельзя, на этот счет мы строго проинструктированы.
Наконец старший патруля - лейтенант не выдерживает и в парке успокаивает громилу, саданув   его кулаком в челюсть. Пока валяясь на земле эстонец приходит в себя, мы с Валерой кое-как стягиваем ему ручищи ремнем и почти волоком тащим к комендатуре.
Вид у нас плачевный. Белые форменки вывожены в пыли, у меня в шаге лопнули брюки, а у Тигарева разбиты наручные часы. Сдав «веселого» эстонского парня на руки морякам комендатуры (по нашему гестапо), со элорадством наблюдаем, как его очередную попытку покуражиться, они быстро пресекают, врезав ему несколько раз по морде. Удивительно, но громила сразу же начинает понимать русский язык, успокаивается и спокойно топает в камеру.
- Битие определяет сознание!, - подмигивают нам «гестаповцы», угощая сигаретами.
В сентябре командование Центра организовывает смотр - конкурс самодеятельности между обучающимися экипажами. К исполнению принимаются песни, пляски, декламирование и различные трюки.
К этому времени у нас образуется неплохой музыкальный коллектив, благо в экипаже имеются баян и несколько гитар, не которых по вечерам играют мой одногодок Сережа Антоненко, Ваня Лука и я. Старослужащие - Витя Будеев и Саня Ханников, неплохо стучат на уцарнике, Женя Миронов великолепно поет.
Башир Нухович собирает нас в своей каюте и ставит задачу - взять одно из призовых мест. Организацию подготовки номера берет на себя.
Посоветовавшись, решаем исполнить песню «Журавли», достаточно популярную среди моряков. Замполит освобождает нас от всех нарядов и по вечерам регулярно водит в ДОФ, где мы репетируем на имеющихся там инструментах - двух электрогитарах, органе и ударных.
Я - за руководителя, учитывая имеющееся музыкальное образование и некоторый опыт на гражданке. Получается довольно сносно при пустом зале. Однако по опыту знаю, что при наличии публики новичков может охватить мандраж и номер сорвется. Делюсь опасениями с замполитом.
На наши репетиции начинают водить свободных от вахт моряков, несколько раз приходят и мичмана. Песня и ее исполнение им нравятся, и нас одаривают бурными аплодисментами, проча победу. Однако я знаю, что в одном из тихоокеанских экипажей есть свой, постоянно действующий и сыгранный ансамбль, с хорошими электроинструментами и солистом.
На репетициях в доме офицеров они практически не появляются, номер готовится в казарме. Какой - нам неизвестно. Музыкальный ансамбль имеется и у наших соседей с бербазы.
В день смотра зал переполнен. В нем командование части, наши офицеры и мичмана с женами, множество матросов и гражданских зевак.
По жребию наш выход первый. Мы волнуемся и в результате выступаем хуже, чем на репетициях. В итоге у нас третье место. Первое, как и следовало ожидать, у тихоокеанцев. Но и это неплохо, честь экипажа мы не уронили


Глава 4. Заполярье. Гаджиево.
      

В октябре мы сдаем экзамены и убываем из Эстонии на стажировку в заполярный гарнизон Гаджиево, где базируется 3-я флотилия ракетных подводных крейсеров стратегического назначения Северного Флота, однотипных нашему кораблю.
Из осени сразу попадаем в зиму. Флотилия располагается на дальней оконечности Кольского полуострова, в бухте Ягельной, имеющей выход в Баренцево море.
С одной стороны она граничит с заливом, с противоположной – грядой сопок, уходящих за горизонт. Состоит из рабочей и жилой зон, а также поселка, в котором проживают семьи офицеров и мичманов.
В рабочей - пришвартованные к плавучим пирсам, черные тела ракетоносцев, серые громады плавказарм и ремонтных мастерских, базовые склады и краны. С суши рабочая зона ограждена высокой оградой из колючей проволоки и сторожевыми вышками с часовыми на них. С моря - боновыми заграждениями, охраняемыми брандвахтой. Кроме того, в сопках упрятана ракетно - артиллерийская часть с крылатыми ракетами, находящимися на постоянном боевом дежурстве.
В жилой зоне находятся пятиэтажные казармы, штаб флотилии, камбуз, различные склады и другие объекты жизнеобеспечения.
Сам поселок, достаточно благоустроенный, расположен примерно в километре от базы и имеет всю необходимую инфраструктуру для проживания в условиях Крайнего Севера.
Нас поселяют на третьем этаже пятой казармы, половину которого занимает экипаж, на корабле которого предстоит стажировка.
Знакомимся с соседями и начинаем обживаться.
Первое же посещение камбуза показывает, что с питанием здесь намного лучше, чем в Эстонии.
На завтрак дают копченую колбасу, тушенку или паштет, яйца, сыр, печенье, мед или варенье, сок, кофе и вдвое больше масла. Обед, кроме традиционных блюд, дополняется различными овощными салатами и выпечкой, ужин по калорийности не уступает обеду.
Старослужащие сразу же научили нас рациональному завтраку, ибо с их слов он являлся основой питания в холодных широтах. Оказалось, что-то калорийное изобилие, которое появлялось на столах утром, потреблять следовало не как попало, по сухопутному а разумно, по - флотски.
Для этого брался кирпич белого хлеба, кстати, всегда очень свежего, с ноздреватым мякишом и хорошо пропеченной корочкой, который выпекался по ночам в гарнизонной пекарне и разрезался вдоль, а затем поперек. Получалось четыре солидных куска из которых сооружались бутерброды, называемые «птюхами». Откуда такое название - не знаю. Каждый военмор готовил по две таких птюхи - основную и десертную. На первую в строгой последовательности накладывались масло, мясная составляющая и сыр. На вторую - мед или варенье, посыпавшиеся сверху печеньем. Все это усиливалось парой кружек горячего кофе со сгущенкой.
Полученных калорий хватало ровно настолько, чтобы до обеда активно таскать, катать, поднимать и опускать все то, что так любят перемещать на флоте.
На корабль попадаем через несколько дней после прибытия.
Это ракетный крейсер стратегического назначения 667- А проекта, по натовской классификации «Янки». Корабль впечатляет своими габаритами и видом. Вот его некоторые характеристики:
Длина 130 метров .
Скорость 26 узлов.
Водоизмещение 9300 тонн.
Максимальная глубина погружения 400 метров.
 Экипаж 120 человек.
На вооружении 16 ракет с ядерными боеголовками и 20 торпед.
 Экипаж разводят по отсекам.
Мы, капитан - лейтенант Мыльников, мичманы Ксенженко, Порубов и я, направляемся в первый -торпедный. Хозяева встречают нас довольно радушно и начинается учеба непосредственно на материальной части, которая однотипна нашему будущему кораблю.
После обеда весь экипаж следует для занятий на базовые циклы и тренажеры, а после ужина нас - моряков срочной службы, под присмотром офицера и нескольких мичманов, отправляют в поселок на уборку снега, которого здесь предостаточно.
И полетели дни. Утром лодка, после обеда тренажеры, вечером снег. Такое впечатление, что он здесь идет постоянно. За ночь снежный покров достигает двух метров, и мы сражаемся с ним с переменным успехом.
Уже наступила полярная ночь, и мы впервые видим северное сияние. Зрелище по красоте непередаваемое.
Увольнений в гарнизоне нет, поскольку ходить в них некуда, разве что, в тундру, виднеющуюся за сопками.
 По воскресеньям навещаем другие экипажи, разыскивая земляков или бывших сослуживцев по учебному отряду, отсыпаемся и до одурения смотрим различные кинофильмы, которые демонстрируют экипажные киномеханики.
В один из таких дней происходит событие, о котором до сих пор не хочется вспоминать.
Как я уже упоминал, наши старослужащие до прихода в экипаж служили на кораблях гаджиевской флотилии и по возвращению в базу естественно стали общаться со старыми друзьями. По выходным, после отбоя, они уединялись в баталерке, где слушали магнитофон, дулись в карты и распивали принесенный теми спирт. Из матросских рундуков стали пропадать вещи. Мы знали, что к этому причастны годки, но поделать ничего не могли. Все решил случай
В тот день, в составе небольшой группы, состоявшей в основном из ребят нашего призыва, мы с раннего утра чистили снег в поселке и в казарму возвратились затемно, усталые и злые. Демонстрация фильмов уже закончилась, и в команде был произведен отбой. Часть ребят отдыхала, а в дальнем углу кубрика, вокруг лежащего на койке Кругляка собралась компания старослужащих - Хмельницкий, Осипенко, Марченко и еще несколько человек. Все они были навеселе и что-то живо обсуждали.
В это время ко мне подошел дневальный и попросил зайти в баталерку. Там оказались Допиро, Свеженцев, Иконников и еще несколько человек, которые рассказали, что после ужина они уличили Кругляка с Хмельницким в краже чемодана с вещами, который те вынесли из казармы и обменяли на выпивку.
Эта новость ошарашила меня, ибо Кругляка я уважал и ребятам сначала не поверил.
Идем к годкам.
Те настораживаются и прекращают травлю.
- Витя, ты действительно брал чемоданы?
- Брал, ну и что ты мне сделаешь земеля, в гальюн пригласишь?,- пьяно ухмыляется тот. Годки хохочут.
- Сука ты, а не земеля!,- сгребаю его за тельник и несколько раз бью по морде. Начавшуюся было свалку прекращают Юркин с Ханниковым и дежурный мичман, прибежавший на шум из своей каюты.
Однако на этом разборка не заканчивается. Впавший в истерику Кругляк запирается в одной из кабин гальюна и вешается. Причем самым натуральным образом. Высадив ногами дверь, мы с Допиро едва успеваем вынуть Виктора из петли. Не помню деталей, но через несколько дней Кругляка с Хмельницким списали из экипажа.
 Наконец стажировка заканчивается, и хмурым ноябрьским утром мы убываем на катере в Североморск, а оттуда на автобусе в Мурманск, для перелета в Северодвинск, где нас ждет строящийся на Северном машиностроительном предприятии неведомый корабль.


Глава 5. Северная Пальмира
      

В Северодвинск добираемся вечером, на военно-транспортном вертолете, изрядно окоченевшие в его металлическом брюхе.
Но в аэропорту быстро отходим, перекуриваем, и под звуки мелодии о Карлсоне, который живет на крыше, льющейся из экипажной «Кометы», бодро топаем к ждущему нас автобусу.
После забытого Богом гарнизона, Северодвинск впечатляет. Это настоящий город с высотными зданиями, широкими проспектами и ярко освещенными улицами, многочисленными магазинами, ресторанами и кафе.
 Миновав центр, автобус доставляет нас в порт, расположенный на окраине города. У деревянного свайного причала, с тянущимися вдоль него пакгаузами, пришвартована громада плавбазы «Иртыш», на которой нам предстоит жить несколько ближайших месяцев. Она айсбергом высится над парящим заливом, тускло мерцая круглыми иллюминаторами, тянущимися вдоль борта.
Навьючив на себя пожитки, карабкаемся по крутому трапу наверх. Там нас встречают вахтенный офицер с помощником и препровождают офицеров с мичманами в каюты, а матросов в кубрик. В нем довольно просторно и тепло, но все помещение оказывается залитым горячей водой, которую мы вычерпываем подручными средствами.
-Не беда смеется дежурный, у нас такое бывает, главное, что не забортная.
Спать укладываемся поздней ночью на жестких пробковых матрацах, доставленных из баталерки.
Утром побудка по - зимнему, в семь часов.
Вместо зарядки продолжаем обустраиваться на новом месте: таскаем в кубрик и каюты недостающие матрацы, одеяла и подушки, распаковываем свои пожитки и укладываем их в рундуки. Затем поднимаемся наверх и получаем на камбузе завтрак.
Для моряков срочной службы питание на плавбазе организовано по бачковой системе, то - есть специально выделенные матросы получают еду в бачки и доставляют их в кубрики, где и потребляется пища. Местные коки готовят не хуже чем в Гаджиево, но в меню отсутствуют салаты, выпечка и варенье. Ничего, переживем!
О плавбазе хотелось бы рассказать отдельно. Это большое судно, водоизмещением более десяти тысяч тонн и длиной порядка стопятидесяти метров, предназначенное для обеспечения подводных лодок. На нем одновременно могут проживать несколько экипажей субмарин. В трюмах плавбазы имеются многочисленные склады для различных боеприпасов, горюче-смазочных материалов, продуктов и тому подобного. «Иртыш» заслуженное судно. В годы Великой Отечественной войны оно называлось «Красная газета» и базировалось на Ленинград, обеспечивая боевую деятельность подводных лодок Балтийского флота, самостоятельно отражало многочисленные налеты вражеской авиации.
В настоящее время плавбаза не имеет вооружения и заканчивает свою службу у причала. Командует ею убеленный сединами капитан 1 ранга, с помощью нескольких таких же пожилых офицеров и мичманов. В их подчинении команда из полусотни матросов и старшин, обеспечивающих жизнедеятельность судна. Оно содержится в образцовом порядке и, по словам местных аборигенов, еще способно выйти в море.
       Кроме нас судно населяют множество крыс, с которыми ведется жестокая борьба. За десяток убитых грызунов командование плавбазы предоставляет своим морякам 10 суток отпуска. И это оправданно, поскольку эти твари не только пожирают продукты, но и не брезгуют изоляцией электропроводки, что чревато самыми серьезными последствиями.
Через несколько дней нам оформляют пропуска на завод, и мы впервые посещаем это режимное предприятие.
Оно занимает обширную, тянущуюся вдоль залива территорию, застроенную громадными цехами, эллингами и административными корпусами. Здесь же множество дебаркадеров, стационарных и плавучих кранов, различных складов и прочих помещений.
       По заводским магистралям курсируют автобусы, доставляя многочисленных рабочих и служащих на его объекты. Очень много всевозможных насаждений - деревьев, кустарников и цветов. Все ухоженное и окультуренное.
По периметру со стороны города, предприятие ограждено высоким бетонным ограждением, с расположенными через каждые 150-200 метров сторожевыми вышками, на которых дежурят вооруженные карабинами девушки-стрелки из военизированной охраны.
Наш корабль, или как здесь принято называть «312 заказ», находится в 50-м цехе на стапелях и поражает своими размерами. Нам позволяют подойти и поглазеть на него со стороны. Поражает все: и неправдоподобные размеры корабля, и его необычная сферическая форма, и походящая на усеченную пирамиду ракетная палуба, в четверть футбольного поля, и напоминающие крылья самолета рубочные рули. Ощущения, как у Гулливера, попавшего в страну великанов.
Изнутри крейсера раздается грохот пневматических молотков, на корпусе сверкают многочисленные всплески электросварки - работа кипит.
Через несколько дней планируется спуск субмарины на воду. Уже сейчас под нее подведены две массивные тележки, стоящие на рельсах, ведущих к заливу.
 Первое посещение корабля закончено, и мы строем уходим на плавбазу, оставив на его борту весь состав штурманских электриков и боцманов. Они заступают на свою первую корабельную вахту.
На плавбазе замполит собирает с нас по одному бумажному рублю, чтобы затем обменять их на серебряные. По старой флотской традиции, эти монеты следует положить под колеса тележек спускаемого на воду корабля. На счастье. Затем хранить. Еще жена командира обязана разбить бутылку шампанского о его форштевень. И не дай Бог, если бутылка не разобьется - дурная примета.
День спуска назначен на пятницу. Экипаж прибываем к кораблю в парадной форме. Здесь уже руководство завода, инженерно-технические работники предприятия, моряки с других, строящихся и ремонтирующихся кораблей. Короткий митинг, Гимн СССР, брызги шампанского от вдребезги разнесенной бутылки и крейсер плавно скользит по рельсам с лежащими на них нашими рублями, в залив.
Плеск вставших на дыбы от непомерной тяжести волн, и он мерно покачивается на успокоившейся глади залива.
С этого дня на корабле устанавливается круглосуточная вахта. Кроме того, экипаж принимает самое активное участие во всех корабельных пусконаладочных работах вместе со специалистами завода.
Мы работаем с заводскими торпедистами. Их трое - бригадир и двое специалистов. Бригадира зовут Илья Васильевич Шамин. Он рослый, плотный, раньше служил на крейсерах. После демобилизации остался работать на заводе. Старшего из специалистов зовут Клавдий Павлович. Он среднего роста, полный, лет под шестьдесят, участник Великой Отечественной войны, служил на подводной лодке, базировавшейся на Кронштадт, сам из местных поморов. Имя третьего стерлось из памяти.
Все специалисты одеты в одинаковые синие комбинезоны, неторопливы и обстоятельны. Опыт работы у них солидный и мы не перестаем удивляться, как споро и красиво они работают. Торпедный отсек преображается на глазах.
Устанавливаются многочисленные приборы и механизмы на торпедные аппараты, стеллажи и направляющие балки, монтируется автоматическая система торпедной стрельбы.
Все это происходит на наших глазах и при нашем участии. Одновременно на корабле находится до сотни специалистов, плюс команда.
 До шестнадцати часов, как правило, выполняются механо-сборочные и сварочные работы. После - пусконаладочные и покрасочные. На ночь, на лодке остается корабельная вахта, а также бригады малярш, работающие до двадцати двух часов. Это, как правило, молодые девицы, за которыми небезуспешно приударяют вахтенные.
Незаметно пролетел месяц, и мы втянулись в новый ритм службы.
С утра подъем, зарядка и завтрак, далее до восемнадцати часов завод и лодка. После - вахта или свободно время. В тот период на вахту рвались все, так как многие офицеры, мичмана и даже моряки заимели подруг из числа сотрудников различных НИИ, конструкторских бюро и малярш. Встречи происходили непосредственно на корабле или же на дебаркадере, к которому он был пришвартован. Порой они были трагикомичными.
Так, мой приятель - кок Саня Абрамов, к тому времени вместе с интендантом загрузивший большую часть уже смонтированных провизионных цистерн различными продуктами, познакомился с разбитной маляршей. А поскольку народу на лодке днем было что муравьев, встречался с ней в провизионке, где хранились замороженные говяжьи туши. В один из таких моментов Саню внезапно вызвали к старпому. Пообещав подруге вернуться через несколько минут, он закрыл ее на замок и пошел в центральный пост. Там его чем-то озадачили, и о своей пассии кок вспомнил только через пару часов. Примчавшись на место и отдраив дверь, он обнаружил девушку всю в слезах и замерзшую до посинения. На этом любовь закончилась.
Как только залив сковало льдом, наши старослужащие решили немного покататься на коньках, благо этот спортивный инвентарь в числе прочего на судне имелся и местными моряками почему-то не использовался. Являясь ребятами самостоятельными, они решили командование не беспокоить и в первый же выходной, после завтрака, надлежаще экипировавшись, спустились по шторм - трапу на первозданно чистый лед. Причем с борта, который был обращен в сторону моря. В числе первых были Юркин, Ханников, Осипенко и Корунский. Остальные желающие столпились у борта в ожидании своей очереди.
Сначала ребята прокатились вдоль борта судна, а затем, освоившись, заскользили в сторону фарватера.
Как только они удалились метров на сто от плавбазы, с противоположной стороны залива, а точнее с одной из сторожевых вышек, находившихся на берегу при выходе из него, стали раздаваться хлопки.
Сначала мы не поняли в чем дело, но потом сообразили, что по парням стреляют и довольно прицельно. После каждого хлопка, в десятке метрах от них взлетал в воздух раздробленный лед. Поняли это и конькобежцы, которые сразу же попытались вернуться к судну. Однако это не удалось - фонтанчики льда стали взлетать перед ними. Теперь уже стреляли с двух вышек. Парням ничего не оставалось, как только залечь, что они и сделали, повалившись на лед. Стрельба прекратилась.
Мы сначала оторопели, а затем разразились угрозами в адрес хулиганов на вышках. На палубе появился дежурный с помощником, который, заорав годкам, чтоб они не вздумали подниматься, рысью убежал в рубку звонить какому-то начальству. Примерно через полчаса приехал представитель военизированной охраны, ему подчинялись стрелки на вышках, и освободил наших заложников. На борт судна они взбирались с трудом, лязгая зубами и едва передвигая ноги.
Наказывать никого не стали. Нас собрали в кубрике и провели инструктаж, из которого следовало, что появляться в акватории залива без специального разрешения строго запрещено, и палили по нашим ребятам согласно инструкции девушки-стрелки, которые будут поощрены за бдительное несение службы. На вопрос кого-то годков, откуда набирают таких шалав, вохровец коротко ответил,- из Вологды.
Я тут же вспомнил один из рассказов отца о знаменитых вологодских конвоях. Перед выводом заключенных на работы они предупреждали, - шаг вправо, шаг влево-считатся побег! Прыжок на месте - неповиновение власти! Конвой стреляет без предупреждения!
Эти девчата, наверное, были дочками тех конвоиров.
Вскоре после спуска корабля на воду, начались его заводские и ходовые испытания, сопровождавшиеся многочисленными выходами в море. Их срок составлял от нескольких суток до недели. В один из таких выходов, наши «цивильные» торпедисты научили меня пить ректифицированный спирт, на флотском жаргоне «шило». О том, что ветераны его регулярно потребляют, я знал с момента выхода их с нами в первые моря. У Шамина всегда был при себе небольшой чемоданчик, в котором находилась аккуратно выполненная из нержавейки плоская фляга с этим напитком. И каждый раз во время обеда в отсеке, он наливал из нее бригадникам понемногу в кружки.
Как - то во время очередного обеда, когда мы возвращались в базу и я сменился с вахты, Илья Васильевич с Клавдием Павловичем предложили отведать немного «шила" и мне. При этом разъяснили, что пить его нужно по - поморски, не разбавляя и закусывая кусочком сахара, горстью клюквы, или морошки. Я не отказался и к радости своих учителей, достойно выдержал испытание. У меня, кстати, установились самые дружеские отношения с этими интересными людьми, особенно после того, как я получил в подарок от Клавдия Павловича наградной жетон «Отличный торпедист» времен войны. Ему тогда, кстати, как ветерану предприятия, одному из первых вручили недавно учрежденный орден «Октябрьской Революции».
В тот выход я чуть было не погиб. Дело обстояло так.
У одного из рабочих случился эпилептический приладок, во время которого он свалился с лежака и сильно разбил голову Корабельным врачом ему была оказана помощь, но состояние больного ухудшилось, в связи с чем понадобилась его срочная госпитализация. Дали радио, и с базы на встречу с нами вышел большой морской буксир, на который надлежало перегрузить больного. А поскольку я был свободен от вахты, мне приказали подняться наверх и принять швартовы с буксира.
Ситуация усугублялась тем, что швартовка планировалась в два часа ночи, а к этому времени разыгрался сильнейший шторм. Облачившись в ватник, сапоги и спасательный жилет, я поднялся в рубку и вышел на ракетную палубу, где резким порывом ветра сразу же был сбит с ног и юзом заскользил по обледеневшему корпусу к корме, причем скорость скольжения с каждой секундой нарастала.
Еще миг и я должен был оказаться в бушующих волнах. Однако в последнюю секунду, отчаянным усилием мне удалось зацепиться рукой за решетку одного из шпигатов в нескольких метрах от хвостового стабилизатора лодки.
Обратно, на ракетную палубу, на бросательном штерте меня вытащил боцман, вместе с которым мы с грехом пополам приняли концы с буксира, а швартовная команда перегрузила на него носилки с впавшим в беспамятство рабочим.
Как я уже отмечал, в этот период мы в основном находились в море.
Поскольку на борту помимо команды было до сотни специалистов и представителей военной приемки, в торпедном отсеке оборудовались дополнительные спальные места. Ими являлись фанерные лежаки, на местном жаргоне «самолеты», укрепленные вдоль бортов на торпедных стеллажах. В результате отсек превращался в подобие общежития, где одни спали, вторые играли в нарды или домино, а третьи подкреплялись, чем Бог послал. Было тесновато, но весело.
Программа испытаний предельно насыщена. На выходах мы отрабатываем различные задачи в надводном и подводном положении, проверяем работу всех систем и механизмов корабля, осуществляем ракетные пуски и торпедные стрельбы.
Запомнилось глубоководное погружение. Согласно тактико - техническим характеристикам, рабочая глубина погружения для нашего корабля составляет четыреста метров. Однако, имеется еще предельная, на которой лодка может находиться некоторое время без вреда для нее. Она составляет шестьсот метров. Все что свыше, грозит гибелью корабля и экипажа.
Для отработки этой задачи следуем на один из спецполигонов Белого моря с глубинами до тысячи метров.
Погружаемся без хода, по боевой тревоге до глубины четырехсот метров. Доклады в центральный пост следуют через каждые пятьдесят метров, а после четырехсот - через каждые десять, с осмотром всех помещений и устройств, имеющих забортные отверстия. А их в нашем отсеке не менее десятка.
На глубине пятисот метров мы слышим легкое потрескивание шпангоутов и отмечаем запотевание корпуса изнутри. В герметично запаянной банке с сухарями появляется какое-то непонятное шуршание. На глубине шестисот метров заклинивает дверь в командирский гальюн, куда я захожу для осмотра. Около часа, сидя на крышке унитаза, приходится ждать подвсплытия и ощущения прямо скажу, не из приятных.
Это в теории, при поступлении воды в отсек, сразу же дается противодавление и можно активно заделывать пробоину.
В данном случае, если не дай Бог ахнет, пока его дадут да пока отсечное давление сравняется с забортным, мы уже потонем как слепые котята.
Наконец подвсплываем на рабочую глубину. Вроде бы все нормально, корабль вместе с нами выдержал испытание глубиной, получив еще одну запись в формуляре.
Во время испытаний возникает несколько комичных ситуаций, которые в некотором роде отражают их условия, а также настроения команды.
Как я уже отмечал, в море на борту корабля постоянно находилось множество самых различных гражданских и военных специалистов.
Судя по поведению отдельных, которые располагались в каютах, они не были обременены сколь - нибудь серьезными обязанностями, в связи с чем зачастую находились в состоянии легкого подпития.
Один из них взял за правило посещать командирский гальюн, что не доставляло нам радости. Обычно он появлялся во время моих вахт, рано утром и поздно вечером, причем во второй половине суток заметно «уставший». В одно из таких посещений, едва передвигающий ноги куратор не смог отдраить дверь гальюна и направившись к находящейся в носу средней палубы акустической яме, попытался справить туда малую нужду. К счастью не успел. Я сгреб его за ватник и без лишних слов вытолкал во второй отсек. Каково же было мое удивление, когда следующей ночью, сменившись с вахты и поднявшись в рубку выкурить сигарету, я увидел этого человека в форме капитана 1 ранга, мирно беседующим на мостике с несколькими офицерами. Он скользнул по мне взглядом, но, по-видимому, не узнал. Тем не менее, судьбу испытывать я не стал и быстро ретировался из рубки.
Как правило, выходившие с нами в море специалисты, были воспитанными и доброжелательными людьми. Однако и среди них встречались хамы, которых приходилось ставить на место, причем порой довольно необычными способами. Один такой случай помню и сейчас.
В тот выход на борту было значительно меньше прикомандированных, чем обычно. По каким причинам, я сейчас запамятовал. Среди них выделялся своим амбициозным поведением и грубостью в общении с личным составом, прибывший из Москвы молодой капитан 3 ранга, представлявший одно из штабных подразделений ВМФ.
 По слухам он был родственником какого-то сановника и не скрывал этого. Отношения с офицерами корабля у штабника сразу же не сложились, что породило неприязнь к нему и у остальной команды. Не знаю, кто был инициатором, но рьяного москвича решили проучить. Причем по - флотски жестко.
Дело в том, что, судя по поведению, капитан 3 ранга в основном обретался на берегу и мало знал об особенностях службы на подводных лодках.
 Одной из них было умение пользоваться лодочным гальюном. В отличие от своих береговых собратьев, он был не просто туалетом, а довольно сложным техническим устройством, которое в совершенстве должен был знать самый зеленый матрос. Как оказалось, штабник его не знал, за что и поплатился.
За несколько минут до посещения хитрого устройства штабником, трюмные умельцы «по-тихому» наддули баллон командирского гальюна сжатым воздухом и загрубили стрелки контрольных манометров. Ничего не подозревающий капитан 3 ранга вошел в него, справил нужду и легкомысленно нажал на педаль смыва…
Из гальюна мы его извлекли контуженным, мокрым и дурно пахнущим. В первом отсеке до конца выхода москвич больше не появлялся.
В начале апреля, в самый разгар испытаний, корабль посещает начальник Генерального штаба Министерства Обороны СССР В.Г. Куликов. В то время будущий маршал и командующий войсками стран Варшавского договора был в звании генерала армии. Его сопровождают полтора десятка адмиралов и генералов.
Для начала все спускаются в центральный пост, где беседуют с командованием. Затем приступают к осмотру корабля, начиная с первого отсека.
Куликов оказывается совсем не таким моложавым, каким мы видели его на стендах ленкомнаты. Это рослый, грузный и довольно пожилой человек , с трудом поднимающийся на торпедную палубу. Оскальзываясь на вертикальном трапе и тихо матерясь, за ним следуют еще несколько высших офицеров.
-Смирно!,- рявкает Сергей Ильич и, приложив руку к пилотке, делает несколько шагов им навстречу.
-Товарищ генерал армии, минно-торпедная боевая часть занимается проворотом оружия. Командир БЧ старший лейтенант Мыльников!
- Вольно, - тяжело отдуваясь, вяло отмахивается тот рукой.
- Мне верно доложили, что у минеров все офицеры и мичмана?- кивая на нас, спрашивает он у Мыльникова.
- Никак нет, один срочной службы.
- Кто и почему?
- Старший матрос Ковалев, мичманов не хватает.
- А доложи - ка мне старший матрос о своих обязанностях в бою,- приказывает маршал.
Вопрос не сложный, так как книжку «Боевой номер», в которой определены все мои действия по боевому расписанию, я, как любой моряк, знаю наизусть и довольно бойко начинаю их декламировать.
- Похвально, похвально,- довольно рокочет генерал. А то, что докладывает, умеет выполнять?,- обращается он к Сергею Ильичу.
- Точно так, он специалист второго класса.
- Ну что ж, старший матрос, объявляю тебе благодарность.
- Служу Советскому Союзу!
- Ну-ну, служи, давай.
Побеседовав еще несколько минут с моими сослуживцами, генерал со свитой покидают отсек. Мы довольны, что не ударили лицом в грязь.
Через несколько дней готовимся к очередному выходу в море для выполнения глубоководных торпедных стрельб новой многоцелевой торпедо-ракетой «Анабара», способной нести ядерный заряд.
Ее погрузку в отсек производим ночью, по боевой тревоге. Пирс затемнен и оцеплен усиленной охраной. Торпедовоз замаскирован камуфлированной сетью и сопровождается несколькими офицерами. Команды отдаются вполголоса.
Когда серебристое тело «Анабары» вползает в торпедо-погрузочный люк и мягко ложится на стеллаж у торпедных аппаратов, общее напряжение всех участников погрузки спадает и сменяется тихой радостью.
       Нежно поглаживаем опасную красавицу, способную при необходимости уничтожить целое авианосное соединение. Еще в Палдиски мы готовились к встрече с ней и в совершенстве изучили по проектным документам и отдельным узлам.
Выход в море назначен на утро. Район испытаний - водная акватория у мыса «Х» с глубинами погружения до шестисот метров. Глубина стрельбы - четыреста метров, дальность - десять миль. Цель - эсминец с командующим Беломоро-Балтийской ВМБ и группой старших офицеров на борту.
Задача считается выполненной, если в момент атаки лодка не будет обнаружена и выпущенная ею торпеда пройдет на расстоянии не более двадцати метров от цели.
Риск - попадание непосредственно в цель, при котором эсминец неминуемо будет продырявлен, учитывая небывалую скорость новой торпеды, и наличие у нее вместо боевого зарядного отделения, сверхпрочного практического. А попадания в свои корабли никакие адмиралы не любят, даже при испытательной стрельбе.
Пять утра. Штиль, легкий туман.
В открытое море из залива субмарину выводят морские буксиры. Провожают нас только бакланы, окропляя вороненую надстройку и швартовные команды, выстроенные на носу и корме атомохода своим гуано, выработанным из остатков нашего же завтрака, выброшенного кем-то из коков за борт. Тихо материмся, поеживаясь от временами накрывающих нас соленых брызг и втягивая головы в воротники капковых бушлатов, называемых у нас «прощай родина».
Веселят морские буксиры, задорно подталкивающие атомоход с обеих бортов своими бульдожьими носами, задавал ему нужное направление. Без них нам никак нельзя, поскольку с учетом своих габаритов, ракетоносец может оперативно маневрировать только в условиях открытого моря. Как говорят, - большому кораблю, большое плавание.
Это точно о нашей «букашке».
Через час, дав прощальные гудки и бодро постукивая дизелями, трудяги - буксиры уходят. Вокруг открытое море и командир увеличивает ход.
Гул турбин заглушает все другие звуки, противно орущие бакланы исчезают за кормой.
По команде с ходового мостика быстро заваливаем в надстройку швартовные устройства, раскрепляем их по штормовому и спускаемся вниз, на боевые посты.
Через несколько минут ревунами и по корабельной трансляции объявляется боевая тревога. Переборки отсеков наглухо задраиваются. Срочное погружение.
В центральный пост поступают доклады, - глубина пятьдесят, сто, сто пятьдесят…, триста метров. Зависаем на четырехстах. Это наша обычная рабочая глубина. У других лодок она колеблется в пределах от ста до двухсот метров.
Дается полный ход, идем в район выполнения задачи. Наш полный ход равен скорости курьерского поезда, с той лишь разницей, что развивается он под водой махиной водоизмещением в десять тысяч тонн.
Поддоны и приборы на переборках, а также пайолы под ногами, начинают мелко вибрировать.
Гидроакустический комплекс у нас новейшей системы, но не хотелось бы на такой скорости налететь на что-либо твердое, что, кстати, не раз случалось, как с нашими, так и американскими субмаринами. Одну такую красавицу, с развороченной рубкой, мы видели в прошлом году в Гаджиево, во время стажировки. Ее экипаж не пострадал, а вот что сталось с американцами, не знает никто. По слухам, наши акустики слышали борьбу за живучесть в отсеках их корабля.
Снова включается боевая трансляция. Говорит командир. Он конкретизирует боевую задачу, уточняет ее детали.
Входим в нужный район, и с этого момента внутри корабля нет отдельных офицеров, мичманов и матросов. Есть единый биологический организм, сросшийся с организмом лодки. Сейчас она и мы - единое целое. Умение мгновенно действовать в экстремальных условиях, за несколько месяцев испытаний стало для нас безусловным рефлексом.
Цель обнаруживаем первыми, на пределе дальности наших гидроакустических станций. Он постоянно маневрирует, используя противолодочный зигзаг. Недалеко от эсминца болтается на мелкой зыби торпедолов. Команда эсминца опытная, отработанная на таких выходах и сделает все, чтобы обнаружить нас и не дать себя поразить, а по возможности и условно уничтожить субмарину.
В торпедном отсеке тщательно готовим к выстрелу «Анабару» и аппарат, из которого она впервые ударит по цели.
Кроме нас, здесь же и представители конструкторского бюро, в котором создана торпедо-ракета, флотские военпреды. Каждая манипуляция с оружием фиксируется ими в специальных формулярах. Одновременно идет хронометраж времени, затрачиваемого командой на подготовку к выстрелу. Работаем без суеты, четко и быстро.
Сложность предстоящей стрельбы заключается еще и в том, что помимо ее повышенной глубоководности (с четырехсот метров) и применения нового типа торпеды, атака цели будет выполняться на предельно высокой - до двадцати пяти узлов скорости, что также ранее не имело аналогов не только в отечественном подводном флоте, но и на флотах вероятного противника.
Волнуемся ли мы? Да, немного. Но внешне это ни в чем не проявляется. За время испытаний корабля экипажу приходилось понемногу гореть и проваливаться на значительные глубины, получать повышенные дозы радиации и задыхаться в отсеках от недостатка кислорода.
Как говорит наш старшина команды Олег Ксенженко, - вся техника новая, пока притрется, жить нам с оглядкой. Да и начальства за это время мы насмотрелись самого разного, начиная от академиков, адмиралов и генералов, и заканчивая старшими офицерами не только флота, но и других родов войск. На этом выходе их тоже не меньше десятка.
В своем подавляющем большинстве это технические специалисты высокого класса, но встречаются среди них и непонятные личности, отличающиеся любовью к лодочным деликатесам, ректифицированному спирту и различным сувенирам.
На сегодняшний день, с учетом их алчности и традиционного флотского гостеприимства, на корабле некомплект канадок, морских биноклей и многого другого, отчего наш всегда жизнерадостный пройдоха-интендант стал заметно угрюмым и ударился в питие ректификата втемную, то - есть, сам - в каюте.
Тишину отсеков взрывает рев боевой трансляции и голос командира
-Торпедная атака надводной цели! Третий торпедный аппарат к выстрелу приготовить!
Мыльников репетует команду, и мы выполняем последние операции на приборах аппарата, в котором затаилась готовая к пуску «Анабара».
В следующее мгновение в центральный пост уходит доклад о готовности к выстрелу. Все замерли на боевых постах. Мучительно долго тянутся отбиваемые хронометрами секунды.
Стрельбу мы можем вести как из центрального поста, так и торпедного отсека, автоматически, с компьютерной обработкой стрельбовых данных, или вручную.
«Анабарой» приказано стрелять из отсека вручную - так надежнее.
На полсотой секунде из центрального поста следует команда, - Торпедный аппарат, товсь !
И вслед за ней, почти без перерыва, - Торпедный аппарат, пли!
Застывший у пульта Ксенженко плавно тянет на себя хромированную рукоять на стрельбовом щитке. - Есть, пли!
Глухой рев врывающегося в аппарат сжатого до четырехсот атмосфер воздуха, мягкий толчок в корпус субмарины и «Анабара» уносится к своей первой цели.
Доклад в центральный пост, - Торпеда вышла, боевой клапан на месте!
Переключаемся на рубку акустиков, которые также подтверждают выход изделия, но констатируют отсутствие шума его винтов...
Мы понимаем, что это может означать и холодеем от мрачного предчувствия - торпеда не запустилась и ушла из аппарата «холодной». Через несколько минут она всплывет на поверхность без хода и торпедоловом будет отбуксировала на базу.
Там установят причину случившегося и если виноваты мы, командир попросту поотрывает нам головы и будет прав. Такая стрельба позор на весь Флот.
Если что-то напартачила береговая торпедная служба, перестреляемся вновь. В любом случае перспективы хреновые и крупный разнос неизбежен.
Мыльникова вызывают в центральный пост, откуда он возвращается встрепанный и сразу же начинает орать, что мы не торпедисты и в гробу он видел такую команду, место которой на бербазе.
Стоим понурив головы, молчим.
Накричавшись, Сергей Ильич, добрейшей души, кстати, человек, успокаивается и косясь на меня, приказывает, - Варенья!
Мы знаем маленькую слабость нашего «бычка» - после стресса его неудержимо тянет на сладкое, а после этого - на философию. Так происходит и сейчас.
Опорожнив выданную ему небольшую банку виноградного варенья, Мыльников сообщает, что командующий со страшной силой разнес командира, тот - его, а он, как положено, нас. И что на этом, со времен Петра Великого, держится Флот. Пока будут «драть», даже без вины, он будет только крепчать. Стоит же нас «попустить», мы будем топить не только ценные торпеды, но и сами утопнем.
- Так какой же вывод?, - заключает свои сентенции Сергей Ильич, обращаясь к нам.
Набычившись, громадный Ксенженко мрачно изрекает.
- А нам, румынам, один хрен, что самогон, что пулемет, одинаково с ног налит.
Достойный ответ,- ухмыляется старший лейтенант.
«Румынами» на Флоте почему - то издавна называют торпедистов, почему - мы не знаем.
- Ну а сейчас привести аппарат в исходное и готовиться к всплытию, искать торпеду. Не найдем, точно будет нам пулемет.
В словах «бычка» глубокий смысл. Если «Анабару» с отливом унесет в океан - голов нам не сносить, ибо она «сверхсекретная» и стоит бешеных денег. В нашем распоряжении двадцать четыре часа - на это время рассчитан запас плавучести торпеды, после чего она самозатопляется.
В этом случае комиссия не сможет установить, почему «Анабара» вышла из аппарата «холодной». Позор нам обеспечен на всю оставшуюся службу.
Всплываем без хода, на ровном киле. На последних метрах подъема в отсеке стоит рев, подобный шуму взлетающего лайнера. Воздух высокого давления вытесняет из балластных систерн забортную воду с силой вулкана, выбрасывающего раскаленную лаву.
В лодке чувствуется резкий перепад давления, в наших головах легкое головокружение.
Из центрального поста следует команда - Отбой боевой тревоги! Готовность два! Второй боевой смене на вахту заступить! Личному составу БЧ-З, кроме командира, прибыть на ходовой мостик!
Быстро натягиваем ватники, сапоги и несемся в центральный пост.
Старпом - капитан 2 ранга А.В.Ольховиков, всегда доброжелательно относившийся к минерам, на секунду оторвавшись от работающего перископа мрачно бросает, - быстро, наверх, раздолбаи!
Тихо матерясь в восьмиметровом тубусе вертикального трапа, карабкаемся наверх.
В рубке еще мокро, горьковато пахнет йодом и озоном, Хотя по теории, озон - составляющая воздуха, без цвета и запаха, запах у него есть и он знаком каждому подводнику.
Чуть впереди, на мостике, прильнув к биноклям, в напряжении застыли командир, штурман и военпред. Здесь же рулевой-сигнальщик Сережа Алешин, молча сунувший нам в руки еще по биноклю.
Ксенженко докладывает о прибытии. Не оборачиваясь, вполголоса, командир цедит,
- Искать торпеду, смотреть внимательно, об обнаружении доложить.
Выполняем, внимательно обозревая отведенные нам сектора. Аналогичное наблюдение ведется и из центрального поста через перископ. В режиме поиска работают и наши радиолокационные станции.
Однако «Анабары» не видно. В окулярах бинокля свинцовая рябь моря, придавленная низкой облачностью, сливающаяся с туманным горизонтом. Погода явно портится.
Субмарина идет полным ходом, и вой ее турбин глушит все другие звуки на мостике.
В нескольких милях справа и слева от нас, параллельными курсами следуют два эсминца. Прочесываем акваторию полигона по секторам.
Через час глаза, усиленные окулярами бинокля, уже не различают поверхность волн, в них все рябит.
Опускаю бинокль и тут же рык командира.
- Смотреть в бинокль, искать торпеду!
Выполняю, хотя уже не отличаю моря от неба. От напряжения из глаз текут слезы.
С поста РЛС на мостик поступает доклад - По пеленгу 285*, расстояние - 40 кабельтовых, плавающий объект!
 Идем к нему. Это всего лишь полузатопленное бревно, вероятно потерянное лесовозом.
Еще через час безуспешных поисков командир отпускает нас вниз. Плетемся в отсек, а в глазах все мелькают серебристые барашки на гребнях волн.
Мыльников нахохлившись сидит в кресле вахтенного у «Каштана», вопросительно смотрит на нас.
- Все, товарищ старший лейтенант,- безнадежно машет рукой Порубов , - эта сучка видать утопла, я такое уже видел .
Мы молчим, хотя и знаем, что никаких ошибок при стрельбе не допустили.
Наша БЧ до сегодняшнего дня - одна из лучших на базе. На стрельбы, самые разные, в том числе на первенство Северного флота, мы выходили неоднократно и не только на своей, но и на других лодках, в качестве « подставной команды»
Все торпедисты - специалисты 1 класса. Сергей Ильич командует БЧ-З не первый год и знает свое дело не хуже флагманских минеров. Только теперь все это, как у нас говорят, «по барабану». До тех пор пока не найдем «Анабару» и не установим причину случившегося.
Ищем ее уже более пяти часов. В нашем распоряжении еще часов восемнадцать, не найдем, вина во всем наша, это как пить дать.
В базу возвращаемся через двое суток, измотанные и злые.
Весь экипаж смотрит на торпедистов водками. Кто-то из мичманов - ракетчиков попытался высмеять Ксенженко в кают - компании и по слухам схлопотал по морде.
По приходу, сразу же после швартовки, в отсек вваливается целая толпа различных специалистов, жаждущих первыми установить и зафиксировать нашу вину в потоплении чудо - торпеды.
Через два часа их работы, многократно опрошенные вместе и порознь, мы уже с достоверностью не можем сказать, чем, когда и куда стреляли.
Особенно достается Сергею Ильичу и Олегу, с которыми беседуют представители Особого отдела базы.
Это пожилой капитан З ранга и курсант военно-морского училища в звании старшины 1 статьи с четырьмя шевронами на рукаве. Довольно шустрый и неприятный курсант.
Когда подходит моя очередь, в одной из кают, куда меня вызвали, особист неожиданно предает мне привет от старшего лейтенанта Петрова.
Это офицер Особого отдела из Гаджиево, который в прошлом году неоднократно посещал экипаж и знакомился с личным составом. Он пару раз беседовал со мной, интересуясь планами на будущее, и советовал подумать о дальнейшей службе на флоте, обещая свою поддержку. Однако вскоре мы уехали в Северодвинск, и больше я его не встречал.
В дальнейшем разговоре, в ходе которого курсант делает какие - то пометки в блокноте, мне неожиданно напоминают о драке с морпехами в Палдиски и о конфликте со старослужащими из нашего экипажа в Гаджиево. Затем предлагают подумать и еще раз подробно описать последовательность торпедной атаки, что я и делаю. Задаются уточняющие вопросы, а затем особисты интересуются личностями старшего лейтенанта и мичманов. Судя по реакции, ответами они недовольны и примерно через час меня отпускают.
Спим в отсеке, поужинав холодной тушенкой и галетами.
На следующее утро, вместе с Мыльниковым появляется флагманский минер. Мы знаем этого пожилого опытного офицера. На выходе его почему - то не было.
- Внимание в отсеке!,- рявкает Олег и, приложив руку к пилотке, докладывает.
-Товарищ капитан 1 ранга, личный состав БЧ- З утопил торпеду и готовится к наложению взыскания. Старшина команды, мичман Ксенженко!
- Вольно, - улыбается «флажок».
- И какое же наказание вам обещают?
- От губы до трибунала,- с обидой вздыхает Порубов.
- Что ж, наказание достойное, а вот придется ли его отбывать, мы сейчас посмотрим.
Трубу аппарата члены комиссии осматривали?
- Точно так, отдраивали заднюю крышку и светили внутрь переноской.
-А сами в нее лазали?
- Н-нет, растеряно отвечает Мыльников.
- И что вы по этому поводу думаете?, - интересуется флагманский минер.
-Торпеды в аппарате нет, чего туда лезть,- меланхолично произносит Порубов.
Раздосадованно крякнув, капитан 1 ранга требует чистую робу и переноску. Затем, облачившись в нее, приказывает открыть заднюю крышку аппарата, из которого велась стрельба. Выполняем.
Врубив переноску, капраз ловко ныряет в трубу аппарата, а мы озадаченно заглядываем в нее, наблюдая как все дальше удаляется пляшущий свет лампы.
 Длина трубы аппарата - восемь метров, калибр – пятьдесят три сантиметра. Я забирался в нее месяц назад, очищая пневмомашинкой обтюрирующие кольца и подновляя разъеденный водой в отдельных местах сурик. Затем мичманами с большими усилиями был извлечен из нее, поскольку одурев от токсичного красителя и недостатка воздуха, самостоятельно вылезти не мог. Тащили меня за ноги, на которых по инструкции заранее был закреплен крепкий штерт. У флагманского минера его нет. Не дай Бог задохнется, нас с учетом уже имеющихся «заслуг» точно расстреляют.
- Быстро, воздух в аппарат! -, командует Сергей Ильич. Вооружаем шланг с воздухом низкого давления и на пару метров запускаем его в трубу. Теперь капраз не задохнется точно. Проходят пять, десять, пятнадцать минут. Наконец из зева аппарата показываются ноги, в измазанных суриком ботинках.
- Тяните, мать вашу!, - хрипит «флажок».
Хватаемся за ботинки и дружно тянем.
- Тише, тише, салаги, рассыплю!,- загробно гудит из трубы.
- Дед точно забалдел, - шепчет Порубов.
Капраз появляется из аппарата весь мокрый и перемазанный в сурике. В руках он бережно держит лист целлофана, на котором горка серебристой краски, металлизированные стружки и обломок крепежного винта.
Лист осторожно кладем на пайолу, тяжело пыхтящего офицера усаживаем в кресло.
- Кофе, быстро!,- приказывает Мыльников.
 Через несколько минут, посиневший от холода минер с наслаждением прихлебывает обжигающий напиток и хитро смотрит на нас, ошарашено разглядывающих драгоценные находки.
- Ваши выводы?, - обращается он к «бычку».
- При заданной нам скорости хода, торпеду заломало встречным потоком на выходе из аппарата!, - чеканит Сергей Ильич.
- Точно так,- подтверждает капраз. Кроме того, здорово пострадал и сам торпедный аппарат. Вызови - ка сюда вахтенного офицера,- приказывает он мне.
Пулей лечу в центральный.
На вахте капитан - лейтенант Толокунский - командир ракетчиков, однокашник и приятель Мыльникова, а также первый на лодке юморист. Здесь же вахтенный мичман и несколько матросов. Все с интересом воззрились на меня.
- Ну, чего прибег, убогий, да еще такой радостный. Никак свою торпеду нашли? - вкрадчиво спрашивает каплей.
- Так точно, товарищ капитан-лейтенант, нашли!,-бодро докладываю я.
- Флагманский минер просит вас прибыть в торпедный отсек.
- Добро,- отвечает Толокунский и мы следуем в первый.
Там нас встречает раскатистый хохот, доносящийся с верхней палубы. Поднимаемся на нее.
Невозмутимый флаг- офицер что-то рассказывает, а стоящие вокруг него Мыльников и мичмана покатываются со смеху. При появлении Толокунского веселье прекращается и все становятся серьезными.
- Гарик Данилович, пошли подвахтенных наверх, пусть проверят швартовы, будем поддувать лодку,- приказывает капраз.
-Есть!,- козыряет тот,- так значит, нашли торпеду?
-Кое - что нашли, не беспокойся. Это тебе не твои ракеты, которые после залпа хрен найдешь,- подкалывает Толокунского Мыльников.
Через несколько минут командир БЧ-2 докладывает из центрального поста о выполнении приказа и готовности к продуванию носовой группы систерн корабля. Спрашивает «добро», на уведомление штаба об этом.
- А я тебе, кто, хрен моржовый!? - сердится обычно спокойный флаг-офицер.
- Выполнять!
Глазок «Каштана» мгновенно гаснет и тут же по лодке разносится ревун учебной тревоги. Задраиваются верхний рубочный и отсечные люки .
В отсеке появляется командир, только что вернувшийся из штаба. За все время эпопеи с «Анабарой», ему так и не дали отдохнуть, но капитан 2 ранга выглядит достаточно бодро и уверенно. Только синева подглазий, да заострившиеся скулы выдают, чего ему это стоит.
Мыльников коротко докладывает командиру по существу выполняемых действий и центральный пост продувает корабль, создав ему дифферент на корму. С пирса докладывают, что крышки нижних торпедных аппаратов вышли из - под воды.
Разблокируем переднюю и заднюю на третьем аппарате, отдраиваем их и флагманский минер с переноской вновь исчезает в трубе. Появляется через несколько минут.
- Переднего обтюрирующего кольца в верхней части трубы пракгически нет, стесана и нижняя часть ее выходного комингса, - сообщает он Милованову.
- Помнится, что - то похожее уже было в начале 60-х на К -000?,- вопросительно смотрит командир на флаг-офицера.
- Было, но тогда лопухнулись торпедисты, а сейчас, по видимому, конструкторы или бербаза. Твои минеры, Валентин Николаевич, не при чем. Кстати, они молодцы, натиск комиссии выдерживали достойно, - хитро щурится наш спаситель.
- Других не держим,- улыбается командир.
- Служим Советскому Союзу!!, - оглушительно рявкаем мы.
-Ладно уж, не хвастайте,- пожимает он нам руки. -Впереди повторные стрельбы, смотрите, не подведите.
-Товарищ, командир, Валентин Николаевич!,- бьет себя в гулкую грудь Ксенженко, - да мы ее всадим в борт и не ниже! -Ну-ну, - разрешает командир, - всадите.
Через час, приглашенные на борт члены комиссии документально зафиксировали установленные нами обстоятельства и удалились для доклада в штаб. Все это время флагманский минер, саркастически наблюдал за своими коллегами и незаметно подмигивал командиру.
Отбой тревоги. Корабль приведен в исходное. По трансляции команда - Вахте заступить по швартовному, команде обедать!
- Прошу в кают-компанию, - обращается командир к флаг- офицеру. Коки для вас приготовили пельмени по сибирски.
Через неделю, на новом выходе, вторая «Анабара», выпущенная из того же, отремонтированного аппарата, прошла в нескольких метрах под килем эсминца с командующим. На фалах корабля взвился сигнальный флаг «Выражаю удовлетворение». Испытания пошли своим дальнейшим ходом.
Отрабатывались погружения и всплытия на ходу, осуществлялись практические испытания новой звукоподводной связи, выполнялись ракетные стрельбы и еще много чего.
Но часто в кают-компаниях вспоминали историю с «Анабарой». Она, кстати, к нам на вооружение так и не поступила.
Повседневные будни экипажа разнообразились различными смешными и не очень происшествиями. Расскажу о некоторых из них.
В одну из ночей все моряки срочной службы, мирно почивавшие в своих койках, были подняты по тревоге и выстроены на среднем проходе кубрика. Незнакомый офицер с повязкой военной комендатуры на рукаве шинели и с ним двое курсантов мичманской школы с подбитыми глазами, оглядели каждого в строю, после чего нас снова распустили ко сну.
Утром выяснилось, что какой - то матрос - самоходчик при попытке патруля задержать его, избил патрульных, после чего перемахнул портовое заграждение и скрылся. Его искали и в других экипажах, но не нашли. Как в воду канул. И лишь спустя пару недель Витька Допиро признался, что это был он.
С этим безбашенным парнем я дружен еще с Палдиски. В то время он тоже не ладил со старослужащими, и это нас сблизило.
Неожиданно Допиро и меня вызывают к помощнику командира капитан - лейтенанту М.И. Колбунову, который сообщает, что мы назначаемся вестовыми в офицерскую кают- компанию, или как говорят на местном эрго - гарсунами.
Эта новость нас не радует и мы пытаемся отказаться под разными предлогами. Но Колбунов непреклонен и уже на следующий день, облачившись в белые курточки, мы с Витькой кормим наших офицеров и мичманов в кормовой кают - компании.
Это обширное помещение размером примерно в сорок квадратных метров, с длинным массивным столом в центре и вращающимися креслами вокруг. Вдоль его стен тянутся мягкие кожаные диваны, в углу стоит пианино, на иллюминаторах бархатные занавески.
Рядом с кают-компанией небольшая подсобка (гарсунка), в которой хранятся бачки, термосы, столовые приборы и всякая дребедень, необходимые для кормления офицеров и мичманов.
Понемногу освоившись на новом поприще, мы внезапно уясняем целый ряд выгод для себя.
Во - первых, по утрам не нужно бегать на зарядку. Во - вторых, после кормлений остается прорва свободного времени. В - третьих, мы становимся обладателями множества продуктов, которые не поедают офицеры. Это масло, сыр, печенье и колбаса. Короче для нас с Допиро наступили золотые деньки. Мы всласть отоспались, питались в основном деликатесами и здорово набрали в весе. Как всякий уважающий себя «гарсун», с помощью умельцев с плавбазы Витька сделал себе несколько флотских наколок и отпустил усы. Один раз в неделю нас увольняли в город, где за полученные от интенданта деньги мы покупали для офицерского стола различные фрукты и сладости. Почти всегда оставалось и на бутылку портвейна, которая распивалась в укромном месте.
После ужина, занеся ребятам в кубрик что-нибудь из продуктов, мы уединялись в кают-компании, где Витька овладевал искусством игры на пианино, а я с увлечением читал «Морские сборники», которые выпрашивал у офицеров. Однако вскоре наша райская жизнь нарушилась.
       Стали пропадать вареные яйца, которые мы каждый вечер получали на завтрак для офицеров и мичманов. Хранились они в подсобке, в стоявшем на палубе большом лагуне. Ключи от нее были только у нас. За ночь исчезало до десятка и никаких следов.
По утрам, обделенные полагающимся им по приказу Главкома продуктом, командиры начинали брюзжать и выражать нам свое недовольство, требуя этот злосчастный эмбрион. Причем делали они это не от скупости, а из принципа, положено - отдай. И неважно, что зачастую яйцо не съедалось, оставаясь сиротливо лежать на тарелке. Оно должно быть выдано и точка. Такой вот «бзик».
Несколько раз мы выходили из положения, выпрашивая злосчастные яйца у коков на камбузе, однако кражи не прекращались. Неуловимые воры продолжали разрушать наше благополучие.
Ими оказались крысы.
В один из поздних вечеров, мы как обычно сидели в кают-компании. Виктор проявлял отснятую накануне фотопленку, а я, сидя на диване и дымя папиросой, размышлял как изловить вора. Свет у нас был вырублен, а в подсобке горел. Внезапно там послышался какой-то шорох и у стоящего на палубе лагуна, до верху наполненного яйцами, появилась огромная крыса. Я легонько толкнул приятеля в бок и указал пальцем в сторону подсобки.
Поводив усатой мордой по сторонам, грызун ловко взобрался на лагун и носом столкнул с него одно яйцо. Затем спрыгнул вниз, обхватил его лапками и опрокинулся на спинку. Тут же откуда-то появились еще две крысы поменьше, которые зубами ухватили ворюгу за хвост и потащили его в дальний угол подсобки. Там вся компания носами затолкала яйцо за отставший плинтус и вновь вернулась к лагуну. На наших глазах крысы проделали эту операцию еще несколько раз и исчезли, как только почувствовали неладное. Плинтус мы тут же укрепили и долго обсуждали увиденное.
То, что эти грызуны очень умны, не новость. Однако, чтобы дать такое представление, нужен и богатый опыт. Не иначе, как та крыса была ветераном судна, может быть еще с военных времен.
После этого случая кражи прекратились, но было поздно - хлебных должностей нас лишили и вновь водворили на лодку.
Весна в тот год в Северодвинске была ранняя. Уже в начале мая у поровых пакгаузов робко зазеленела трава, проклюнулись почки на деревьях, а с растаявшего залива потянуло терпким запахом моря.
В этот период весеннего томления мы научились делать брагу и тайно потреблять ее в укромных местах. Наставниками выступили моряки плавбазы за небольшую мзду, в виде нескольких пластин плексигласа и эбонита, которые мы принесли им с завода. Оказывается ушлые парни давно освоили это производство и успешно пользовались его плодами.
Суть заключалось в следующем. Практически на всех боевых постах плавбазы, а также верхней палубе, были развешены пенные огнетушители. Местные умельцы разоружали некоторые из них, стравливая пену за борт, а сами емкости выпаривали кипятком.
После этого в емкость заливалось несколько банок яблочного сока, засыпался сахар и дрожжи. Перевооруженный огнетушитель водружался на штатное, как правило находившееся в тепле место, и в течение недели в нем созревала крепчайшая военно-морская брага. Однако попользоваться чудным напитком удалось недолго.
В одном из небрежно закупоренном «бражном» огнетушителе, давлением забродившего напитка сорвало крышку. Причем висел он на солнечной стороне надстройки верхней палубы судна и «взорвался» в самый неподходящий момент - при подъеме флага. Последствия были плачевные.
Так как виновных не нашли, всех без исключения моряков плавбазы лишили увольнений на месяц, нам для профилактики тоже сократили их до минимума.
Примерно в это же время, не иначе как под влиянием полярной весны, в нашем славном экипаже произошло ЧП, едва не закончившееся трибуналом для его участников. Суть заключалась в следующем.
В один из дней штурманская боевая часть с командиром группы и старшиной команды выехала в Архангельск для получения навигационных приборов на флотских базовых складах. Все необходимое им выдали без проволочек и, поскольку время еще оставалось, лейтенант и мичман отправились в город, предоставив моряков самим себе. А что делает в таких случаях истинный североморец? Правильно. Ищет приключений.
Для начала парни достали у местных аборигенов шила и по братски распили его. Затем двинулись на железнодорожный вокзал на людей посмотреть, да и себя показать.
Там к несчастью стоял ждущий отправления на Ленинград поезд со студенческим строительным отрядом, в котором было много симпатичных девчат. Поскольку весна в головах и шило в желудках настраивали на поэтический лад, ребята решили приударить за несколькими приглянувшимися им девушками. Студентам, которые тоже были навеселе, это не понравилось.
В итоге возникла потасовка, в ходе которой наши орлы Антоненко, Гордеев, Корунский и Лука здорово отметелили инфантильных питерцев.
На шум драки прибежали два сержантских патруля, попытавшихся унять буянов и доставить их в комендатуру. Не тут-то было. Разошедшиеся штурмана отлупцевали и патрульных. Причем темпераментный гагауз Лука, которому разорвали форменку до пупа, вконец озверел и намотав на руку ремень с бляхой, стал загонять в вагон всех студентов, которые еще не успели сбежать.
Спасли положение инструктора-десантники из ближайшей учебки, вызванные избитыми патрульными. Их привалил целый грузовик, в кузов которого, после непродолжительной схватки и позабрасывали бесчувственные тела сильно помятых, но непобежденных романтиков. В учебке их определили на местную гауптвахту, откуда подоспевшие командиры вызволили «героев» без лишнего шума.
Впрочем шум был. Уже в экипаже все участники побоища были посажены на свою родную, морскую гауптвахту.
Помимо Вани Луки в команде служили еще двое ребят из Молдавии - Володя Дараган и Витя Будеев. Это были веселые и добродушные парни. Но если Будеев был скромен и рассудителен, то Дараган отличался бесшабашностью и удальством. Он был любимцем замполита, так как активно участвовал в выпуске стенгазеты, а также корабельным почтальоном. Своим положением почмейстера Виктор дорожил и никаких посягательств на эту должность не терпел. Но весна и с ним сыграла злую шутку.
Как всякий молдаванин, Дараган был неравнодушен к вину. А его в городе было навалом. Особым успехом пользовался у моряков дешевый и крепкий портвейн «Три семерки». И каждый раз, следуя на почту за корреспонденцией, а затем возвращаясь на базу перед обедом, лукавый молдаванин приносил в своем почтовом чемодане несколько бутылок портвейна, купленного для нас на заранее собранные деньги. Их содержимое употреблялось за обедом, причем довольно хитро. Из чайников с компотом отливалась часть напитка, а вместо него заливалось вино. И все это выпивалось под маркой компота, иногда даже в присутствии дежурного офицера или мичмана.
Но как говорится в известной пословице «Не долго музыка играла, не долго фраер танцевал...».
Все хорошее, когда-нибудь, да кончается.
Был понедельник, день политзанятий. С учетом тихой солнечной погоды их проводили на причале, у борта плавбазы. Присутствовали все свободные от вахты моряки, чинно восседая на расставленных в ряд корабельных банках.
Башир Нухович что-то вещал по поводу милитаристской политики США, а мы записывали его умные мысли в тетради и грезили ожиданием обеда.
Вдруг сзади раздались какие-то перешептывания и тихие возгласы. Оборачиваюсь и вижу следующую картину.
 По пустынной территории от КПП вдоль пакгаузов, в нашу сторону неверными шагами движется какая-то вихляющаяся фигура с чемоданом на плече. Это был смертельно пьяный Дараган.
Не обращая внимания на сидящую недалеко от трапа команду и напевая что-то на непонятном языке он, оступаясь на крутом трапе, карабкается по нему на судно и исчезает из поля зрения.
Передав конспект с тезисами помощнику, вслед за Витькой по тралу поднялся взбешенный Башир Нухович.
Еще через несколько минут из крайнего верхнего иллюминатора, за которым находилась каюта замполита, стали вылетать и плюхаться за борт бутылки с заветным напитком.
 - Одна, вторя, третья... пятая,- заворожено считали мы.
Всего было выброшено с утоплением девять бутылок. Еще через некоторое время по трапу, теперь уже вниз, в сопровождении дежурного мичмана продефилировал Дараган, облаченный в робу, сапоги и бушлат.
- На губу…,- прошелестело по рядам.
Так закончилась эта винная эпопея и карьера великого почтальона.
       В одно из воскресений, играя на причале в футбол, мы стали свидетелями возвращения с моря дизельной подводной лодки 613 проекта.
       Ее никто не встречал и с рубки нам прокричали в мегафон, чтобы приняли конец.
Мы закрепили его на ближайший кнехт и раскрыв рты, с интересом взирали на лодку, корпус которой был покрыт многочисленными пятнами выцветшего сурика и ржавчины. После швартовки на причал шагнул обросший бородой здоровенный детина в шапке и ватнике, и потребовал мяч. Мы дали.
Примерившись, он ловко вогнал его в ворота вместе с вратарем.
-Так-то, салаги, - довольно прогудел здоровяк, снимая ватник и передавая его чумазому моряку с лодки, который принес ему фуражку и дипломат. Под ватником оказался китель с погонами капитан-лейтенанта.
-Штаб базы на старом месте ?,- поинтересовался каплей.
-На старом, - хором ответили мы.
-Ну-ну, играйте пока. Вразвалочку пошел в сторону КПП.
-Откуда вы такие ободранные?, - интересуемся мы у чумазого.
Известно откуда, из Средиземки. Вообще то мы с Полярного, но получили радио, после автономки своим ходом чапать сюда в ремонт.
А у них тут весна и футбол, здорово!, - кричит он нескольким появившимся из рубки морякам. Мы угощаем парней сигаретами и предлагаем погонять мяч.
Не-е, - отказываются они, - нам не то что бегать, ходить тяжело. Почти полгода в морях…
В последних числах мая на корабль прибывает государственная комиссия во главе с членом Политбюро ЦК КПСС Д.Ф.Устиновым, главкомом ВМФ адмиралом флота Советского Союза С.Г. Горшковым и ответственными работниками ЦКБ «Рубин».
Их сопровождает свита высокопоставленных партийных и военных начальников. Они будут осуществлять государственную приемку ракетного крейсера с контрольным выходом в море.
К нему все готово. Корабль приведен в идеальный порядок.
Мы вымыты, подстрижены и наряжены в новенькие «РБ» с белыми воротничками. В лодочную провизионку, помимо штатных продуктов, загружена оленья туша и ящик армянского коньяка.
Выход формальный и длится недолго. Несколько часов мы ходим по морю в надводном положении переменными галсами.
За это время члены комиссии обходят лодку, боевые посты и беседуют с личным составом, после чего их кормят обедом.
Узнав, что коньяк в рационе подводников отсутствует, гости просят заменить его вином, которое нам выдают.
После швартовки в заводе, под звуки государственного Гимна СССР экипажу вручается военно - морской флаг, после чего все вместе фотографируемся на память.
Приближается День военно-морского флота и командующий Беломоро-Балтийской ВМБ приказывает провести соревнования между экипажами находящихся на ремонте и строящихся подводных лодок.
Соревнование планируется в форме эстафеты в городском парке отдыха, прилегающем к заводу.
Главный организатор этого процесса в экипаже - Башир Нухович. Он отбирает участников эстафеты, вместе с ними выходит в парк на тренировки, о чем-то подолгу беседует с судьями.
В результате эстафету выигрываем мы, за что получаем кубок командующего и грамоту. Замполит несказанно доволен. Рады и мы.
К началу осени государственные испытания успешно завершаются, что сказалось на воинских званиях офицеров. Многие из них повышены в чинах.
 Командир стал капитаном 1 ранга, старпом и замполит получили звание капитанов 2 ранга, Мыльников - капитан-лейтенанта.
Не обошло своим вниманием командование и матросов.
Я, например, стал старшиной 2 статьи, получил наградной жетон «Отличник ВМФ» и две почетные грамоты за безупречную службу.
 В этот период со мной произошла довольно занимательная история.
 В числе высокопоставленных гостей из Москвы и Ленинграда, посетивших наш корабль, был и его главный конструктор - академик С.Н. Ковалев. По этому поводу неугомонный замполит пригласил меня к себе в каюту и стал интересоваться, не родственник ли я тому. В родстве с ученым я не состоял, о чем и сообщил Башир Нуховичу. Однако в экипаже распространился слух об обратном, и несколько дней офицеры то ли в шутку, то ли в серьез, третировали меня, называя племянником академика. Хотел бы я иметь такого дядю.
 Затем началась подготовка к переходу в Гаджиево, а оттуда в Гремиху, где по слухам из крейсеров нашего класса будет сформировано новое ударное соединение.
На лодку загружаем ящики с ЗИПом и множество другого снаряжения.
Этот процесс очень непростой, поскольку заводские хозяйственники стараются чего-то недодать, а наши - получить все в полном объеме и даже сверх того. Запас, как известно, карман не тянет. К тому же до прихода на постоянное место базирования, в Гаджиево мы будем на правах бедных родственников, так что надеяться в первую очередь следует только на себя.
В дело идут самые различные приемы и в том числе такой, как подкуп береговых интендантов ректифицированным лодочным спиртом.
С ним, кстати, связана занимательная история, о которой стоит рассказать.
Для этого нужно сделать экскурс в недалекое прошлое и познакомить Вас с одним из тогдашних моих приятелей Валерой Тигаревым.
В экипаж, еще в Эстонии, мы пришли вместе, только из разных учебных отрядов.
       По специальности он был ракетчик и еще тогда обратил на себя внимание недюженными знаниями в области радиотехники и телемеханики. Починить телевизор, магнитофон или транзисторный приемник для него не составляло труда, и скоро в команде Тигарев стал известен как непревзойденный «самоделкин».
Многие офицеры и мичманы, и не только наши, пользовались его услугами когда у них выходила из строя бытовая техника.
Любимым занятием Валеры являлось изучение самых различных схем, технических пособий и устройств, которые в избытке имелись в ракетной боевой части.
Порой доходило до курьезов, молодые офицеры-ракетчики обращались к нему за консультациями по вопросам обслуживания стартового комплекса.
Ну, так вот, незадолго до прибытия на корабль государственной комиссии, мы готовились к очередному выходу в море для выполнения практических ракетных стрельб по Новой Земле. Перед ним заводские специалисты тщательно проверили все ракетное хозяйство и установили, что в системе охлаждения ракетных шахт недостает почти тонны спирто-водной смеси. При осмотре самой системы, был обнаружен разблокированный электромеханический кодовый замок, через который злоумышленники и умыкали ценное сырье. Об этом сообщили представителям конструкторского бюро, которые монтировали хитрое устройство. Они подтвердили факт отключения замка, но не смогли определить, каким образом это было сделано - следов взлома на нем не было.
В это же время, проведенное на лодке с пристрастием дознанием установило, что замок вскрыли умельцы из БЧ-2, а конкретно Тигарев, по просьбе старослужащих.
Сначала отлили пару килограммов для себя, затем для мичманов, и пошло-поехало. Систему потихоньку «доили» почти месяц. Не скрою, что минеры тоже получили свою долю.
Когда представители режимного КБ побеседовали со злоумышленником, то пришли к единому мнению, что перед ними самородок, место которому не в дисбате, или на подводной лодке, а как минимум в МВТУ им. Баумана. Тем более, что с перепугу Валера подсказал им техническое решение по какому - то злободневному вопросу, над которым ученые корпели не один месяц.
В результате утечку пополнили, а Тигарева отправили в краткосрочный отпуск на родную Вологодчину, где он закуролесил и угодил в места не столь отдаленные.
- Золотая голова, да дураку досталась,- прокомментировал этот случай кто-то из старших офицеров.
Однако, к теме.
Помимо этого, прямо сказать криминального, у нас имелись и относительно законные способы получения жидкого эквивалента денег.
Дело в том, что каждая боевая часть или служба, ежемесячно получала у старпома строго определенное количество ректифицированного спирта для обработки клемм, плат и соединений в различных приборах. На эти цели использовалась мизерная его часть, а остальное шло на личные нужды, либо для товарообмена. За спирт можно было достать все, что пожелаешь.
И так подготовка к переходу в базу шла полным ходом. Механики, пользуясь всякими ухищрениями, тащили в свои отсеки всевозможные железяки, электрики - кабеля и лампы, боцмана - различные краски, тросы и штерты. Башир Нухович провел блестящую операцию по изготовлению полного набора мебели и всевозможных стендов для ленинской комнаты. Все это с огромными предосторожностями было упаковано и загружено в одну из ракетных шахт.
Короче, к моменту выхода наш крейсер напоминал Ноев ковчег, с той лишь разницей, что на нем превалировал различный неодушевленный груз.
Не в укор строителям, но на корабле имелось множество недоделок, в связи с чем вместе с нами следовали и представители завода, в обязанности которых входило их устранение на переходе. Например, в нашем отсеке не был герметичным входной люк, а гидропривод механизированного торпедопогрузочного лотка на погрузках стравливал в трюм немало гидравлики. Это было далеко не безопасно, так как на глубине тубус люка заполнялся водой и нараставшим в нем давлением могло вырвать внутреннюю крышку.
Попадавшая же в трюм гидравлика, при определенных условиях могла спровоцировать пожар или взрыв. Естественно, что в море эти неполадки были устранены формально и остались на совести предприятия. Окончательно их устранять придется в базе.
      

Глава 6. На Кольской земле.


Переход прошел без происшествий, если не учитывать сильный шторм, в который мы попали при выходе из горла Белого моря, и в первых числах октября прибыли в Гаджиево. Корабль пришвартовали к седьмому пирсу, а нас поселили все в той же пятой казарме. Началась отработка курсовых задач, предшествующих первому выходу крейсера на боевое дежурство.
В этот период к нам вновь зачастил оперуполномоченный Особого отдела флотилии старший лейтенант Г.А.Петров. В одной из кают он беседовал с моряками, задавая самые различные вопросы. Вызвал и меня. Поинтересовался, как служилось в Северодвинске и каковы планы на будущее. Службу я хулить не стал и заявил, что наверное останусь на сверхсрочную.
Через несколько дней мой близкий приятель Слава Гордеев рассказал по секрету, что ему предложили поступать в школу КГБ. Причем не кто-нибудь, а сам начальник Особого отдела флотилии, к которому из Москвы приезжал Славкин шурин, занимавший какую-то крупную должность в этом ведомстве. Гордеев согласился и попросил, чтобы вместе с ним для поступления направили и меня.
Это новость заинтриговала, ибо зря Славка никогда не трепался и считался у нас особенным человеком. Он был из семьи военного летчика, командовавшего в свое время эскадрильей, в которой начинал свою службу Ю.А.Гагарин.
И это не досужий вымысел.
У Гордеева имелось несколько снимков, где он запечатлен со своим отцом и первым космонавтом, тогда еще никому не известным старшим лейтенантом. Впрочем по этому поводу Славка особо не распространялся.
Попал он на флот, будучи исключенным из одного из Липецких ВУЗов за разгильдяйство и не без участия родителя, который после демобилизации из ВВС занимал крупную административную должность в этом городе. Впрочем, не в укор Славе, особой любви к службе он не питал и мечтал о «гражданке».
 Уже через несколько дней меня вызвали в Особый отдел, где навещавший нас Петров сообщил, что в Москве находится высшая школа КГБ, которая готовит контрразведчиков. Ему поручено подобрать двух кандидатов для поступления в это учебное заведение. Один имеется - это Гордеев. Если я не против, то буду вторым.
Согласие я дал без колебаний, ибо всегда тяготел ко всякого рода авантюрам и предложение меня заинтриговало. Тем более, что оно касалось системы, деятельность которой тогда была тайной за семью печатями.
Спустя некоторое время Гордеева и меня пригласили в Особый отдел вместе, где теперь уже с нами беседовал сам начальник - громадный капитан 1 ранга, разъяснивший, что для поступления в их учебное заведение необходима серьезная подготовка, поскольку по рангу оно приравнено к военной академии.
Слава воспринял эту новость без энтузиазма и немного поколебавшись отказался, я же заверил нахмурившегося начальника, что постараюсь должным образом подготовиться и поступить. После этой беседы нас никуда больше не вызывали и служба покатилась дальше.
Сдавая курсовые задачи, мы постоянно находились в море, где помимо прочего осуществили торпедные и ракетные стрельбы, а затем в районе мыса Могильный занялись размагничиванием корабля.
Это было довольно тяжелое и вымотавшее весь экипаж мероприятие, необходимое для отлаживания навигационного космического комплекса субмарины, а также ее защиты от магнитных мин.
Для начала мы отшвартовали крейсер на бочки - разновидность плавучих якорей. Затем к нам подошло специальное судно с громадными барабанами, на которых был намотан электромагнитный кабель, который подали на лодку и швартовные команды, усиленные всеми свободными от вахт, начали наматывать его на корпус подобно спирали. Если учесть, что кабель был в тяжелой водонепроницаемой оболочке и диаметром в пятьдесят миллиметров, а кроме того через каждый метр пропускался под днище корабля вручную, то можно представить, насколько тяжелой была эта работа. Бурлаки Репина, которые на Волге, отдыхают.
Тем не менее, под бодрые возгласы отцов-командиров, неоднократно упоминавших Творца и наших мам, обливаясь потом, мы довольно быстро справились с ней и облегченно вздохнули. Кто-то из специалистов кабельного судна даже угостил нас хорошими сигаретами.
Но бойтесь данайцев, дары приносящих!
Включив свои системы, они потребовали через определенные промежутки времени разворачивать крейсер под различными курсовыми углами. А поскольку наша «букашка» водоизмещением более десятка тысяч тонн сама этого делать не умела, пришлось ворочать ее дедовским способом, а именно на шпилях. Таких же, какие стояли и на парусных судах, с той лишь разницей, что у нас они были электрическими.
Это были устройства в виде массивных шкивов, располагающихся в носу и на корме субмарины, опускавшиеся в надстройку в походном положении. При швартовых же работах они поднимались и вместе с выдвижными кнехтами и «утками», использовались как тяговая сила. Причем громадная. Электроприводы у них были мощнейшие.
Между легким и прочным корпусом, в надстройке, находились, кроме того, жестко закрепленные «вьюшки», на каждой из которых было намотано метров по сто тяжеленного металлического троса, щедро промазанного солидолом.
При швартовых работах, через специальные люки, трос сматывался с вьюшек на необходимую длину и разносился по палубе. После этого к его петле, по морскому «огону», крепился тонкий пеньковый проводник, иначе «бросательный», с «легостью», на конце. Это на самом деле было грузило, в виде небольшого мешочка, набитого свинцовыми шариками.
При подходе корабля к месту швартовки, с мостика поступала команда «Подать носовой!», после которой специально обученный моряк раскручивал в руке свернутый в бухту бросательный и на манер лассо метал его на пирс, желательно на головы, собратьям, которые принимали проводник с тем, чтоб вытащить и набросить на кнехты прикрепленный к нему швартов. После этого, излишне стравленный за борт трос обносился несколькими петлями вокруг шпиля, который включался и выбирал слабину, подтягивая корабль к пирсу.
 Если швартовная команда была опытной, весь этот процесс проходил четко и слажено. В противном же случае был чреват самыми негативными последствиями.
Наши швартовщики, в числе которых были все ракетчики и минеры, к тому времени были достаточно хорошо натасканы, благодаря неустанным заботам своих начальников в лице Толокунского и Мыльникова, а также старпома, который гонял нас, как сидоровых коз.
Досталось однажды и мне, как штатному метателю носового бросательного. Для этой операции я был отряжен с учетом того, что швырял его дальше всех, включая здоровенного Ксенженко. В то утро, возвратившись с моря, мы швартовались к причалу при сильном волнении. На расстоянии примерно тридцати метров от него, я по команде с мостика метнул свой снаряд на берег. Однако в середине полета он был отброшен встречным порывом ветра. Следующие две попытки также не увенчались успехом.
Все это время два работавших с нами буксира, непрерывно лавируя с подветренного борта, с трудом удерживали крейсер на месте.
 В конечном итоге, воодушевленный рычанием командира в мегафон с мостика и подкрепляющими его матами Сергея Ильича, я забросил проклятую снасть на причал. Принявшие ее моряки стали выбирать конец, а мы травить швартов, который по закону подлости заклинило. Когда вся эпопея закончилась, к построенной у рубки команде подошел старпом.
- Сергей Ильич, у вас не швартовщики, а пингвины. Всем неделю без берега. А этого ковбоя,- указал на меня,- тренировать, пока не посинеет…
Несколько следующих дней, под присмотром Ксенженко, я мечу злосчастную снасть с носа лодки на причал, к немалой радости зевак с ближайшего дебаркадера. Наука не проходит даром. В ближайшее время я достиг немалых успехов и возвратил было утраченное расположение командования.
Но вернемся к размагничиванию.
Приведя в рабочее состояние все швартовное хозяйство, мы под команды Мыльникова и Толокунского, которые руководили всей оперцией, стали заводить швартовы на расположенные с четырех сторон крейсера бочки. Они находились примерно в кабельтове и представляли из себя выполненные из прочного металла герметичные цилиндры диаметром по несколько метров, стоящие на мертвых якорях. Лодочные швартовы доставлялись на них катером и там крепились к рымам. Эту работу выполняли ракетчики Сережа Осмачко и Фарид Гарифуллин из кормовой швартовной команды. После того, как лодку таким образом «привязали», с помощью шпилей одни концы выбирались, а другие потравливались и крейсер ворочался вокруг своей оси.
При подготовке к очередному повороту едва не случилась трагедия. Как только работавшие на очередной бочке ракетчики успели закрепить на ней правый носовой швартов, корабль, имевший небольшую инерцию, стало относить и трос мгновенно натянулся.
Через секунду раздался хлопок, швартов лопнул и бочка исчезла в пучине. А вместе с ней и ракетчики. Через несколько секунд на этом месте возник фонтан, из которого вынырнула бочка со скрючившимися на ней моряками.
Их быстро сняли и примчали на корабль. От ледяной купели ребята посинели и потеряли дар речи.
Потерпевших спустили вниз, раздели и долго оттирали спиртом. Ракетчиков спас рым, за который парни уцепились при погружении. В противном случае, тяжелая экипировка неминуемо утащила бы их на дно. Повезло и нам, поскольку лопнувший швартов никого не перерубил пополам. А такое случалось.
После возвращения в базу, а это было накануне воскресенья, Башир Нухович организовал в экипаже соревнования по перетягиванию каната.
Этот вид спорта издавна культивировался на флоте и по популярности стоял тогда на втором месте после забивания «козла».
Были сформированы две команды, в одну из которых включили личный состав БЧ-5, а во вторую моряков из так называемых люксовых подразделений. В качестве приза командование выделило ящик сгущенки. Победившей считалась команда, трижды перетянувшая противников.
Боцмана притащили мягкий швартов и растянули по пирсу. Затем с разных сторон за него ухватились атлеты и по знаку замполита стали тянуть в разные стороны. Поскольку с каждой из них действовало по два десятка крепких парней, можно представить, какова была тяговая сила. Швартов натянулся как струна и с переменным успехом медленно полз то в одну, то в другую сторону. Все это сопровождалось криками и улюлюканьем многочисленных зевак с нашей и соседней лодки.
Большинство прочило победу команде люксов, в которой находились все корабельные швартовщики во главе с Ксенженко. Однако ни тут-то было. Поднаторевшие в таскании кабелей при приеме электропитания с берега, механики оказались сильнее. Через несколько минут канат неумолимо пополз в их сторону. Этим маслопупы не ограничились и по знаку командира БЧ-5 рванули канат в сторону. Часть люксов повалилась на пирс, а остальные во главе с матерящимся Олегом были утянуты за роковую черту. То же самое повторилось еще дважды и механики уже предвкушали победу, когда выяснилось следующее. В то время как мы тупо тянули канат, хитрые механики особо не напрягались, ибо находящийся с их стороны конец оказался закрепленным за одну из уток пирса. Проделал это трюмный из числа болельщиков, по кличке «Желудок». В результате победа никому не досталась, хотя сгущенку у нас и не отобрали.
Кстати, этот трюмный был весьма оригинальным кадром. За давностью лет фамилию я его запамятовал, но отлично помню, что был он москвичем и внешностью напоминал херувима. На этом все его достоинства исчерпывались.
Малый отличался ленью, отвращением к воде и небывалой прожорливостью. Но если с первой его начальники худо-бедно справлялось, водобоязнь и чувство голода, у Желудка были неистребимы. Он никогда не умывался и постоянно что-нибудь жевал.
Когда экипаж следовал в баню, грязнуля прятался и туда его тащили принудительно. Мыли тоже общими усилиями, награждая зуботычинами. В то же время аппетит Желудка мы всячески развивали, ибо он служил предметом своеобразного развлечения.
Между корабельными обжорами регулярно устраивались негласные соревнования, проводившиеся, как правило, на камбузе. В течение зимы наш Гаргантюа со значительным перевесом победил нескольких соперников из лодочных экипажей и был допущен к встрече с местной знаменитостью. Это был кок-азербайджанец с базового камбуза. В отличие от тощего подводника весил он больше центнера и об аппетите сына гор в матросской среде ходили легенды.
Встреча состоялась после ужина в варочном цехе, когда мы стояли в камбузном наряде. Весь день Желудка держали впроголодь, и он закатывал истерики.
Однако, как только их с коком усадили за стол и перед каждым поставили по полному бачку котлет, успокоился и сразу же проглотил половину из них. Причем это были не те жалкие полуфабрикаты, что подаются в столовых, а настоящие флотские котлеты – сочные, душистые и величиной с небольшой кулак. Размеренно двигающий челюстями кок усилил их ход, но было поздно. С невозмутимым видом Желудок заглотал все оставшееся в его посудине, затем сыто рыгнул и продекламировал, - еще бокалов жажда просит, залить горячий жир котлет! После чего прямо из соска выдул целый чайник компота.
Азербайджанцу ничего не оставалось, как признать свое поражение.
В казарму мы возвращались затемно, бережно ведя под руки что-то жующего сонного победителя.
Незаметно пришла весна. Нарождающийся день радовал первыми лучами солнца, о котором мы забыли за долгую полярную ночь
В составе гаджиевской флотилии, состоявшей из ракетных крейсеров класса «Янки», «Мурена» была единственным кораблем нового поколения и на нее часто приходили поглазеть моряки из других экипажей.
Пришвартованы мы были к седьмому пирсу, с другой стороны которого стоял и был готов к выходу на дежурство один из заслуженных «Янки», под командованием капитана 1 ранга Ю.Ф. Бекетова
Это был один из лучших экипажей флотилии, регулярно ходивший в автономки в районы Северной Атлантики. Между командами сразу же установились дружеские отношения.
Борт «Мурены» посетил командующий флотилией, в составе которой мы пока находились, вице - адмирал Г.Л.Неволин.
То ли по причине временного подчинения (решался вопрос о перебазировании корабля в Гремиху), или по другим каким - то мотивам, но командующему мы не глянулись. Это незамедлительно сказалось на взаимоотношениях с береговыми службами, не торопившимися доставлять на лодку оружие, необходимые технических средства и продовольствие.
Наконец, в начале мая, в бухте Окольная загрузились ракетами. Шли мы туда своим ходом по Кольскому заливу под маскировочной сетью, с находящимися на корпусе швартовными командами. На рейде бухты, в полумиле от нас, на бочках был отшвартован ракетный крейсер, который слегка раскачало, от разведенной нашей «букашкой» волны. Вскоре на его надстройках появились группы моряков, судя по жестикуляции гадающих, - что же это за ковчег? Флотские всегда отличались любознательностью, и скоро оттуда донесся крик, - кореша, на чем вы чапаете!?
На мостике находились командир со старпом, и мы промолчали. На повторный вопрос Ксенженко запросил у командира разрешение на достойный ответ. Тот не возражал.
 - На крейсере, и не чапаем, а идем!, - пробасил мичман в сторону серой громадины.
- А мы на чем!?, - вновь заорал дотошный морячок.
- А на том самом, что не ходит, а плавает!, - срезал крикуна Олег. Вся надстройка грохнула дружным смехом.
В бухте пришвартовались к плавкрану. Здесь же покачивался на волнах пожарный буксир, на корме которого стояла симпатичная девушка в белой курточке и колпачке и удивленно глазела на наше «чудо-юдо».
Мы приосанились, а Допиро, ткнул себя в грудь и представился – я Витя, давай дружить!
Девица хмыкнула и гордо удалилась в рубку откуда появился хмурый усач, по виду боцман, молча погрозивший нам кулаком.
На корабле объявили готовность два, сообщив, что грузиться будем на рассвете. Сход с корабля запрещен.
Попив кофе, вместе с Допиро и Гарифуллиным отпрашиваемся наверх, покурить. В центральном посту, на вахте мой «бычок». Настроение у него благодушное и он, мурлыча под нос какую-то песенку, милостиво разрешает.
На мостике драят «рыбины» несколько молодых под присмотром боцмана и моего приятеля - Сережи Алешина, который возится с ратьером.
- Видал какая там цаца?, - спрашиваем мы у Сереги, кивая на буксир.
- Ничего особенного, у нас в Калуге лучше,- бурчит тот. -
- Зато эта рядом, - смеется Допиро.
- Прошвырнемся?,- вопросительно смотрит он на нас.
- Пошли, - соглашается Гарифуллин. На корпусе как раз маслопупы шебуршатся, чего-то на пирс тягают, ну и мы, вроде будем с ними.
На корме действительно наблюдается какая-то возня, сопровождающаяся негромкими командами. Маслопупы, это личный состав электромеханической боевой части, у которых всегда полно работы, что в море, что на берегу. Афоризм «Морда в масле, зад в тавоте, но зато в подводном флоте» - точно про них.
Все остальные на лодке: штурмана, ракетчики, торпедисты, радиометристы, акустики химики - на флотском жаргоне «люксы». Почему - никто не знает. Может потому, что служба у нас полегче. Отстоял вахту, и как говорят, - Гуляй, Вася!
 Если нет авралов, можешь смотреть фильм в кают - компании или на базе, забивать козла, читать книги, орать песни или тягать гири. Механики же всегда при деле. Едят и спят на ходу, пахнут соляром, роб и обуви на них не напасешься. В то же время пользуются уважением, особенно главный механик, он же командир БЧ -5.
Мягко ступая кожаными тапочками по трапу, спускаемся с мостика, проскальзываем в рубочную дверь и перемахиваем с пирса на палубу буксира, где в иллюминаторе камбуза тускло горит свет. Он отдраен. Тихонько заглядываем внутрь. Девушка стоит у плиты и чистит рыбу, наверное команде на завтрак.
- Эй, коза, - громко шепчет Витька. Та вскидывает глаза на иллюминатор, видит наши ухмыляющиеся рожи и пронзительно визжит.
Сзади меня кто-то хватает за плечо. Оборачиваюсь - это наш знакомец боцман. От него попахивает луком и перегаром.
- Ну что, попались, салаги,- торжествует он, явно готовясь нас измордовать А зря. Мы далеко не салаги и грубого обращения не терпим. Допиро молча бьет усача в челюсть, я вырываюсь и коленом пинаю в пах. Уже сползающего на палубу дядю Фарид глушит кулаком по кумполу.
- Рвем когги,- шипит Витька. Мгновенье и мы на борту лодки, в рубке. На все «свиданье» ушло не более пяти минут. Его наблюдал с рубки Алешин, который, кстати, очень не любит боцманов с буксиров.
- Правильно дали, не хрен было ему мешаться, - бормочет Серега, продолжая налаживать свой прожектор. Дернул шильца и кемарь, если ты боцман. Вот мой, принял и наверное уже второй сон видит, а этот, сука, все бродит, высматривает. Точно мыслит у нас чего-нибудь слямзить!
Перекуриваем, наблюдая из иллюминатора рубки за буксиром. Боцмана на палубе уже нет, видать уполз, или унесли. Если Допиро бьет, то обычно уносят. За время службы в экипаже, или, как у нас говорят «большого круга», мы дрались неоднократно. В Палдиски с морпехами, в Архангельске с десантниками, в Северодвинске с курсантами мичманской школы и уже здесь, в Гаджиево, между собой. Почему? Наверное по традиции. На флоте всегда увлекались мордобоем, и не только моряки. Точно знаю, что наши мичмана, например, несколько раз здорово дебоширили в Северодвинских ресторанах. Как там вели себя офицеры история умалчивает, но любому зарвавшемуся матросу и даже старшине, пенделя они могли выдать с полоборота. Хотя бы наш помощник командира.
Был он в звании капитан-лейтенанта, по фамилии Колбунов. Помимо своих прямых обязанностей, которых у него было множество, Михаил Иванович никогда не забывал о воспитании личного состава. Причем в отличии от замполита, делал он это по методу Макаренко. Тем более, что отличался завидной статью и немногословностью.
Например, как бы поступил Башир Нухович, увидя, после побудки, когда основная масса моряков выскочив из казармы бегала по сопкам, изображая зарядку, мирно почивающих в койках годков ? Он бы вызвал их к себе в каюту и долго рассказывал о пользе физической культуры с позиций марксистско-ленинской философии. После этого, заверив что все поняли, хитрецы разбрелись бы припухать до завтрака по другим укромным местам.
А как делал Колбунов? Очень просто. Нагрянув с утра в казарму и обнаружив уклонистов, он вместе с матрацами сбрасывал их из коек, после чего те мчались к выходу, на ходу запрыгивая в робы. Последнему доставался здоровенный пинок. Это действовало гораздо убедительнее.
Или, как бы повел себя замполит, обнаружив после отбоя пьяного Гарифуллина, который матерясь по татарски, с «банкой» в руке гонялся за сослуживцами, пытаясь проломить кому-нибудь череп? Посадил бы на губу, а затем стал идейно воспитывать. Тот бы слушал и размышлял, кого бы еще отлупцевать?
Михаил Иванович и здесь поступил по своему. Он возник из каюты и поманил дебошира к себе. Тот прекратил орать, поставил «банку» и как сомамбула поплелся к помощнику. Через минуту за дверью каюты что-то упало, и спустя непродолжительное время оттуда появился абсолютно трезвый Фарид. Он рысцой пробежал по коридору, быстренько разделся и улегся спать. Свои выступления с тех пор ракетчик больше не повторял.
Погрузку ракет закончили к ночи. По боевой тревоге приняли все двенадцать. Следует отметить, что операция эта была далеко небезопасная и простая, если учесть, что вес каждой загружавшейся в шахту тринадцатиметровой ракеты составлял более тридцати тонн. К тому же она имела ядерный заряд мощностью в одну мегатонну, что в определенной степени действовало на психику. На моей памяти, одна такая погрузка, осуществлявшаяся на лодку класса «Янки» непосредственно в базе, закончилась весьма печально. Ракета сорвалась с крана и с высоты двух десятков метров рухнула на пирс. В результате произошла разгерметизация бака с окислителем, от паров которого серьезно пострадали несколько находившихся рядом моряков.
Кроме того, со слов очевидцев, над местом аварии образовалось солидное облако, напоминающее ядерный «гриб», в поселке завыли собаки, а часть женщин, схватив детей, убежала в сопки. По теории, ядерный взрыв при самопроизвольном падении ракеты исключен. Но чем черт не шутит?
       В базу вернулись утром, и через сутки приступили к погрузке торпед. Их необходимо принять на борт в количестве восемнадцати и в том числе, две с ядерными зарядами. Остальные снаряжены боеголовками с « морской смесью». Поскольку с боевыми торпедами на корабле мы работаем впервые, боевая часть на время погрузки усиливается старшиной команды торпедистов с соседней лодки по фамилии Тоцкий.
 Ему далеко за сорок, за плечами десятки автономок и стрельб, так что свое дело мичман знает туго. Об этом свидетельствуют и жетон «Мастер военного дела», а также несколько орденских нашивок на кителе с широкими золотыми шевронами со звездами на рукавах. Кроме того, по слухам, ветеран любитель потравить морские байки в хорошей комании. Короче, живая история подводного флота.
Утро. Залив серебрится под лучами полярного солнца. В конце пирса радостно орут бакланы, поедая остатки нашего завтрака из мусорных контейнеров.
После подъема флага, по боевой тревоге перешвартовываемся к стационарному плавкрану, с которого на лодку и будем принимать боезапас. Тихо постукивают дизеля влекущих нас к громадине крана буксиров, журчит вдоль настройки аквамариновая зелень воды. Настроение приподнятое. Торпеды опасное и капризное в обслуживании оружие. В 1962 году на лодке 633 проекта в Полярном взорвался боезапас, разнесший корабль почти полностью. При этом сильно повредило соседнюю лодку и погиб почти весь личный состав обоих кораблей. Взрыв был такой силы, что баллоны с воздухом высокого давления этих лодок потом находили в сопках и на крышах городских зданий.
На пирсе, у крана, уже стоят несколько тележек с торпедами, окрашенными в зеленый и серый цвет. Здесь же обслуга, доставившая их с базового склада.
В отсеке к погрузке все приготовлено еще ночью - поднят и вооружен торпедопогрузочый механизированный лоток, приготовлено к приему боезапаса все остальное наше хозяйство.
Швартуемся. К лодке подходит пожарный катер. На рубке субмарины взвивается сигнальный флаг «Веду прием боезапаса», и погрузка начинается.
Общее руководство осуществляет с рубки старпом. Наверху работают Мыльников и Порубов. Внизу, в отсеке, Ксенженко с Тоцким и я. Связь из отсека напрямую включена на мостик.
- Внимание, первая, пошла!.- слышится через торпедо -погрузочный люк команда «бычка». Двухтонная восьмиметровая сигара, объятая автоматическим бугелем, зависает над люком и ложится на палубный лоток. Выполняю несколько манипуляций на гидропульте и ее серебристый обтекатель показывается в зеве погрузочного люка
- Пошла торпеда вниз!, - командует Олег . Репетую -Есть! - и плавно подаю ее в чрево лодки. В отсеке вой и визг гидромототоров лотка, урчанье электродвигателей подвижных торпедных стеллажей, щелканье бугелей. Все это сопроваждается веселым матерком и прибаутками мичманов. Погрузка началась явно удачно.
К полудню в отсеке находится половина боезапаса, часть из которого сразу же загружается в аппараты, предварительно приводясь в боевой состояние.
Наверху заминка с подвозом торпед с базы. Перекур.
Вылазим на него из отдраенного люка первого, по очереди дымим в рубке. Старпом доволен, команда работает четко и значительно опережает нормативы погрузки лучших экипажей «Янки». Нет нареканий и с берега. И это при всем том, что у нас с момента прихода в базу постоянно барахлит гидропривод лотка, стравливая в трюм массу гидравлики и неполадку безуспешно пытаются устранить специалисты плавмастерской.
Временный перерыв командование корабля использует для быстрого обеда. В меню уха, плов, компот и знаменитые булочки с курагой кока Абрамова. Он сует мне их целый пакет, учитывая, что после погрузки в отсек последней торпеды и отбоя тревоги, нам с ними колдовать еще до полуночи. Сашка не бескорыстен, ибо знает, что в этом случае мы разрешим ему поглазеть, как снаряжаются спецторпеды. Это таинство для ограниченного круга, а кок не лишен амбиций. К тому же он жаждет пообщаться со знаменитым Тоцким, который на заре своей службы, якобы тоже был коком.
К двадцати часам весь боезапас в отсеке. Мы валимся с ног.
Перешвартовываемся на свой пирс. Отбой боевой тревоги. Свободные от вахты собираются в конце пирса и дружно дымят сигаретами, делясь впечатлениями от погрузки.
После ужина в первый приходит командир и Тоцкий подробно инструктирует нас о правилах подготовки к бою торпед с ядерным боезапасом. Их две.
Это обычные электроторпеды СЭТ-60 с акустической системой наведения, но с ядерным зарядом. Любая из них способна уничтожить авианосное соединение на дистанции более 20 морских миль.
       После инструктажа приводим все торпеды в боевое состояние, снимая с них несколько степеней предохранения, затем загружаем в нижние аппараты, которые пломбируются. В вахтенном журнале делается соответствующая запись.
С этого момента у трапа, ведущего на торпедную палубу, выставляется круглосуточный пост с вооруженным матросом. Ее, кроме минеров, имеет право посещать ограниченный круг лиц - командование корабля, вышестоящее начальство и офицер особого отдела.
 Поблагодарив нас за хорошую работу, командир уходит в штаб.
Выполняем последние операции по раскреплению торпед по штормовому, приведению систем и механизмов в исходное. Отсек преобразился. В нем стало теснее от хищных тел торпед, их специфического запаха опасности и чудовищной силы. Вслед за командиром уходит Мыльников, ему заступать на вахту.
- Ну что, Петрович, может перекусим ?-, дружески хлопает Олег Тоцкого по спине.
       - А почему нет ?, - милостиво соглашается ветеран.
По знаку Ксенженко спускаюсь вниз и приказываю уже стоящему там вахтенному из первогодков никого не допускать к трапу, ведущему на торпедную палубу.
- Засыпаем уран в торпеды, усек !? - громко шепчу ему на ухо.
- Усек,- испуганно округляет глаза вахтенный и судорожно хватается за висящий на поясе штык.
 - Вот- вот, как только кто сунется, сразу коли !
 Поднимаюсь на палубу и задраиваю люк.
В отсеке уже стоит снятый с подволока раскладной стол и мичмана быстро комплектуют его чем бог послал. А послал он нам к «тайной вечере» несколько бутылок «Старого замка», батон копченой колбасы, шпроты, консервированный сыр и шоколад. Есть еще несколько банок томатного сока и галеты. Наполняем кружки вином и смотрим на Тоцкого.
- За Подплав, быть ему вечно!, - провозглашает он тост. Молча сдвигаем кружки, пьем кисловатое вино, закусываем. Гудит зуммер отсечного телефона. Снимаю трубку. В ней голос Абрамова.
- Валер, ты?, я вам тут эскалопов нажарил, нести?
- Товарищ, мичман, - обращаюсь к Олегу, кок лично желает угостить нас эскалопами.
- Давно пора,- смеется Ксенженко, пусть тащит.
 Отдраиваю люк, свешиваюсь вниз.
-Вахтенный! Сейчас подойдет кок со взрывателями, пропустишь!
- Есть пропустить, товарищ старшина!
Через несколько минут в люк протискивается Саня с картонной коробкой, из которой вкусно пахнет. На стол водружается судок с сочными кусками мяса и жареным картофелем,
и несколько пышных, только что испеченных лавашей. Следует еще пора тостов, после чего начинается неизменная морская травля. Вино легкое и располагает к задушевной беседе. И она льется неспешно, как это бывает только на кораблях после тяжелых работ и авралов, в кругу близких друзей. Не забываем и молодого, спуская ему толику мяса с хлебом.
-Да, под твою свинину Абрамов, хорошо бы по ломпадке шила - заявляет Порубов. Да его Мыльников в свой шкаф зашхерил, - кивает на отсечный сейф.
- А что, у вас своего нету?- удивляется Тоцкий.
-Веришь, Петрович, в данную минуту ни грамма, ну да ничего, сейчас найдем. Ковалев, дуй к ракетчикам, они нам должны!- басит Ксенженко и тянется к телефону.
- Отставить!,- смеется ветеран. Шила у вас навалом. Ну, так где оно? Что подсказывают знания?, -хитро щурится Тоцкий, похлопывая по брюху ближайшей торпеды.
- Правильно, в ней есть, - отвечает Олег. Килограммов шестьдесят, но оно же со рвотными присадками !?
- А что подсказывает опыт войны?, - интересуется Троцкий.
- Что пили его, но как, кануло в лету, никто не знает, - чешет в затылке Олег.
- Обижаешь, мичманец, хищно блестит золотой фиксой во рту Троцкий. Все, что касается минного дела, знаю я, и ношу вот тут - стучит себя по лбу. Вам, салагам, так и быть, расскажу, что - то вы мне глянулись.
- Плесни-ка пайкового, - бросает он раскрывшему от удивления рот Абрамову.
Хлебнув вина и немного помолчав, мичман выдает краткую историческую справку.
Начиная с первой мировой войны, при использовании торпед в арктических широтах, в целях надежной работы имеющихся у них механизмов, в торпеды заливали чистейший ректифицированный спирт. У обслуживающих их минеров организмы замерзали не меньше, в связи с чем спирт зачастую, в тех или объемах, выкачивался из торпед и выпивался. А вместо него, в чрева роковых красавиц закачивалась банальная вода.
В результате, при стрельбе такими торпедами, они нередко тонули. Атакуемые корабли, в свою очередь, обнаружив атакующих, топили их. Получаемая от «доения» торпед продукция, в русском флоте называлась «минным ликером» или «торпедухой», и неизменно использовалась и во вторую мировую войну.
Есть основания полагать, что в силу бесшабашности русского характера, наиболее ярко проявляющегося в авиации и на флоте, торпедуху открыли и потребляли только наши моряки. В принципе, суть ее схожа с русской рулеткой, с той лишь разницей, что в первую играли отдельные офицеры и прапорщики армии, а во вторую целые подразделения, а то и экипажи военных кораблей.
В борьбу с этой роковой привычкой, помимо командования и соответствующих органов, активно включились закрытые НИИ, и примерно в начале 40-х годов придумали присадки, напрочь исключающие потребление минного ликера.
Они превращали великолепный ректификат в тошнотворную смесь, отторгаемую нормальным человеческим организмом. Недостаток разработки заключался в том, что крепость спирта оставалась прежней и он горел. А по старой флотской поговорке, подтвержденной ни одним поколением военморов, «моряк пьет все, что горит и «дерет» все, что шевелится».
В результате торпедуху продолжали пить со всеми вытекающими последствиями.
Ученые снова ринулись в бой и примерно в 50-е годы придумали новую присадку, вызывающую непреодолимую травлю даже у видавших виды закоренелых потребителей минного ликера. Ее назвали рвотной присадкой. Торпедушный кошмар был побежден. Время от времени, как гласят флотские байки, отдельные корабельные умельцы пытались возродить историческую традицию, пытаясь очистить опоганенный спирт с помощью разных кустарных приспособлений. Но, увы, успеха не добились. Моряк, будь он даже мастер военного дела, против академиков и профессоров неуч.
- Такие вот дела, сынки,- с грустью закончил рассказ Троцкий.
- И что ж, так и похерили дедовскую традицию?, - прошептал со слезой в голосе Порубов.
Вместо ответа ветеран хлопнул ладонью по брюху ближайшей СЭТ - 60.
       - Традиция жива, я угощаю! Не сдрейфите?
- Обижаешь, Петрович!, - гудит Ксенженко.
-Добро! Ключ от горловины, чистую емкость и ИП -46 с запасными фильтрами сюда!
Через минуту все необходимое у ног мичмана.
Он ставит емкость - ею служит десятилитровая банка из -под сухарей, под сливную горловину торпеды и быстро «отдает» утопленную в корпус медную заглушку.
В банку тонкой струйкой начинает течь жидкость фиолетового цвета со сладковатым запахом ректификата. Когда посудина заполняется наполовину, Тоцкий ввертывает заглушку на место. В банке глянцево поблескивает примерно пять кило этой смеси, при виде которой отпадает любое желание, связанное с ее потреблением.
- Ну, как?,- хитро подмигивает нам мичман. Блевонтин?
- По моему хуже,- вякает кок и тут же получает от Олега крепкую затрещину.
- А сей - час будет от - личный ликер,- поет Тоцкий.
Банка на палубе, над ней перевернутый ИП с отвернутой маской и вынутой из седловины пробкой, а сверху воронка, в которую он осторожно льет «блевонтин» из банки.
На наших глазах происходит чудо. На выходе из нижнего отверстия ИПа, появляется тонкая струйка голубоватой жидкости, похожей на денатурат. Содержимое банки еще раз фильтруем, сменив гипкалитовый патрон в противогазе и через десяток минут имеем не менее четырех килограммов чистейшего ректификата.
Олег осторожно макает палец в емкость и облизывает его.
-Ну, как?,- вопрошает Порубов.
- Чистейшее шило. Нам для работы выдают хуже. Ты, дед, великий химик, только без степени,- глубокомысленно изрекает Ксенженко.
- Но запомните,- предупреждает Тоцкий. Больше чем на пять килограммов, доить торпеду нельзя. Запорите.
После этого дегустируем продукт. Пьем по северному, не разбавляя и запивая томатным соком. Спирт ударяет в головы и мы наваливаемся на снедь, которой еще в избытке.
Затем Порубов осматривает отсек и докладывает в центральный пост о результатах. Абрамова отправляем отдыхать - ему готовить завтрак для ночной смены. Я тоже укладываюсь спать на поролоновый матрац за торпедами правого борта, поскольку в восемь утра мне поднимать гюйс и заступать на вахту.
Мичмана тихо обсуждают сегодняшнюю погрузку и строят планы на грядущую автономку. Изредка слышится стук сдвигаемых кружек и кряканье. Засыпаю, как всегда на лодке, мгновенно.
Будит меня металлический голос Мыльникова, раздающийся из отсечной трансляции
       - Ковалев, подъем! Приготовиться к подъему флага!
- Есть!,- ору в сторону «Каштана» и его красный глазок гаснет. Выбираюсь из-под торпед.
В отсеке ни следа от ночного пиршества. Уронив курчавую голову на пульт, в кресле командира дремлет Ксенженко. В кресле вахтенного, задрав ноги на направляющую балку, сидит осоловелый Порубов и читает журнал. Заботливо укутанный шерстяным одеялом, у кормовой переборки на снятых с торпед чехлах умиротворенно похрапывает Тоцкий. Рядом стоит стоит пустая банка из-под минного ликера.
- Да-а, крепки советские подводники,- бормочу я, вытаскивая из металлической шкатулки сложенный вчетверо военно-морской гюйс. Затем отдраиваю люк первого и поднимаюсь наверх. Свежий воздух пьянит. Утро погожее, без пяти минут восемь. В рубке маячит Сергей Ильич и копошится сигнальщик, готовящий к подъему корабельный флаг.
Я привычно креплю гюйс к носовому флагштоку и, придерживая рукой его свернутое полотнище, докладываю о готовности.
На плавбазе, где располагается штаб флотилии, включается метроном. Его размеренный звук будит тишину залива.
- На Флаг, и Гюйс, смирно-о!! - разносится по водной акватории усиленный боевой трансляцией голос дежурного по флотилии.
Сидящие на волнах чайки испуганно взмывают в синеву неба.
- Фла-аг и Гю-юйс.., поднять!!
На надводных кораблях флотилии звонко бьют склянки, голосят свистки боцманов.
- Флаг и Гюйс, поднять!, - репетуют команду вахтенные офицеры подводных ракетоносцев.
Краем глаза слежу за полотнищем вздымаемого над рубкой нашей лодки флага и одновременно поднимаю гюйс до клотика.
- Во-о-льно!- разносится над заливом. На Флоте начинается новый день.
В этот период корабль начинает посещать наш второй экипаж, который прибыл на стажировку из Палдиски. Это нам не особенно нравится, так как приходится чаще делать приборку и внимательно следить, чтобы стажеры чего-нибудь не сломали или не сперли.
С ними у меня связано одно очень неприятное воспоминание. Поскольку этот экипаж был сформирован недавно и в ближайшее время должен был убыть в Северодвинск для приемки очередной, уже серийной «Мурены», появлялся он у нас в спецодежде, получаемой на санпропускнике. Была она далеко не новой, без отличительных боевых номеров и различить, кто перед тобой – офицер, мичман или матрос, было довольно сложно.
В одно из таких посещений на торпедную палубу без разрешения взобрался какой-то тип в матросской пилотке и ватнике, потребовавший чтобы я показал ему отсек. По виду он походил на мичмана, и я послал его подальше.
Через пять минут меня вызвали в центральный, где рядом с командиром, в кресле восседал этот человек. Он оказался командиром второго экипажа в чине капитана 2 ранга.
Без долгих слов Валентин Николаевич впилил мне пятнадцать суток гауптвахты и приказал находящемуся здесь же Мыльникову с утра отправить меня по назначению.
Настроение упало до нуля. Этот дурацкий залет мог исключить направление на учебу.
Однако мне вновь повезло. Из штаба поступил приказ об экстренном выходе в море, за ним последовали еще несколько, и на губу я так и не попал.
Между тем, в Особый отдел меня больше не вызывали, хотя всю зиму я усиленно готовился к поступлению. Причем все минеры приняли в этом самое деятельное участие. Ксенженко с Порубовым помогли достать пособия и в том числе очень редкий в то время учебник по истории России под редакцией С.М. Соловьева, а Мыльников разрешил не ходить на базу и заниматься в отсеке, где я стал нести бессменную вахту. Она, кстати, была необременительной и сводилась к вентиляции торпед, замерам в них сопротивления изоляции и осмотру отсека. Все остальное время я усиленно грыз гранит науки.
Поскольку уверенности в том, что Особый отдел не забыл о моем существовании не было, и нам уже точно было известно о предстоящем выходе на боевую службу, решаю посетить это учреждение и выяснить, дадут мне направление, или нет.
Для этого субботним майским утром, после подъема флага самовольно покидаю корабль и вместе с чужим экипажем, следующим в жилой городок, выхожу из режимной зоны.
Подойдя к подъезду здания, в котором находился Особый отдел, звоню в дверь и сообщаю дневальному, что пришел по вызову к Петрову. Тот нехотя впускает меня и предлагает обождать - старшего лейтенанта еще нет. В этот момент как из кабинета начальника, выходит какой-то офицер. Когда он исчезает, решаю напрямую обратиться прямо к тому. Мне помогает случай - дневальный на минуту отлучается, а я подбегаю к кабинету и, постучав в дверь, вхожу в него.
Капитан 1 ранга сидит за столом и читает какие-то бумаги. Увидев меня хмурится.
- Ты кто такой?
- Старшина второй статьи Ковалев, из экипажа капитана 1 ранга Милованова.
- Зачем здесь?
- По поводу направления на учебу, вы со мной беседовали месяц назад.
- Почему без вызова?
Я сообщаю, что в ближайшее время мы уходим на боевое дежурство, и хотелось бы знать, могу ли рассчитывать на поступление.
Начальник долго о чем-то размышляет, затем откладывает в сторону бумаги и жмет какую-то кнопку на столе.
Через минуту в кабинет входит Петров. Он явно озадачен моим появлением и вопросительно смотрит на начальника.
- Узнаешь?,- кивает тот на меня.
- Конечно, я его подбирал на учебу.
- Ну и как поступим?
- Вы же знаете, Василий Ефимович, нам одну кандидатуру срезали.
- Кто в плане?
- Матрос из штаба флотилии.
-Сколько прослужил ?
- Полтора года.
- А ты?,- обращается ко мне Худяков.
- Два с половиной.
-Значит так, Геннадий Петрович, штабного отставить, пусть еще послужит. Оформлять Ковалева.
 На этом встреча заканчивается. Петров уводит меня в свой кабинет, где я заполняю анкету и пишу автобиографию. Вопреки ожиданию он не упрекает меня за проявленную инициативу и настроен весьма благодушно. Проверив исполненные документы, в которых я указал, что мой отец ранее был судим, старший лейтенант заставляет их переписать, исключив упомянутое.
- Что конкретно тебе известно об этой судимости? – интересуется он.
Я сообщаю, что со слов отца, в 1945 году в Германии он застрелил польского офицера, за что по приговору военного трибунала пять лет отсидел в колымских лагерях.
- Ну, так вот, - хмурится Петров. Этот вопрос мы проверили. Осуждался твой родитель незаконно, в связи с чем Президиумом Верховного Совета в 1950 году был реабилитирован. Так что об этом забудь и никогда не упоминай. Понял?
- Точно так.
- Ну и отлично. В ближайшее время будь готов пройти медкомиссию,- заявляет на прощание старший лейтенант и я покидаю отдел.
С этого дня мною действительно серьезно занялись. Петров несколько раз появлялся на лодке и о чем-то беседовал с начальством. После одного из таких посещений я был приглашен в каюту командира. Там же находился и старпом.
- Послушай, Ковалев, зачем тебе куда-то поступать, оставайся на сверхсрочную,- предложил командир. Образование у тебя подходящее, сейчас же пошлем бумаги в Североморск и через месяц ты мичман.
- Нет вопросов, товарищ капитан первого ранга, но разрешите мне сначала попытать счастья. Не сдам экзамены - остаюсь на сверхсрочную.
На том и порешили.
В течение нескольких следующих дней, по направлению Особого отдела я прохожу медицинскую комиссию в Мурманском военно-морском госпитале. Со здоровьем все отлично и Петров сообщает день, в который надлежит прибыть в Североморск, для получения необходимых документов в Особом отделе флота, и оттуда вылететь в Москву, для сдачи экзаменов. Он через неделю.
Все это время я активно ввожу в курс дела назначенного на мою должность моряка.
Это двухметрового роста тощий детина, прибывший на корабль в числе молодого пополнения. У мичманов он сразу же получил прозвище Паганель.
Встреча с ним происходит при довольно оригинальных обстоятельствах.
К тому времени наборы Юркина и Допиро уже демобилизовались и мы сами стали старослужащими. Я к этому отнесся спокойно, но многие из ребят всячески подчеркивали свой новый статус. Особенно преуспевали в этом механики.
У них появился свой коновод - Витя Миронов, в свое время один из самых незаметных и пресмыкавшихся перед годками матросов. Родом он был из подмосковной Балашихи, на вид крепок и смазлив. Вокруг Виктора сформировалась компания старшин и матросов электромеханической боевой части, которые понемногу стали притеснять молодых.
Я несколько раз вмешался и приобрел в лице Миронова непримиримого врага. Ситуация усугублялась тем, что его сторону приняли практически все старослужащие, за исключением нескольких человек.
В тот вечер, я как обычно находился на вахте и корпел над учебниками. Группу молодых, среди которых находился и мой сменщик, привели из штаба прямо на лодку.
Когда матрос появился в отсеке, я оторопел. На его голове красовалась измятая маломерная бескозырка, кургузый заношенный бушлат был явно с чужого плеча, на ногах вместо ботинок видавшие виды яловые сапоги.
- И откуда ты такой красивый?, - интересуюсь у очумело хлопающего глазами парня.
- Из Севастополя, товарищ старшина.
- Вас что там, одевают на барахолке?
- Да нет, бескозырка, бушлат и ботинки у меня были первого срока, только их забрали здесь, на лодке.
Когда я интересуюсь деталями, он рассказывает, что из центрального поста всю группу привели сначала в десятый отсек, где находившиеся там вахтенные их обшмонали и отобрали часть вещей. Затем ему приказали идти в первый.
- Кто отбирал?
- Один длинный, рыжий, в наколках, а второй черный, длинный его Мироном называл.
Судя по описанию, это Свеженцев и Миронов.
Для начала приказываю молодому снять обноски и облачаю его в запасной комплект РБ.
- Ел давно?
- Утром.
Достаю из заначки тушенку и галеты, вскрываю банку и вручаю ему,- ешь. Затем звоню в десятый. Трубку берет Свеженцев.
- Серега, это вы шмонали молодых?
- Мы,- смеется тот, а в чем дело?
- По вашим я претензий не имею, а все, что взяли у моего отдайте, иначе сам отберу.
Немного покобенившись, Свеженцев соглашается, так как знает, что ссориться со мной небезопасно.
Минут через десять в отсеке появляется матрос из БЧ-5 по прозвищу «Годок», который приносит все отобранное у севастопольца и по секрету сообщает, что Миронов подбивает старослужащих разобраться со мной.
- Ну и как они?
- Да что-то никто не соглашается.
Я принимаю информацию к сведению и до отъезда решаю проучить москвича. Бушлат, кстати, у молодого оказывается великолепным, с настоящими медными пуговицами и я забираю его себе. Что сделаешь, положено по традиции. Взамен дарю ему свой, а в придачу и весь гардероб, который решил не тащить с собой в Москву. Передаю наследнику и свой личный сейф-шкатулку, по блату установленный мне в отсеке на заводе, а также шикарное спальное место за торпедными стеллажами, с двумя десятками книг и журналов, которые приготовил для автономки.
С Мироновым разбираюсь на следующее утро, после завтрака. Для лодочной вахты он накрывается в семь часов. Я же встаю в шесть, делаю в отсеке зарядку, затем моюсь, бреюсь и одним из первых завтракаю в старшинской кают-компании.
Это удобно во всех отношениях. Нет скученности и толчеи, не приходится есть второпях и до развода можно подняться наверх и покурить.
Когда я допиваю кофе, в кают-компании появляется сонный Миронов и начинает что-то брюзжать в мой адрес.
Я выслушиваю его и предлагаю подняться наверх для разборки. Не желает.
Выхожу из кают-компании и поджидаю его у одной из ракетных шахт. Как только сыто рыгающий Витька появляется в проходе, без предисловий бью его в морду. Причем очень удачно. Годок падает в хитросплетенье трубопроводов и заклинивается в них. Молочу его еще пару минут и, удовлетворившись результатами, исчезаю.
Еще через пару дней, простившись с командованием и ребятами, ранним утром я уезжаю.
До выхода с пирса меня провожает Ксенженко. На прощание Олег жмет мне руку и желает удачи. Через несколько лет он трагически погибнет при швартовке.
На небольшом морском вокзале, расположенном рядом с базой, уж идет посадка немногочисленных пассажиров на следующий в Североморск катер.
       Предъявив билет и пройдя досмотр, прохожу на корму. Через несколько минут катер отваливает и бойко стуча дизелями скользит вдоль залива. В последний раз окидываю взглядом базу и застывшие у пирсов крейсера. С рубки одного из них кто-то семафорит в сторону катера флажками. Срываю с головы бескозырку и машу в ответ, - «До встречи, Флот!» !

      


© Copyright: Ванико, 2008
Свидетельство о публикации №208040100460

Ссылка:
http://www.proza.ru/2008/04/01/460


Порубать метеорологов! Медведь и караул
Игорь Агафонов

Порубать метеорологов! Медведь и караул. Новогодняя

…………………………….. Спэшл сэнкс – Алексу Сидорову и его «Морозу»,
………………………………спровоцировавшим экспромт сей вспоминательный


Не, это точно – метеорологов порубать, нахрен! Тесаками южными и кинчжалами горскими порубать! Однозначненько! Ну, не до крови, конечно, а так – в назидание!

А то, сидят, понимаешь, укутанные в шарфики, прогнозируют, колдуны магические!!! В эфиры после новостей пускают мули свои предсказательные! Рекорды их, гадюкиных, радуют! Минус сорок два! Минус пятьдесят!? Тайфун, видите ли, «Ника», «Пука», «Дука»!!! Волна феерически цунамистая! – статистики, едрить их, нашлись фонтанирующие. Ишшшь, фантазёры выискались!

А, ведь доказано Высями - что напрогнозируешь в мыслях, то и воплотиться в физическую реальность!!!

Самих бы вот выпустить в февралье иль январье уральское, иль на острова океанистые, иль в джунгли гадючные! Нафантизировались бы на всю свою дальнейшую прогнозо-метеорологическую будущность!!!

О пацанах надо думать, товарищи метеорологи! О пацанах! Они-то не у телевизоров тёпленьких и домашненьких попки просиживают! Они-то енти природные катаклизматические рекорды жопками своими, жопками рекордируют!

А наши армейские морозяки – это действительно – дааааа! А, если еще и в карауле!!! То это и вправду – поооолная такая пооопа… радости и восторга..!

Я как-то на островах в Тихом Окияне во время зимнего тайфуна братву шинельно-автоматную разводил в качестве, соотвественно, разводящего.

Вообще-то должен был я идти помначкара – помощником начальника караула, т.к. должность позволяла статусность определенную иметь при выборе нарядов и служебных позиций при их исполнении.

Но, в тот раз один из разводящих, сцуко, испугался тайфуна, прослышав о нем по телевиденью, и, типа, заболел срочно животом; понос там иль чего еще с ним приключилось, резко так, лишь небо тучками пошло предвещающими.

Пришлось мне начкара – начальника караула, выручать: кандидатов на замену больше не было; а парень был наш - старлей Поддубный Иван, с которым мы вместе, с Югов, под начало вывода контингента, были переброшены в Островные наши части…

Выручил. Пошёл в статусное понижение. Ради своих чего не сделаешь!

***
Пипец! И не видно же нифига в климатической природе Острова!

А, ведь, разводящий – это ж вам не помощник начальник, который лишь вывод смен провожает и на подключение снабжающих патронных резервуаров к автоматам наблюдает неподалеку от теплого караульного помещения, а потом - только чай чаёвничает да проводит дисциплинарные и морально-психологические беседы с составом караула.

Разводящий, бы-ль-лин – это ого-го-го! Как суслик! Туда-сюда! Каждые два часа выводить на посты пацанов. И с них же постов, иногда – ох, каких далеких, других пацанов же и забирать. И на отогрев вести. Спать некогда. Согреться – тоже. Шплинтовать-то ножками, да до самого до дальнего поста – километра полтора от караулки. По сути, каждый час – в очередной поход…

Ну, так вот.
Пипец, короче! И не видно же нифига в климатической природе Острова! Из-за метеорологов, тайфун наколдовавших! И зима, как назло, зимняя.

А кроме холода ещё влажность. Это ж – Океан! Воздух мокрый постоянно.
Всё тело льдом сковывается. Ноги не сгибаются. Снега кругом - по пояс…

Пока шесть постов разведёшь … Пока назад… Ноги не двигаются уже, заледеневают…
В караулке – жара плюс 4… Только начинаешь оттаивать – опять разводить… А АКС автоматный – тот вообще даже и снимать не приходится, к шинели намертво примерзает.

Только начинаешь оттаивать – опять разводить!

А там, во внешней природе – буйство и засранство какое-то пакостное и вакханальное!

Руку вытягиваешь – кисти не видишь… Сплошной стеною тайфун бьёт в морду! Фонари ни днём, ни ночью эту бело-серую стену мокрого снега и ветра не пробивают нифига!!!
Дороги, естественно, не видно. Всё – на инстинктах и географически-ароматной памяти исключительно держится.
 
Несколько раз в бамбуки заплутывал… Пару раз на медведей шатунистых нарывался. А ведь еще ответственность! Сзади-то шесть голов полусонных плетутся по пояс, а то и по грудь в снегу водянистом.

***
И ветер – аж сдувает! Сделать ледяной шаг – как во сне, когда хочешь убежать, а ноги будто бы в болотине застряли…
«Хорошо даже, - думаю, - что в бамбуки с пути сбились. Здесь хоть немного тише. Сейчас только правее заверну. Кто вот только расперделся тут запахом таким концентрированным? Обожрались, бы-ль-ля, пустынистые мои и горные часовые в караулке!».

И вяло так – шварк! шварк! – фонариком по бамбукам.

«Ту Люсю! Кто это!? – и предохранителем – щёлк – из-под плеча, - Чё за мохнатище ещё шибается тут? В ночи тайфунистой!?»

***
«Едрить вашу Петю с Филиппинами вашими! Кто здесь!?» - стрельнул медведь шалой, воспаленной ветром и атмосферной льдистостью мыслью, пукнул ещё разок и свеженько какнУл во снежок.

***
«Убёг!» - подумалось без испуга. На испуг нервов уже не осталось. Но, предохранитель на место ставить уже не стал.

Шкандыбаем сквозь шквал и жижу снежную дальше.

***
А на самом дальнем посту один из пацанов караульных, Лёха-хирург из Коми, медведю тому той же ночью чуть пост не сдал.

Замёрз Лёха. А смена вот-вот должна быть – я, то есть, с пацанами. А тут из бамбуков, как раз, сквозь пелену – движенье! Тулупчик скинул. Готов сдаваться - пост, в смысле, сдавать под смену.

Но, для плезиру, для порядку всё ж заорал, чрез шум тайфуна – мол, стой, кто шарится!? Не то стрелять в тебя, мол, буду, кто идёт!?

Не услышав ответа, решил Лёха не спешить сдавать пост-то, хотя и замёрз целиком.
Передернул. Предупредил словесно, по уставу. В воздух зафигачил очередь.

***
«Офигели совсем! – подумал освобождённым животом шатунистый лохматун и шарахнулся назад в заросли, - Чего, спрашивается, лазают по бамбукам!?»

***
Медведь сбежал…

А тут и я нарисовался на Лёхином посту со своими сонными туркменами и азербайджанами, цепочкой сзади шкандыбающими в снежной жиже выше ремня! Им-то хорошо, часовым моим сонно-плетущимся. Фигли - их же ведут, им же не надо по чутью ориентироваться, куда стопы-то направлять! А мне вот фиговенько – навигационного-то оборудования никакого не предусмотрено; так – по наитию…

***
А тут и я со своими сонными туркменами и азербайджанами из бамбуков! На Лёхин пост.
И не слышу же абсолютно, что часовой орёт.
Просёк лишь, когда Лёха очередь запулячил очередную в атмосферу ночи порывистой и хлопьями напичканной. Подумал брАтка, что тот шатун, предыдущий, вернулся…

***
Так что, точно глаголют – жоп-па это, зимний караул; особенно, если на островах, и если метеорологи поколдовали для рекордов и для статистики, да ещё и с телеэкранов это ословесили!!!

***
Как те сутки выдержали – чудо просто.

А тут ещё и наш сменный караул пришёл выкаблучистый. Пытались сдачу-приёмку помещения затянуть.

Но, мы, блин, с Лёхой противомедведным на них так дОбро и вкрадчиво-нежно смотрели – АКСы еще не отмёрзшими с плеч были, - что сменяющая нас сторона очень вежливо соизволила не злобствовать; и нас отпустили отдыхать, безо всяких там контрольных приборок и протирок пыли на пирамидах застеклённых…

Часа два мы с Лёхой тогда возле печек в кочегарке отогревались. Кочегар не успевал чаю подносить. И водки припасённой к Новогодью. Так что – ничего! Выжили, медведями не поедены остались, отогрелись…

А назавтра случился и сам.

Новый год!!!

И решили мы тогда простить – пока, временно – метеорологов наших синоптико-непродуманных!

Ладно, чего уж!
Новый год всё-таки!!!

Добрый такой год – с двумя восьмёрками был.
А две восьмёрки – это хорошо! По-восточному. Буддизм…

Вот только мишку жалко немножко было – как он там, бедолага, в бамбуках своих!?

Но, в новогодье я вместе с собранным заранее армейским рок-коллективом под летним названьем «Бриз» забабахал в клубе части концертную программку.

Думаю, медведь наш шатунец подтянулся к концертику тоже. И стоял, прижавшись ухом к тёплым дверям боковых выходов из зала - балдел от некоторого соучастия и мечтательного сна о солнце…

И, в нарушенье утвержденной замполитом программы и не взирая на завтрашнюю, уже постновогоднюю, угрозу быть засаженными на «кичу» (гауптвахту), неслись в эфиры несанкционированные идеологическим руководством гарнизона строчки:

«…Цветы в лугах открыто хохотали.
И перешёптывалась вежливо трава.
А мы с тобой на берегу стояли.
И от любви кружилась голова…»*.

И прапор Гордей на басухе выщёлкивал. И позабыл он в куражье о том, что, согласно главному комсомольцу части товарищу Орлову, выполняющему постановления 22 пленума ЦК ВЛКСМ, «…группа «Бриз» исполняет песни о Родине, Партии, армии…», а не о любовях-фасолях…

Вот такие вот Филиппины!

----------------
* (c) И.Агафонов, 1987 г.; вошла как "В лугах" в концерт "Вернулись живыми" (Игорь и гр. "Привет"), 1988 г., а также под названием "В лугах, в волнах и на ветру..." в книги автора "Туда. Сюда. Нельзя", 2001 г. (раздел "Бег. Армобилли")  и "Буча", 2002 г.   


© Copyright: Игорь Агафонов, 2007
Свидетельство о публикации №207122300148

Ссылка:
http://www.proza.ru/2007/12/23/148

На фронте
Семен Басов

     В конце июня 1941 г. получил повестку: к 29 июня 1941 г. прибыть в распоряжение Юго-Западного фронта, г. Киев. Прибыл. Назначен в 409-й отдельный саперный батальон Киевского укрепрайона, сначала командиром взвода, затем инженером роты. Строили между существующими железобетонными долговременными огневыми точками (ДОТ) деревянно-земляные огневые точки (ДЗОТ), тянули трехрядное проволочное заграждение по всему укрепрайону, устанавливали минные поля, устраивали противотанковые ограждения, сооружали на реке Ирпень плотину, образуя водохранилище против танкового движения. 70 суток в обороне города-героя Киева.
     После того как по приказу Главнокомандующего Сталина И. В. был оставлен Киев, оказались в окружении, где полностью погиб весь Юго-Западный фронт, в том числе и наш 409-1 отдельный саперный батальон. Находясь на самом дне котла с начала и до конца, я полностью испил горькую чашу героически-трагической судьбы Юго-Западного фронта. Ну а дальше, волею судьбы, пробираясь через линию фронта, в сонном состоянии был захвачен в плен, пробыл в плену 20 дней - это было еще более ужасное кольцо, бежал, а фронт был уже за Харьковом. Прошел всю Украину, обходя села и города с немецкими гарнизонами, дошел до Харькова и чуть вновь не попал в Изюмо-Барвенковское окружение. Фронт откатился под Сталинград. Повернул на север, прошел Белгородскую и Курскую области. Шел несколько месяцев более тысячи километров. Пришел наконец к своим. Был назначен старшим инженером Курского военно-дорожного участка, обслуживающего рокадную дорогу вдоль Курской Дуги. Высоководный деревянный мост через р. Усожу в г. Фатеже был взорван немцами при отступлении, да так, что сваи только на уровне межени торчали. Собрал человек 35 местных плотиков и стал восстанавливать мост. На концы свай положили лежни, на них стойки, насадки, схватки. И когда приехали в техническую разведку из дорожного управления Центрального фронта два майора - Бершеда - начальник дорожного отдела и Филькинштеин - начальник мостового отдела где, что, когда, почему? За пять дней пропустили больше тысячи офицеров, выстроили всех и председатель комиссии четко, как удары молота произносит тяжелые слова, которые до сих пор помню слово в слово:
        - Офицеров, бывших в плену, отозвать из войсковых частей, снять с командных должностей, лишить воинских званий, для искупления своей вины направить рядовыми в штрафной батальон сроком, - слышу свою фамилию, - на два месяца.
     Быстро всех переодели в солдатское бывшее в употреблении обмундирование (ботинки с обмотками, пилотки), на автомашины и 10 мая 1943 года в окопы на Курскую Дугу под Панырями. Кто был на этой дуге, знает, что это такое. Кто читал о ней, может только представить: дым, гарь, пыль, смрад сплошной стеной от артиллерийско-минометных снарядов и от бомбовых ударов. На этой дуге тогда даже зги не было видно. В радиусе 3 километров гул такой, что громкий разговор не слышен, переговаривались только знаками. Две недели днем и ночью не стихала канонада; две недели ночью и днем висели над Дугой самолеты - немецкие и наши. Второе боевое крещение принимал в адовом котле, в самом пекле этой дуги, в штрафном батальоне. Срок назначения от одного до трех месяцев. Но он не имел никакого значения. Из штрафного батальона было только два выхода: госпиталь или «тот свет». Третьего не дано. Я пробыл в батальоне 2 месяца и пять дней. На шестой день после срока получил ранение. Излечившись в госпитале, был отчислен из батальона.
     Скажу более подробно: устояв в обороне, штрафной батальон не отступил ни на один шаг. Стоял насмерть. Другие обычные части отходили на этом участке в районе Панырей на 10-12 км. Отразив все атаки, батальон был переброшен на другой участок Дуги для наступления в сторону Троены, на Орел. В первый же день наступления, 15 июля 1943 года, выбив немцев, захватил важную высоту. Немцы не приняли штыкового боя, убежав по окопам в тыл. Из роты в 150 человек, в немецкие окопы ворвалось человек 25, в том числе и я. Выкатив орудия на прямую наводку, немцы открыли ураганный огонь по оставленным окопам. В этом окопе я и был ранен. Командир взвода, перевязав меня, отправил в тыл, повел оставшихся в следующую атаку, захватил высоту, а сам был убит.
    После госпиталя я явился в штаб батальона. Батальона уже не существовало. Набирался следующий набор рекрутов-офицеров. Документы мои были уже готовы. Зачитали мне приказ командующего Фронтом генерала Армии Рокоссовского и члена Военного Совета генерал-майора Телегина: «В боях проявил решительность, мужественность и стойкость, выдвигался за траншеи переднего края, доставп ляя ценные сведения о противнике. 15 июля 1943 г. был ранен и госпитализирован. Восстановить в правах командного состава, в звании и направить на ранее занимаемую должность». Выписка из приказа Рокоссовского К. К. хранится в моем военном деле в Облвоенкомате. Освобождение из штрафного батальона производилось только по приказу Командующего Фронтом. Командующий Армии не имел такого права. Приказ этот был секретным.
     В штабе батальона меня предупредили, чтобы о штрафбате я не распространялся.
        - Вас полностью восстановили. Судимости у Вас не было. Кому надо знать о Вас, знают все, а кому не надо и знать незачем.
     Со всеми документами я явился в Дорожное Управление Фронта. Меня принял начальник Управления полковник (впоследствии генерал-майор) Донец. Расспросил, как там, жарко ли было на передовой. Я все рассказал. Потом Донец спрашивает, куда бы я хотел пойти. Я заявил, что по приказу командующего Фронтом должен возвратиться на ту же должность, т. е. старшим инженером Курского военно-дорожного участка. Донец откинулся на спинку стула.
        - Ого-го, - по-доброму засмеялся он, - чего захотел, да после такого грохота, такого ужаса, нет, погуляй, - по-украински добавил он,
        - Приходите через час, мы найдем Вам должность.
И когда я через час вновь зашел к нему Донец заявил:
        - Мы назначаем Вас помощником командира 47-го отдельного дорожно-строительного батальона по технической части, куда и надлежит Вам прибыть через сутки.
     Эта должность в несколько раз выше, чем до направления меня в штрафбат. Ведь отдельные батальоны были на правах полков. Генерал Донец знал обо мне еще до штрафбата по докладам майора Филькинштейна и майора Бершеды. Когда я получил предписание пройти комиссию в Беседино, они то знали, что это за комиссия и доложили Донцу, а тот им сказал:
        - Пусть сутки подождет. Завтра приезжает из Москвы заместитель Сталина по Министерству Обороны генерал Армии Хрулев и я буду просить, чтобы Басова не направляли в штрафбат.
     Перед войной сам Донец был за что-то репрессирован. Через сутки я пришел и майоры сказали:
        - Пусть пройдет комиссию.
     На самом деле Хрулев приезжал, Донец просил за меня не направлять на комиссию, а тот ответил: «Не будем нарушать приказ тов. Сталина из-за одного человека». Об этом мне рассказал майор, когда я вернулся из госпиталя. Вот почему Донец распорядился тогда, чтобы подождал сутки.

     После назначения меня в 47-й отдельный дорожно-строительный батальон продолжалась моя инженерная деятельность по строительству мостов в должности помощника командира по технической части на переправах в условиях непрерывных артиллерийско-минометных обстрелом и бомбовых ударов: Лютежском плацдарме через р. Днепр, Магнушевском плацдарме, на 60 км южнее г. Варшавы через р. Висла, Кюстринском плацдарме через р. Одер, в 90 км от Берлина. Пришлось служить в пяти отдельных батальонах: 409-й отдельный саперный батальон - погиб в Киевском окружении; 47-й отдельный дорожно-строительный батальон - после потерь на Днепре был объединен с 206-м отдельным дорожно-строительным, впоследствии Варшавском батальоном; в Ордена «Красной Звезды» 213-м отдельном дорожно-строительном батальоне; в Варшавском Ордена «Красного Знамени» 144-м отдельном мостостроительном батальоне. Многое я видел, многое испытал, много пережил, дошел до Эльбы. Приходилось принимать неординарные решения. Хочу рассказать об одном из них.
Наступая в Польше, мы столкнулись с подорванным немцами железобетонным мостом. Не помню название реки. Многопролетный мост - все пролеты подорваны, лежат обрушенными. Командованием была поставлена задача: построить мост за неделю. Когда мы с комбатом посмотрели место перехода, я говорю ему:
        - Да мы в этот срок и сваи не успеем забить, не то, что построить весь мост, - а он мне:
        -Что сделаешь? Надо выполнять, а если не успеем, так увидят же, что строили сверх возможного.
     Известно, как начальство видит: «Знать ничего не хочу. Срок должен быть выдержан».
Стоял я и смотрел на разрушенный мост. Стоял и думал. Сквозь обломки кусков пролетных строений заметил: торчат на уровне межени какие-то обрезки вроде свай. Мелькнула мысль: может это сваи бывших подмостей для устройства монолитного железобетонного моста. Может можно их использовать? Могут ли выдержать расчетную нагрузку в 60 тонн для пропуска танков? Быстро работает мысль по расчетам. А ведь постоянная нагрузка от веса пролетного железобетонного строения, балок, плит составляет 70 % расчетной нагрузки. А здесь будет мост деревянный, в несколько раз меньше железобетона, значит выдержат эти сваи подмостей. Принимаю решение расчистить концы свай от обломков, установить на них лежни, на лежнях стойки и соорудить мост. Немедленно приступили к работе и выпол¬нили приказ в срок.
     Интересное проектное решение принималось мною, будучи главным инженером строительства моста через р. Эльбу в городе Виттенберге (Германия) в 1945-46 годах. Постоянный мост был взорван немцами при отступлении. Опоры сохранились. На берегу изготовили 45-метровую досчатогвоздевую ферму с ездой по низу. Поднимали ее на обстройку на баржах, заводили в пролет и устанавливали на опорные части.
     В 1946 году в г. Франкфурт-на-Одере строили новый мост через р. Одер, соединяющий две половины города Франкфурта: одна половина принадлежала немцам, вторая - полякам. Этот мост строили два батальона: 144-й наш и 95-й отдельный мостостроительный, где командиром был инженер-подполковник Варченко, который был назначен начальником строительства. Я же был утвержден главным инженером этого строительства. Мост предполагался с деревянными опорами, металлическими пролетными строениями, с судоходной части - с деревянно-гвоздевой фермой длиной 30 м. Металлические балки и ферма судоходного пролета, изготавливали и устанавливали таким же способом, как фермы для моста через р. Эльбу в Виттенберге. Мост был построен в короткий срок. Инженер-подполковник Варченко был интересным человеком. Он говорил, что является мужем народной артистки Литвиненко-Вольгемут. Мы этому не очень верили. У него была автомашина «Мерседес», возможно конфискованная у какого-нибудь немца. Чиновники из Управления Администрации пытались отобрать у него эту автомашину, но он предъявлял письмо со штампом: «Народная артистка СССР, депутат Верховного Совета СССР, Литвиненко-Вольгумут», в котором говорилось, что автомашина «Мерседес», находящаяся у Варченко, принадлежит ей и его чиновники не трогали. И тут мы, как-то не верили. Но когда уже после демобилизации смотрел какую-то картину, а перед ней показывали журнал под названием «В гостях у Народной артистки Литвиненко-Вольгумут», то там в квартире находился Варченко. Был ли он на самом деле ее мужем, я не знаю.
     По каждому строительству моста на переправах, технических решениях, сооружении в боевых условиях под градом снарядов, налетах авиации, кратчайших сроках строительства можно было написать отдельно рассказы. Ниже я приведу статью, написанную мной и опубликованную в Харьковской областной ветеранской газете «Слово ветерана» от 5 марта 2005 г. под названием «Мост на Висле» и рассказ «Мост на Одере». Из этих описаний видно, в каких адских условиях приходилось нашим солдатам выполнять боевые задания, когда солдаты ранеными, «теплыми, живыми шли на дно, на дно».


© Copyright: Семен Басов, 2009
Свидетельство о публикации №209070700455
Ссылка:
http://www.proza.ru/2009/07/07/455
(Иллюстрация по ссылке)
Ко дню Военного Разведчика
Станислав Бук

5 ноября - День Военного Разведчика.

Об этой дате я уже писал в прошлые годы - http://www.proza.ru/2010/11/02/1511   
 
Так случилось, что с первого дня службы в рядах Советской армии – с 5 декабря 1955 года и до последнего дня моей службы – января 1983 года я служил в частях ГРУ ГШ.
Призван я был в 12-й Отдельный Штеттинский Ордена Ленина и Ордена Красного Знамени радиобатальон «Осназ».
Затем были: Ульяновское и Череповецкое военные училища. Из Ульяновска летом 1957 года наш 4-й батальон (так назывался факультет «Осназ») был переброшен в Череповец, где открывалось новое училище. Другой батальон «Спецназ» приехал в Череповец из Кемерово. Затем: служба на офицерских должностях на Ленинградском пеленгаторном узле стратегической разведки; по профилю «осназ» учёба в Ленинградской военной академии связи; высшие курсы усовершенствования офицеров разведки под Москвой: служба в полку, а затем - бригаде «осназ» в Ташкенте. В Афганистане под Джелалабадом пришлось побывать в 1981 году командиром разведывательной мангруппы.

Несколько слов о 12-м батальоне «Осназ».
В 1955 году в батальоне ещё служили фронтовики – офицеры (мой ротный капитан Климичев) и сверхсрочники (мой старшина Конотоп). Имён-отчеств этих людей я уже не помню, а может быть и не знал.
Они рассказывали о Штеттинской операции. Штеттин – город и порт на Балтике, пронизанные лабиринтом наземных и подземных каналов, в которых могли укрываться даже подводные лодки. Всё это было сильно укреплено. Очевидно, у фашистских вождей были планы бегства на подводных лодках. Поэтом роль разведки была особенно важной. Наверное, звание «Штеттинский» наш батальон получил не зря. В 1956 году батальон был переброшен в Венгрию, где понёс потери. После Венгрии батальон выведен под город Белая Церковь, где и был окончательно расформирован. Подробности его расформирования мне не известны.

Об одном годе моей службы в Средней Азии я написал в повести «Шамал. 1978 год»:
http://www.proza.ru/2013/12/17/236

С праздником, разведчики!


© Copyright: Станислав Бук, 2016
Свидетельство о публикации №216110300267

Ссылка:
http://www.proza.ru/2016/11/03/267
(Иллюстрация по ссылке)

Бухта Чажма. Ядерная катастрофа - 1985
Юрий Ткачев
    
     Рассказывая о забавных случаях, происшедших во время моей долгой службы на Тихоокеанском флоте,  о своих сослуживцах с которыми я ходил в море, пил разведённый спирт «за тех, кто в море», закусывая его неприхотливой флотской  снедью, я всегда чувствовал свою нужность, причастность к настоящей мужской работе – Родину защищать. 
     Может быть, это и громко сказано, но это так.    
     Вот опять я вспомнил службу в бригаде спасательных судов во Владивостоке.  Мои друзья и сослуживцы часто спрашивают, почему я не рассказываю о трагических случаях моей флотской службы?
     Отвечаю: слишком ещё болит душа по погибшим товарищам.
     Уже более пятнадцати лет я на «гражданке», но во снах продолжается моя военная жизнь. Я опять, на противопожарном катере, тушу пожар на каком- то рыболовецком судне, я вижу командира малого дивизиона своей спасательной бригады Володю Пустовита, ещё живого и добродушного великана.Вижу поднятых с глубины молодых солдат, утонувших вместе с БМП (боевая машина пехоты) у мыса Клерка. А ещё я вижу пылающий малый ракетный корабль «Муссон» с моими дорогими ребятами на борту – сослуживцами по 165 бригаде ракетных катеров. Тогда в апреле 1987  года спасти их было невозможно. Огненная белая стена горящего дюралюминия не дала  подойти близко на спасателе. Загорелись бы сами. Пенная струя из лафетов не доставала до корабля. Офицеры, мичманы и матросы горели на глазах спасателей. Я их всех помню и никогда не забуду. Вечная память, вам ребята.
    Я постепенно буду рассказывать о тех трагических эпизодах своей службы в которых участвовал сам. 
    Начну с той незабываемой ядерной аварии в бухте Чажма.
   
   ЧАЖМА
    Наверное, об аварии в бухте Чажма никто бы и не узнал, если бы не публикация в двух номерах газеты «Труд» материала Е.Варшавской  «Бухта Чажма. Неизвестная ядерная катастрофа». 
     Статья была опубликована в 1991 году через шесть лет после взрыва ядерного реактора  на  атомной подводной лодке 675 проекта с тактическим номером К-431.
    Опубликована, потому, что наступила эпоха гласности. До этого даже говорить вслух об этом печальном событии запрещалось. Мы давали подписку о неразглашении сведений о той ядерной аварии, а взрыв ядерного реактора было велено называть «хлопком». Типа, хлопнуло там что-то, но это так … мелочи жизни.
    Сейчас о той давней трагедии пишут многие, даже те, кто к ней не имеет отношения,  наслушавшись «подробностей» от тех, кто не был на месте аварии, добавляют свои измышления. Бог им судья.
    Я, в то время, флагманский химик 34 бригады спасательных судов, принимал непосредственное участие в ликвидации последствий взрыва ядерного реактора с 12 августа по 26 августа 1985 года. Это была «моя» авария, как специалиста-химика. В самый пик спасательных работ, 13 августа в  синей «хэбэшке» с клеймом «РБ», в резиновых бахилах и респиратором  на лице, в зоне радиоактивного заражения, «отметил» своё 33-летие. Не каждый встречал «возраст Иисуса Христа» в такой обстановке!
    Если кратко, то история ядерной аварии такова.
    Атомоход стоял в судоремонтном заводе в бухте Чажма, под Владивостоком. Готовился на боевую службу. Одной из основных задач  предпоходовой подготовки была замена отработанной активной зоны в ядерном реакторе подводной лодки. Работы были успешно закончены в пятницу 9 августа, но на заключительном этапе,  при гидравлических испытаниях, крышка реакторного отсека стала пропускать теплоноситель.
     Работу по замене активной зоны делали высококвалифицированные специалисты, делали не в первый раз. Решили, что под крышку реакторного отсека попал электрод для сварки (по другим сведениям – болт). Отсоединение и подъем крышки для удаления постороннего предмета решили произвести на следующий день, в субботу 10 августа. Докладывать командованию флота о работе в выходной день они не стали.
     Когда крышку отсоединили от корпуса лодки и начали с помощью крана плавмастерской, стоящей рядом с лодкой, поднимать  крышку (медленно, стараясь не допустить перекоса, чтобы не зацепить компенсирующую решетку – иначе начнется цепная неуправляемая ядерная реакция и взрыв!), по акватории на полном ходу промчался торпедолов. Поднявшаяся волна качнула плавмастерскую с краном,  произошел перекос крышки и компенсирующая решетка оказалась вытащенной на сверхкритический уровень. Пошла цепная реакция и взрыв реактора.
    Многотонная крышка реактора взлетела на огромную высоту и упала у берега бухты, вонзившись ребром в морское дно,  неподалёку от лодки. Так она там и торчала, пока мы работали на лодке.
    Десять офицеров – специалистов перегрузочной команды мощным взрывом разбросало по акватории и береговой черте. Погибли они мгновенно. Через три - пять дней, их тела, одетые в химкомплекты, начали всплывать.
      Я видел, как их цепляли крюком и на буксирном тросе доставляли на берег. Радиоактивный фон от погибших был такой, что близко подойти к ним было небезопасно.
    При взрыве возник пожар в реакторном и смежных с ним, отсеках. В дежурстве по заливу Стрелок (Приморская флотилия) стоял наш противопожарный катер ПЖК-50. Он первым прибыл на место аварии   и начал тушить пожар.
    Никто людям не сказал, что это не просто пожар, что в радиусе пятидесяти метров от горящей лодки радиационный фон несовместим с человеческой жизнью.
   Гражданские мужики тушили пожар и облучались. На этот момент был пик мощности излучения за счёт короткоживущих изотопов.
  Нигде и никто из авторов написавших о Чажме,  не упомянул о том, что впоследствии все члены экипажа "полтинника" либо умерли, либо стали инвалидами до конца жизни.
   Скрывая правду, командование флота, в том числе начальник тыла флота капитан 1 ранга Гурьянов, в первый день аварии даже не оповестили химическую службу флота.
   Меня, флагманского химика бригады отправили туда через двое суток после аварии на спасательном судне «Машук». До этого говорили, что там просто пожар и его уже потушили.
   Службы радиационной безопасности развернулись в Чажме только через трое суток. Вся территория завода была загрязнена радиоактивными веществами. Народ – рабочие и военные бродили, где хотели, пока служба радиационной безопасности не выставила посты дозиметрического контроля.
    Моя работа заключалась в том, чтобы каждые четыре часа ходить на аварийную лодку, замерять уровень радиации и докладывать обстановку по команде. Эта информация шла в Москву.  Зачем надо было облучать людей ради того, чтобы наносить на карту обстановки остаточную радиацию?
    Москва, как сейчас, так и тогда, в советское время, людей не жалела.    Спросите тех «яйцеголовых», зачем нас вообще посылали на лодку в первые трое суток, когда распадались короткоживущие изотопы и спад активности шёл по экспоненте? Да эвакуируйте вы людей, подождите две недели и приступайте к дезактивации! Диссертации они, видите ли, писали, научные доклады.
    Вот только не пригодились нашим ученым их знания, полученные таким варварским путём, когда взорвался через 8 месяцев Чернобыль.
   Вы знаете, как пахнет радиация? Ничем? Нет, она пахнет электричеством, когда, где-нибудь искрят провода. Проникающая радиация разбивает молекулы кислорода на атомы, а атомы, соединяясь образуют либо озон, либо атомарный кислород, величайший окислитель.
   Над лодкой стоял запах радиации, а мы с Юрой Астанковым в быстром темпе через каждый метр замеряли приборами мощность излучения. Он шёл по левому борту с кормы и до реакторного отсека, а я по правому. Дозиметрические приборы были разные, потом показания мы интерполировали, выдавали усреднённые цифры.
     Через трое суток мне через начхима флота капитана 1 ранга Киселёва поступила команда – замерить для какого-то московского НИИ уровень радиации в реакторном отсеке. То есть спуститься туда аккуратно и померить. При этом Киселеву, судя по голосу, было стыдно давать мне такое распоряжение. Он, специалист, понимал, чем это мне грозит.
   «Ну, ты же знаешь, как это сделать по-умному».
    Знаю, конечно. Я заглянул на секунду в развороченный взрывом отсек.
    Там в желтой воде, зацепившись за какую-то трубу, висела оторванная человеческая нога в резиновом зеленом бахиле.
    Я выдвинул штангу датчика КДГ-1 (корабельный дозиметр гамма излучения) до упора,  вывесил его над отсеком и взглянул на шкалу. Стрелка зашкалила. Переставив переключатель на верхний диапазон, снова замерил. Жуткая цифра! Смертельная разовая доза! А теперь бегом, на пункт санитарной обработки! Уже в каюте, рассчитал нужную цифру с учётом ослабления радиации слоем воды в отсеке и по телефону доложил цифру Киселёву. Тот -  этим уродам в Москву. Уроды ахнули, ах, какие мы умные! – моя цифра точно совпала с их расчетной. А что тут удивительного? И я, и они, считали по одной и той же формуле.
    17 августа подошёл из Владивостока ПЖК-48, привез наших водолазов. Командир спасательного отряда капитан 1 ранга Ю.А.Ситников поручил их встретить и разместить в каюте. Я их встретил в «чистой» зоне «Машука».
    Огромные, мордатые мужики, привычные ко всему, притихли, увидев меня в защитной одежде и респираторе. Все - гражданские люди.
    Печальная участь их была предрешена в верхних эшелонах власти.
    Их доставили для того, чтобы они спустились под воду и завели стропы под аварийную лодку с целью дальнейшего крепления понтонов и буксировки её на дальний пирс. Об этом им сказали еще до отправки на «Машук».
    - «Шило» взяли, ребятки? - спросил я у них. – Радиоактивное загрязнение, внутрь попадёт, лечиться спиртиком придётся.
 Оказалось, что запас водолазного сверхочищенного спирта у них был приличный.
    -  Сидите здесь и не высовывайтесь, кругом радиация, - сказал я, - вечером зайду на рюмку чаю.
      Водолазы от такой жуткой обстановки совершенно оробели и только кивали головами.
      Хочу упомянуть о пользе «шила» в некоторых экстремальных ситуациях. Спирт, или по-флотски – "шило", является отличным радиопротектором, то есть веществом выводящим радиоактивные изотопы – альфа- и бета излучатели из организма.
     Спирт нам доставлял лично главный врач-радиолог ТОФ полковник медицинской службы Абаскалов. Каждый день он вручал мне канистру «шила».
   - Юра, это для всех кто ходит на лодку, - говорил мне этот благородный человек, - обязательно принимайте внутрь перед работой.
     На лодку, кроме меня и моего коллеги - химика капитана 3 ранга Астанкова, ходила аварийно-спасательная группа под командованием лейтенанта Минакова. Непьющих я буквально заставлял выпить неразведенный спирт. Те, кто не мог физически его употреблять, впоследствии заболели лучевой болезнью в разных степенях.
    Взял с собой на лодку ГГР – глубинный гамма-радиометр. Это такой цилиндр на длинном кабеле. Померил радиоактивность морской воды и доложил показания  капитану 1 ранга Ситникову.
    - Водолазов спускать под воду нельзя, иначе им гарантирована лучевая болезнь третьей степени, - сказал я ему, - пожалуйста, найдите другой способ заведения стропов под лодку.
    И способ нашли.
    Вечером в свой четырехчасовой перерыв я спустился вниз, к водолазам.
   Принёс им тушенку, красной икры, хлеба.
- Наливай, ребята, - сказал я им, - ваше второе рождение будем отмечать!
   Обрадовал их, что пока они не нужны.
- Но только без нужды никуда не ходите, а то ещё что-нибудь с вами надумают сделать, - добавил я.
    В конце - концов весь этот ад закончился. Полуразрушенную активную зону – источник радиации подняли большегрузным плавкраном "Богатырь" и поместили в стоящий на его палубе бетонный «саркофаг». Крановщик, весь обложенный свинцовыми пластинами и получивший  в качестве аванса канистру спирта, очень аккуратно справился со своей работой. Затем под лодку завели толстые стальные стропы с "полотенцами" - широкими стальными листами.  Лодку приподняли на понтонах и утащили с завода. А мы, обрубив фонящие швартовые, на «Машуке» ушли во Владивосток. По пути провели полную дезактивацию судна.
    Что было дальше? Останки погибших  сожгли,  пепел поместили в капсулу и захоронили на территории завода, поставив скромный памятник.
    По словам бывшего командира АПЛ Виктора Жилина, в начале 90-х в полном расцвете лет скончался генерал-майор медицинской службы Леонид Гришаев, принимавший активное участие на всех этапах ликвидации последствий взрыва. За ним в мир иной ушел полковник медслужбы Евгений Абаскалов и капитан 2 ранга Владимир Пустовит. Многие из бывших ликвидаторов страдают онкологическими заболеваниями, расстройствами центральной нервной системы и до сих пор доказывают в различных инстанциях свою принадлежность к подразделениям особого риска.
    К слову сказать, я удостоверение ветерана подразделений особого риска получил случайно. В 1992 году, я был в командировке во Владивостоке (к тому времени я служил в бригаде охраны водного района на Сахалине) и, прибыв в химическую службу флота, увидел у нового начхима флота капитана 1 ранга Даниляна, других офицеров управления такое вот удостоверение.
   Их получило из рук председателя комитета подразделений особого риска  Бенцианова все командование ТОФ. Выдано было всего 70 «корочек», дающих при увольнении в запас скромные льготы.
   Многих на аварии я вообще не видел.
   - Ну, теперь тебе долго придется доказывать, что ты там был, - сказали мне в техническом управлении ТОФ.
   Им поручили собрать списки на остальных ликвидаторов.
   Но, вопреки различным бюрократическим препонам, я собрал все бумаги, выписки из вахтенных журналов океанского спасательного судна «Машук» и т.п. и еще через три года уже в Сахалинском областном военкомате мне торжественно вручили заслуженное удостоверение. С момента ядерной аварии к тому времени прошло ровно 10 лет.
   

На фото: 2010 год, Тихорецк. После вручения мне памятной медали "60 лет подразделениям особого риска". 
    
© Copyright: Юрий Ткачев, 2011
Свидетельство о публикации №211031501623

Ссылка:
http://www.proza.ru/2011/03/15/1623
(Иллюстрация по ссылке)

Военная сказка. 8. Лейтенантские погоны 1
Виталий Голышев

Предыдущая:http://www.proza.ru/2015/03/31/524





                «Финансово-экономическая служба Вооружённых сил
                занимается и денежным довольствием, и
                обеспечением  ремонта вооружения и военной
                техники, обеспечением деятельности подсобных
                хозяйств воинских частей и оплатой разработок
                нового вооружения, приобретением канцелярских
                принадлежностей и оплатой поставок вооружения,
                обеспечением текущего ремонта и оплатой
                капитального строительства зданий и сооружений
                и т. д.».

                (Из интервью президента Академии военных наук,
                генерала армии Махмута ГАРЕЕВА газете «Военно-
                промышленный курьер» от 7 июля 2004 г.).



       Знаете ли вы, что такое «пиджак»? Нет, это не атрибут мужского гардероба. Это, как правило, призванные из запаса офицеры, окончившие военную кафедру в гражданских вузах, и призванные на два года в качестве офицеров. В основной своей массе, после двух лет службы, они возвращаются на «гражданку».

       И очень незначительная их часть, вкусив за два года все  прелести, поняв и оценив все достоинства и преимущества самой военной службы, взвесив их со своими возможностями и способностями, остаются в армии, переходя в разряд кадровых офицеров.

       Но есть и другая часть офицеров, приходящих в кадры вооружённых сил из запаса, в добровольном порядке, минуя этот двухгодичный срок. Их тоже поначалу называют «пиджаками», но они, в силу своего добровольного характера призыва, как правило, быстро вливаются в воинские коллективы и перестают быть для него «белыми воронами».

       К первой категории таких «пиджаков» относился, к примеру, брат моей жены, прошедший в гражданском вузе военную кафедру и призванный затем на два года офицером. Отслужив год, побывав в отпуске и посмотрев, как устроились в жизни его приятели по институту, он принял твёрдое решение перейти в кадры и написал об этом рапорт. В дальнейшем он отдал службе два с лишним десятка лет, поменяв не один гарнизон, пройдя Афганистан и  дослужившись до погон подполковника.

       Ко второй категории, безусловно, относится ваш покорный слуга, осознанно выносивший это решение в собственных мыслях. Оно окончательно и бесповоротно  изменило моё отношение к «гражданке», с которой я попрощался на целых четверть века (!).

       Это было настолько стремительно и эмоционально, что я даже не удосужился забрать из отдела кадров завода собственную трудовую книжку. О ней я вспомнил только спустя 34 года, с наступлением  общегосударственного пенсионного возраста (60 лет), когда, кроме выслуги лет в армии, потребовалось подсчитать также и собственный гражданский трудовой стаж. Кто же мог предполагать, что кишинёвский завод «Мезон», которому я отдал когда-то целых три года, будет давно ликвидирован, а та земля, на которой он построен, оказалась в дальнем зарубежье?

                *     *     *

      
       В среде кадровых офицеров презрительное прозвище «пиджак» по отношению к таким категориям,  пополнявшим их ряды, наверно оправдано. Отсутствие строевых навыков, особой военной выправки и незнание воинского этикета, мешковатость сидящего мундира, - всего того, что в воинской среде именуется понятием «подход, отход, фиксация» и называется воинским шиком,  - всё это, конечно же,  впитывается в кровь будущего офицера ещё в военном училище. Там выправке, строевому шагу и чувству собственного достоинства  будущего офицера уделяется не меньше внимания, чем привитию профессиональных навыков.

       Но это только часть проблемы, так сказать, внешняя атрибутика. Второй, самой важной, является быстрое вхождение в военную профессию. Помните репризу незабвенного Аркадия Райкина, посвящённую проблемам вхождения молодых специалистов в производство: «Забудьте дедукцию и индукцию, и давайте продукцию!». Но там молодых специалистов хоть чему-то учили. Здесь же необходимо быстро и без потерь, научиться всему самостоятельно.

       Я об этом задумался ещё на стадии принятия решения о кадровой службе. Обратился за помощью к своему тестю, проживавшему в Ярославле, где находилось единственное в стране военное училище, готовившее военных финансистов. И он, через знакомых ему преподавателей училища, нашёл мне учебник под названием «Финансовое хозяйство воинской части» - толстенную книгу, оказавшуюся очень важной и доступной в изложении, позволившей мне в течение полугода, в спокойной домашней обстановке, неспешно изучить основные вопросы моей будущей профессии офицера-финансиста.

       Таким образом, вступая на новую для себя стезю деятельности, я уже имел самое общее представление о характере предстоящей службы, тонкостях финансовых потоков, порядка расходования денежных средств, экономических аспектов деятельности воинской части, документооборота и отчётности. Да, многие вопросы ещё предстояло освоить и изучить на месте, многое понять для себя, в том числе роль и место военного финансиста в серьёзном военном строю, попытаться охватить задачи, решаемые военной финансовой службой в целом, историю её формирования и развития на всех этапах становления Вооружённых сил России и СССР.

       Для моих коллег-военных финансистов всё это было делом известным, постигнутым ими ещё в училище, включая понимание самой уникальности и обособленности финансовой службы. Мне же предстояло чётко осознать и принять для себя все ограничения самой службы, учитывая её специфику.

       А она заключалась, прежде всего,  в работе с наличными деньгами: получением больших сумм в банке и личной доставкой их в часть; с начислением и выдачей денежного довольствия коллегам; расчётом и выплатой командировочных, отпускных, подотчётных сумм, иногда в объёмах, достаточно значительных.

       А ещё с доступом к «святая святых» – личным делам твоих коллег по службе, в которых отражён их жизненный и служебный путь, со всеми его взлётами и падениями, достижениями и просчётами, включая не только служебную, но партийную, личную и семейную жизнь.

       Это накладывало отпечаток на характер отношений с сослуживцами, с заведомой самоизоляцией в вопросах службы и быта, с разборчивостью в выборе приятелей. Мудрые командиры должны были понимать и всячески поддерживать эту щепетильность отношений, включая создание особых условий для службы финансиста: от решения его квартирного вопроса до ограничения его привлечения к несению гарнизонной и караульной службы.

       Увы, на практике таковых мудрых командиров и начальников штабов, понимающих смысл и специфику нашей службы, оказывалось не так много. Армия – этот великий, суровый и сложный мужской организм, - веками складывался не только Уставом, Приказом, Духом воинских традиций и великих исторических завоеваний, но был исполненным и многих предрассудков и пережитков, укоренившихся понятий и порядков, вносимых в армейскую среду издержками самой воинской службы. Одним из них была и есть зависть к карьерному росту сослуживцев. Парадоксально, ведь в армейской среде служебный рост, карьера – непременное условие жизни офицера, стимулирующее его к дальнейшей службе, достижению высот в ней, накоплению личного опыта и передаче его своим подчинённым. На этом строится, в том числе, и принцип единоначалия.

       Но элементарная зависть и весь негатив, связанный с ней, есть обратная сторона этого основного армейского принципа. Входя в славную военную когорту, я конечно же был наслышан об этих издержках, но для себя решил, что уж моя-то профессия, не очень распространённая в офицерской среде, не даст повода моим будущим коллегам завидовать мне. Ведь у меня конкурентов в отдельно взятом воинском коллективе не было, и нет, как нет! Видимо, я ошибался в своём прекраснодушии: зависть сопровождала мою службу практически на всех её этапах. Источники этого негатива, гнездящегося в отдельных военных душах, различны, как различно и его проявление. Об этом ещё представится возможность рассказать в дальнейшем.

       В завершение этих моих вступительных околоармейских «размышлизмов» хочу привести слова специалиста высокого ранга о роли военных финансистов в развитии Армии. Иногда свежий взгляд человека с «незымыленным» взором, выросшего вне армейской среды, и пришедшего в неё со стороны, а тем более женщине, позволяет дать более объективную оценку событию, явлению, сообществу.


       «Военная финансово-экономическая служба появилась в России давно и имеет славную историю. В силу специфики своей деятельности военные финансисты-экономисты никогда не были на виду. Скромно и незаметно они занимались всегда нужной для армии и флота деятельностью. Поэтому и мнение о них сложилось, как о людях, выполняющих бумажную работу, связанную преимущественно с составлением различных денежных, правовых и других документов. Истине это соответствует лишь отчасти, поскольку главное в их работе – забота о людях, социальная защита личного состава армии и флота, реализация финансово-экономической политики государства в Вооружённых силах».

                Начальник Главного финансово-экономического управления
                – заместитель министра обороны Российской Федерации
                по финансово-экономической работе
                Л.К.Куделина
                (2003 год).


       О самой Любови Кондратьевне Куделиной, её роли и месте в системе финансовых органов Минобороны России разговор впереди…


                *     *     *


       Итак, 14 ноября 1974 года я прибыл в отдел кадров штаба 14-й гвардейской общевойсковой армии, который располагался в центре Кишинёва, для получения распоряжения о моей дальнейшей судьбе. Дежурный офицер, забрав у меня предписание райвоенкомата, вручил мне новое, по которому я должен был убыть в Одессу, в распоряжение Финансовой службы Одесского военного округа.
На следующий день я на поезде направился в Одессу-маму.

       Дизель домчал меня за три часа. В пути разговорился с пожилым и хмурым подполковником, следующим со мной в одном направлении. Когда он узнал, что я в добровольном порядке определяюсь в кадры, спросил, для чего мне это нужно, что я вижу для себя в этом хорошего. «Так, началось!», - подумалось мне. Но это ничего уже для меня не значило – решение было принято и пути назад отрезаны.

       В Финансовой службе округа я пробыл полдня в ожидании решения своей судьбы. Думалось, что пригласят для беседы к какому-нибудь большому и важному чину. Не тут-то было. До меня никому не было дела. После обеда такой же дежурный офицер вручил мне очередное предписание, со словами: «Возвращайтесь в Кишинёв, в штаб армии, там распорядятся вашим назначением».
 
       На следующий день я вновь объявился в отделе кадров армии. Один из офицеров отдела довёл до меня решение командования: я назначен на должность начальника финансового довольствия 58 отдельного радиотехнического батальона ПВО, который находится в Кишинёве. Он также направил меня для получения вещевого имущества на армейский вещевой склад, который находился тут же, в цокольном этаже штаба.

       Я спустился вниз, зашёл на склад. Меня встретил высокий, подтянутый, бравого вида, уже немолодой прапорщик – начальник склада. Я сообщил ему о цели визита, передал вещевой аттестат, он небрежно, не глядя, бросил его на перегородку и тут же отдал приказание вышедшему солдату-кладовщику. Тот начал подбирать мне военную экипировку, которая оказалась весьма объёмной – на дворе была поздняя осень, переход на зимнюю форму одежды уже состоялся.
Закончив работу, солдат обратился к прапорщику. Тот взял мой аттестат для росписи в нём, потом внимательно посмотрел на меня и спросил:
 
       -Кем вы приходитесь подполковнику Голышеву Юрию Прохоровичу?
       - Сыном, - ответил я.

       Он, молча, сгрёб в кучу предназначенное мне имущество, бросил его за стойку, замерил гибким метром мои габариты и сам полез по полкам, подбирая мне экипировку по-своему. Окончив сбор, он аккуратно всё увязал, передал мне документы, пожал руку и сказал:

       - Передайте привет Юрию Прохоровичу, мы с ним прослужили в штабе не один год. Это –настоящий офицер.

       Мне было очень приятно услышать такое об отце, который отдал службе в штабе армии пятнадцать нелёгких лет, которого уважали, ценили и помнили, хотя к тому времени он уже полтора года, как уволился в запас.

       Это был прапорщик Тищенко (до 1972 года – старшина сверхсрочной службы), который был много лет бессменным старшиной роты охраны штаба армии и главной опорой строжайшей дисциплины в роте.
 
       Замполитом же  этой роты был лейтенант Костя Акулов, выпускник Новосибирского высшего военно-политического училища, наш сосед по дому, с которым мы дружили все три предармейских года, и который всё это время настоятельно предлагал мне стать кадровым офицером. А, как это часто бывает, начало нашему знакомству положили наши жёны, выгуливая в колясках наших детей: жена – нашу рыженькую «красивую красавицу» (как она себя позже величала) Олечку, а жена Кости Оля  – сына Володю.
 
       Повзрослевший Володя осознал «тайну» папиной службы: как-то, когда мы все зашли за ним, в расчёте забрать его пораньше со службы и отправили Вовчика на разведку в кабинет отца, на вопрос, что делает папа, он, сбегав к нему в кабинет, ответил: «С дядей разговаривает». Чтобы ускорить окончание папиной «работы», его вторично послали к отцу. «А сейчас что папа делает?» - «С дядей разговаривает!». А после третьего раза довели ребёнка до слёз.
 
       Наша семейная дружба не прекращалась затем все годы нашей совместной службы, продолжившись в войсках Дальневосточного военного округа, по просторам которого мы не один год гонялись друг за другом, меняя места службы и периодически оказываясь рядом друг с другом. И я систематически догонял его в воинских званиях, а своё последнее высокое звание, соблюдая негласную субординацию, я всё же получил на день позже его, чем он был весьма горд – ведь это он приложил столько усилий в моей военной судьбе и справедливость восторжествовала.

 
                *     *     *


       Поскольку с Одесским военным округом и 14-й гвардейской общевойсковой армией  связано многое – не только начало моей собственной службы, но и добрая половина воинской службы отца (с 1957 по 1973 годы), беру на себя смелость дать краткую характеристику этим воинским объединениям.

       Одесский военный округ (в его послевоенных рамках) был воссоздан в 1944 году после освобождения территории юга Украины и Молдавии от фашистов и располагался на территории Одесской, Николаевской, Херсонской, Запорожской областей, Республики Крым, а также Молдавии.

       На его территории дислоцировались: 14 гвардейская общевойсковая армия (Кишинёв, затем Тирасполь); 32 Кёнигсбергский армейский корпус (Симферополь); 82 армейский корпус (расформирован в 1987 г.); 5 воздушная армия и 49 корпус ПВО. С 1984 года округ находился в оперативном подчинении Главного командования войск Юго-Западного направления (со ставкой в Кишинёве). К 1990 году численность войск составляла 110 тысяч военнослужащих, 1 тыс. боевых бронированных машин, 900 орудий, 600 танков, 150 вертолётов.

       В разные годы округом командовали известные военачальники: маршал Советского Союза Г.К.Жуков, генерал-полковники Бабаджанян А.Х., Шурупов А.Г., Волошин И.М.

       3 января 1992 года округ перешёл под юрисдикцию Украины, а с 1998 года был переформирован в Южное оперативное командование. При этом особая судьба ожидала 14 гвардейскую общевойсковую армию.



       Эта армия являлась наиболее крупным оперативным объединением в составе Одесского военного округа. Об истории её формирования лучше других и не понаслышке знает мой отец. Вот выдержки из его военно-исторической справки:
 
       «В 1964 году тогдашний министр обороны Родион Яковлевич Малиновский обязал командование армий Советского Союза иметь свои написанные истории. В 14-й армии это дело поручили мне – офицеру оперативного отдела штаба армии. В январе 1965 года для сбора исторического материала я был направлен в Москву, в Центральный архив Минобороны, в Подольск.
 
       Армия была сформирована в 1956 году на базе двух расформированных гвардейских стрелковых корпусов: 10-го Будапештского, со штабом в Кишинёве и 24-го Братиславского, со штабом в Тирасполе. Их дивизии и вошли в состав армии. В Бендерской крепости появилась ракетная бригада, в Унгенах артиллерийский полк, в Кишинёве полк связи, в дивизиях ракетные дивизионы.

       В 1967 году армии присвоено гвардейское наименование в знак преемственности гвардейских корпусов. Гвардейское знамя, вручённое округом армии, доверено было из Одессы сопровождать тоже мне».


       Армия была вполне полнокровной и грозной: в 60-х годах её состав входили четыре мотострелковые дивизии, две из которых дислоцировались на территории Молдавии (в Тирасполе и Бельцах), а другие две – на территории Одесской области Украины (в Болграде и Белгороде-Днестровском).

       В 1968 году, в связи с известными событиями в Чехословакии, Болградская дивизия, усиленная кишинёвским мотострелковым полком, была передислоцирована во вновь созданную Центральную группу войск (ЧССР), а на её место с Дальнего Востока прибыла гвардейская воздушно-десантная дивизия, один из полков которой разместился в Кишинёве, на базе ушедшего МСП.

       Вскоре он стал головной болью не только для коменданта кишинёвского гарнизона (о чём речь впереди), но с 1989-1992 годов – костью в горле для независимых Молдавских властей, формирующих собственные вооружённые силы, особенно во время Приднестровского конфликта.

       С мая по октябрь 1992 года, когда практически все войска 14 армии были расформированы либо выведены с территории Молдавии (включая Кишинёв) на территорию Приднестровской Молдавской республики (Тирасполь, Бендеры, Рыбница и т.д.), где начались кровавые разборки между молдавско-румынскими силовиками и частями 14-й армии, этот парашютно-десантный полк, оставшийся единственным боевым оплотом российских войск в Молдове, находился на осадном положении в Кишинёве, не принимая участия в боевых действиях.
 
       Но… нельзя не вспомнить  о ходившей в офицерской (и не только) среде ультимативной фразе, якобы сказанной новым командармом-14 Александром Ивановичем Лебедем в переговорах с молдавскими лидерами, подстрекаемыми румынами: «Если будут продолжаться кровавые провокации, то может статься так, что, позавтракав в Тирасполе, я буду обедать в Кишинёве, а ужинать уже в Бухаресте!».

       Думается, что здесь роль и местоположение 300 гвардейского ордена Кутузова III степени парашютно-десантного полка, признанного лучшим полком ВДВ по итогам боевой подготовки последних лет, были не последним доводом: ведь на тот период командиром полка был младший брат командарма-14 полковник Алексей Иванович Лебедь.


                *     *     *


       58 отдельный радиотехнический батальон ПВО располагался на окраине города, на территории городка танкового полка, через дорогу от которого находился тот самый парашютно-десантный полк. Я представился командиру  батальона майору Ляхову и начальнику штаба майору Гаврилову.

       Мне показали мой кабинет: маленькую комнатушку, разделённую к тому же перегородкой с перекладиной, отделявшей моё рабочее место от посетителей. Всё очень компактно и тесно. Но меня это не особо волновало, было не до простора и эстетики. Важнее было то, что дела принимать было не у кого: мой предшественник убыл к новому месту службы, а мне предстояло осваивать своё новое хозяйство самому.

       И я начал входить в курс дел. Поначалу моим основным консультантом был начфин танкового полка, старый знакомый капитан Ковалевский. Он и преподал мне на практике азы работы, подсказал, что надо делать, какие бумаги оформлять, как вести учётные книги и денежный журнал, как наладить деловой контакт с обслуживающим банком и ещё многое другое.

       Хозяйство моё, казалось, было невелико: батальон, несмотря на важность решаемых им задач противовоздушной обороны неба над частями и штабами армии, был не полного, а сокращённого  состава. Однако, дополнительной нагрузкой для меня, помимо батальонных нужд, было наличие на моём финансовом довольствии также отдельной роты химзащиты, на содержание которой выделялись отдельные средства. И это тоже требовало своего изучения.


       И я без проволочек и с трепетом нырнул в новое для меня дело. Финансовые работники не дадут соврать: для любого бухгалтера, будь он в погонах или без оных, конец года – не самое лёгкое время. Особенно для тех из них, кто связан с государственными финансами, со сметами самых разнообразных расходов, которые надо обязательно освоить до конца года.
 
       А в смете Министерстве обороны всё расписано предельно подробно и исчерпывающе, где, как говорят в ином ведомстве: «Шаг вправо, шаг влево считается попыткой к…» (далее – по смыслу, применимому к моей специфике). Это правило, как Отче наш, я принял для себя как должное - один раз и на всю службу! Отступление от него всегда и везде чревато пагубными последствиями, впрочем, так же, как и «прилипание» государственных казначейских билетов к твоим рукам.

       Считалось, что  если до конца года деньги по какой-нибудь статье сметы не израсходуешь, либо, не дай бог, сдашь в доход бюджета, то на следующий год их обязательно урежут  и выделят в меньших объёмах. В этот, прямо скажем, идиотский принцип свято верили все - от командира и начальников служб до самого начфина. Отсюда проистекали и все беды финансовой деятельности каждой части.

 
       Кстати, это заблуждение, возведённое в принцип, процветало не только в армии, о чём я узнал много позже, но благополучно бытует во всём советском и постсоветском экономическом пространстве до настоящих времён.  «Просвещённые» демократы во главе с бывшим министром финансов А.Кудриным закрепили этот принцип в основном финансовом законе России - Бюджетном Кодексе РФ ещё в 1998 году, наплодив в стране целое море разных надзорно-финансовых органов: от налоговиков и казначейств до огромной армии надзорных и контрольно-ревизионных органов разных уровней.
 
       Все эти контрольно-счетные палаты, контрольные управления при президенте, губернаторах и мэрах, управления Росфиннадзора в Москве и регионах, - все они, пытаясь оправдать собственную значимость,  яростно обозначают нам с вами своё рвение в поисках нарушителей финансовой дисциплины, хвалятся выявленными миллиардными суммами ущерба, якобы нанесённого бюджету страны.

       Но при этом скромно умалчивают, что, во-первых, принципы составления и исполнения бюджета страны в целом и отдельного региона в частности, заложенные в Бюджетном Кодексе, допускают их многочисленные искажения  и нарушения.

       Во-вторых, реальная юридическая ответственность, заложенная в Кодексе, допускается только в отношении выявленных случаев хищения и нецелевого использования средств, а их суммы в общем объёме озвученных нарушений, как правило, весьма незначительны.

       В-третьих, освоение средств по бюджетным сметам бывает часто под угрозой срыва именно из-за того, что реальные деньги поступают потребителям в конце года (как результат плохой работы налоговых органов) и сами надзорные органы вынуждены идти на заведомые финансовые нарушения, загоняя эти деньги на другие нужды либо намеренно пряча их в авансы.

       Наконец, в-четвёртых, при всем этом обилии ревизоров в стране, все они действуют абсолютно разрозненно, не согласованно, каждый на своём уровне, закреплённом в том самом, хитро составленном, Кодексе.

       Отсутствие согласованности, видимо, очень выгодно всем ветвям исполнительной власти, и, прежде всего самому минфину, а не принятие в течение этих лет Федерального Закона о финансовом контроле выхолащивает сам принцип деятельности контрольных органов. Отсутствие предварительного финансового контроля вынуждает их «бить по хвостам», вызывает безнаказанность и позволяет нечистым на руку дельцам беспрепятственно «распиливать» огромные куски бюджетного «пирога», а потом спокойно уходить от ответственности, скрываясь от возмездия беззубой отечественной Фемиды за рубежом либо за родственными связями.

       Это лирическое отступление – крик души человека, более 35 лет непосредственно связанного с финансовой и контрольной деятельностью разного уровня: от обычной воинской части до минфиновских высот, на практике сталкивавшегося с тем, что обычно скрыто от взгляда простого обывателя.


       Возвращаясь к финансовым бедам конца года, с содроганием вспоминаю, как я каждодневно засиживался за рабочим столом допоздна, а иногда и до утра, мучительно постигая многочисленные документы, инструкции, положения, наставления и т.д. Очень сложным, в моём понимании, было положение о денежном довольствии – основной финансовой науке, которой в совершенстве должен владеть начфин, о составлении финансовой отчётности, а главное, о полном расходовании выделенных средств.
 
       И в самом конце года я стал в спешном порядке вызывать начальников служб батальона, у кого оставались неизрасходованными денежные средства, и выдавать им эти деньги под отчёт. Но все сложности оказались впереди. После новогодних праздников меня ожидала ещё большая проблема – добиться от них авансовых отчётов об израсходовании выданных сумм. Без этого я не мог завершить закрытие бюджетного года.

       А они всё тянули с этим. Особенно в этом преуспел зам.по тылу майор Налимов, нахватав кучу денег в конце декабря и не спешивший отчитываться. Он полностью оправдывал свою фамилию: грузный, краснолицый («кровь с коньяком»), шумный, многословный и изворотливый, что твой налим. За его словесной эквилибристикой скрывалось явное нежелание напрягать себя в подтверждении расходов полученных денег, и под надуманными предлогами оттягивались сроки их представления.

       Я был в отчаянии.  У меня не было никакого опыта в том, чтобы заставить их всех отчитаться. И тут мне на выручку пришёл инспектор-ревизор армии (а наш батальон был армейского подчинения), серьёзный и деловой, умудрённый жизненным и служебным опытом, майор Глушков.

       Я вспоминаю с большим теплом и уважением моего первого учителя: это именно он вытащил меня из этого финансового «болота». Он, быстро разобравшись в сложившейся обстановке, вместе со мной зашёл к командиру батальона, доложил ему суть проблемы и потребовал отдать приказание своим подчинённым немедленно отчитаться. При этом намекнул, что оставляет за собой применение данного ему права: задержать выплату денежного довольствия этим нерадивым офицерам.

       Это возымело своё действие: все отчёты моментально легли мне на стол. А с майором Налимовым у Глушкова состоялся отдельный нелицеприятный разговор, результатом которого стало кардинальное изменение отношения нашего главного тыловика ко мне и моим требованиям.

       Глушков появился у меня и несколько позже, на стадии составления мной самого годового отчёта. Он проверил всю отчётность, внёс изменения там, где были явные ошибки, объяснил все особенности и нюансы, согласованность всех цифр. Это был наглядный урок, давший мне многое для понимания важности моей профессии.

       Это он настоятельно предложил мне в конце года повысить свою квалификацию, направив меня в октябре 1975 года на четырёхмесячные курсы в Москву. Я благодарен ему за то, что он подставил своё надёжное плечо в трудные для меня времена вхождения в сложную профессию военного финансиста и  не дал разочароваться в ней, что часто встречалось на практике в среде молодых финансистов.

       Он, ко всему прочему, был руководителем учебной группы финансистов кишинёвского гарнизона, где мы регулярно повышали знания в своей профессии. На занятиях часто выступал и сам начальник финансового отдела армии полковник Южаков – высокий, худой, измождённого вида и убелённый сединами, старый (как нам всем казалось) офицер. Нам было почему-то немного страшновато от его нарочитой отрешённости и погруженности в какие-то свои заботы,  явно далёкие от наших.

Продолжение следует:http://www.proza.ru/2015/04/30/1224


© Copyright: Виталий Голышев, 2015
Свидетельство о публикации №215042200513

Ссылка:
http://www.proza.ru/2015/04/22/513


Седые звезды над Кавказом
Игорь Срибный

Седые звезды над Кавказом...
О, сколько видели они!
Сюда с молитвой и с намазом
Шли наши предки, и огни
Их очагов пылают в наших душах!
Что свет их дальний принесет?
Мольбы и плач Всевышний слушал,
И детский смех, и пел народ,
На свадьбах и детей рожденьях.
Слезами вдов - погибших омывал.
И головы склонив в моленьях,
И горец, и казак подмоги ждал
И мирного угла просил у Бога...

Седые звезды над Кавказом,
Простите пролитую кровь!
Куначились и бились разом...
Вражда и горе, и любовь
Смешались в седине веков...

Седые звезды над Кавказом.......


© Copyright: Игорь Срибный, 2010
Свидетельство о публикации №110122709622

Ссылка:
http://www.stihi.ru/2010/12/27/9622

Любимая медаль
Дина Иванова 2

Екатерина Андреевна с ужасом соскакивает с постели – «Проспала!».
Одеяло скомкано, подушка мокрая.Чуточку пришла в себя, успокоилась.
Села на кровать.
«Восемь. Они будут через час. Какое же это наваждение – каждый год я вижу перед днём Победы один и тот же сон. Сколько можно?».
Она хорошо знала, что это не пройдёт никогда…

….ей шесть лет. С мамой выходят из дома. Яркое солнце. Сад в цвету. И вдруг дикий гул…Небо закрылось самолётами с черными крестами. Испуганный голос мамы: - «Ложись!». Из самолётов, как чёрный снег, посыпались снаряды. Сколько прошло времени, Катя не знала. Но всё, что она увидала потом, было жутко …мама вся в крови и рядом её нога….

Сейчас приведут младшего внука. По традиции она с ним накануне 9 мая посещает  кладбище.
Взрослые будут заняты своими делами. Как-то незаметно они стали на многое реагировать по-разному.
Дети, которые тоже уже далеко не дети, в целом внимательны к ней, по-доброму заботливы. Но, как бы сказать, утонченно снисходительны.
«Помни о своём возрасте» - это подчёркивается постоянно.- «Береги себя, не забывай, сколько тебе лет…».
А придёт Гришка, ему нет до её возраста никакого дела. Он знает, что с бабушкой всегда интересно, она его хорошо понимает, ей можно доверять любые тайны. Но главное, она, как и он, радуется всему новому.

- Привет, бабуль! Я готов! - солнечная улыбка. - А это тебе мама послала, - протягивает огромный пакет. - Сын спешит дать «ценные» указания.

- Чипсы не давать. С мороженым осторожно. Не вздумайте бегать наперегонки. Мам, ну помни,….другие времена, - поцелуй в макушку и убегает.

«Виновники» всех бед весело смеются.

- Пойдём, дорогой,  купим цветы и к своим. Я тебе что-нибудь ещё про твоих прадедов расскажу. День-то скоро такой важный – Победа. Она им нелегко досталась.

- Пойдём, бабуля, скорее.

----

Убрали могилки.
Гриша это делал всегда с удовольствием и с пониманием, что бабушке надо потом будет побыть одной.
Он пошёл прогуляться по аллейкам.

- Бабуль, там интересный дедушка сидит один. Глаза у него закрыты. Сам такой молодой. А может быть ему наша помощь нужна?

- Пойдём, посмотрим на молодого деда.

Похоже, что человек просто вздремнул. Но Гриша был прав. Интересный образ.
В годах. Красивая седая шевелюра, Гладко выбрит. Аккуратно одет. На пиджаке спортивного типа- одна медаль – «За Отвагу».

- А почему ты решил, что это молодой дед? – спрашивает шёпотом.

- Смотри, - слово вырвалось у Гришки очень громко, - у него всего одна медаль, а у старых ветеранов их много и цветов… у него целая клумба, а у тех…по две гвоздики.

Объект наблюдения открыл глаза, и лицо его осветилось внутренним огнём. А улыбка…правда молодая.

- Доброго дня, - Екатерина Андреевна извинилась, что нарушили покой, - с наступающим вас Праздником!!

- Ну, что вы, что вы, такое нарушение просто награда,-он переложил свою «клумбу» на другую сторону. - Если не спешите, присядьте, поболтаем. Уж больно интересны умозаключения у вашего сына, - откровенно лукавил и льстил молодой дед.

- Это моя бабушка, - Гриша строго встал на защиту семьи.

- Давай разбираться в возрасте, - очень добродушно пригласил к диалогу неожиданный собеседник, - предлагая «рыцарю» сесть рядом, - знаешь, мне тоже очень интересно, как люди определяют свой и чужой возраст.

- Вас волнует возраст? – не без иронии задала вопрос Екатерина Андреевна.

- Меня - нет, - очень мягко ответил собеседник,- возраст… я о нём не вспоминаю. Старый? Возможно. Мне не стыдно за этот недостаток, хотя иногда приходится извиняться за несоответствие ему.

Двое немолодых людей дружно рассмеялись. Они хорошо поняли друг друга.
Новый знакомый выбрал из своего букета три больших ромашки и протянул Екатерине Андреевне.

- И вас с Праздником! Жду дорогих гостей. Специально к этому дню выращиваю ромашки. Для Сонечки они много значат. А гвоздики возложим командиру.

Гриша морщился, не понимая, о чём говорят и над чем смеются взрослые.

- Ба, а что такое возраст? Это сколько тебе лет?

- И да, и нет, - продолжал смеяться молодой дед, - иди сюда, парнишка, попробуем порисовать. Кстати, как тебя зовут?

- Григорий, - ответил тот не очень приветливо, продолжая хмуриться.

- Прекрасно. Ну, а я, можешь просто – дед Иван, - смеётся и притягивает Григория к себе.

Берёт прутик и пишет на тропинке - "Воз-раст…."
Гриша притих, начинает внимательно наблюдать за рисунками деда Ивана.
А тот продолжает рисовать прутиком.
Маленький воз – ноша ребёнка; течёт жизнь, нагружается его воз… и катится, катится….
Появляется несколько интересных картинок.
Екатерина Андреевна наблюдает за всем этим тоже с большим любопытством. Отмечая про себя, – «Рисует профессионал».

- Вот так, парень, и появляется воз… возраст. Ты прав, Гриша, это прожитые годы. Важно, с чем воз везёшь. С годами он всё тяжелее и тяжелее, и нет ничего печальнее того, когда единственная ценность перегруженного воза – продолжительность жизни.

Дед Иван замолк, откинул палочку.

- Поверь мне, Гриша, состояние, да и внешность в старости зависит от того, на что ты потратил молодость, сколько добра и любви сохранил в своём сердце.

Екатерина Андреевна с благодарностью посмотрела на собеседника.

- Полностью с вами согласна.Чем нагрузил свой воз, с тем и живёшь. И не хнычешь, и не жалуешься на судьбу, коль сам её выстраивал.

- Ну, а у женщин, - лукаво говорит дед Иван, - вообще возраста нет. Пока их любят.

Грише это становилось не интересно, и он внимательно рассматривал его медаль.

- У моего деда такой не было. За что её вам дали?

- За отвагу, - дед Иван вновь смеётся, - она моя любимая награда и очень дорога тем, что я её получил почти в твоём возрасте. Мне было чуть больше восьми. Ветеранов мало в живых осталось. Последними во время войны призывались те, кто родился в 1927 году, а я с 1934 года. У меня партизанская биография.

Задумался ветеран, по лицу было видно, что память его тревожит.

- Насмотрелся такого, весь был нацелен – мстить. Хотел на фронт попасть сыном полка. Но отправили меня в освобождённый город, приказав учиться так, чтобы было потом, чему учить других.

- А как вы к партизанам попали? - не успокаивался Гриша.

- Если я вас не очень утомил, то расскажу.

Интересный получился рассказ.
Притих Гриша, да и Екатерина Андреевна не могла скрыть волнения.

----

…летом меня всегда отвозили к дедам. Это было лето 1941 года.
Жил он совсем недалеко от Минска в деревне, которая была километров в десяти от очень известного сейчас всем места - Малый Тростенец.*
Мама была врачом, а отец уже был в армии. На всё лето меня и отправили в деревню. Там было много друзей и старше, и младше меня. Мы были отчаянной ребятней, без страха и сомнений.
Никто не думал, что в июне деревня окажется отрезанной от Минска. Город к концу месяца был уже оккупирован.
Мой дед был гончар. Мы с ним часто осматривали всё в округе в поисках хорошей глины. Поэтому эти места я знал, как свои пять пальцев
До 42 –ого года в нашей деревне немцы не расквартировывались. Но мы, пацаны, бегали в соседнюю деревню, потом дома рассказывали, что там всё огородили колючей проволокой и строятся какие-то бараки.
Дед,с приходом фашистов заглушил печь, перестал гончарить, стал часто надолго уходить из дома. Бабушка строго приказывала и мне сидеть дома.
Однажды дед позвал меня прогуляться и доверительно рассказал, что он установил связь с партизанами и им нужна любая информация о тот, что происходит в той деревне. – «Ты уже мужик, я тебе доверяю. Не болтай, даже бабушке не рассказывай. Действуйте осторожно, добывайте любую информацию».

Мы стали внимательно следить за шоссе. Днём и ночью шли гружёные машины с людьми и с их вещами.
Однажды, рано утром, ещё только-только начинало рассветать, а мы в одном месте сделали надёжное укрытие, там и прятались иногда всю ночь, стали свидетелями неожиданного происшествия.
Одна машина остановилась недалеко от нас. Из кабины вышел немец с автоматом,прикрикивая… «шнель-шнель», открыл кузов.
На дорогу прыгали взрослые и дети, человек около пятнадцати, а может быть и больше. Они шагнули в лесок, видимо, оправиться. Мы чётко услышали голос одного взрослого: «Бегите быстрее в лес».
Из своего убежища видели, как двое мальчишек потянули за собой совсем маленькую девочку.
На дороге раздались выстрелы, дети упали, и оказались совсем рядом с нами. Мы потом затащили их в своё логово.
Немцы, боясь партизан, выпустили ещё одну очередь и уехали.
Зная все тропинки в лесу, мы добрались до дома. Бабушка ахнула. Это были еврейские дети. Измученные, они не могли вымолвить ни слова.
Бабушка их вымыла, накормила и отправила всех нас на чердак.
Под утро появился дед и рассказал, что всех, кто был в той машине, расстреляли.
Оставаться в деревне становилось опасно, он нас увёл в отряд.
Так я стал партизаном. А вот за наши «вылазки» и спасение детей получил первую, самую дорогую медаль.
Потом было всякое, но главное вы сейчас встретитесь с Сонечкой и её братьями.
Они каждый год с внуками издалека к нам приезжают…..

----

Воистину молодой дед.
Шустренько подхватился, взял в руки ромашки и устремился вперёд. Ему навстречу бежали две красивые, нарядные девчушки, за ними шли трое взрослых.
Мужчины в чёрных шляпах и дама. Она вся в чёрном, плавно, как будто плыла, протягивала деду Ивану руки и две заветные гвоздики.
Четверо взрослых сплелись в объятии, а дети обхватили их снизу.
Картина, достойная кисти большого мастера.

Екатерина Андреевна взяла за руку Гришу, они отошли в сторонку.
Дед Иван, повернул голову в их сторону, тихо поблагодарил за внимание, и, не скрывая слёз, крепче прижимал к себе долгожданных гостей.

- Видишь, Гришуня, что значит дружба, скреплённая кровью, - сама она тоже расплакалась.- Разный у всех этот день, День Победы, но у всех со слезами на глазах…

Гриша прижался к бабушке.

- Ба, позвони папе, - заговорил быстро-быстро, - расскажи о деде Иване и его друзьях. Мы можем их на праздник пригласить в гости. Я хочу с девочками познакомиться. Это же очень большой праздник.

- Ты прав, дорогой. Обязательно позвоню, и попробуем попозже подойти к этим красивым людям и пригласить их в гости. Если они смогут прийти - будет замечательно. Вспомним всех дорогих нам людей. ПАМЯТЬ – это так важно.

Дед Иван, как чувствовал, что его новые знакомые о них говорят. Оглянулся и жестом позвал вместе с ними подойти к могилам боевых друзей.
Так все и познакомились.

- С наступающим Днём Победы вас, - сердечно приветствовала всех Екатерина Андреевна.

- С Днём Победы, - к ней подошла Сонечка и прижалась к плечу.

Детвора быстро нашла общий язык.
Гришка им что-то говорил, девчушки кивали.

- Ба, мы тоже всех поздравляем, - и улыбнулся чуточку виновато, - а я уже пригласил девочек в гости.

Взрослые посмотрели на детей с улыбками.

И каждый подумал: – "Вот она цена Победы  -  счастливые лица внуков".

Как важно об этом не забывать….
--------

*http://www.ctv.by/node/38736 - Фото. Тростенец – четвертый по величине лагерь смерти в Европе


© Copyright: Дина Иванова 2, 2014
Свидетельство о публикации №214042600531

Ссылка:
http://www.proza.ru/2014/04/26/531


Отдание чести в движении
Анатолий Шинкин               

          Бойко любил армию и себя в ней. Окончив военное музыкальное училище по классу духовых инструментов, он получил широкую "развернутую" грудь, образцовую военную выправку, звание прапорщика и замечательный рокочущий баритон, которым «выпевал» команды и разъяснения уставов рядовым салагам:

-- Р-рота! Стой! Р-равняйсь! Смир-рно!  По команде «смирно!» рядовой должен замереть, развернув плечи, и глядя прямо перед собой! Курсант Петров!
 -- Я!
-- Подбери грудь! Слишком выпирает.
 Рота взрывалась смехом. Переждав, командовал снова:
-- Р-равняйсь! Смир-рно! Вольно! Р-разойдись!

       Умел красиво работать с личным составом.
 Утром:
-- Р-рота! Подъем! Оправиться, кто-где успеет. Через пять минут строиться на зарядку.
 На самоподготовке доставал из кобуры  ПМ, выщелкивал обойму:
-- Считаю: раз, два, три,… семь! Столько раз могу выстрелить по врагу. Восьмой патрон мне,(сглатывал комок в горле) чтоб не попасть в плен.

           На строевых занятиях:
-- Приветствуя командира, за пять шагов переходите на строевой, за три – вскидываете руку к виску и поворачиваете подбородок в сторону командира. Курсант Солдаткин!
-- Я!
-- Понятно объясняю?
-- Так точно!

             Солдаткин --  самый приметный курсант в роте благодаря росту, вернее, его отсутствию.  Чуть выше полутора метров, всегда замыкал строй, путаясь в сапогах выше колен и на два размера больше необходимого. Солдаткина вытащили на службу из глухой Рязанской деревушки. Лицо у бойца чисто оттуда же, постоянно смущенно-краснеющее при общении с «начальством», так как последнее в родной деревушке было представлено бригадиром, изредка ветеринаром, и, случалось видеть через дырку в плетне, проезжающего в голубой «Волге» председателя.

            В учебке сплошное начальство. Солдаткин так и норовил, снявши пилотку, поклониться по привычной деревенской вежливости. А тут угораздило его во время общего перекура сбегать в казарму, водички попить. Топает он своими сапожищами по плацу, а навстречу, откуда ни возьмись, прапорщик Бойко.

            Остановился, потупился курсант Солдаткин, но не прошли даром три недели службы: смирил волнение, сглотнул слюну и направился навстречу прапорщику походкой, напоминающей строевой шаг. Прапорщик Бойко оценил служебное рвение курсанта и, с целью приободрить, сам перешел на «строевой».

          Дал же бог выправку! Как он шел! Носок оттянут, правая рука назад до отказа, левая согнута до бляхи. Грудь вперед, плечи развернуты, взгляд лучистый. Картина… от которой Солдаткин пришел в совершенное смущение, но на третьем шаге нашел в себе силы и медленно потянул руку к виску.

          Гвардейского роста красавец-прапорщик пружинно в ответ  вскинул  локоть на уровень плеча,-- и резко вздернул подбородок в сторону Солдаткина.  Это было красивее картинки в учебнике по строевой подготовке. Это  было  великолепное олицетворение воина-красавца, воина-орла, воина-гусара.

          Великолепие убило Солдаткина. Полутораметровый боец совсем растерялся:  двумя пальцами приподнял и опустил пилотку, поклонился прапорщику, застенчиво просеменил мимо  и, пару раз зацепив носками сапог ступеньки,  скрылся в дверях казармы.

          Прапорщик Бойко, забыв опустить ногу, продолжал плакатно украшать плац. В курилке курсанты кусали себе кулаки, чтобы не заржать во весь голос.

 Я ТАК СЛУЖИЛ

Не служба красит солдата,
                а солдат службу.
               
                Голова ногам покоя не дает

    Учился в поварской учебке (ВШП  -- военная школа поваров).  Каждый день: тактика, строевая, физо, кросс,  с полной выкладкой, стрельба раз в неделю. А что делать,  если командир Школы поваров --  десантник?

                Научил

     В учебке замполит сажал нас воскресным днем в клубе на четыре часа и толковал что-то, через слово повторяя: "Что называется", "Как говорится" и "Товарищи рядовые." Уже после первой лекции курсанты развлекались фразой: "Товарищ рядовой, стыд, как говорится, и..., что называется, срам!"
   
                Обыкновенный канибализм

        Впервые пришлось вскрывать банки с килькой в томате  --  семь ящиков по сорок восемь банок. Изрезал руки вдребезги, кровь мешалась с томатным соком и делала подливу  более аппетитной.  Полторы тысячи  «довольствующихся»  не моргнув глазом  съели ужин,…  и многие бегали за добавкой.
 
                Цитрусовые с секретом

    В автороте образовалась  грузинская диаспора  человек из десяти. Ребята регулярно посылки из дома получали с апельсинами, а тут у парторга идея: "Посылки проверять". Очередную  вскрыли, --  никакого криминала: апельсины, они и в Африке апельсины. Гоча,  хозяин посылки,  с грузинской щедростью угощает:
-- Вазимите дочка. Кушаит.
    Пока дочка распробовала,  пока начали меры принимать, половина автороты пьяная "в дым". В апельсинах оказалась чача.

                Карьерист

     Перед Новым годом "накрыл" нас выпивающих замполит. Радость и удовольствие светились на его лице; замполита  распирало,  он не мог подавить улыбку. А ведь нарушение в части -- пьянка. Плевать ему на всех, он уже представлял,   как будет "докладывать." .

                Экстремалы

      Налили вина в чайник, куража ради;   поставили на стол.  Ужинали,  попивая и хитро на дежурного по части поглядывая. Попались, конечно: мозгов то нет.

                Гроза дембелей

      В обычные дни  «дембеля»  команду «подъем» игнорировали,  но если дежурил капитан Зеленский,  двухметровый гигант с высоким голосом,  срывались с кроватей побыстрее «молодых»
-- Дед, что ли?  -- пронзительно выкрикивал капитан. – Сейчас вмочу,  со смеху покатишься. Пинок для ускорения, подзатыльник для направления. Быстро выведу  на правильную дорогу.

                Авторитет

   Капитан Зеленский -- это мошный торс на длинных ногах и тонкий пронзительный голос. Любили и уважали. Зря не наказывал, не придирался, мог выслушать. Дембеля с уважительным придыханием пересказывали байки о необыкновенной физической силе Зеленского: "Взял Коляна правой за расстегнутый воротничок и аккуратно переставил на два шага. У Коляна ручонки дрожали, когда воротничок застегивал!"

                Крамольная мысль

      Рядом со столовой соснячок прозрачный.  Вышли с  другом после обеда  покурить-прогуляться.  Навстречу солдатик бежит, рукой показывает:  прячьтесь, мол, убегайте.    Щас!  «Деды»  Советской Армии на бег перейдут! 
      Из-за клуба  сержант и два воина летят стремглав. Сержант споткнулся, упал, вскочил, крикнул нам что-то  и дальше помчался.  Приостановились   мы.
      Бежит лейтенант, фуражку рукой придерживает:
-- Быстро прячьтесь, маршал.
      Маршал – это святое.  Отошли за угол столовой, наблюдаем.   Действительно, маршал Устинов,  и свита из генералов и полковников,  следом  кортеж из машин: «Чайка»,  «Волги»  и полтора десятка УАЗов.
      Мыслишка кощунственная мелькнула:  «Что за армия, в которой солдаты и офицеры от своего маршала, как черти от ладана бегут?»


                От петли до ефрейтора

      Гога   К…,  едва присягнув Родине,  решил продемонстрировать свое отношение к службе.   Выглядывая из дверей казармы, прикидывал расстояние до возвращающейся с ужина роты,  потом влез в петлю, загодя привязанную к лестнице на второй этаж. Бойцы успели, вытащили и, поняв, что живой, наломали п...ей по самое "досвиданья". Подержали три дня на губе, а потом на два года бессменным дневальным. Гога прижился на тумбочке. Служил образцово и к дембелю получил ефрейтора. Вешаться больше не пробовал.

                Воин

        Демобилизовался -- хоть картину пиши: брюки расклешены клиньями;  погоны, петлицы обтянуты лентой с люрексом.   По значкам: классный специалист, спортсмен-универсал,  парашютист, отличник всех родов войск, гвардеец.  Среди многочисленных побрякушек проглядывала медаль «мать-героиня»,  но общей картины не портила – только добавляла блеска.


© Copyright: Анатолий Шинкин, 2009
Свидетельство о публикации №209121801121
Ссылка:
http://www.proza.ru/2009/12/18/1121

Решили умереть первыми
Анатолий Шинкин

          В наряд по столовой заступил прапорщик Конда(фамилия такая), сам росту небольшого, но фуражка с  высокой тульей постоянно цепляет дверной косяк, и Конда с удовольствием ее поправляет. В недавнем прошлом Конда возглавлял гарнизонную гауптвахту(губу),  знал поваров, исключительно, как «разгильдяев и нарушителей» и относился к нам соответственно:  обращался «эй, воин!»,  требовал одеваться по форме: белые брюки, колпаки, фартуки, тапочки; запрещал в свободное время играть в карты, а, главное, непрерывно громко орал командным голосом на всю столовую в дело и не в дело – крышки с котлов срывало.
--Оракул, -- сказал напарник Коля Цыганов и пояснил. -- Орет и орет -- полный придурок.

          Пересменка для дежурного -- горячая пора: получить суточный запас продуктов на полторы тысячи «довольствующихся», расставить солдат по работам, накрыть столы к ужину.  Мы с Цыганком  работали пока спокойно. Загрузили в четырехсотлитровый котел перловку, пустили пар и отправились открывать банки с тушенкой.

          Опа! Десяток банок из семидесяти оказались вздутыми – «бомбаж». На складах НЗ(неприкосновенный запас)  шла замена продуктов. Отлежавшее срок сбрасывалось в солдатские столовые,  а на хранение закладывалось свежее. Точно, как наш  завсклад прапорщик Селянко  --  в первую очередь выдавал подпорченную картошку  и вонючую капусту. Пока солдаты управлялись с испорченными продуктами, сгнивали свежие. Результат – бойцы круглый год ели негодные овощи.

         Одну-две банки я бы выбросил со спокойной душой, но десять… Отсутствие в котле пяти килограммов мяса и слепой заметит. Гауптвахтой  не отделаешься. Мимо, громко кому-то чем-то грозя, пробегал прапорщик Конда. Я остановил его и разъяснил ситуацию.
--  Покажь банку! Открой! Пахнет нормально! Работайте!
--  Склад рядом. Можно заменить…
--  Солдат не свинья – все  съест! 

         Было бы сказано. Открыли банки, забросили мясо в котел, перемешали, добавили приправу: морковку, лук, томат; дали закипеть, и ужин готов. Осталось дождаться разрешений на выдачу от медика и дежурного по части и можно кормить «контингент».

         В дверях варочного цеха появился старший сержант-сверхсрочник военфельдшер Горяев. Судя по лоснящимся щекам, он уже «разрешил» раздачу пищи в офицерской столовой и, не взглянув на котел, молча потянул у меня из рук журнал.

         Моя большая беда – замечательная память. В голове раздался характерный «звеньк», и четко зазвучала басовитая речь майора Рамзина – ротного командира в поварской учебке: «В армии все условно: противник, стрельба по нему, над ним же победа;  и только каша в котле повара реальна, понос от каши реален и срок за понос реальнее некуда.»

-- Подожди, --  рассказал Горяеву о казусе, показал пустые банки.
 Военфельдшер указательным пальцем перевернул одну, выговорил слова: «ботулизм», «бактерия»,  «отрава», попытался разъяснить мне потенциальную опасность, но запутался сам(троечником был в медучилище),  скис и насупился перед жутковатой дилеммой. Запретить ужин и оставить голодными полторы тысячи парней  или  разрешить и отправить тех же полторы тысячи на больничную койку или выше.

         Горяев огляделся, вздохнул и принял единственно правильное решение – зачерпнул в миску каши из котла и начал с отвращением (солдатская перловка -- это не офицерские отбивные) есть. «Мертвые сраму не имут!»  Мы с Цыганком дружно работали ложками, потом сели рядком на скамью.
-- Время надо выждать, -- грустно пояснил Горяев.

         Что-то оживленно обсуждая, в варочный цех вошли два капитана: начмед Зелинский и дежурный по части Сокол. Начмед сразу выцелил глазом Горяева:
-- Проверил? Расписался? – выслушал объяснения, взглянул на часы. -- Дежурный по столовой знал? Ботулинос! Цианид отдыхает. Двух граммов на миллионный город хватит. Неси свою кашу.

       Я бегом принес две миски, подал ложки:
-- Хлеба принести?
 Сокол стрельнул глазами, и я  прикусил язык, не дожидаясь, пока вцепится когтями.
А в дверях уже стоял зам по тылу капитан Столяров. Я принес еще одну миску и еще одну ложку.
-- Завтра с Селянкой на «Вы» -- вымочу, вывешу, высушу и вы… -- пообещал Столяров, доедая перловку. – А ничего, вкусно.
-- Время надо выждать, -- влез Горяев.
-- Подождем, -- успокоил начмед. – Так где дежурный по столовой?

       Из глубин обеденного зала донесся устрашающий рык,   следом   ворвался и остановился в недоумении перед представительным собранием прапорщик Конда.
-- Дежурный? Почему узнаю о случившемся не от вас? – начмед кивнул мне. – Дай ему порцию.

        У меня с Кондой свои счеты. Месяца два тому, «гостевал» у него на «гауптической вахте» семь суток. Природа расщедрилась на затяжной снегопад, и прапорщик Конда заставлял меня с утра до обеда расчищать плац, а с обеда до вечера обучал на расчищенном от снега плацу строевым приемам. В шинели без ремня я, "дедушка" Советской армии, шагал, как беременная утка. Не прощу!

        Пока прапорщик, по стойке «смирно»,  выслушивал замечания, щедрой рукой наполнил ему миску до краев.
-- Куда грузишь? – обернулся Зелинский. – Солдатам не достанется.
-- Убавлю порции, -- поменьше  отравы попадет солдатам в желудки, -- успокоил я начмеда.
Зелинский кивнул согласно, следом закивали остальные. Что прапорщику Конде яду достанется «побольше», никого, видимо, не озаботило.

        Конда, отложив свою объемистую фуражку, под взглядами отправлял в рот ложку за ложкой:
-- Вкусно, -- выговорил голосом, далеким от обычной громкости.
Я вгляделся в лицо прапорщика и спросил начмеда:
-- А правда, что сначала расширяются зрачки?

         Конда поперхнулся и начал краснеть.  Зелинский взял его за подбородок:
-- К свету повернись.
Другие капитаны заинтересованно придвинулись, начали так и сяк вертеть голову прапорщика, а он пытался незаметно прожевать и проглотить кашу. Фельдшер Горяев, прячась за спинами, незаметно достал блокнот с зеркальцем на обложке и украдкой в него глянул.
-- Нет, просто свет так падает.

           Начмед Зелинский повернулся ко мне. Я никогда не видел подобного контраста – серьезное строгое лицо и смеющиеся, хохочущие глаза.
-- Раздавайте ужин! – размашисто расписался в журнале,  следом поставил подпись дежурный по части капитан Сокол. Зам по тылу Столяров оставлять подпись был не обязан,  но решительно взял ручку. Я этого офицера и раньше уважал.

          Цыганок уже стоял у котла с черпаком,  я кивнул ему и помчался, зажав челюсти руками, в самый дальний цех, -- отсмеяться и остыть.

          Кашу раздали и съели. Никто не умер и не заболел. 

          Вспоминаю и думаю.  Вроде, юмор, когда десять человек сидят и ждут смерти или поноса, или смертельного поноса.

         Или это что-то более высокое,  когда за спиной полторы тысячи жизней. И никто из ответственных  не сбежал, не уклонился, не отказался. Ни солдаты, ни офицеры, даже прапорщик Конда оказался на высоте.


© Copyright: Анатолий Шинкин, 2010
Свидетельство о публикации №210021501606
Ссылка:
http://www.proza.ru/2010/02/15/1606

Вести с полей
Иван Паршиков

Серия «Заметки отставного ротного»

Статья 144УВС ВС РФ. Командир роты (корабля 4 ранга, боевого катера) в мирное и военное время отвечает:
…морально-психологическое состояние личного состава и безопасность военной службы…



Понедельник. Утро. С воскресенья на понедельник интернет и информационные агентства «взорвались» новостью: В мотострелковой бригаде Центрального округа «заморозили»* людей. Более ста пятидесяти призывников оказались в госпитале с воспалением легких – пневмонией. Говорят разное:
1.Простыли во время проведения присяги,
2. На стрельбах,
3. По дороге на прием пищи и так далее.

Кто в этом виноват? Все показывают на Сердюкова, мол, негодную полевую форму* ввел, вот и мерзнут. Узнав про это, я сразу же задал вопрос себе и друзьям:
    – А где же были командиры всех степеней? Почему не одели людей, например, на стрельбы, в полушубки и валенки? Или видя, что холодно, белье не выдали?
    – Да откуда вещи? Сколько складов сгорело? - мне в ответ товарищ, отставник.
    – Да это в армию пошли компьютерные дети,- вторит другой, мол, от компьютеров молодежь не отрывается и приходит в армию незакалённой.
    – А я вам говорю, что наверняка склады забиты имуществом! А что дети компьютерные, возможно, но ведь нужно думать головой.

Короче поспорили крепко. Тут еще добавилось, что не только в Центральном округе солдаты слегли, то же самое происходит в Восточном и все клянут новую форму, в том числе берцы. И сразу же зашел разговор о форме, вспомнили, например, введение эксперименталки - «афганки» происходило у нас на глазах, и мы помнили, сколько лет её опробовали. Да и современную, которую решили заменить сейчас, тоже долго испытывали. И получились обе (полевая), на загляденье хорошими. А что сейчас пошили, якобы опробовали в войсках, и тут же одели, носите! Правды ради, нужно сказать камуфляж «цифра», действительно,  обладает хорошими маскировочными свойствами в лесной местности. Но блин кто мешал хорошую, прижившуюся форму в войсках, перекрасить в «цифру»? Нет надо новую! Вот и наступили на грабельки.


Среда. Утро. Опять разговор о «заморозке».  Товарищ говорит:
    – Ездил к сыну вчера,- сын служит в одной из мотострелковых бригад округа. – Так вся бригада была занята получением теплых вещей, полушубков, валенок, меховых рукавиц, а перед этим всех выстроили, пришел врач и при малейшем подозрении на заболевание, в санчасть. И молодежь, прибывшую сейчас на службу, переодели в старую форму, чему они были рады.

Наверное действительно новая форма не годна для Сибири.Впрочем поживем, увидим. Как сказал в «говорящем» ящике Юдашкин:
    – Да вы что обвиняете меня, материал же французский (не дословно), – и сразу же у меня перед глазами, вернее  знаменитая картина: 1812 год и французы, отступающие по старой смоленской дороге.

Вот так у нас всегда! Сначала грабли – наступили – получили в лоб – исправление ситуации – исправили! Как у нас говорят:
    – Русские сначала создают себе трудности, а потом их успешно преодолевают.
Но грабли опять поставят рабочей поверхностью так, чтобы обязательно в следующий раз наступить на них, вместо того чтобы их убрать с дороги. Ладно, будем посмотреть.


Немного о форме и её применении: По берцам, на исходе моей службы начало лета 2009 года, прибыла молодежь в берцах, через несколько дней, треть из них не могла ходить (потертости). Старшине говорю:
    – Переобуть в сапоги!
    – Столько не найду!
Иду к командиру:
    – Нужны сапоги?- командир подумал, вызвал начальника ВОХРА:
    – Сапоги вы получаете и не носите! Мне они нужны! - отдали сорок пар. Я переодел молодежь и через неделю поспрошал:
    – Как?
    – Спасибо, гораздо лучше! – а берцы заложили в кладовую, на увольнение и «дембель». Кстати молодое пополнение, всегда, ждали с готовой старой формой, чистой, оборудованной, плюс старались изыскивать подменные сапоги. Новая форма подписывалась и в кладовую: на присягу, увольнение в город и так далее.

Пару слов о зимней форме: Шинелей (пальто по-новому) в роте последние десяток лет не было. Поэтому бушлаты были повседневной и полевой, да и парадной формой. Их по приказу, например, положено весной сдавать на склад. Но мы не сдавали, ведь Сибирь непредсказуема. Однажды в конце мая на ПХД старшина дал команду расклеить окна и помыть их. В понедельник, когда я пришел на службу, то охренел, очень холодно в казарме. В тот же день заклеили обратно их.

Так вот, на лето, отстегивая подстежки, бушлаты висели в гардеробе, в любой момент по команде их одевали. А на зиму выдавались каждому: валенки, меховые рукавицы. Ватные штаны у каждого были. Сушилка* работает круглый год, оборудована так, что у каждого солдата роты были:
1. Двое плечиков (железных, не съемных), для бушлата с ватными штанами и подменной формы (х.б).
2. Места для сушки валенок (сапог), шапочек спортивных и рукавиц.
Каждое место было подписано биркой.

Еще в кладовой всегда был запас нательного белья и осенью (в Сибири холодно и летом), не дожидаясь приказа, о переходе на зимнюю форму одежды, выдавали комплект нательного белья каждому солдату.
 
Ну и конечно нельзя забывать о закаливании личного состава, как то:
1. Зарядку проводить по форме одежды, обычно не выше  формы номер три – четыре зимой. Но головные уборы (шерстяные шапочки) всегда, плюс перчатки* шерстяные. А когда сильный мороз, то проводить её в расположении с голым торсом.
2. Умывание всегда так же с голым торсом.
3. Ежевечернее мытье ног холодной водой.
4. Проведение зимой спортивных тренировок, выполнение по возможности работ в облегченной одежде.
Естественно нельзя забывать о проветривании казарменного помещения, минимум три раза.


Вот что подумалось мне в эти дни. Ну и на свой вопрос:
    – Кто виноват? – сам же отвечу.– ВСЕ? – и  не хрен  валить на одного министра. Его вина, но. Но что генералы не видели: плохая форма? Видели, но молчали, боясь навлечь на себя гнев. Что командиры не видели: солдаты мерзнут? И в их власти было переодеть, в старо – новое: полушубки, валенки, рукавицы меховые. А теперь все строят из себя «целочек», показывая многозначительно палец вверх, мол, вина там.
==============
Декабрь 2010 г


Примечание:

• «Заморозили»*- …По разной информации от 160 до 250 солдат, проходивших в части 21005 военную службу по призыву, на днях попали в военный госпиталь с различными диагнозами, связанными с переохлаждением. Несколько человек находятся в критическом состоянии (тяжелое течение пневмонии, отказ почек и т.п.) Причиной произошедшего, в том числе, стал переход на новую форму обмундирования, разработанную российским кутюрье Юдашкиным. Эта форма, по-видимому, не предусматривает возможности нахождения солдат на 25 – градусном морозе. Очевидно, столичный творец моды не предполагал, что в некоторых регионах нашей необъятной родины морозы могут опускаться ниже отметки 5ти градусов по Цельсию, да и того, что не все перемещаются по улицам в лимузинах, тоже не учел…
      (из прессы)

• Форма*-  В разработке новых образцов формы одежды для военнослужащих приняли участие известный модельер Валентин Юдашкин, а также около 40 различных научно-исследовательских институтов и организаций. Всего на эту работу и пошив экспериментальных образцов для испытаний в войсках потрачено 170 миллионов рублей. Планируется, что переодевание всего личного состава Вооруженных сил России займет около трех лет и обойдется оборонному бюджету в 25 миллиардов рублей. По утверждению разработчиков, в новой форме одежды использованы новейшие технологии, что сделало ее более функциональной, долговечной и эстетичной. Правда, в итоге стоимость каждого комплекта обмундирования для солдат выросла втрое - с 40-45 тысяч до 130 тысяч рублей...
     (из прессы)

• Сушилка*- Подключена к системе отопления и к системе горячего водоснабжения. Зимой работает от отопления, летом от ГВС. Оборудовалась каркасом из труб с делением на три взвода, из железной катанки (арматуры) и втулок из трубы изготавливались плечики. Для сушки валенок и сапог  из катанки изготавливались держатели.

• Шапочки*(шерстяные) - Нужны обязательно, для зарядки, спортивных мероприятий, да для той же уборки территории. Если в шапке-ушанке зарядка, то после неё она мокрая, а ведь потом целый день в ней ходить. Поэтому закупали шапочки, плюс убывающие за молодым пополнением инструктировались, чтобы молодежь при переодевании в военную форму не выбрасывала шапочки, перчатки, кроссовки. Всё в хозяйстве сгодится. Естественно цвет шапочек старались подгонять к одному цвету: черному. Еще их присылали родители.

• Перчатки* (шерстяные)- Нужная вещь. И тоже самое:  закупка, привозка, а потом появились на складе и их стали выдавать.



Картина: В 1812 году. Картина художника Иллариона Прянишникова. 1874 год.
http://nvo.ng.ru/history/2007-12-21/5_1812.html

© Copyright: Иван Паршиков, 2010
Свидетельство о публикации №210121900466

Ссылка:
http://www.proza.ru/2010/12/19/466
(Иллюстрация по ссылке)

Заметки ротного командира. Устав
Иван Паршиков

       Выпьем за тех, кто командовал ротами...
       Из песни.
      
Итак, стоят передо мною в строю, два десятка мальчишек в мятом, со склада, камуфляже, не подшитые, без эмблем, некоторым комки великоватые, из воротников торчат худенькие шеи. Стоят и во взглядах у них: Страх, смешанный с любопытством, с надеждой ..... Все смотрят на меня и ждут, что я им скажу?
      
А в голове у меня слова песни:"МАЛЬЧИШКИ, МАЛЬЧИШКИ, МАЛЬЧИШКИ - НУ КАК, НЕ ЗАВИДЫВАТЬ ВАМ".

Но пора и речь толкнуть, краткую, но емкую, как говаривал Булдаков, в небезызвестном фильме:

    - Товарищи солдаты, вы прибыли служить.............,впереди у вас курс молодого бойца, присяга. И в строй.
До этого времени вы были только по внешним половым признакам, мужики, а теперь настало время стать настоящими мужчинами, одной из главных обязанностей мужчины является защита Родины, своих родных и сограждан.
Все закончил, аж у самого в горле запершило. Теперь взводному:
    – Обмундирование оборудовать, подписать, погладить и в кладовую, выдать по размеру второго срока, все командуй.
Новую форму в кладовую, второго срока носят как повседневную, а еще рабочую выдаем. Все чистое, отремонтированное, специально сами стираем, гладим.
Зато со второго периода - уже есть новая парадная и повседневная, и хорошая рабочая.
Подчеркиваю, что требую от всех, по рабочей форме - она должна оборудована и подшита, иначе это не армия, а колхоз.


Пока шел в канцелярию, потом курил, размышлял, о том, что правильное решение было, переодевать призывников в форму на призывных пунктах.
Правда хорошая мысля, приходит опосля.
Сплошные плюсы. Сразу же становятся похожими на солдат, дисциплинирует их, да и для здоровья важно, ведь форма теплая, не простынут.
Тут же мысль, а почему на призывных пунктах цены в буфетах гораздо выше, чем в городе. Кто на наших мальчишках наживается, явно не только бизнесмены?

Теперь за работу, но какая-то мысль сверлит головешку - какая, а вспомнил: «Командир взвода на юридическом информировании, читал новый дисциплинарный устав солдатам, а потом мне что-то сказал, а что, я забыл».

Дисциплинарный Устав, новый утвержденный Президентом 14.11.07 года, вчера пришел, вместе с Красной Звездой, как вставка, правильно делает редакция. Вчера я отмахнулся, что там нового, дисциплинарный арест?
Мы по Федеральному закону проводили занятия и с сержантами и солдатами, даже камеру временно задержанных, командование части оборудовало.

Так, а что же он мне все-таки сказал, не могу вспомнить. Надо самому посмотреть, а лень, ладно покурить.
Покурил, кофе, как без него, блин много пью, а сигареты минимум две пачки.
Скачал книгу "Как бросить курить?" А.Карра, но пока не читаю, опасаюсь.
В отзывах написано, что все бросают, кто прочитал, вот у меня и опасение, прочитаю, брошу, а как же первая утренняя сигарета?

Все за работу, взял, читаю, вроде все тоже, воинская дисциплина есть точное соблюдение......,основывается на осознании....... долга, достигается….
Все тоже, так дальше.
 
ПООЩРЕНИЕ – К старому, добавлено - досрочное присвоение воинских званий сержантам, но не выше звания предусмотренного штатом. Убрали увеличение основного отпуска на 5 суток, так на первый взгляд логично, ведь отпуска теперь нет, потом подумаем.
Хотя пять суток отпуска можно было оставить, как стимул. Кто там на верху думает?

ВЗЫСКАНИЯ - Так с конца, дисциплинарный арест, срок не указан, он есть в законе, 30 суток, срок приличный, но попробуй, посади.
Теперь по порядку - выговор, строгий, лишение, а где наряды на работу, не понял, не понял - НЕТ!!! КАК, ПОЧЕМУ?
Может внизу, нет ни где, может в сносках написано, что остается по-старому.
Всё, так любимого в роте наказания нет, а значит, ничего не значит, берись ротный за кулак? А хрен вы не хотели ребята, это на счет кулака.
ВСЕ ЗАБРАЛИ, ОСТАВИЛИ ТОЛЬКО - командир в мирное и военное время, отвечает, если кратко за все, а власть, зачем она тебе нужна? Ты просто будешь ротный тире, дежурной попой. А мы будем тебя во все щели!

После обеда - принесли советский устав - будем посмотреть. Сижу и мысль, уже блин по четвертому уставу!!! служу, что за страна?
Нет по пятому, ведь в 1977 году был другой устав.
Так смотрю, четыре устава передо мною:
– Устав от24.12.80г,
– Устав от 14.12.93г,
– Изменения в уставе 2002г,
– Устав от 10.11.07г
Всё собрал, сверяю, смотрю только поощрения и взыскания и делаю выводы.
      
Вывод 1 – Устав 1980года, по поощрениям, давал больше прав командиру и больший стимул для солдата, лучше служить.

Вывод 2 – Устав 1980года, по взысканиям, давал командирам реальные рычаги для управления подразделениями, сейчас этих рычагов НЕТ!!!
      
Теперь взглянем на дисциплинарные права командира роты, взглянем и расплачемся?

       ПООЩРЕНИЯ

Вывод 3 – Реальные права воздействия на солдат у командира роты были в уставах 1980 и 1993 годов.

       ВЗЫСКАНИЯ

Вывод 4 – Реальные права воздействия на солдат у командира роты были в уставах 1980 и 1993 годов.

      
 ВЫВОД ГЛАВНЫЙ - У командира роты образца 1980 и 1993 годов было больше рычагов влияния на обстановку во вверенной роте, согласно дисциплинарного устава.
      
      
У КОМАНДИРА ОБРАЗЦА 2008 года остается только надежда, и еще спасение утопающих, дело рук самих тонущих.
      
Мне вот что не понятно, у нас в стране правая рука не ведает, что творит левая?
Одной рукой возвращают арест, правда, создавая трудности, а другой, убирают виды наказания, не менее кстати, действенные.
Просто нужно уметь ими пользоваться. К сожалению, должен констатировать, мало, кто ими пользовался.
Пройдет год другой и опять плач, нет механизма наказания солдата (не арестом).
Скоро раздастся крик, за год солдата невозможно обучить и по-тихому, введут опять два года.

Ладно, отменили и отменили, у нас в арсенале есть занятия по тактике, инженерной и физо. Много чего еще есть у российского ротного, голыми руками, как карася на мелководье не возьмешь. Прорвемся!

А пока, два десятка мальчишек, через две недели, будут принимать присягу.
После чего я им вручу оружие, и буду говорить, что наши «Калашниковы» лучшие автоматы мира. Что на гербах некоторых стран, размещен рисунок АК.
Но я им не скажу, что «Калашниковы» уже устарели, есть новые лучшие образцы стрелкового оружия, но зачем оно армии? Деньги лучше смотрятся на Багамах в карманах!

Я им скажу:
    - Солдаты, вы в отличие от 90% своих сверстников прибыли выполнять свой главный долг любого мужчины, защищать свою Родину.Честь вам и хвала, воины России! У нас с вами будет все: и радости, и горести, будут поощрения, и наказания, и здесь вы станете настоящими МУЖЧИНАМИ!

Родителям, которые приедут на присягу:
    – Товарищи родители, спасибо за сыновей. Теперь они и наши сыновья. Знайте, что мы своих тоже не прячем. У старшины роты сын капитан, другой курсант. Мой служит с тринадцати лет. Окончил Омский Кадетский Корпус Министерства Обороны, сейчас сержант–курсант. Ваши, наши дети здесь будут обеспечены всем, о них будут заботиться, но и от них будут требовать как от солдат. Их задача служить, об остальном мы позаботимся. Спасибо Вам!

Январь 2008 г.
      
На фото: Перерыв.


© Copyright: Иван Паршиков, 2008
Свидетельство о публикации №208071800018
Ссылка:
http://www.proza.ru/2008/07/18/18
(Иллюстрация по ссылке)

Золотой дембель
Николаев Владимир Константинович

             Дашков лежал на спине, раскинув руки как Иисус. Солнечные блики и расходящиеся лучи от упавшей тени еще более усиливали это сходство. Мягкая расслабленность позы и игра солнечных зайчиков на лице никак не совпадали с обжигающей мыслью: «Умер!». Пичугин охнул, позабыв что он под водой, и тут же рванул на поверхность – вдохнуть...
            

             Все начиналось красиво. Пятеро рослых парней спрыгнули с троллейбуса и побежали с горы вниз к вечерним черепичным крышам городка и перламутровой чешуе моря. Хотелось немедленно пролететь эти несколько километров прямо до антрацитовой кромки воды, так густ и плотен был пряный морский воздух, так звенели мышцы, казалось: оттолкнись чуть сильнее и полёта не избежать!
             По-другому и быть не могло. Вот она – долгожданная свобода! Награда за многолетние унижения, зубрежку, вкус крови после кроссов, обветренные лица, пронизывающий питерский холод и еще за многое другое, что осталось у них за спиной после выпуска. Впереди был месяц отпуска – их «золотой дембель».
             Кампания разместилась на широкой южной лоджии в квартире «по знакомству». Хозяйка приняла деньги за две недели вперед, скороговоркой сообщив, когда «дают» воду, и отдала ключи. Больше её присутствие не ощущалось никак.
             Пацанов захлестнула чудесная черноморская жизнь. Незатейливые приморские кафешки и танцверанды гостеприимно распахнули для них свои двери с вечера до утра. Загорелые плечи, светящиеся глаза и зубы веселых и добрейших красавиц замелькали калейдоскопом, неумолимо приближая день отъезда. Ничего, не считая мелочей, не омрачало «золото» отпуска.
             Слегка подрались с местной рок-тусовкой. Однако, на удивление, все прошло корректно без ножей и палок, вдали от общественности. Потерь, кроме порезанных о бутылочное стекло ног (дрались на пляже и босиком), не обнаружилось.
             Ещё лоб Андрея Дашкова украсила здоровенная шишка – последствие красивого прыжка со скалы на «диком» пляже. Эстетически его это не сильно портило – спортсмен, лишь привлекало косые взгляды милиционеров.

             Финальный день дружно решили отметить на море – хотелось напоследок запомнить все это тепло и великолепие. Когда теперь выпадет отпуск летом? Через день все разъезжались к новым местам работы.  Страха не было, только холодила мысль: как-то всё сложится? Следующий отпуск представлялся весьма отдаленной и призрачной перспективой.
             На обжитые за эти дни камни взяли бутылку водки и батон хлеба. Насобирали мидий, тут же и поджарили на листе ржавого железа, разведя костерок из плавня. После тощих морских деликатесов на солнышке всех разморило.
             Неугомонный Дашков затеял соревнование – на дальность подводного плавания. Хоть победитель был известен заранее, но освежиться прыгали охотно, старательно гребли под водой. Настал черед многоборца.
             Андрей старательно продул легкие и технично скользнул в зеленоватую волну. Через какое-то время показался на приличном удалении от камня и помахал рукой.  Народ, без энтузиазма отметив, дескать, конечно, Дашков выиграл, вновь лениво зашлёпал картишками.
             Время, однако, шло, а пловец не возвращался. Покричав для порядка, мол, Андрюха, хорош стебаться, поплыли искать.
             Со второго или третьего нырка Пичугин и обнаружил утонувшего Дашкова. От шока сам чуть не захлебнулся, но поднырнул и вытолкнул Андрея к поверхности. Отбуксировал к урезу воды, однако поднять здоровенного парня на берег сил уже не хватило. Подоспевшие друзья вытащили тело на камень и начали «качать» утопленника, судорожно припоминая приёмы реанимации, напрочь, казалось, забытые на кафедре техники безопасности. Покачав пару минут, сообразили, что в легких полно воды и тогда, перевернув, дали вытечь из легких морской водице вперемежку с содержимым желудка.
            Вокруг, буквально в метрах от них, продолжалась беззаботная пляжная жизнь: кто-то спал, прикрывшись от полуденного солнца, голожопая мелюзга возюкалась в жидком песке, поодаль закусывали. И всем было невдомек, что случилось непоправимое.
            Жгла мысль: «Неужели это смерть?! И полный трындец их «золотого дембеля»?!» Хотелось выть от тоски и безнадёги. Время катастрофически склеивалось…
            Пичугин, толкавший грудную клетку, вдруг почувствовал мощный встречный толчок, почти удар в руку. Тотчас Дашков издал протяжный всхип.   
            Подплыли на лодке флегматичные спасатели и увезли «утопленика» в неизвестном направлении.
            Пока одевались, пока шлепали вдоль берега к спасательной станции – Андрея переправили в больницу скорой помощи. Поймали мотор, нашли отделение. Вышел молодой врач и долго расспрашивал, что ели, да что пили. Оказалось, пока везли, Дашков в беспамятстве буйствовал и перебил всё стекло в карете «скорой помощи». В больнице решили – алкаш или наркоман. 
            На следующее утро дружки стояли под окном палаты.
- Андрюха! Дашков!!
           В окне второго этажа показалась рыжая голова.
- Парни, где я? Ничего не помню. Только грудь сильно болит.
- Ты ж тонул, а мы спасали. Что с билетом делать?
- С каким билетом?
- Ты же сегодня домой улетаешь!
           В оконном проёме тотчас появляется вся сухая дашковская фигура. Мгновение – и красивое приземление на больничной клумбе.
- Подрываем!
           Пока бежали, кое-как одели друга, сняв с себя часть одежды (в больничной пижаме далеко не убежишь!)
           В гору к автомагистрали кампания взбиралась в сопровождении заплаканной хозяйки: «Надо было вас с обедами селить! Як отощали, в морэ тонуть!»



           Столичная жизнь взяла Пичугина в плотный оборот. Крупный вычислительный центр, куда он попал по распределению, перспектива блестящей карьеры и, да-да, столичные соблазны – кино, театры, «вино-девочки».
           В тот вечер Пичугин "достал" билеты на премьеру дипломного спектакля учебного театра, что на Большом Гнездниковском. Ставили  «Маугли». Будущие звезды с упоением играли пластику диких животных, скача полуголым табуном по маленькой сцене. В антракте нос к носу столкнулся с Дашковым.
           На съемной квартирке в Бирюлеве они говорили громко, почти орали. «Это всё лажа! – кричал Дашков, тыча в телевизор, - как ты можешь смотреть на этот паноптикум?!» Пичугин искренне недоумевал: «Да уймись ты. Я вообще не слежу, что там у них происходит. Ну, «героя» кому-то вешают. Так, все всё понимают, Андрюх, фильтруй. Давай лучше по сухонькому!»
          С их последней встречи Дашков сильно изменился. Он похудел, как-то заострился. Когда-то сидевший на нём «в обтяг» водолазный свитер, теперь болтался мешком. В возбуждении бегал по комнате. Наконец сел.
- Я уволиться хочу. Комиссоваться «по дурочке»! Закатал рукав и вдоль всего локтя по нежной внутренней коже с выпуклыми венами проступили бело-розовые поперечные желваки шрамов.
- Перед каждой инспекторской вены режу.
- Андрюха…
          Такого поворота, признаться, Пичугин не ожидал. В Ленинграде Дашков считался гордостью заслуженного вуза. Учился играючи, больше пропадал на спортивных соревнованиях и сборах. Студеной питерской зимой, бывало, поражал дежурных, появляясь на зарядке в одних трусах, неторопливо пробегая заснеженным переулком к знакомой проруби – моржеваться! Ещё соригинальничал на выпуске, взял, да и написал технически и так сложный диплом на английском языке. На защите сидела пунцовая "англичанка" и переводила профессорам и генералам из приемной комиссии. По распределению попал на космодром.
          А теперь – комиссоваться «по дурочке»! Это же нескончаемые изуверские экспертизы, психиатрические палаты с мрачными идиотами и веселыми санитарами. Как итог – позорное увольнение с диагнозом «шизофрения» и поражением в правах на всю жизнь!
          Проговорив до утра, расставались с тяжелым сердцем. Хоть Пичугин никак не подставил Дашкова, но и помочь ему в этой ситуации не мог ничем. Было неловко: Андрей возвращался в казахские степи, а он оставался здесь в Белокаменной.

          На встречах с однокашниками Пичугин всегда осторожно выспрашивал полигонских: как там Андюха. Те морщились, нехотя рассказывали о «подвигах» спортсмена.
          Карьера Пичугина постепенно шла в гору. Со временем женился. Звания и должности приходили в срок. Впрочем, он и сам упирался, не отлынивал и по партийной линии, посылали - учился, считался хорошим товарищем и крепким специалистом. На излете советской эпохи неожиданно открылась возможность дипломатической службы, и он удачно ею воспользовался. Пошли загранкомандировки. Сменился круг общения.
          Редко, ох, редко, удавалось собраться со старыми друзьями, да и говорить после пятой рюмки чаще всего оказывалось не о чем. Каждый прожил свою непростую жизнь, рассказать о которой - слов не хватит. Реже вспоминали на посиделках и забубенного Дашкова.


          В это серое весеннее утро Пичугин привычно включил комп, пока тот загружался подошел к окну, приоткрыл форточку.
          На экране пискнуло: пришли новые сообщения. В электронной почте среди ожидаемых «месиджей» от партнеров в список попало сообщеньице из популярной социальной сети. Хм, ну перед серьезной работой можно для разминки глянуть, кто влез на мою страничку? Там как раз фотки из последней командировки. Мальчишество, конечно, но всё ж приятно иной раз перекинуться комплиментами.
          На экране засветилось: «Вам сообщение от Андрея Дашкова». На фотографии тот самый Дашков, хитро смотрит в объектив. Правее - место жительства: Лондон, Великобритания. Позади на фото - хорошо знакомый бортик монумента на Piccadilly Circus и дверь в магазин компакт-дисков. Бывая в Лондоне, Пичугин часто покупал там музыкальные новинки для сына. На минуту ему показалось, что в офисе стало чуть больше воздуха.
          В  комнату из окна ворвался, не  московский прорезиненный, а утренний бриз их «золотого дембеля».


© Copyright: Николаев Владимир Константинович, 2010
Свидетельство о публикации №210042300644

Ссылка:
http://www.proza.ru/2010/04/23/644


Cон подрывника
Николаев Владимир Константинович

           Подрывное дело – вещь серьезная. Понятно, тут если что… Понятно.
           Вывезли весь курс на электричке в чисто-поле,  и потом марш-бросок на Лехтуси.  Всего-то километров тридцать. Но на лыжах, в сапогах, с оружием и вещмешками.  Как на войне, что б понятно было как-оно на войне.
           Понятно стало, что на войне нам капец. Прямо сразу. Лыжи на сапогах не едут никак и быстро стали поломанными досками. Снегу по самое не балуй. Сто с лишним курсантов гребут по чисту-полю с лыжами и матюками. А морозец к ночи под Питером крепчает не по-детски…
           Делать нечего, часов через пять догребли до Лехтусей. Загнали всех в летнюю казарму. Ну, в летнюю. Попадали на панцирные кровати и матрасами накрылись. Так до подъема остывали. Подъем быстро наступил. Начкурса подпол бегает, пинает, чтоб вставали. Кое-как встали и в лес. А в лесу занятия по подрывному делу.
           Там уже все отработано. Капитан-сапер показал наглядно:  как бикфордов шнур наискось отрезать, как запал вставить, как спичку приложить и чиркнуть. Для примера подорвал шашку в болотце, всех закидав грязью, и березку перервал пластитом. Впечатлило. Дальше уже сами резали шнуры и чиркали спичками. Взорвать ничего не удалось, потому что курсантам ВВ не выдали. На всякий случай.
           Зимой в лесу темнеет быстро. А тут как раз команда: «Занять оборону!».  Заняли, стали окапываться. Кажется, впервые согрелись. Земля под снегом не промерзлая. Пока копаешь, от нее пар идет. Ну, и когда копаешь – греешься тоже. Однако выкопали, залезли по окопам. И? Враг не наступает. Темно – глаз выколи. Посидели так пару часов. Мороз себе крепчает. Понятно стало, что к утру тут замерзнем. Офицеры куда-то сгинули. Курсанты по лесу разбрелись. Вот одна группка и набрела на старый блиндаж, да с буржуйкой! Набились туда и печку затопили. А в том блиндаже и нары даже сохранились.      
           Вот заполз один боец наверх на нары, да и задремал там, в теплом дыму.  Снится ему странный сон, будто он во сне страшно замерзает, прямо в лед, но будто бы это не настоящий холод, а только снится. Все глубже уходит курсантик в этот замороченный круг и не проснуться ему никак. Печка погасла и все ушли из блиндажа, а того наверху не заметили.
           Вдруг кто-то начинает этого курсанта тормошить. Только боец в талии не сгибается,задеревенел как буратинка. Но кое-как сержант этого пацана разбудил. Тот сначала пошел, шатаясь, потом побежал на негнущихся ножках. В рассветных сумерках они бежали, натыкаясь на деревья и кусты, но прибежали к дому. В этом доме на полу и на столах вповалку спал весь курс, а на кроватях храпели пьяные офицеры.
           Утром в этой избе сдавали зачет по подрывному делу. Считали по формулам, сколько там и куда заложить, чтобы гарантированно взорвать чего следует. Потом вернулись в расположение, а  в столовку пошли без шинелей. Морозный ветерок казался  теплым бризом. 
           В Питер вернулись без потерь. Только кожа на лице и руках облезла. Но никто не простудился.
           Подрывное ведь дело, если по-уму...


© Copyright: Николаев Владимир Константинович, 2013
Свидетельство о публикации №213110601481

Ссылка:
http://www.proza.ru/2013/11/06/1481

Carmensita
Николаев Владимир Константинович
 


       Макс сидел на полу и всхлипами набирал в лёгкие побольше воздуху. Он, наконец, догадался, что его обманули, и никакой мамы в касе ("каса" - исп. дом, особняк) нет. Нижняя губа предательски задрожала, глаза наполнились влагой. Через мгновение вечернюю тишину расколол рёв.
       - А где мой мама-а-а-а?!!!
       - На Лысой Горе твоя мама!
       Вовка схватил сына в охапку и вытащил его на улочку. На свежем воздухе звук не так бил по нервам. "Свежий" воздух был далеко не свеж, напротив, липко-влажен и ещё очень горяч, потому что солнце только недавно упало в океан. Русская деревня в пригороде Гаваны растворилась в тропической ночи полной звёзд и звуков. В тростнике вдоль ручья солировали цикады. Пара побрела на звук.
       - Слышишь, как кузнечики играют?
       Это была хитрость - чтобы расслышать стрекотание надо было, как минимум, перестать орать. Макс на мгновение снизил обороты, но горечь обиды вновь захлестнула его маленькое тельце. Звук пошёл по нарастающей.
       - А где мо-о-O-Й...
       Старший вздохнул, взвалил мелкого кульком на плечо и, ускоряя шаг, пошёл - почти побежал - на Лысую Гору, откуда текла тягучая гитарная "драдануда" и в неверном свете мелькали многослойные ситцы юбок.
       - Посмотри, - протянул он руку к уже различимому на пригорке "шабашу",- смотри, твоя мать!
       Ребёнок приподнял голову, чтоб глотнуть воздуха для нового звукового захода, но, успев разглядеть сквозь слёзы, что его драгоценная мама в красных "трениках" жива, и при этом падает ниц и трясётся вместе с другими тётями, тут же уронил голову на отцово плечо и счастливо заснул.
      

       Официально всё это считалось самодеятельностью. В деревне объявилась пара, которая взбудоражила жён наших специалистов. Отоваривание продкарточек, готовка скудного пропитания, стирка-глажка, воспитание детей, непрерывная жара, а главное - невозможность вырваться из обнесённого проволокой мирка - всё это приводило молодых и здоровых русских женщин в состояние непрерывного тихого бешенства. Казалось, поднеси спичку...
       И вспыхивало, ох, как вспыхивало! Женщины лупили детей и дрались с мужьями, бились промеж себя на общей кухне, бросались в лихие романы с командированными, по договорённости менялись мужьями, убегали автостопом в Гавану, откуда их заблудившихся ночью привозили на мотоциклах статные дорожные полицейские. Мужчинам было легче - у них была работа! - а в центре деревни пивнушка - "сербеска". Там хоть залейся: "уно пессо - дос сербесо" (один пессо - два пива)! Женщины втягивались и на равных пили местное сильно проглицериненное - чтоб не кисло по жаре - пиво.
       А тут новая пара взялась создать танцевальную труппу! При правильной организации предприятие сулило немалые дивиденды. Например, гастроли по совзагранучреждениям и трудовым коллективам, коих на Кубе тогда было немало. Это какая-никакая, но свобода передвижения. Да, и потом - сцена! Овации - цветы - шампанское! Поклонники, наконец!

       Женское население забурлило. Вскоре, однако, стало понятно, что попасть в труппу непросто. Отбор проводился без кастинга и участия общественности. Иногда на вечеринке импозантный брюнет-хореограф шёпотом на ухо или в танце делал заманчивое предложение попробовать себя в кордебалете. Иногда и его жена чернявая и бойкая с вечной сигареткой, зайдя, например, за солью, могла спросить в лоб:
       - А ты чё не танцуешь?
       - Так, не зовут.
       - Ну, приходи.

       За пару месяцев подобралась труппа. Взяли и несколько мужичков на подтанцовку. Начались изнурительные ежедневные репетиции. По вечерам, накормив мужей и уложив детей, танцорки и в жару и в дождь мчались на крытую веранду на пригорке у школы, метко прозванную в народе "Лысой Горой". Зрелище при жидком свете свечей и карманных фонариков, под завывания кассетника сильно напоминало ведьмаческие пляски - прости, Господи!
       Общественность напряглась. Брошенные мужья с плачущими детьми бродили ночами по деревне. То одна, то другая танцорка время от времени прилюдно падала в обморок. Вывихи, растяжения, синяки - это не в счёт. Поползли слухи о ночных пьянках.
       Через три месяца сделали первый танец. После некоторых раздумий партком дал согласие на премьеру. Причина была веская - острая нехватка номеров художественной самодеятельности для праздничного концерта в День Революции.
       Принаряженная публика с детьми расселась в бетонной чаше клуба. На первом ряду степенно расположились наши и кубинские руководители - большинство в светлых креольских рубахах навыпуск или военной американизированной форме. Произнесли положенные поздравления с праздником и за дружбу, начался самодеятельный концерт.
       Девочка отыграла, спотыкаясь, на пианинке. Небритый дядя с женой душевно спели под гитару "ой, да не вечер, да не ве-е-е-чер", введя кубинских товарищей в сильную грусть. Затем сеньора с цветком в смоляных волосах звонко объявила: "Карменсита!"
       Под бессмертную мелодию Бизе с противоположных сторон на сцену выскочили в огненнокрасных с чёрным платьях четыре гибкие Кармен и стали биться друг с другом не на жизнь, а на смерть - плотно сжатые губы на бледных лицах горели кровью, лишь изредка - после молниеносного выпада или взмаха веера - сцену озаряла победоносная улыбка. От такого зрелища, зал притих. Перестали орать даже дети... Кураж и темперамент артисток были столь высоки, что зрители потом утверждали, будто по телу бегали мурашки - при здешней-то жаре!
       Таких аплодисментов эти стены не помнили с визита Команданте! Когда все нахлопались, на сцену легко запрыгнул толстый совсем чёрный компаньеро и, приглашая рукой зал, сочным баритоном неожиданно запел: "Очьи чьёрные, очьи жгучие..." Народ подхватил в полный голос. С перепугу залаяли и разбежались спавшие в пыли собаки.
      

       Первый успех окрылил. За "карменситой" были поставлены сиртаки, менуэт, кадриль, чарльстон и рок-н-ролл.
       Так и подобрался приличный репертуар. Нашлись портнихи. На единственной швейной машинке, а больше руками шились концертные костюмы. В ход шло всё - оконные занавески, постельное бельё и покрывала, магазинный ситчик, завезённый ещё во времена карибского кризиса. Нашлись умельцы - танцевальную обувь тачали. К танцоркам прибились певицы - открылись шикарные голоса и фигуры!
      

       Начались гастрольные поездки по острову. Всюду зажигательное шоу имело бешенный успех. В русской диаспоре - по большей части мужской - стали говорить о какой-то приезжей труппе, будто бы из ленинградского мюзик-хола, которая перманентно гастролирует по Кубе, чтобы демонстрировать наши успехи в области "перестройки и гласности". Однажды торгпредские куркули после концерта, наполнив водой бассейн для артисток, выкатили к бортику два ящика жутко дефицитного "советского шампанского". Раздухарясь от "полусладкого", бизнесмены прыгали к плещущимся танцоркам и там конкретно предлагали руку и всё остальное. А уж корзин с цветами было подарено...
       Руководство с гордостью посчитало себя причастным к созданию передовой самодеятельности. Несколько раз всю труппу поощряли поездками к морю - под присмотром, конечно, опытных товарищей.
      

       Страдали только заброшенные мужья и дети. В некоторых семьях наметились бракоразводные процессы. Оценив вероятные риски, на гастроли стали брать и мужей - как бы осветителями и статистами, а реально - няньками при детях. Мужики, почуяв свою ущербность, пытались привычно "устаканить" всё пивом и ромом, но азарт творчества уже проник и в их незамутненные души. Проснулись доморощенные поэты и музыканты. После официальных концертов уже в деревне устраивался чисто мужской "квартирник", где разыгрывались самопальные пьесы на злобу дня, часто в стихах и со слайдами! Апогеем мужского творческого реванша стала постановка филатовского "Федота - стрельца" под аккомпанемент песен Владимира Высоцкого прямо на сербеске, считай, центральной концертной площадке. Все роли, включая женские, исполнялись мужчинами. Особенно удалась тогда роль няньки - её исполнял крупный хохол в окладистых усах - он играл так вдохновенно, что усы только украсили образ.

       Чинная деревенская жизнь отчётливо приобретала новые горизонты. Неохваченные танцами женщины стали кучковаться по интересам. Появились кружки макраме и изучения языков. Ажиотажно скупались, прочитывались и бурно обсуждались, ещё недавно запрещенные книги - Булгаков! Бунин! Платонов! Всё подогревали газеты, привозимые морем с двухнедельным опозданием, и невероятные рассказы вернувшихся из отпуска.
       - Приедешь в Москву, Вован, - горячилась чуть выпившая танцорка, - сразу включай телик. Там экстрасенс Чумак воду заряжает. У меня с третьего раза бородавка на ноге прошла.
       Для наглядности она задрала на стол стройную ножку с действительно гладкой пяткой:
       - И грудь выросла! Муж пришёл, лёг и утонул!
      
       Что-то реально менялось. За отдалённостью от центра администрация "держала лицо" -внешне всё шло, как всегда. Однако, женщины, не прижатые партийной дисциплиной, неожиданно взбунтовались и на общем собрании потребовали создать наблюдательный совет при магазине, чтоб торговал сигаретами и мужскими рубашками по справедливости, пАнимаешь!
       Желая предупредить новый всплеск недовольства, руководство пошло на беспрецедентный шаг - выплачивать отъезжающим на родину заработанную валюту не "фантиками" Внешпосылторга, а налом, "зеленью"! Не всю, разумеется, и под письменное заявление о приобретении какой-то автомобильной хрени, но дали! Теперь специалист мог на свои кровные и пива попить в аэропорту подскока и в дьютике отовариться. Впрочем, каждый доллар был персонально расписан женой и конкретно спецу оставалось в аккурат на пиво.
      

       Жизнь портили мелочи. Например, без всякого урагана неделями стало пропадать электричество. Не уснуть без кондиционера в тропическую жару, обливаясь потом! А детям каково?! Местный электрик сперва отмахивался от возмущенных женщин: "Посибле маньяна!" (Возможно завтра), но потом не выдержав заявил, что электричества нет, потому что не пришли советские барки с мазутом и неизвестно, придут ли вообще.


       На традиционном празднике пива и самбы - ежегодном Большом карнавале к "советикам" подходили кубинцы и просили передать их новому вождю, что Остров Свободы не предавал и никогда не предаст идеалов Революции.
       - Что за херня там у вас творится?! - пытал Вовку, ухватив за шею здоровенной лапой, поддатый компаньеро с литровым кульком пива, из которого оба прихлёбывали поочерёдно.
       - Ты скажи Горбачёву, так не надо!
       Вовке и самому уже казалось, что "так не надо", но разъяснить сейчас кубинцу тонкости нашей перестройки он не мог. Ответно обняв амиго, он честно выдохнул:
       - Скажу!
      


© Copyright: Николаев Владимир Константинович, 2008
Свидетельство о публикации №208072500140

Ссылка:
http://www.proza.ru/2008/07/25/140


Пиночет, бигус и телевизор
Алекс Сидоров

(лучше прочитать после "Бигуса", хотя не обязательно)

Как уже ранее отмечалось, культурная программа в училище была безнадежно скудная. Кроме информационной программы «Время» и убогого «Прожектора перестройки» по телевизору смотреть больше ничего не дозволялось. Однако время шло, мы взрослели, не спали на лекциях и хорошо учились. Полученные знания, законспектированные в тетрадях и тщательно проработанные на самостоятельной подготовке, просились найти им достойное применения в повседневной жизни. Пытливый ум курсантов постоянно искал область реализации теории в практике. Иначе, эти знания остались бы просто бесполезным балластом.

После курса лекций по электротехнике, в расположении роты появилась очень полезная рационализаторская доработка – от телевизора, болтающегося на массивной платформе с цепями под потолком до тумбочки дневального, стоящей на входе в казарму, был протянут потайной провод. Этот секретный провод шел под плинтусом и венчался микровыключателем - «микриком», расположенным на торцевой стороне тумбочки, невидимой для входящего в казарму постороннего человека. Зато, дневальный по роте получал возможность, вздергивая правую руку в молодцеватом воинском приветствии и монотонно бубня «молитву» - доклад об отсутствии происшествий, левой рукой незаметно обесточить телевизор.

Пока, забредший на огонек офицер слушал стандартный бред дневального, инерционный экран допотопного лампового телевизора медленно сворачивал изображение. Огромные лампы, находящиеся в чреве, висящего на цепях, гробоподобного достижения научно-технической мысли прогрессивного человечества гасли и «голубой» экран неохотно погружался во тьму.

Курсанты, участвовавшие в несанкционированном просмотре телепередач, успевали скоропостижно раствориться в темноте спального помещения и принять горизонталь в родных кроватках, талантливо изображая беспробудно крепкий и здоровый сон.

Данная незатейливая система работа исправно и добротно, сбоев не давала. Доклад дневальных на тумбочке стал размеренным и напевным, длительность его заметно увеличилась. Проверяющим офицерам приходилось минут по пять, а то и более, стоять на пороге роты, выслушивая неторопливый и обстоятельный рапорт.
 
Зато, после ухода домой дежурных офицеров нашей роты, мы получили возможность приобщится к прекрасному, просматривая по ночам различные кинофильмы и телепередачи.
Но, как показывает жизненный опыт – никогда не стоит расслабляться или считать себя умнее других. Враг тоже умен и коварен, уберечься от его происков можно только постоянно эволюционируя – тоесть, набираясь опыта и подстраиваясь под постоянно изменяющиеся обстоятельства. А если попроще, то надо быть всегда начеку.

А мы как-то расслабились, успокоились и почивали в объятьях убаюкивающей эйфории, абсолютно забыв, что наш командир батальона – коварный Пиночет, не дающий себе ни сна, ни продыху, ни днем, ни ночью. Хотя, что с контуженного возьмешь?! Дурная голова ногам покоя не дает!

Батальон уже около месяца плотно висел в училище, лишенный всех видов увольнений в город за досадное происшествие с портвейном «Агдам». Речь о данном божественном нектаре ликероводочной продукции пойдет немного дальше.

Так вот, влекомый своим охотничьим инстинктом, неугомонный и кровожадный Пиночет вышел на традиционную ночную охоту. Скажем честно, ночка у него не задалась. Облазив все густые заросли крапивы, заботливо рассаженные вдоль всего бесконечного периметра ограждения училища и тщательно культивируемые комендантом училища подполковником Голдыревым (таким же законченным извращенцем, как и его лучший друг – Пиночет), наш комбат в результате к своему всепожирающему стыду, никого не поймал. Ну, не было ни одного самоходчика, и все тут, хоть вешайся от отчаяния.

Полковник Серов скрупулезно облазил все тайные курсантские тропы, проинспектировал все дыры в колючей проволоке. Ничего! Ни одной поклевки! Дело принимало неожиданный оборот, Пиночет пошел на принцип. Переборов свою патологическую врожденную брезгливость по отношению к вечно чавкающим и жующим свиньям, он инкогнито посетил свинарник, надеясь застать на его территории какого-нибудь хитромудрого курсанта, тайно зарывающего в навоз пару бутылочек «беленькой». Про запас, до лучших времен. В долговременное хранение. Но, опять ничего! Облом! Явно, жизнь для Пиночета теряла разумную перспективность и всякий смысл.

Пиночет начал проявлять отчаянное беспокойство, в его голове не укладывалось, что бессонная ночь может пройти впустую, без улова. Не может такого быть! Просто, не бывает такого, по-определению, и все тут!

Комбат решил поступиться своим профессионализмом охотника и заглянуть на заповедную территорию, где обычно никогда не охотился. Он решил обследовать самый короткий путь к ближайшему студенческому общежитию, так называемую «дорогу жизни». Про «дорогу жизни» знали все офицеры училища, но устраивать засады на ней считалось признаком дурного тона, не достойным для искушенных ловцов нарушителей воинской дисциплины и распорядка дня. Позволить себе задержать самоходчика на «дороге жизни» могли только желторотые лейтенантики, и то лишь в самом начале своей карьеры ловцов и азартных следопытов. Настоящие мастера охоты и слежки лишь снисходительно улыбались и выискивали более интересные варианты для своего самоутверждения и профессионального роста.

Эта легендарная тропа была прямолинейна как линия, соединяющая две точки по кратчайшему расстоянию. Земля на ней была утоптана до состояния асфальта. Ни травинки, ни цветочка не успевало вырасти на пути стада курсантов, регулярно шарахающегося по данной тропинке. Движение на ней было очень интенсивным и нагруженным. Оно частенько напоминало дорожку муравьев, передающих невидимую эстафетную палочку. Незабвенная дорожка пролегала прямо от запасного выхода курсантской столовой и была удобна тем, что некоторые нетерпеливые ловеласы, умудрялись исчезать прямо с ужина и через полтора часа, появляться уже в расположении роты, непосредственно перед вечерней поверкой, уставшие, но довольные и счастливые.

В порыве отчаяния, раздраженный комбат, в последней надежде ринулся в темноту хозяйственного двора, на «дорогу жизни». Моветон! А куда деваться?! Возвращаться с пустыми руками – удар по самолюбию ниже пояса!

Для обеспечения скрытности своей миссии, полковник Серов таким удобным достижением человечества, как фонарик, естественно не воспользовался. В результате своих ночных длительных странствий неприкаянный и неугомонный следопыт Пиночет позорно свалился в яму, выкопанную за курсантской столовой прямо на «дороге жизни», буквально накануне днем. Яма была подготовлена для захоронения в ней остатков «бигуса», который не съели за минувшую зиму брезгливые курсанты. В качестве ремарки - «бигусу» посвящена отдельная история.

Неосторожно оступившись в темноте, Пиночет упал на дно глубокой ямы. Убиться или покалечиться при падении ему не удалось, так как на дне этой ямы, его ждала мягкая и зловонная подушка из протухшей квашеной капусты. Вымазавшийся в склизкой вонючей жиже, с катастрофической и запредельной концентрацией капустной кислоты, временами теряющий сознание от фантастически «приятного» удушающего запаха, наш комбат, стоя по пояс в тухлой капусте, отчаянно боролся за свою жизнь. Пытаясь выбраться из плена, несколько раз скатившись по крутым стенкам глубокой ямы, в которой надлежало захоронить огромное количество бигуса. Погрустневший полковник Серов, наконец, осознал бренность своего существования и, наверное, хотелось бы верить - зарекся ловить самоходчиков.

Кричать и звать на помощь, Пиночет не мог, ибо мышцы его горла были спазмированы от удушающего запаха прокисшей капусты. Надо отдать должное, Пиночет был настоящий боец от природы, он настойчиво цеплялся за край ямы, спасая свою жизнь. А упорство и мужество всегда вознаграждается.

С большим трудом, выбравшись из пьянящего ароматного плена, временами теряющий сознание, полковник Серов еще некоторое время лежал на краю овощной ямы, медленно приходя в себя и глубокомысленно глядя на звездное небо, в глубине которого нагло пролетали шпионские спутники - дерзкие и яркие светящиеся точки. Ему казалось, что эти самые спутники до мельчайших подробностей засняли и хладнокровно зафиксировали его позорное падение и хаотичное копошение в мусорной яме. И сейчас незамедлительно передают самые живописные кадры с секретной киноленты прямо в штаб-квартиру ЦРУ, непосредственно в Лэнгли.
«Хорошо, хоть запах не научились записывать и передавать эти долбанные НАТОвские консервные банки. А то бы, сейчас, все аналитики в США передохли бы от вонючего восторга»,- Серов сел на краю ямы и смачно плюнул вниз. Снизу, из ямы, в ответ поднялась новая волна нестерпимого смрада.

«Вот она, оказывается, какая – смерть полковника»,- тоскливо думалось ему. «Хорошо бы я выглядел, на дне кислотной ямы, захлебнувшийся бигусом! Нашлись бы и те, кто порадовался искренне, а виноватых, как обычно и нет. В прощальном слове, наверное, скажут следующее: «Сам, мол, дубина деревянная, по ночам лазил, где ни попадя, приключения на свою задницу выискивал. Вот и нашел, любезный. Да закройте же крышку гроба, наконец, а то слезы от нестерпимой вони, так и брызжут. Да, просолился полковник знатно, надолго сохранится». Разумеется, к могилке на кладбище, за километр никто не подойдет, а на холмике у памятника капусту посадят, мерзавцы. Точно, капусту. Вот уроды! Так всегда и бывает, служишь не за честь, а за совесть, а они капусту тебе на холмик! Мол, лежит тут козлина редкостная, от капусты смерть принявшая. Эх, нет в жизни справедливости! И какая скотина дала команду вырыть на этот сраный могильник?! Знаю, знаю. Скорее всего, зам. нашего старика по тылу – полковник Адик Волченко. Сам дурак с красной рожей, горлопан вечно пьяный, бигусом провонял спасу нет, и еще имя дурацкое такое – Адик. Точно, мудак какой-то! Не даром его курсанты называют «Гадик Сволченко»! Боевой офицер чуть не погиб из-за этой тыловой сволоты. Ладно! Попросит еще у меня роту, другую для хозяйственных работ?! Ага, сейчас! Разбегусь посильнее!»

Пиночет понемногу пришел в себя и, чертыхаясь, двинулся к дому, по пути обдумывая возможность зайти в гараж, переодеться во что-нибудь чистое, и выбросить испорченную одежду, отстирать которую не было никакого шанса. Так же он хотел бы искупаться в училищном пруду, который находился рядом с КПП, чтобы хоть немного смыть с себя вонючую слизь, которая нехотя стекала с полковника, оставляя на его пути зловонный склизкий след.

Вместо шампуня, Серов планировал использовать ацетон или еще чего покрепче. «Лучше вонять ацетоном, чем тухлятиной»,- грамотно рассудил он. На крайний случай, в гараже, канистра бензина припасена, придется пожертвовать на благое дело.
Проходя мимо нашей казармы, Пиночет по профессиональной привычке, мельком бросил взгляд на фасад здания. О, чудо! Матерый комбат сразу напрягся и сделал стойку, он увидел всполохи разноцветных отблесков на оконном стекле - явно работал телевизор, причем глубоко в неурочное время. Несанкционированно! Нарушение! Измена! Предательство!

Пиночет стремительно ворвался в казарму и пулей влетел на второй этаж. От взыгравшего в крови командирского куража и азарта, а так же, в предчувствии знатного порева, полковник Серов забыл о своем немного непрезентабельном виде и сногсшибательном запахе. Комбат рвался в роту. Он летел по лестнице, как гончая по кровавому следу на долгожданной охоте, преследуя раненого и опасного зверя.

Но, и мы не лыком шиты. Сработала ночная сигнализация. Не та электронная сигнализация с многочисленными разновидностями датчиков и навороченных систем спутникового слежения, которыми сегодня оборудуют современные машины и квартиры, а примитивная и поэтому абсолютно надежная и безотказная.

На темном участке лестничного проема была натянута обычная нитка, на одном из конце которой висела пустая и мятая консервная банка из под тушенки. Пиночет на бегу зацепил нитку ногой, она порвалась и в ночной тишине, пустая банка, громыхая и звеня, покатилась по ступенькам лестничного пролета. Комбат чертыхнулся и ускорился, активно помогая себе руками, цепляясь за перила.

Он буквально влетел в роту как вихрь, как ураган, как разъяренный демон. Но, его ждала мирная, идиллическая картина. Бодрствующий дневальный, спокойно, вкрадчивым и размеренным голосом принялся докладывать свою уставную скороговорку об отсутствии происшествий в нашем подразделении.

Пиночет не дослушав рапорт, метнулся в спальное помещение. Личный состав роты, сладко посапывая и местами громко попукивая, умиротворенно спал. Экран телевизора был равнодушно черен. Комбат нервно заметался по казарме, пытаясь найти курсантов, шарахающихся после команды: «Отбой». Сопровождающий его сержант из состава наряда, принюхавшись, пытался держаться от свирепого командира подальше, стараясь при этом, незаметно, зажимать нос пальцами.

Пиночет энергично прошелся по расположению роты и вдруг остановился у задранного под потолок телевизора, его осенила гениальная мысль. Он повернулся к сержанту, тот мгновенно убрал руку от своего носа и старательно задышал ртом. Пиночет многозначительно и ехидно улыбнулся.
- Сержант, дайте дневальному команду, пусть принесет мне табуретку.
- Есть товарищ полковник! Только разрешите, я сам, лично принесу?!
Не дожидаясь разрешения комбата, дежурный по роте, стремительно испарился из ареала досягаемости запаха благоухающего Пиночета и, найдя свободную табуретку, присел на нее. Сержант не спешил вернуться к Серову. Парень не мог надышаться воздухом, он словно не дышал, а большими глотками пил чистый неотправленный воздух.

Устав ждать табуретку, Пиночет начал возбуждаться и генерировать.
- Сержант! Вы что там - табуретку из бревна выстругиваете? Я просил любую табуретку. Любую, а не ручной работы из красного дерева!
Дежурный сержант, услышав голос раздраженного комбата, перестал наслаждаться чистым воздухом, и предварительно облившись одеколоном, взятым из ближайшей тумбочки, подбежал к Пиночету с табуреткой в руках. Остановившись подальше, он, максимально вытянув руки, протянул ее комбату. При этом несчастный сержант старательно работал мышцами лица, отчаянно пытаясь спасти свой нос от прорывающихся в него, паров омерзительного амбре. Он максимально оттопыривал верхнюю губу, пытаясь перекрыть ее канал поступления тошнотворных запахов в носоглотку. Так же, дежурному по роте приходилось еще сдерживать слезы, непроизвольно наворачивающиеся на его глазах и накатывающие приступы дурноты. Пиночет глядя на отчаянную мимику сержанта, нахмурился.
- Сержант Бояринов! Что у вас, с лицом? Нервный тик, что ли?!
- Никак нет! Просто пылинка попала в нос. И в глаза тоже. И вообще, чего-то мне нехорошо. Тошнит что-то, наверное, бигус на ужине нечаянно съел. Самую малость, вот и мутит.

И тут до Пиночета дошло, он вспомнил свои недавние похождения в мельчайших подробностях, особенно, длительное купание в яме с прокисшей квашеной капустой. Теперь, отчаянная мимика на лице сержанта ему стала понятна и объяснима.

Так как он сам провонял квашеной капустой буквально насквозь, то его восприятие запахов несколько притупилось. Мозг Пиночета перешел в щадящий режим и, спасая рассудок и жизнь своего бестолкового хозяина, максимально повысил порог восприятия для рецепторов обоняния. Но для окружающих людей, этот запах был просто невыносим. Более того, в целой роте, никто из ребят уже не спал. Все курсанты, лежащие в койках, затаили дыхание, старательно укрываясь с головой, чтобы спрятаться от страшной вони, заполонившей огромное по площади и объему спальное помещение казармы.

Но у Пиночета выбора не было, отступать было поздно, и комбат решил идти до конца.
- Сержант, подойдите ближе и поставьте табурет на пол. Вот здесь.
Сержант уже не смог ответить: «Есть!». С большим трудом, сдерживая приступы накатывающей рвоты, со слезами на глазах, парень поставил табурет в указанное место и сразу же отступил назад.

Пиночет влез на табурет, вытянул руку и пощупал корпус телевизора. Естественно, ламповый гроб был раскален докрасна, его смело можно было использовать для отапливания жилого помещения в холодное время года. Пиночет довольно ухмыльнулся и, выдрав провода вместе с клеммой коробкой и предохранителями, торжествующе обратился ко всему составу роты.
- Ну, что?! Меня не проведешь! Опыт не киснет! Его не пропьешь и в карты не проиграешь. Старый конь борозды не портит! Ха-ха. Не делайте вид, что спите. Нечего прикидываться! Что, за дурака меня считали, да?! А я не дурак, нет! Я – полковник! Я – профессионал своего дела! Я наказываю всю роту. Так как увольнений у вас уже нет, я лишаю всех возможности просмотра телевизора. Провода и клеммник ложу к себе в сейф. Когда посчитаю нужным тогда и отдам! А может, вообще не отдам?! Ха-ха. Приятных снов, птенчики. Мундеркинды недоделанные! С кем решили тягаться, дорогие мои детишечки?! Еще пиписьки не выросли! Сладких вам сновидений, разгильдяи!

Считая свою миссию выполненной, не желая больше задерживаться и источать аромат капустного зловония дальше, Пиночет спрыгнул с табурета. Небрежно помахивая проводами и клеммником, он вышел на улицу. Его настроение заметно улучшилось. Хоть что-то удалось прищучить. Ткнуть носом зарвавшихся и обнаглевших школяров. Он еще о-го-го! Есть еще порох в пороховницах и ягоды в ягодицах! Ради таких моментов и стоит жить!

С чувством образцово выполненного долга, на выходе из здания, комбат довольно и сладко потянулся, аж до многочисленного и громкого остеохондрозного хруста в своих суставах и позвоночнике. Он остановился на крыльце казармы, чтобы глубоко вздохнуть чистого ночного воздуха. Полковник Серов широко и счастливо улыбался. Жизнь прекрасна!

Еще стоя на ступенях казармы, он услышал, как над его головой хаотично захлопали ставни окон - это 4-я рота активно боролась за свою жизнь и здоровье.

На подоконниках многочисленных окон, Пиночет увидел курсантов в нижнем белье, которые усиленно махали полотенцам и одеялами, стараясь выгнать из казармы протухший и отравленный воздух. Так же до него доносились следующие реплики с откровенно издевательским содержанием и нелицеприятными комментариями.
- Старый конь борозды не портит?! Ха-ха. Но и глубоко не вспашет. Поелозит по молодке и сразу сдохнет.
- Вот уж хрен! Какая молодка его к себе подпустит?! Пиписька давно уже сморщилась! К бабулькам, в дом престарелых и то, по записи, пока яйца совсем не отсохли.
- Провода «ложу» в сейф! Дурилка вонючая, не «ложу», а «кладу»! Ложат член, причем конкретно! Да, и по всей морде!
- А я реально думал, что не выдержу и наблюю. Нет, точно! Койка у меня на втором ярусе, вот Петровичу бы внизу досталось. Веришь, еле удержался?! До сих пор позывы на рвоту по кишкам шарахаются.
- И не говори! Сержант то наш, сейчас голову в раковине замачивает, аж зеленый весь. Того и гляди, всего наизнанку вывернет. Вот досталось парню! Ребята одеколоном платок смочили и под нос ему пихают! Пока, не очень помогает. Спазмы по телу так и бегают, трясет парня, надо с наряда снимать, не достоит до утра.
- А Пиночет то чего?! Получается - по ночам бигус подворовывает. Не может отвыкнуть от дерьма?! Вот бедолага. Жаль, конечно, человека! Его жена точно ТАКОЕ приготовить не сможет! Тут особый талант нужен, чтобы руки из жопы росли и еще секретные ингредиенты типа «зарин», «зоман» и обязательно «фосген» добавить. Для более качественного удушения.
- Пиночет же военный по пояс. Бигус для него - деликатес. Ностальгия! Понимаешь?! Круче всякой икры. Вот он по ночам по свалкам и ползает, за нами доедает.
- А чего ползать, мы ему весь бачок отдадим, пусть лопает, хоть в три горла жрет. Еще добавки накидаем.
- И чего он в этом говне полезного нашел?! Его даже свиньи на свинарнике не едят, рыло воротят, пока из лоханки не выкинешь.
- Мама родная, а как же его домой то, такого вонючего пускают?! Квартира по площади раз в триста меньше казармы. А у нас вонища такая, что того и гляди в окно выпадешь.
- Да уж, блевать так и тянет, сил нет. Вот урод, приперся! Жрал бы себе бигус в одну харю. Пришел похвастаться, дубина. Пиночета кусок.
- Ребята бросай махать полотенцами, вроде полегче дышать стало. Наряд весь одеколон и туалетную воду в роте собрал и в проходах между кроватей брызгают.
- Вроде, действительно, уже терпимо становится.
- Парни! Стас из проводов времянку смастерил, телек заработал! Айда смотреть. В ночном сеансе «Полосатый рейс» показывают.

Все курсанты дружно попрыгали с подоконников и исчезли в глубине здания, Пиночет с тоской посмотрел наверх, в раскрытые окна казармы. На втором этаже, на белом потолке играли разноцветные блики - начинался «Полосатый рейс».

После всего услышанного в свой адрес, возвращаться в роту для более качественного наведения пошатнувшейся воинской дисциплины, комбату уже почему-то не захотелось. Повертев в руках, ставший бесполезным клеммник и провода от телевизора, обиженный Пиночет размахнувшись, забросил его в открытое окно нашей казармы. Затем, оттянув на себе одежду, он пару раз втянул через нос воздух. Понюхав одежду, Серов брезгливо скривился и быстрым шагом скрылся в ночной темноте.

На следующий день и еще пару недель кряду, на всех построениях, от Пиночета разило адской смесью запаха бензина, ацетона и различных дешевых и очень дорогих одеколонов. Но, несмотря на все предпринятые меры, сквозь эту гремучую парфюмерную смесь, все же назойливо пробивался несравненный и удивительно стойкий запах бигуса.

А у полковника Серова появилось железное правило - всегда становиться к своему собеседнику с подветренной стороны.


© Copyright: Алекс Сидоров, 2007
Свидетельство о публикации №207091000150

Ссылка:
http://www.proza.ru/2007/09/10/150
(Иллюстрация по ссылке)

Любой ценой или путевка в Чернобыль
Алекс Сидоров

(грубый черновик из серии "Люфтваффельники")

Слаб человек! Слаб по сути, и сущности своей. Слаб духом, корыстен в мыслях. Подвержен страстям всевозможным и периодическим всплескам неконтролируемых эмоций. А также падок на славу и популярность различную (чтобы имя его на слуху было, да погромче, да так, что эхо потом еще долго перекликалось…). Слаб на деньги, комфорт и прочие материальные ценности – персональное благосостояние то есть. О карьере своей, опять же постоянно заботится, о продвижении по служебной лестнице постоянно беспокоится. Чтобы не кисла карьера, не хирела, не застаивалась, а головокружительно и стремительно набирала обороты. Виток за витком! Виток за витком! Быстрее и дальше, выше и глубже! Виток за витком! Чтобы репутация его регулярно болталась в самых престижных рейтингах на самых заоблачных высотах и никак не ниже.

Постоянно терзается человек в смутных сомнениях и гложет себя, поедом нещадно есть в бесконечном поиске всевозможных путей для достижения поставленных целей, чтобы не упустить сопутствующую выгоду и занять достойное место в жизни, утвердиться на устойчивых позициях. Желательно на самой вершине иерархической лестницы, поближе к солнцу и в непосредственной близости к сытной кормушке или в самых ее ближайших окрестностях.

А, достигнув ее – ближайшей поставленной цели в смысле, получив результат какой-никакой запланированный и осуществив мечту свою заветную, прибыль полновесно-звенящую и загадочно-шуршащую, а также моральную посчитав раз несколько, сразу же разочаровывается в результате и немедленно начинает ставить себе очередную недостижимую и более головокружительную задачу. Сущность такая человеческая – искать постоянно чего-то, стремиться куда-то?! Бесконечный бег по кругу, от рассвета и до заката, без конца и края. Суета и метания. Сбавил темп – выпал из обоймы. Остановился – значит умер. А ну, пшёл на обочину жизни, уступи лыжню следующему. И никуда от этого не деться. Такова «се ля ва»! Мде…

Только вот личные цели и возможные пути реализации задуманного у каждого, разные. Свои пути опять же, персональные направления, дорожки, тропинки, тропочки... Разные все и у всех. У кого-то, прямые и ровные, как проспекты многополосные. Дави тапочкой на «газ», быстрее ветра пролетишь. У кого-то, бульвары уютные, красивейшие. Езжай себе неспеша, все равно до финиша без проблем доедешь. У кого-то улочки, камнем мощенные, не движение, а пробуксовка постоянная, не езда, а ерзанье. Того и гляди, в кювет вылетишь?! Хорошо, если на буксир возьмут и сзади толкач упрется?! У кого-то, размокший шлях, то яма, то канава. Ползи себе, родненький, до куда мощи и бензина хватит. А у кого, вообще, чистое поле! Куда идти?! Куда податься?! Свалишься в овраг, и вытащить некому… Кто-то, дальше обочины так и не двинется… У всех дорожки разные, а до цели жизни, до пункта назначения, всем добираться надо. Вот и пыхтят, тужатся люди, скребут копытами, ручками загребают - передний мост подключают, газики выпускают, головушкой упираются и двигаются вперед по жизни своей, кто как может и как получится…

Для достижения целей своих заветных, кто-то, засучив рукава гораздо выше локтя и набрав полную грудь воздуха, ныряет в жизненные проблемы с головой, самоотверженно пашет и днем и ночью, с личным временем не считаясь. Зачастую махнув рукой на здоровье, заслуженный отдых, справедливые возмущения родных и близких, и личное материальное благосостояние в целом. Шаг за шагом, по мизерным крупицам зарабатывая авторитет, всеобщее уважение, как подчиненных, так и начальства, и получает признание незыблемости своих полновесных высказываний (брошенных даже в полголоса или мельком), медленно продвигается к намеченным вершинам, в качестве попутного груза, получая абсолютную непререкаемость своей житейской мудрости и профессионального опыта. И благоговейный шепоток в спину: «Сам … сказал! Глыба! Монстр! Серый кардинал! Мозг! Череп! Мастер! …»

А кто-то хочет все и сразу! Раз! …и направление в академию! Два! …и звание досрочно! Три! …должность запредельную на три ступени выше! Четыре! …орден за боевые заслуги! (но так, чтобы пороха не нюхать и от боевых действий подальше, а войнушку с Арнольдом Терминаторовичем Шварцен-ниггером можно и по телевизору посмотреть) А вот служить верой и правдою, в монотонности будней завязнув по уши, ой как не хочется?! Долго это и муторно – изо дня в день на работу ходить и на этой самой работе еще и работать, работать, работать… Тьфу, блин! Расстройство одно! И кто только эту самую работу придумал?! Садист какой-то, не иначе?! Жди теперь, когда же тебя начальство, наконец, заметит?! Когда оно (начальство, в смысле), твой патриотичный порыв и фанатичный блеск в нетерпеливо бегающих глазенках разглядит?! Когда оно твою личную преданность и готовность выполнить любой (да-да, абсолютно ЛЮБОЙ) приказ оценит?! Года пройдут …десятилетия… ужас какой?!

А ведь ты – такой неординарный! Такой талантливый!! Такой умный!!! Руку на сердце положа, ведь рядом поставить некого! Точно-точно, некого!
И такой несчастный! Несчастный, потому что непризнанный и недооцененный в своей ярко-индивидуальной и глубоко-завуалированной гениальности.

Для мгновенного достижения своих головокружительных далеко-идущих планов и супермегаграндиозных целей надобно подвиг совершить какой-нибудь?! Но, не такой, как во время войны – с одной гранатой на четыре танка прыгать, нет! Конечно же, нет! Хлопотно это и опасно! Ну их, эти танки, гранаты и все такое… Фу, бяка какая! Рапорт в Афганистан тоже как-то писать не очень хотелось бы… Страшновато там как-то и неуютно… Душманы бородатые в халатах нестиранных и вонючих с кинжалами острыми, да и жарковато - климат, честно говоря, не радует, и вообще… Это не наши методы! Слишком уж все просто как-то и, честно говоря, небезопасно все это…

А вот все-таки надо бы чего-нибудь этакое… чтобы «Ух!», чтобы у всех сослуживцев челюсти в немом удивлении поотвисали! Да на асфальт! На асфальт, с грохотом и со звоном… И прогреметь на все училище …или на весь округ, а лучше …еще и на все МО СССР?! Масштабней надо брать! Грандиозней! Вот только тему надо выискать перспективную, чтобы зазвенело имя твое! Чтоб нарицательным стало… типа Ворошилов (Ворошиловский стрелок), Стаханов (Стахановское движение) там, в крайнем случае… Эх, красота!

Вот, именно примерно такие творческие мысли периодически терзали молодого и непомерно амбициозного свежеиспеченного лейтенанта Ивана Чубрей. Который, буквально «вчера» получил офицерские погоны и, не пожелав расставаться с дорогим своему сердцу и таким привычно-родным училищем ВВС, отказался от распределения ехать для дальнейшего продолжения службы «куда Родина пошлет». Незнамо куда, то есть! Да и на фиг нужно?! А максимально приложил все свои убогие усилия, чтобы остаться командиром 2-го взвода 4-й роты 1-го учебного батальона.

И так хотелось лейтенанту Чубрей карьеру свою резко двинуть, что потерял он аппетит, покой и сон. Все думу свою думал идею гениальную вынашивал, чуть мозг не вскипятил и голову не сломал.

Для начала Иван Чубрей решил сделать вверенный ему взвод курсантов «отличным» по всем показателям боевой и политической подготовки! Благая цель, вопросов нет, но какой ценой?!

В результате, почти шесть месяцев методично «затраханный» во все приличные и неприличные физиологические отверстия, несчастный 2-й взвод летал «подъем-отбой» до посинения и рвоты. При каждом удобном моменте и при наличии хотя бы пяти минут «свободного личного» времени (для справления естественных надобностей, письмецо домой написать и прочее) подавалась откровенно осточертевшая всем курсантам команда «Отбой» со всеми вытекающими отсюда обязательными разборками кроватей, раздеванием, укладыванием в горизонталь «баиньки» и т.д. и т.п. Ну, а потом естественно через пару секунд (не то, что уснуть не успеешь, даже лечь нормально не успеешь), следовала команда: «Подъем!» Побежали сломя голову одеваться и строиться в коридоре на центральной «взлетке»…
И так, столько раз подряд, сколько лейтенанту Чубрей будет угодно. А угодно было бесконечное число раз! Пока гимнастерки у курсантов не прилипали к спине от пота, и с кончика носа на пол не капало. Пока «свободное личное» время не заканчивалось… так, и носились, туда-сюда, туда-сюда…

Самое интересное, что определенный Уставом норматив в 45 секунд, 2-й взвод перекрывал легко и непринужденно, но Ване Чубрей этого было мало. Задавшись, одному ему известной целью, многократными повторениями образцово-показательно задрочив личный состав до состояния «не стояния», лейтенант все же добился, что 2-й взвод выбегал на построение за 20 секунд, иногда - за 15! Обалдеть! Какая радость?! И что дальше?! А смысл?! В книгу Гиннеса рекорды писать будем?!

Добившись этого «грандиозного и головокружительного» успеха, спустя еще пару месяцев Ванечка наконец-то осознал, что за такой «эпохальный» подвиг звезду Героя Советского Союза ему все же не дадут! Хоть треснись головой об стену! Мде… Неувязочка вышла! Не тот размах «подвига», бляха-муха. Увы! Только зря личный состав 2-го взвода столько времени трахал, не вынимая и без перерыва на выходные. Целых полгода впустую потерял. Эх! А время то идет! А подвига все нет?! Что делать?! Чего придумать?!

Надо что-то более фундаментальное кумекать, а то так и зачахнешь в безвестности?! И молодой офицер усиленно скрипел мозгами, буквально кипя и фонтанируя потоками бестолковых предложений и показывая завидную плодовитость на дурные инициативы.

А если затянуть поясные ремни потуже?! Насколько потуже?! Да хоть по объему головы?! Вид у курсанта с гламурно тонкой талией гораздо молодцеватей будет?! Нет?! Не годиться?! Несварение желудка и непроходимость кишечника образоваться может?! Да что Вы говорите?! Не знал, не знал! А может, все же попробуем?! Вдруг прокатит?! Красиво же?! Вон какая талия у Софи Лорен там, у Бриджит Бардо?! Ну, красиво же! Не дадут за это орден?! Точно?! Жаль! Мде! А я так надеялся!

Эврика! Вот еще идейка имеется! А если закрепленную территорию вылизывать по три раза в день с коротким перерывом на занятия, сон и принятие пищи?! А по выходным дням вообще личный состав в увольнения не отпускать, в кино не водить, а чистить-чистить-чистить?! Сказано-сделано! В результате, 43-е и 44-е классные отделения фактически жили на территории, доводя ее до неприлично-идеального состояния и ослепительного сияния, всем мартовским котам на зависть (у них яйца никогда так не блестели, как асфальт в зоне ответственности 2-го взвода 4-й роты). Наконец Ваню заметили и даже мельком похвали! Ура! Не зря старался значит?!

Но у каждой медали, как известно две стороны, не так ли?! Пока замученные курсанты фанатично и с остервенением мели асфальт, охотясь за каждой пылинкой, красили и многократно перекрашивали бордюры, подстригали крону кустарников до состояния идеального куба, пололи травку, боролись с сорняками и трепетно ловили каждый листочек, опавший с ближайшего дерева, лишая его даже теоретической возможности опуститься на землю, катастрофически просела учеба.

А чего вы хотели?! Учиться же некогда! Когда уроки делать и конспекты читать, если по три раза в день с метлой и граблями на бреющем полете по закрепленной территории носишься?!

В результате, на 20-е число очередного календарного месяца, досконально и скрупулезно изучив оценочную ведомость 43-го и 44-го к/о, командир 1-го учебного батальона полковник Серов (в миру – Пиночет) жестоко изнасиловал лейтенанта Ивана Чубрей прямо перед строем батальона. Молодому и рьяному офицеру было однозначно и строго поставлено на вид, что надобно более грамотно руководить личным составом, с целью гармоничного совмещения учебного процесса и процедуры наведение идеального порядка на закрепленной территории. Тем более, основная задача курсанта училища ВВС – изучать устройство дорогостоящей авиационной техники и постигать всевозможные премудрости прочих дисциплин, не забывая про шикарное и безумно объемное марксистко-ленинское наследие, подробно конспектировать которое, никто не отменял. Училище ВВС выпускает высококвалифицированных специалистов для воздушного флота страны, а не профессиональных дворников для РЭО и ЖЭКов!

Получив болезненный щелчок по носу и унизительный пинок под зад воспаленному самолюбию а, также попав в черный список офицеров, не способных разумно спланировать хозяйственные работы без ущерба учебе, лейтенант Ваня крепко призадумался. Надо было срочно совершить какой-нибудь незабываемый подвиг, чтобы однозначно реабилитироваться в глазах желчного и злопамятного Пиночета, а также попутно завоевать мировую популярность и вселенскую славу.

Совершать личный подвиг в составе ограниченного контингента Советских войск в Афганистане, лейтенант Чубрей как-то не горел особым желанием. Его больше устраивал вариант с коллективным подвигом, где коллективом, послушно осуществляющим запланированный и грандиозный подвиг, был вверенный ему личный состав курсантов. А заслуженные лавры, слава, почет и уважение достанутся ему, как гениальному руководителю и идейному вдохновителю данного геройства.

Но где?! Где взять подходящие условия для осуществления задуманного?! Территория училища ВВС хоть и была огромна, но все равно развернуться негде. Простора маловато для такой обширной души и личности глобального уровня, как у лейтенанта Вани Чубрей?! Масштаб нужен! Требуется впечатляющий и грандиозный простор для его трепетной и деятельной натуры, вынужденно и незаслуженно прозябающей в этой дыре! Естественно, временно прозябающего, а как же иначе?!

Даже наличие миллионного города с развитой инфраструктурой сразу же за периметром колючей проволоки, ограждающей наше училище, не радовала лейтенанта Чубрей, удрученного откровенными неудачами и полным отсутствием головокружительных перспектив в карьерном росте.

Что делать?! Извечный русский вопрос, ежедневно и методично угнетал Ваню, внося раздрай и дисбаланс в его, и так неспокойную душу.

И тут случился Чернобыль! Ба-бах! И в нашей стране разом все переменилось! Причем, абсолютно не в лучшую сторону. Затыкать кипящий ядерный котел, извергающий в атмосферу тонны смертельно опасных веществ, перепуганное «вусмерть» государство, не задумываясь, бросило немереные силы и колоссальные ресурсы. А куда деваться?! Ни для кого не будет секретом, что в то страшное время, руководство страны не считалось ни с материальными затратами, ни с человеческими жизнями.

Вот тут Ванечку вдруг осенило! Е*ать, колотить! Вот оно, счастье! Кому катастрофа, а кому реальная возможность для «эпохального» подвига и старта головокружительной карьеры!
Лейтенант Чубрей не спал несколько ночей, все просчитывал достоверную вероятность своего возможного успеха и ожидаемые потери, в случае чего... А не спать было из-за чего. Вот как сделать так, чтобы заработать себе «заслуженную» славу и при этом не загнуться «вусмерть» в долбанном Чернобыле?! Ась?! Добровольцем поехать?! …или не поехать?! А как же слава?! Мде… думай голова, думай!

Ваня, конечно же, умом особым не блистал, но и патологическим дураком тоже не был. Патологических дураков в училище ВВС не берут! Их на заумных тестах психофизической лаборатории выявляют и безжалостно отсекают. Жаль, что тестов на порядочность еще не разработали! Очень жаль!

Итак, самому страшновато в Чернобыль ехать, грудью своей реактор, изрыгающий смертельное излучение затыкать, это даже не обсуждается, а вот если…?! Прикинув член к носу, лейтенант Чубрей решил выступить весьма хитро и прозорливо. Для начала, он вызвал к себе на «задушевный разговор» секретаря комсомольской организации 4-й роты курсанта
Конфоркина, с которым очень долго шептался в канцелярии роты.

Известный «шланг» и комсомольский вожак по совместительству курсант Конфоркин, услышав про Чернобыль, мгновенно сбледнул с лица и попытался выброситься в окно. Его можно было понять! Лучше многочисленные переломы конечностей и долгое лечение в окружном госпитале, чем медленная и мучительная смерть от последствий радиоактивного излучения. И вся эта «радость» в 17 лет. Обалдеть, какие заманчивые перспективы?!

Конфоркин тоже умом особым не блистал, но инстинкт самосохранения был развит посильнее, чем у кого-либо из наивных и простодушных ребят, 17-летних сверстников. Просто так, секретарями комсомола роты не становятся. Там, наивных дурачков нет, поверьте на слово. Циники, будь здоров. Пробу ставить негде.

Наверное, лейтенант Чубрей все же периодически зажимал Конфоркину рот своей рукой, чтобы тот не визжал от панического страха и животного ужаса, услышав про возможную поездку в Чернобыль. Попутно, молодой офицер быстро излагал свой незатейливый, но гениальный план.

Заметно трясущийся от «самоотверженной готовности спасти отечество в минуту страшной опасности» комсорг Конфоркин после 2149-го повторения, все же перестал мочиться под себя и частично осознал всю «убийственную красоту и бронебойную перспективность» данного «генитального» плана и немного поколебавшись, все же присоединился к героической инициативе лейтенанта Чубрей. А как же?! Такой громкий резонанс и многообещающий фурор ожидается! Только успевай в лучах славы купаться! Но сначала, надо немного поработать, грамотно подготовить почву и обильно посеять нужное зерно...

Итак! В 4-й роте объявили экстренное комсомольское собрание. Все курсанты равнодушно расселись на «взлетке» - в центральном коридоре казармы и приготовились немного вздремнуть по возможности, но не выгорело. На этот раз нам не свезло.
Конфоркин с мраморным лицом влез на огромную трибуну с портретом Ильича из разноцветного деревянного шпона и с надрывной патетикой в дрожащем голосе, повсеместно упирая на пример Павки Корчагина, призвал нас всех поголовно и что характерно - в инициативном порядке, отказаться от ПЕРВОГО летнего отпуска и поехать добровольцами-ликвидаторами в Чернобыль! Спасать человечество в частности и цивилизацию на планете Земля в целом!

Пипец! Приехали! Спать сразу расхотелось!!! Причем, сразу и координально!
Первый летний отпуск?! Ухулел совсем, что ли?! Головушкой ослаб, милый?! Кто учился в военном училище, тот несомненно знает насколько долгожданный и безмерно желанный этот ПЕРВЫЙ ЛЕТНИЙ отпуск. Да чего скрывать, рисоваться и юлить, каждый курсант фактически жил ожиданием душещипательного момента, когда сможешь оставить за спиной училище на целых 30 СУТОК и приехать в родной город. Где, сглатывая неожиданный комок в горле и скрывая непрошенную слезу, сможешь украдкой прикоснуться к шершавой стене родного дома, обнять родителей, прижаться своей щекой с огрубевшей от уральских ветров кожей к щеке любимой девочки. И зарывшись носом в ее волосы, будешь жадно вдыхать такой знакомый и в тоже время уже давно забытый запах «маминых духов», тайно слитых по капельке из дефицитного флакона. А тут добровольно «в отказ», да еще и в гребанный Чернобыль. Туда, где взрослые мужики загибаются пачками. Пять баллов! Ага, сейчас?! Совсем с умишком простился, что ли?!

Рота взревела от негодования! Ребята повскакивали со своих мест и, не скрывая эмоций, засыпали комсомольского вождя соответствующими репликами.
- Ты что еб*нулся, Конфоркин?!
- У нас же нет специальной подготовки и соответствующих средств защиты от радиации. Нам всего по 17-18 лет! Туда мужиков взрослых берут, у кого уже дети есть!
- По телеку показывали, что военкоматы призывают «партизан» из запаса! Опять же, преимущественно из инженерных войск и хим.защиты!
- Если хочешь облучиться и стать импотентом в 17 лет - твоя проблема! Флаг тебе в руки и попутного ветра в спину! А я еще девчонку не пробовал, …а очень хочется…
- Да он уже импотент! И дебил в придачу! Ему терять нечего! Пошел ты на хуль со своим Чернобылем и с инициативой ублюдочной! Мы хотим полноценную семью создать и детей вырастить! Своих детей! Собственных…
- Пошел в жопу, придурок! Сам и езжай! Штаны свинцовые не забудь! А в задницу дозиметр ДП-22 засунь! Только поглубже! Я к тебе потом на могилку приду, пару кочанов капусты на холмике посажу! Козлина!!!
- Надо ж такое придумать?! Писюневичей малолетних… а смысл?! Какая от нас будет польза?! Ну, загнемся там быстренько и зачем…?!
- Тебе надо?! Вот сам и езжай! Не фиг за других решать и агитировать! И не надо тут Корчагина вспоминать?! Корчагин?! А я не хочу, чтобы моя жена по соседям бегала, мужской … искала…

И все в том же духе, не стесняясь в выражениях и не фильтруя лексикон.

Конфоркин обиженно и праведно дул щеки. Он возмущенно кричал с высокой трибуны, живописно жестикулируя и эмоционально брызгая слюной, обвиняя и клеймя позором всех и каждого.
- Трусы! Родина в опасности! Надо ее срочно спасать! Спасать человечество! Спасать мир! Спасать планету! Спасать саму жизнь на Земле! Предатели! Вы должны! Вы обязаны! Вы присягали… Вы… Вы… Вы…

Короче, драл свое горло, будь здоров, но его выкрики утонули в ответных репликах.
- Не «вы» должны, а «мы»! И ты тоже в том числе! Ты тоже присягал! Вот за себя и отвечай, кретин! Решил рвануть на АЭС?! Пиши рапорт и вперед! А за себя, мы сами решим и ответим…
- Провокатор хренов! Засунь язык в жопу и молчи в тряпочку! Не смеши народ, все равно не отправят! Слава Богу, законченных дураков среди нашего командования нет, чтобы молодежь в ад посылать…
- Не угадал Конфоркин! Курсантов не отпустят! Только законченным долбое*ом себя выставил…

Командир 4-й роты Володя Нахрен стоял в коридоре казармы в полном ступоре и в глубокой задумчивости. Такого идиотизма от комсорга Конфоркина не ожидал даже он.

В результате, все 143 человека из списочного состава роты (за исключение комсорга) дружно и единогласно послали Конфоркина в …Чернобыль! Но, не все оказалось так просто.

Потерпев первую сокрушительную неудачу посеять зерно «инициативы снизу» через «комсомольского вожака» и услышав оглушительное мнение личного состава по данному вопросу, лейтенант Чубрей закусил удила и пошел на непопулярные, но проверенные временем, методы убеждения (читай – принуждения).

Не имея официальной возможности влиять на всех курсантов 4-й роты, он начал методично трахать мозги своим подчиненным из 43-го и 44-го классных отделений, всячески принуждая написать рапорта о «добровольной» отправке в Чернобыль.

Узнав про это, капитан Хорошевский попытался по-тихому образумить зарвавшегося офицерика, который явно задержался в детстве и заигрался в «оловянных солдатиков», потерял чувство меры и ощущение реальности. Но, заигравшийся в героя, лейтенант Чубрей пошел на открытый конфликт с командиром 4-й роты, демонстративно проигнорировав его строгий запрет на участие в данной авантюре.

Стоит отдать должное, наш командир роты, защищая своих курсантов, орал в кабинете на Ваню Чубрей многоэтажным матом так смачно, что дневальный курсант на тумбочке (за 50-ть метров и три толстенные стены), болезненно морщился от невыносимой громкости виртуозных и доходчиво-убедительных ругательств, которые откровенно резали слух. Но, бесполезно! Лейтенант Чубрей решил идти до логического конца своей откровенной авантюры.

Ребята сопротивлялись до последнего но, регулярно и планомерно давя на психику, играя на личном честолюбии, а также, повсеместно используя метод «коллективного» убеждения, Ваня Чубрей все же собрал с курсантов 2-го взвода рапорта о добровольном направлении в Чернобыль. Собрал, но не со 100% личного состава, оставался один «диссидент» - сомневающийся и упирающийся – курсант Симонов.

Имея смутное «удовольствие» начинать службу в училище ВВС при первичном направлении мандатной комиссии в 44-е классное отделение, я написал рапорт о переводе в нормальное 45-е к/о, под начало вполне вменяемого и абсолютно адекватного офицера - лейтенанта Зайчика. То есть, подальше от постоянных опытов бесноватого Вани Чубрей на своем любимом личном составе. Не хотелось быть безголоcым кроликом в руках эгоистичного самодура, поймите правильно.

Потрясывая моим рапортом о переводе в 45-е к/о и ехидно ухмыляясь, лейтенант Чубрей прилюдно обозвал меня презренным предателем и жалким трусом, всячески давя на юношеский максимализм и пытаясь взять «на слабо». Но затем, осознав, что вверенный ему 2-й взвод, теряет потенциального отличника (я учился весьма достойно и прилично тянул остальных ребят-сокурсников), уже тет-а-тет с ласковой и подкупающей улыбочкой доверительно поведал мне, по секрету естественно, все свои доскональные «подковерные расчеты» о том, что никого никуда не пошлют! Чубрей раскрыл основу «гениального плана» – шумно заявить о себе! Всколыхнуть общественность! Прогреметь на всю страну и …никуда не поехать! Ну, не пустят молодежь в Чернобыль! НЕ ПУСТЯТ, при любом раскладе!!! Наш «искренний» душевный порыв и «добровольная» инициатива с поездкой в Чернобыль в качестве героев-ликвидаторов была полной профанацией и не более того. Пшик! Но, пшик с резонансом! Понимать надо…
- Симонов, перестань чудить, гоношиться и ерепениться! Забери рапорт и засунь его себе в задницу, причем, плашмя! Вас – школяров, все равно никуда не пошлют! Вы же еще писюневичи 17-летние!!! Молокососы нецелованные, куда вас отправлять, сам посуди?! Правильно вы на собрании раскусили и затею расщелкали, не ожидал, честно говоря! Не такие уж вы яйцеголовые, как кажетесь! Короче, не ссы в компот и забери свой рапорт о переводе. А лучше, садись и пиши рапорт на Чернобыль. Героем станешь! Точно говорю! Симонов, держись меня и все будет в лучшем виде…

После таких откровенных слов, шокирующих своей неприкрытой беспринципностью, я окончательно укрепился в мысли, что под командованием данного человека, служить не буду ни под каким соусом. Непорядочен! Допустим даже, что я струсил?! Чего греха таить?! Не хотелось ехать в Чернобыль, хоть стреляйте! Да, страшно! Очень страшно в 17 лет здоровье свое на ядерный алтарь класть и жалким импотентом становиться! СТРАШНО и НЕСПРАВЕДЛИВО! Но, я нашел в себе мужество открыто заявить о своем страхе и откровенном сомнении в целесообразности посылки 17-летних «детей» в зону радиоактивного загрязнения и об отказе участвовать в подобном безумии.

Посудите сами, зачем рисковать парнями, которые еще жизнь не видели?! Девок не щупали, наконец! Это же будущее поколение! Нельзя бездумно выбивать молодежь! Ведь семьи новые не создадутся. Дети не родятся. У страны будущего не будет… И это понимали все офицеры нашего военного училища. Но лейтенант Чубрей был иного мнения.

Дальше больше, неугомонный «энтузиаст» Ваня Чубрей побежал с пачкой «добровольных» рапортов к комбату Серову. Полковник, осознав услышанное, пришел в искренний ужас (чего отродясь с Пиночетом не случалось) и тоже попытался поговорить с лейтенантом по-доброму и мягко разубедить в целесообразности осуществления данной авантюры. Не тут то было!
Не достучавшись ни до разума, ни до совести, ни до элементарного здравого смысла лейтенанта Чубрей, комбат орал отборным профессиональным матом так, что в городе за периметром нашего училища, случайные прохожие непроизвольно пригибали головы и испуганно переглядывались. Бесполезно! Чубрей тупо уперся и стоял на своем.

Не получив у комбата поддержки и монаршего благословления на задуманное безумие, Ваня самостоятельно (нарушив субординацию) вышел со своей инициативой на командование училища ВВС. Генерал, выслушав горячую тираду лейтенанта Чубрей, сразу же послал дурного офицера с его 3,14зданутой инициативой на …мммммм… в ….Чернобыль и запретил впредь беспокоить когда-либо по данному идиотскому вопросу, пообещав отправить «умалишенного» лейтенанта на квалифицированное психиатрическое освидетельствование.

Обиженный лейтенант Чубрей пошел искать защиту и понимание к замполиту нашего училища полковнику Боргударову. Что он ему влил в уши?! Не знаю! Возможно, чистосердечно рассказал свой план, со всеми подводными течениями, многоступенчатыми расчетами и головокружительными раскладами. Кто знает?! Все может быть. Но, Боргударов проникся и поддержал… Короче, «инициативу курсантов» отправили по «политическим» каналам через голову генерала на рассмотрение в округ.

А тем временем, над несчастным 2-взводом глумились все курсанты всего училища, без исключения. Как только их не называли?! И парни были правы.

Ребята, «добровольно» написавшие рапорта под откровенным давлением «внешних обстоятельств», удрученно вздыхали! Откровенно говоря, ехать никто не хотел, а куда деваться?! Чубрей задрочит ведь, с живых не слезет, к бабке не ходи. От этого дурака никуда же не деться. И парни тоже были своего рода правы. В армии от дурного командира защиты фактически нет! Никакой! «Нравится – не нравится, ложись моя красавица!» Такие дела.

Пока решался вопрос о моем переводе в 45-е к/о, лейтенант Чубрей продолжал со мной плотно работать – и кнутом и пряником и лаской и уговорами. Я остался единственным из 2-го взвода, кто уперся и категорически отказался писать «рапорт камикадзе». Нам 17 лет!!! Все! Вот мой главный аргумент! Какой, в жопу, Чернобыль?! Мы еще дети! Пусть переростки с длинными пиписьками, но - дети! Мне даже водку в магазине еще не продают! Не положено! Запрещено! Водку значит, не положено?! А в Чернобыль, милости просим?! Ага! Сейчас!

На Ваню Чубрей тоже постоянно давили, причем, все – и Нахрен и Пиночет! Его жестоко драл генерал! Бесполезно! Ваня пошел буром и ва-банк!

Однажды, 4-я рота шла на завтрак. Нас остановил полковник Боргударов – зам.генерала по политической части и срываясь на эмоции, местами даже всхлипывая и прикладывая носовой платок к глазам и промакивая испарину на лбу, выдал зажигательную речь.
- Командование училища гордиться вами! Ваша готовность защитить Родину и т.д. и т.п. (минут на 30-40 и под финиш) …командование округа, посоветовавшись с Москвой, приняло категорическое решение не отправлять вас в Чернобыль. Спасибо вам! Низкий поклон, мешок горячих поцелуев и все такое… Пришла специальная телеграмма за подписью САМОГО…

Пока замполит говорил, 2-й взвод стоял, не шелохнувшись и затаив дыхание с мраморными лицами. Парни реально напряглись, в Чернобыль никому не хотелось! Услышав «благую» весть, курсанты 43-го и 44-го к/о не сдержались и у них вырвался вздох откровенного облегчения. Во время «благодарственной» речи Ваня Чубрей стоял рядом со строем роты с безумно-азартным румянцем на щеках и нервно покусывал губы.

Что было в той телеграмме?! А кто его знает?! Курсанты очень надеялись, что там было предписание о сдаче лейтенанта Чубрей на принудительное психиатрическое лечение но, увы… Он так и остался руководить и командовать несчастным личным составом многострадального 2-го взвода 4-й роты.

Слава нашему генералу, Пиночету, Володе Нахрену, лейтенанту Зайчику, меня вывели из подчинения бесноватого офицера и достаточно быстро перевели для дальнейшего обучения в 45 к/о. Где, я благополучно и с колоссальной массой различных приключений доучился до самого выпуска. Выпустился с достойными результатами, поверьте на слово.

А звезда Вани Чубрей вскоре благополучно закатилась. Сначала он попытался было открыто нахамить Пиночету?! Но это, как известно занятие бесперспективное и очень опасное. В результате, лейтенант получил несколько суток ареста на гарнизонной гауптвахте (было такое время, когда сажали младших офицеров). Затем еще и наш генерал, откровенно уязвленный, что его мудрые и настойчивые «отеческие пожелания» и добрые убеждения нагло игнорируются молодым и ранним офицеришкой, который прыгает через голову своего высокого начальства, выдал ненавязчивое указание «данного мудоковатого инициативного долбо*ба» в академию никогда не пускать и должность «командир взвода» – его предельный потолок. Дальше не двигать, на вышестоящие должности не назначать! Пожалейте курсантов, в конце концов! Сослать бы его куда?! Так не возьмет же никто! Низкий поклон Вам, товарищ генерал!

А мораль сей истории такова, что нельзя быть хитрожопым и совершать громогласные подвиги за чужой счет и за чужой спиной. Хочешь послужить Родине?! Вопросов нет! Пиши рапорт за себя лично и вперед! Хоть в Чернобыль! Хоть в Афганистан! Хоть к черту в зубы! Но, просчитывать многоходовую ублюдочную комбинацию, четко осознавая, что ни один нормальный командир не подставит 17-летних пацанов под несомненный риск загубить не только свое здоровье, но и саму жизнь. Нельзя класть ребят пачками в угоду своему карьерному росту. Нельзя так! Неправильно! Скотство это! Нельзя идти по головам, по костям и по трупам. Мерзко это… Таких офицеров надо останавливать! И останавливать жестко и однозначно! И держать подальше от людей! А лучше, вообще избавляться как от профнепригодных и беспринципных. Не место им в армии...


© Copyright: Алекс Сидоров, 2008
Свидетельство о публикации №208060500080

Ссылка:
http://www.proza.ru/2008/06/05/80
(Иллюстрация по ссылке)


Слуга царю, отец солдату
Алекс Сидоров

(черновик, фото - шарж на очень достойного человека, размещено по его разрешению как наиболее подходящий образ к тематике сюжета)





Семен Мортирович Кирзовый еще раз тщательно одернул на себе китель с генеральскими погонами. Покрутившись перед зеркалом в полный рост, словно семнадцатилетняя модница перед первым свиданием, Семен Мортирович придирчиво осмотрел свое отражение со всех сторон и не смог удержаться от самодовольной улыбки.

Стоящая чуть поодаль супруга Кирзового – Зинаида Афанасьевна, всплеснула руками и просияла аки стоваттовая лампочка.
- Сидит как влитой!

Затем заботливо смахнув несуществующую пылинку с золотого погона, прильнула к мужу и томно шепнула.
- Ну? Еще долго, Сёма? Сколько ж можно ждать?

Семен Мортирович еще раз – в сотый, а может и в тысячный, оглядел свою фигуру, облаченную в новенький генеральский китель и молодецки приобнял в районе символической талии, охнувшую от удовольствия супругу.
- Всё, Зинуль, дождались! Проделана колоссальная работа. Теперь вопрос времени. Буквально, часы. А возможно, что уже и минуты. Давеча позвонил нужный человечек и шепнул при случае, что бумагу на генеральское звание очень красиво составили, все визы собраны. Осталась символическая писулька от дежурного прокурора о юридической чистоте и… подпись САМого – Верховного. Так что вот, с минуты на минуту, я стану генералом! А ты – генеральшей!

Полковник Кирзовый чмокнул жену в нос и задорно подмигнул.
- Ой, Зинка, наконец-то! Заживем лучше прежнего! Т-а-к-и-е возможности откроются, что только успевай реализовывать!

Зинаида Афанасьевна отступила от мужа и в миллионный раз окинув его оценивающе-восхищенным взглядом, продолжила.
- Красавец! Истинный красавец! Прям Аполлон! Аж помолодел и постройнел как курсант! Господи, могла ли я подумать, что курсант Кирзовый, который ни танцевать, ни целоваться толком не умел, станет генералом?! Ах, гусар ты мой ненаглядный! Прям, гусар! Сём, а кого на торжество звать будем?
- Ну, зал в Офицерском собрании уже загодя заказан с открытой датой. Вчера продублировал и объявил полную готовность. Начпрод (начальник продовольственной службы) уже все, что надо, запас и списал по-тихому. Стол будет ломиться от деликатесов, я тебе обещаю. Утром доложили, что повара уже варят, парят, кашеварят. Все навертят, накроют, отсервируют лучше, чем в каком-либо «звезданутом» ресторане. Тут мы с тобой никаких растрат не понесем. Начпрод - мой человек. Обязан мне по самое некуда и еще столько же. Я ему квартирку для сына состряпал в лучшем виде, пришлось очередь льготников подвигать туда-сюда… На счет спиртного тоже никаких проблем. Полный кабинет всевозможных бутылок от вискарей до коньяков – несут благодарные людишки, несут. Несут – не перенесут. Столько натаскали, что впору вино-водочный склад открывать, хе-хе. Шутка ли, жил.комиссия у меня где?!
- Где?

Семен Мортирович с характерным хрустом сжал в кулак волосатые пальцы.
- Тут! Квартирки всем нужны. А сертификаты на отселение из тмутараканских и мухасранских гарнизонов тем более. Разлетаются сертификатики как горячие пирожки и ценятся выше, чем акции «Газпрома».

Зинаида Афанасьевна неожиданно нахмурилась и сменила тему.
- Ты знаешь, Сёма, а я тут совершенно случайно встретила Петю Смирнова.

 Семен Мортирович не переставая с важным видом пялиться в зеркало на свое отражение, собрал кожу на лбу в стиральную доску и удивленно приподнял левую бровь.
- Кого? Петьку?! И где?
- Ты не поверишь, Сём, но прямо в нашем дворе. Представляешь себе, дорогой, выхожу из твоей служебной машины, а снег на дорожке к подъезду чистит новых дворник. Посторонился, чтобы мне дорогу уступить… глаза на меня поднял. Я его сразу по глазам и узнала. Помнишь, у Пети глаза были нереально зеленые. Еще все наши девчонки их колдовскими называли? Ну когда в Петьку влюблялись по уши? Сколько ж девчонок в нашей студенческой общаге по тем зеленым глазам все подушки проплакали?! Вот по этим глазам я его и узнала. Не красавец уже, глаза немного выцвели, но такие же зеленые. Сам весь постаревший и …запущенный, что ли?! Кожа на лице грубая, сморщенная, а глаза … такие же колдовские. Только … какие-то потухшие глаза у Пети. Слышишь, Сема?

Семен Мортирович после некоторой паузы, задумчиво буркнул.
- Хм, Петька и снег чистит в нашем дворе?! Надо же?! Странно. Он же всегда головастым был. Учился прекрасно, я у него всегда списывал. Мы ж с Петькой с «Детского сада» вместе. Мде, вот она жизнь как все расставляет на свои места. Петька в школе – отличник, в военном училище – краснодипломник. Ты помнишь, по выпуску он потащился в какую-то занюханную глухомань за военной романтикой – дурашка. С его-то мозгами давно академию бы закончил и генералом стал. А он снег в «Алых парусах» чистит?! Неудачник!!! Так понимаю, что из армии уволился, а правильных друзей так и не нажил…

Зинаида Афанасьевна снова прижалась к супругу и попыталась его нежно обнять.
- Когда Петю увидела, парой слов с ним перекинулась. Он из Забайкалья уволился… по сокращению. Их часть разогнали, а другой должности ему так и не предложили. Всего лишь майором уволился. На минимальную пенсию. В академию его так и не отпустили. Двое деток у них с Валентиной. Ее кстати тоже уволили. Госпиталь, где она работала, вместе с Петиной частью сократили. Городок захирел, все люди разъехались. Вот Петя и приехал в Москву о квартире хлопотать. Ему ведь положено?! Теперь комнату в Подмосковье снимают, пока он тут по инстанциям ходит. Сём, может ты …там … как-нибудь посодействуешь, чтоб в очереди…

Семен Мортирович неожиданно побагровел и сорвался на крик.
- Зина! Ну о чем ты говоришь? Ты думаешь так все легко и просто? Как я могу посодействовать?  На меня и так все постоянно давят! Очередь на жилье, она знаешь какая? В ней есть первоочередники, которым надо дать при любом раскладе – «позвоночники», за которых постоянно звонят с самых высоких телефонов и из самых важных кабинетов. Вторая категория очередности – воины-афганцы-чеченцы, калеки, инвалиды и прочая воевавшая шушера. Их не выбросишь, как ни старайся. Они льготами своими давят, медальками звенят, костылями и протезами трясут и требуют, требуют, требуют! Попробуй не дать, по судам затаскают. У меня одновременно по десятку судов с этими вояками идет. Мои юрисконсульты не выдерживают и увольняются пачками. Третья категория – горлопаны со всякими северными, пустынными… и прочими льготами за дикость, подводники, моряки и еже с ними подобная шелупонь. Петька твой от силы лишь в пятой категории болтается. А то и в шестой. Он безусловно получит свою халупу, но лет через двести, не ранее. И то, не сразу… И вообще, Зина, он сам виноват, что торчит в такой заднице. Кто ему мешал наверх карабкаться? Ась?! Я вот! И вертелся и крутился как волчок! Комиссии московские хлебом-солью встречал. Столы накрывал. В баньке генеральские задницы парил. Девок из окружного ансамбля «Песни и тряски» под нужных людей подкладывал. Служил верой и правдой, не щадя ни себя, ни своих подчиненных. Теперь вот сам в люди вышел. Квартира, дай Бог каждому, в жилом комплексе «Алые паруса» с видом на Москву-реку. А как ты понимаешь «Алые паруса» - это уровень! Это статус! Посмотри на наших соседей!!! Все сплошь из телевизора. А я лишь простой полковник и среди такой публики?! То-то, Зина, то-то! Пардон, пока полковник! Но без пяти минут генерал…. А это тоже с-т-а-т-у-с!!! Сколько же мне эта квартира денег и нервов стоила?! Ты даже и не представляешь. А дачка в четыре этажа на участке в полгектара сразу за МКАДом – это мне тоже не в открытый рот свалилось! Пришлось персональной задницей туда-сюда поерзать и под прокурорским оком поюзать да знатно покрутиться! Но рискнул ведь! Не испугался! А Петька чем рисковал в своей никчемной жизни? Ась? Дочурка наша в МГИМО учится на платном отделении, сокурсники в кого ни плюнь - дети олигархов. Это ничего не стоит, да?! А Петька что может своим детям дать? Куда он их в своей жизни направит? В мед.училище по стопам мамы? Засратую «утку» из под старпёров выносить? Или в военное училище по своим стопам? Хе-хе! Петька – самый обычный неудачник и не более того. Сам виноват, что дворником работает и ничего не нажил, а на старости лет квартирку у государства клянчит: «Мне положено, мне положено…» Знаешь, сколько раз за день я слышу таких вот плаксивых хныкальщиков с их сопливым «мне положено»?! Толпы у дверей моего кабинета с утра до вечера ошиваются.
- Ну Сёма…!

Зинаида Афанасьевна крепче прижалась к широкой спине супруга.
- Сёма, Петя же твой друг детства. Ты же – крестный отец их старшей дочери…

Семен Мортирович брезгливо поморщился и попытался выбраться из тископодобных объятий жены.
- Ладно. Чего-нибудь помозгую. Сдвину твоего Петю в четвертую категорию очередников. Лет через пять-семь чего-нибудь и ему обломится… Но скорее всего квартира будет «за выездом» или в где-нибудь на периферии. В лучшем случае – в очень дальнем Подмосковье. Бля, и чего все в Москву прутся? Мёдом что ли здесь намазано? Закончил службу в Забайкалье вот и сиди там себе… раз привык. Отдаленные территории тоже заселять надо, а то китаёзы совсем оборзели, прут и прут…

Зинаида Афанасьевна просияла и чмокнула мужа в щеку.
- Сём, а как ты думаешь, может Петю с Валентиной к тебе на банкет пригласить? Я с Валюхой сто лет не виделась. Посидим, поболтаем по-бабски, молодость вспомним. Заодно и твое генеральское звание обмоем…
- Тьфу, прости Господи, вот баба дура, право слово! Зина!!! Ты в своем уме? И о чем я с бывшим майором буду разговаривать? У нас же тем общих для разговора н-е-т-у!  Понимаешь? Опять же, к нам придут люди «на уровне», а Петька с женой будут ни в 3,14зду, ни в Красную армию! Остальным гостям будет неудобно и некомфортно находиться за одним столом с… Да я думаю, что им и одеть-то что-нибудь приличное просто нечего. Пойми, Зина, им тоже будет неудобно чувствовать себя не в своей тарелке… Но не это самое страшно! А вдруг позавидуют нам еще чего?! Увидят, что мы «в порядке» и просто по-человечески позавидуют! А зависть – это очень плохое чувство, Зина! Очень плохое!!! Мне недоброжелателей и злопыхателей и на службе хватает предостаточно…
- Сёма, ну хоть к нам домой давай пригласим… посидим как раньше… поболтаем… вспомним…
- Зина, как ты себе это представляешь? А?! Дворник, который чистит снег у нас перед домом… и в гости?! И о чем мы с ними будем болтать??? Нет, Зина, категорически нет. Каждый должен знать свое место в жизни. Наши орбиты разошлись окончательно и бесповоротно. Да и нашей дочке после сокурсников из МГИМО гарнизонные дети будут просто непонятны… Менталитет разный, Зина, разный! Уверен, что у Петькиных детей и с манерами не все в порядке… явно с налетом провинциальной дикости… Все, вопрос закрыт, Зина. С квартирой я постараюсь Петьке немного помочь, но не более… Уволь меня от общения с призраками из замшелого прошлого…

Неожиданно раздалась мелодия гимна страны – зазвонил мобильный телефон Семена Мортировича Кирзового.

Потенциальный генерал непроизвольно оттолкнул прильнувшую к нему жену и метнувшись к столу, схватил телефон «Верту». Инстинктивно втянув живот и молодцевато выпятив грудь, Семен Мортирович сочным голосом рявкнул.
- Полковник Кирзовый на проводе!

В предвкушении эпохального известия на щеках Семена Мортировича заиграл румянец, а глазенки лихорадочно заблестели и воровато забегали.
… по мере того, как неизвестный абонент озвучивал свое известие, полковник Кирзовый менялся в лице. Он побледнел до синюшно-землистого оттенка и внешне постарел лет на триста. С непроизвольно трясущихся губ Семена Мортировича срывались обрывки фраз и нечленораздельные звуки.
- Как?! За что?! Я ж… верой и правдой! Как уголовное дело? Я ж – слуга царю, отец солдатам…

Ладони ошеломленного полковника Кирзового предательски вспотели и пытаясь удержать в руках ускользающий телефон, Семен Мортирович нечаянно включил громкую связь.

Неизвестный абонент не был расположен выслушивать оправдания полковника Кирзового и коротко бросил, как отрезал.
- Угу, отец, как же! Особенно тому солдатику, что на строительстве твоего особняка покалечился. Всё! Я тебя предупреждал, чтобы не зарывался и знал меру! Мне больше не звонить! Я тебя и знать не знаю!

- Как не знаю?!
Подпрыгнул почти до потолка полковник Кирзовый и рванул на груди генеральский китель. Не слушая гудков отбоя, Семен Мортирович еще долго брызгал слюной в телефон «Верту», которым периодически бил по столу.

- Как не знаю?! Как деньги брать, так знаю…

Внезапно Кирзовому на мгновенье показалось, что в его голове раздался оглушающий взрыв. В глазах Семена Мортировича резко потемнело, ноги безвольно подкосились, и обмякшее тело несостоявшегося генерала грузно осело на пол…

В палате интенсивной терапии военного госпиталя им. Бурденко у кровати полковника Кирзового стоял скромно одетый и немного ссутулившийся мужчина с нереально зелеными глазами и супруга полковника Зинаида Афанасьевна.
- Вот такая нежданная беда нас настигла, Петенька… Сёмушку удар хватил – обширный инсульт. А все из-за какого-то прокурора, что визу должен был на генеральском представлении перед подписью Президента поставить. Уже банкет был заказан, гости позваны. Вас вот с Валюшкой тоже хотели пригласить, как раз с Сёмушкой изменение в список гостей вносили...

Зинаида Афанасьевна промокнула набежавшую слезинку и надрывно всхлипнув, продолжила.
- А этот прокурор, будь он неладен, начал поклеп на Сёмушку возводить, что мол он деньги большие с очередников брал за квартиры. Очередь на сертификаты продавал, квартиры налево-направо раздавал, кому не положено… врут ведь, люди. Ох врут, злые языки. Сколько же Сёма добра всем сделал?! За тебя вот, Петенька, хлопотал как только узнал, что вы без своего угла маетесь… А этот ирод прокурорский даже приезжал в госпиталь, чтоб на Сему смотреть, и зло так… жестоко так бросил, выходя из палаты, что Семе с инсультом еще повезло. А так его хотели судить с конфискацией и в колымский леспромхоз… л-е-с-о-р-у-б-о-м… лет на 12-ть.

Когда Зинаида Афанасьевна перестала рыдать и немного успокоилась, она шумно высморкалась в носовой платок.
- А так мол, чего с него взять?! Инвалид мол, повезло ему, что не в тюрьму, что не разжаловали, а только спишут из армии по болезни… Болезнь Сёмушки – как амнистия за все его преступления. Вот даже как… А ведь мой Сёма верой и правдой служил. У него и девиз был от которого он ни-ни… слуга царю, отец солдату, вот! …Петенька, я вот чего хочу тебя попросить как друга стародавнего. Не откажи уж, а?! Сёмушка ведь даже крестным отцом у твоей старшенькой был, помнишь? Да и с самого детства вы вместе… и в школе и в училище… Ты не бросай нас, Петенька, а?! Лечащий врач сказал, что Сёму на днях надо из госпиталя домой забирать, а твоя жена Валя медработником была. Так ведь? Вот я и подумала, почему бы ей за Сёмушкой не присмотреть. Сиделку сейчас нанять – это ж такие неподъемные деньги. А у нас даже квартплата в «Алых парусах» неприлично-высокая. Такие деньжищи уходят, совести у людей нет. Да и содержание загородного домика тоже в копеечку влетает. Один налог на недвижимость чего стоит?! Грабеж, право слово! Доченька на платном отделении МГИМО… - опять деньги… Тяжело нам, Петенька! Ох, тяжело! Пусть Валентина за Сёмушкой присмотрит. Укольчик там, капельницу поставить, массажик сделать, чтобы пролежней не было, памперсы сменить, покормить… Лекарство Сёме в поликлинике бесплатно выписывать будут, ему как ветерану военной службы положено. А вот все остальное… Больших денег стоит. Я готова по сто… сто пятьдесят рублей в день платить. Вам ведь тоже лишняя денежка не помешает, пока по чужим углам скитаетесь … Поговори с Валей, а?! И к тебе, Петенька тоже небольшая просьбочка будет – на дачном участке у нас снежок периодически почистить, мусор вывезти, травку летом постричь. А то без мужских рук тяжело нам, сам понимаешь… И семью свою к нам на дачу привози, пусть твои домашние заодно свежим воздухом подышат, пока ты нам помогаешь по хозяйству... А работа для всех найдется… много на участке работы, мне самой не управиться, а дочка в институте учится, некогда ей… Не откажите в помощи, ребята. Тяжело нам сейчас, ох, тяжело… А своим надо помогать, Петя, не так ли?! Особенно когда так нужна помощь…

Семен Мортирович Кирзовый лежал на госпитальной кровати и, пуская слюну большими пузырями, радостно мычал. В его мозгу с закороченными нейронами рисовалась разноцветная картина из далеко детства, как в дворовой песочнице они с друганом Петькой лепили куличики.

Вернее, Петька лепил, а Семен разбивал песочные строения хорошо поставленным ударом детской лопатки, и ему было весело…


© Copyright: Алекс Сидоров, 2011
Свидетельство о публикации №211021200002
Ссылка:
http://www.proza.ru/2011/02/12/2
(Иллюстрация по ссылке)


Армейские байки. Первое знакомство
Игорь Гашин –Егор

 (Рассказ был напечатан в сборнике военной прозы "Покровский и братья" № 14).   

    Через две недели, после того, как я приступил к обязанностям «Инженера смены», в звании лейтенанта, я попал на совещание, которое проводил начальник управления полковник Квач (о нём, только лучшие воспоминания).
      Я сел в середине актового зала, чтобы не бросаться в глаза начальству. Народ занимался, кто чем, кто-то спал, кто-то читал, кто- то разгадывал кроссворды, я смотрел на трибуну, где сидел начальник управления и заместитель по политчасти.
     Мне бало всё в новинку, сначала долго и нудно читали подборку приказов. Здесь я бы сделал маленькую ремарку. Дело в том, что издавалось много интересных приказов, в которых офицеру разрешалось то-то и то-то, они могли получить то-то и то-то, но всё это перечёркивалось одной фразой в конце каждого приказа: «На усмотрение командира части», а командир никогда «Не усматривал...».
   Так вот, сижу я, никого не трогаю, смотрю в президиум. Наконец, слово предоставляется начальнику управления.
   Встаёт полковник Квач, мрачнее тучи, и начинает: «Многие тут сидят и думают, они много себе позволяют, так нельзя, ходят, как эти и всё у них висит, вот ты, -долго и внимательно смотрит в зал, показывает на меня пальцем, -лейтенант, встань.»
   Я встаю.
   «Ты чё сюда приехал, ты думаешь тут детский сад, я тут буду ходить за вами сопли собирать, не выйдет! Объявляю тебе «ВЫГОВОР», садись, -и он вышел из зала.
   Я сел ошарашенный, так как, вообще-то первый раз видел его и его свиту.
   В дверях подошёл замполит, и сказал: «Не обижайся, лейтенант, просто он не в духе, мы вообще не можем тебя наказывать, а только учить и направлять.»
03 июня 2009 года.


© Copyright: Игорь Гашин -Егор, 2009
Свидетельство о публикации №209060300782
Ссылка:
http://www.proza.ru/2009/06/03/782

Армейские байки. Поощрение
Игорь Гашин –Егор

     В преддверии праздника, 7 ноября, где-то числа 5-го, я молодой лейтенант, двигаюсь по территории части к своему рабочему месту.
      Навстречу мне, замполит управления полковник Любин. Он останавливает меня и спрашивает:
    «Лейтенант, Вы знаете, что мы Вас должны поощрить на праздник?»,
    «Так точно, товарищ полковник! -отвечаю я,
   «А Вы знаете, какое у нас поощрение для младших офицеров,- ласково улыбаясь, спрашивает он,
   «Никак нет, товарищ полковник, -браво отвечаю я,
   «Снятие ранее наложенного взыскания,-он внимательно осмотрел меня с головы до ног, -вот, у Вас не чищены ботинки, объявляю Вам выговор.»
   «Есть, выговор,- бодро ответил я.
   Мы разошлись, взяв под козырёк, а 7 ноября, меня, как и всех лейтенантов части поощрили снятием ранее наложенного взыскания.
03 июня 2009 года.


© Copyright: Игорь Гашин -Егор, 2009
Свидетельство о публикации №209060300799

Ссылка:
http://www.proza.ru/2009/06/03/799

Армейские байки. Масенькие зарисовки 1
Игорь Гашин -Егор
1
     Собрал замполит управления полковник Лобин, офицеров на совещание и говорит: «Товарищи  офицеры, предлагайте какие-нибудь, конкурсы, соревнования между офицерами, давайте, смелее.»
     Народ молчит, время идёт, я поднимаю руку.
     «Давай Гашин, предлагай, -ласково обратился полковник,
     «Товарищ полковник, предлагаю провести конкурс на звание «Лучший старший лейтенант отдела",- говорю я,
     «Отлично, молодец Гашин, хорошее предложение, -радостным голосом сообщил полковник, -а ты, майор Чубуев, чего смеёшься?»
     «Дело в том, товарищ полковник, -отвечает Чубуев, -что Гашин у нас единственный старший лейтенант в отделе, считайте, он уже победил.»
      «Ну, всё равно, предложение хорошее, нужно подумать, -чуть смущённо отвечает полковник.

2

     Иду по территории части, в звании - капитан, меня догоняет тоже капитан, сослуживец. На улице август, довольно жаркий.
     «Ты где так загорел? - спрашивает сослуживец.
     «Да, понимаешь, под Сочи строят новую часть, - начинаю я самозабвенно врать, -так вот, ездил туда в командировку, целый месяц лежал на пляже, бойцы строят, чего им мешать.»
     Ну, пожали друг другу руки и разошлись.
     Через день, прибегает, уже начальник отдела, подполковник Чубуев и говорит: «Что ты натворил, начальник управления, полковник Квач, вызывает меня с тобой, рвёт и мечет?»
     «Не знаю, -я пожал плечами,
     Делать нечего, пошли к начальнику управления, заходим в кабинет, представляемся, полковник Квач, сверкая глазами, обращается ко мне.
    «Где ты был в командировке, целый месяц, - голос всё выше и выше, лицо у полковника становится пунцовым, - под каким Сочи?»
   «Я нигде не был,-отвечаю я,
   «Вот смотри, Чубуев, -уже кричит полковник, - один муд-к рассказывает другому, что в командировке грел пузо на пляже, а этот другой муд-к, приносит мне рапорт, где просит отправить его под Сочи, строить новую часть. Он мне заявляет: «А почему Гашину можно, он что блатной?», ну полный муд-к.»
    «Ну, я то тут причем, -спрашивает Чубуев,
    «Уходите, чтобы глаза вас не видели, - уже выпустив пар, расслабленно говорит начальник управления.
    ОДНАКО, ЭТО НЕ КОНЕЦ ИСТОРИИ.
     Через неделю, по территории части идет старший прапорщик Укопов, его догоняет прапорщик Шведун.
     «Слушай, а как ты получил старшего прапорщика, -спрашивает Шведун,
     «А ты разве не знаешь, что есть приказ министра обороны, тем у кого трое детей и больше, автоматически присваивается звание «старший прапоршик».»
     Пожали руки и разошлись.
     Через пару дней совещание, его проводит начальник управления, полковник Квач.
     Совещание начинается следующим образом.Входит пунцовый полковник, и говорит: «подполковник Чубуев и старший прапорщик Укопов, встаньте.»
     Названные встают.
     «Укопов, сколько у тебя детей, - ласково спрашивает полковник,
    «Одна дочь, -бодро отвечает Укопов,
    «Господи, что же вы со мной делаете, -голос у полковника крепчает, -подполковник Чубуев, что у Вас в отделе происходит?»
    «Не понял, товарищ полковник, -отвечает Чубуев,
   «Что не понял, у тебя один муд-к рассказывает другому, что ему как многодетному отцу, дают старшего прапорщика, другой муд-к, у которого действительно трое детей, пишет мне рапорт, где требует, чтобы ему присвоили старшего прапорщика, так как у него трое детей, ну не муд-к ли. У тебя, Чубуев, там все муд-ки или через одного, садитесь.»
06 июня 2009 года.


© Copyright: Игорь Гашин -Егор, 2009
Свидетельство о публикации №209060600517

Ссылка:
http://www.proza.ru/2009/06/06/517


Армейские байки. Масенькие зарисовки 2
Игорь Гашин -Егор
1
      Наверное, это было в 1984 году.
      В мои обязанности входило забрать дочь из детского сада, всё равно по пути. Я тогда был в звании - старший лейтенант.
      В один прекрасный вечер, я зашёл в детский сад, забрал дочь и двинулся домой.
     Всю дорогу, моя малышка ныла, что она хочет кушать, и, если не поест, сразу умрёт.
    А я хотел купить пару бутылок пива. Мы подошли к винному магазину, там стояла очень большая очередь, а дочь уже плакала, так ей хотелось есть.
    «Чёрт с ним, с пивом, -подумал я и мы пошли домой,
   Дома я, как был в форме, не переодеваясь, сварил дочери кашу, и она уселась есть.
    И тут раздаётся звонок в дверь, я открываю,стоят замполит управления, полковник Лобин и, начальник отдела, полковник Менисенко.
   «Здравствуй, -начал полковник Лобин, -мы проверяем, как проводят вечер после работы, офицеры и прапорщики, Вы чем занимаетесь?»,
    «Я кормлю дочь, -сказал я показывая рукой, на перемазанную кашей дочь,
    «Спасибо, -сказал полковник, и они удалились,
  Через неделю совещание, где замполит подводил итоги рейда.
   Как Вы понимаете, все вечером оттягивались при помощи алкоголя, и только я занимался своей дочерью.
  С одной стороны, если бы купил пива не сносить мне головы, но с другой - народ после этого прикалывался надо мной целых полгода.

2

      Совещание у начальника управления, полковника Квача.
    Начало в 15ч.00м.
    Обычно пунктуальный полковник начинает совещание тик в тик, а тут сидим 5 минут,10 минут и вдруг в 15ч.15м. Открывается дверь, входит полковник Квач, в вытянутой руке у него висит использованный презерватив.
     «Я сейчас обходил наше здание, нашёл этот гандон, -начал полковник, -меня очень интересует, чем вы все занимаетесь на сменах?»,
    «Ладно, я это всё равно узнаю, -громко сказал полковник, -подполковник Сидоров, заберите у меня этот гандон, и выбросите его.»
   Подполковник Сидоров (у него должность - помощник начальника управления) начинает метаться по залу, заглядывая в столы.
    «Что Вы там ищете, -спросил полковник,
   «Бумажку, -сообщил подполковник Сидоров, -чтобы забрать презерватив»,
    «Вы что, брезгуете взять его после меня, -гневно кричит полковник.
   «Да нет, не после Вас, -шепчет Сидоров,
   Народ угорает.
06 июня 2009 года.


© Copyright: Игорь Гашин -Егор, 2009
Свидетельство о публикации №209060600625

Ссылка:
http://www.proza.ru/2009/06/06/625


Китайский шпион
Игорь Лебедевъ

Ироническая проза.

Разбился истребитель-бомбардировщик китайских ВВС.
Погибли:1-й пилот, 2-й пилот и кочегар.
(Анекдот конца 70-х г.г. 20в.)

«Сосед-полковник
Спит и видит сладкий сон,
Что он в Москву переведен!
Прости - прощай!»
(Из песни А.Розенбаума «Прости - прощай!»)

Этот случай был в реальности и отражает тогдашнюю обстановку в стране и общий уровень общественного сознания и политической зомбированности.

80-е г.г. Ближайшее Подмосковье. В районе сверхсекретного военно-космического объекта появился китайский шпион. Он был невысокого роста, лет 40 на вид, прекрасно говорил на русском. Практически без акцента. Одет он был в обычную советскую одежду.
-Простите, товарищ солдат! Можно Вас на минутку? - обратился он к бойцу, стоящему на КПП.
-Что Вам нужно?
-Я хотел только узнать, как фамилия командира части?
Боец задумался. Зачем ему это? И вид подозрительный! Замполит что-то говорил такое на предпоследнем занятии! Но что? Надо вспомнить! Вот! Вспомнил! Он – шпион! Надо что-то делать! Пойду, позвоню к себе, в роту охраны, командиру!
-Вася,  постой пока за меня, пойду, позвоню в роту!
Подозрительный китаец снова обратился, теперь к Васе:
-Товарищ солдат, скажите, а часть у вас большая?
От такого вопроса у Васи задрожало под коленками… . Что делать? Надо как-то отвлечь китайца разговорами, что ли, … а потом доложить в роту и задержать!
-Да, часть у нас большая… .

Тут на КПП врывается группа захвата: человек 5 особенно сильных бойцов роты охраны во главе с командиром взвода прапорщиком  Марчуком. Несколько секунд, и китаец лежит на земле, лицом вниз! Еще 4 секунды, и он крепко связан. Еще 5 минут и на дежурном УАЗике китайский шпион доставлен в караульное помещение, в отдельную камеру гауптвахты!   Вызваны начальник штаба, «особист» и дежурный по части!

Допрос начался. Надо сказать, что китаец был, по-видимому, в шоке и не сказал за все время, пока его задерживали, ни слова, только шумно дышал!
-Как ваша настоящая фамилия? Как Вас зовут? - начал допрос Начальник штаба.
-Майор Ким! - хрипло сказал задержанный на чистом русском языке.
Начальник штаба аж «крякнул» от неожиданной удачи. В голове сразу «зароился» рой «радужных»  мыслей: повышение в должности, новая, внеочередная звездочка,   перевод в Москву, в Главк… 
-Отлично! Военная разведка, значит! Род войск? Подразделение, часть? - продолжил допрос начштаба.
-Майор военно-космических сил!
А дальше у всех присутствующих был шок!
-Прибыл для прохождения дальнейшего службы в вашу часть! Мои документы при мне!
Начальник штаба приказал начальнику караула достать документы из внутреннего кармана задержанного. Тот осторожно их вынул из внутреннего кармана  пальто китайца и передал начштаба!
Начальник штаба читает:
-Предписание. Майор Ким. Явиться для дальнейшего прохождения… Дата – завтрашнее число!
Рой «радужных» мыслей начштаба быстренько куда-то улетучился…
-Так какого же ты….
Так принял поздравления с прибытием на новую должность майор Ким, этнический кореец, ветеран Вооруженных Сил.
Свое излишнее любопытство потом командованию и новым сослуживцам он объяснил так: «Хотел узнать заранее, какие порядки в части, насколько строгое командование и т.п.»
Сослуживцы смеялись. А начштаба долго ему не мог простить свои несостоявшиеся «радужные» мысли и то, что не удалось их осуществить!


© Copyright: Игорь Лебедевъ, 2008
Свидетельство о публикации №208120100199
Ссылка:
http://www.proza.ru/2008/12/01/199
(Иллюстрация по ссылке)

Восток
Игорь Лебедевъ

«Восток»*.

В основу рассказа положен реальный случай.

Ленинград. Жаркая осень 1978 года. В ЦПКиО им. С.М.Кирова возле трамвайного кольца 22 трамвая поспели грецкие орехи. Они падают с высоты на землю, наполовину сбрасывая от удара свою некрасивую желто-зеленую кожуру, обнажая твердые орехи с нежно-мягкой начинкой. Если неосторожно взять такой орех в руки, на пальцах и ладонях долго еще не смоется чернильно-черный след...

В «Востоке», как всегда многолюдно. Отмечается чья-то свадьба. Громко кричит тамада. Слышится звон посуды, возгласы «Горько»! Особнячком сидит компания кавказцев. Ясное дело, здесь всегда делают отличный шашлык. А какой кавказец не любит кушать шашлык? Недалеко сидит еще одна компания - молодых людей в военной форме. По виду курсанты. Черные погоны, с белыми просветами. В петлицах – пушки. Что-то тоже отмечают. То ли чей-то день рождения, то ли еще что-то. Не вполне понятно. Из окон виден пруд, на берегу которого, не смотря на сентябрь, лежат на солнышке и гуляют отдыхающие ленинградцы.
Через некоторое время все присутствующие изрядно «подшофе». Оркестр не успевает принимать заказы на исполнение очередного шлягера от подвыпивших гостей. Кавказцы уже  раз пять заказали «Сулико». Похоже, собираются заказывать в шестой раз. Возле сцены выстроилась небольшая очередь из желающих заказать «свою» песню. В руках зажаты красные червонцы, фиолетовые четвертные, зеленые полтинники! Музыканты стараются вовсю!  Первым в очереди стоит слегка покачивающийся отец невесты. Сейчас он закажет своей единственной дочери ее любимую песню, и снова вольется в дружную гурьбу празднующих свадьбу гостей. Но вот, отлично! Стихают аккорды «Солнечного острова»*. Рука с зажатым в ней червонцем тянется к сцене.  Но тут неожиданно перед протянутой рукой появляется другая. С прищуренным Лениным на желтой сотенной!
-Дарагой, давай «Сулико»! Очень тебя прашу!
Кавказец тоже изрядно взял на грудь.
-Уважаемый, ведь моя очередь сейчас! Дочь ждет песню!
-Падаждет. Давай Сулико!
Сотенная уже в руках у длинного саксофониста из ансамбля.    
Неожиданно появляются два молодых человека в курсантской форме с черными погонами.
-Не видишь, человек стоял в очереди! А ну – отойди! А Вы проходите, мы его пока подержим…
-Я дэньги давал! «Сулико»!...
Возле сцены начинается свалка… Подбежавшие гости отталкивают кавказца, он падает… Отцу невесты все-таки удается заказать любимую песню своей дочери.
Звучит «Лебединая верность»:
-Над землей летели лебеди….
Гости благодарят ребят в форме.
Танец. Жених и невеста танцуют.
Музыка.
Неожиданно возвращается кавказец. Что-то блеснуло в его руке. На зеленом мундире курсанта расплывается красное пятно.
Дико визжит невеста. Музыка стихает.
За окнами по-прежнему виден залитый солнцем пруд, на берегу которого, не смотря на сентябрь, лежат и гуляют отдыхающие ленинградцы…

Похороны. Я стою в оцеплении возле свежевырытой могилы. Шура стоит с противоположной стороны.
Гражданская панихида. В раскрытом гробу лежит молодой человек в форме курсанта. Черно-белые погоны. Комсомольский значок. Пуговицы золотого цвета со звездами. На молоденькой женщине, жене покойного, совсем нет лица. Она бледна. Веки полуопущены. Она непрерывно и беззвучно что-то шепчет. В побелевшей от напряжения руке сжат мокрый носовой платок. Звучит медь военного оркестра. Гроб начинают закрывать крышкой.  Молодая женщина неожиданно хватает за руку покойного, прижимается к ней губами. Её пытаются оттащить. Это удается с трудом. Гроб под звуки военной меди опускают в могилу.
Молодая женщина хватает меня за белый ремень. Её губы что-то шепчут. Но ничего нельзя расслышать. Её рука гладит шерсть моей серой шинели. Ком в горле. Я шепчу: «Офелия…».

Клуб военного института. Улица Красного курсанта. Комсомольское собрание факультета. Зал полон. На сцене стол, покрытый красным бархатом и трибуна. Повестка дня: Грубое нарушение воинской дисциплины группой курсантов. Политотдел требует исключения из комсомола*. Но чудо в этот осенний день все-таки произошло. После выступления представителя  ленинградской милиции и его слов о достойном поведении курсантов военного института,  попытавшихся остановить распоясавшихся вооруженных хулиганов, всем оставшимся в живых участникам происшествия в ресторане «Восток» был объявлен строгий выговор с занесением в учетную карточку.   

Если возле трамвайного кольца 22 трамвая в ЦПКиО им. С.М.Кирова найти в траве упавший грецкий орех, не нужно спешить брать его в руки. На пальцах и ладонях надолго может остаться чернильно-черный след...
 

«Восток»* - в то время (70-е г.г.) популярный ресторан в г.Ленинграде в ЦПКиО им. С.М.Кирова. Существует ли он сейчас – мне не известно.
«Солнечный остров»* - песня группы «Машина времени».
Политотдел требует исключения из комсомола* - исключение из комсомола фактически означало конец будущей офицерской карьеры; такой человек не имел шансов в дальнейшем быть принятым в партию, со всеми отсюда вытекающими последствиями.


© Copyright: Игорь Лебедевъ, 2009
Свидетельство о публикации №209060800308
Ссылка:
http://www.proza.ru/2009/06/08/308
(Иллюстрация по ссылке)


Сашка
Игорь Лебедевъ

Сашка был нашим товарищем, братом по крови и по духу.
Он был одним из нас.

Предисловие.

Эта история закончилась около года назад. Закончилась довольно печально. История достаточно обычная для нашего времени. По стечению обстоятельств в ней приняли участие десятки, а возможно, и сотни знакомых и незнакомых людей, единственной целью которых было ПОМОЧЬ, помочь без какого-либо корыстного умысла, помочь совершенно чужим, незнакомым для них людям!

Жизнь.

Мы с Сашкой – ровесники. Поступали и учились вместе. Правда, в разных учебных группах, но по одной специальности. Сколько я его помню, Сашка всегда был «своим» парнем! За все время учебы никто не мог обвинить его ни в подлости, ни в трусости! После окончания нашего Военного института Сашка, как и многие сотни других молодых лейтенантов из разных ВВУЗов (Высших военных учебных заведений) оказался на Байконуре  (он же Ленинск, он же Тюра-Там).

Что такое Байконур начала 80-х годов? Тут быстро не расскажешь! Чтобы это представить ярко и неформально, лучше всего послушать песни выдающегося байконурского барда и нашего товарища по 2 факультету Военного института Игоря Чижика*:
 
«…Ты нам мозги не «пудри»,
Что путь свой выбрал сам!
Как очередь прошила:
«Направлен в Тюра-Там!»
Но духом ты не падал
И слезы ты не лил,
Прощаясь с Ленинградом:
«Приеду! Потерпи!»…» 

«Возраст ребенка,
Лицо старика…
Взор Королева с укором немым…
……………………………………
Руки Гагарина к Богу воздеты…»

Игорь сам прошел все «этапы большого пути» космического «винтика» от лейтенанта до подполковника, причем на одном из самых трудных участков космодрома  - на заправке ракет-носителей.

«Ты горд, что ты – заправщик!
Они – крутой народ!»

Туда же, в «заправщики» попал и Сашка. Что пришлось пережить за время службы?

«Горячий ветер в рожу!
С песком напопалам!...»

Об этом наши товарищи по космическому труду скромно помалкивали. Да и времена были другие! Не поговоришь особо:

«А как мы тут пахаем,
По краешку скользя!
Не то чтобы не знаем!
Рассказывать нельзя!...»

«В который раз идем на старт
Мы степью этой…»

«Но мечты разбились в прах
Нету рая в этом мире!
А в тупеющих руках ключ на 74…»

Мотовоз привозит усталый народ с байконурских площадок домой, в Ленинск. В качестве отдыха после тяжелых трудовых будней часто были гитара и спирт, который в те времена всеобщей борьбы за трезвость, был чем-то вроде местной валюты! Именно спирт (а не спорт)! Я не ошибаюсь! Конечно же спортом занимались, особенно по молодости лет! И кроссы бегали, и в футбол играли! И на рыбалку ездили! Но везде присутствовал он - C2H5OH.

«…И пил ты,
Слава Богу!
Зато не лез в князья!...»

Сашка и пил, и не лез «в князья». Он всегда был своим парнем,  нашим  товарищем по учебе, по службе,  по судьбе!

«Стал ты роком и судьбой,
Звездоград, по кличке Ленинск…»
 
А годы мчатся, не остановить их бег… .  Время «закольцовано» тяжелой службой: Ленинск-мотовоз-площадка-старт-мотовоз-Ленинск. Все сливается в один бесконечный сюжет на фоне пустыни. Сменяется только время года. Но это не всегда замечаешь! Один раз в год можно вырваться из Байконурский объятий, во время отпуска подышать сырым питерским воздухом. А потом обратно, на космодром, на Байк (так его иногда называют на местном слэнге).  Годы тяжелого труда, резко континентальный климат, нервное перенапряжение, постоянная готовность к работе сделали свое дело – здоровье было подорвано… .

«Но годы быстро мчатся!
В погонах 20 лет!
Уже не млеет сердце
От грохота ракет!»

Что ждало Сашку впереди? Какая награда?

«И конечно, Геройские звезды –
Не для наших простых кителей…»

А впереди – увольнение в запас и родной город:   
 
«А Петербург уж тоже стал другой!
Ему плевать на боль души родной!
Ему не нужен ты с протянутой рукой!
Хоть подполковник ты!
Хоть маршал! Хоть Герой!...»

Как Родина наградила за тяжелый труд «космопашца»...?  Да просто – «пинком под зад» и пенсией в 200 долларов.

Хочешь – не хочешь, а надо искать работу, кормить семью… .

Сашка нашел.  Работу сборщика мебели. От магазина, с доставкой… . На хлеб хватало. Но на масло?  Не очень-то… .
К этому времени он уже страдал периодической потерей памяти. Иногда мог «забыть» - куда идет в знакомом коридоре, в какую дверь нужно войти… . 

А семья? Лучше не спрашивайте!  Семья несла тяжкий крест жизни вместе с Сашкой!

А как же душа? Мысли? Душа осталась там, на космодроме…
 
«В пробеломоренной насквозь хрущевской кухне,
Где мы о чем-то очень важном спор вели…»

А сердце?

«А сердце рвется в неуютный серый Ленинск,
В уютный круг былых друзей…»

Мы все с ним встречались позапрошлым летом, в июле. Была встреча по поводу 25-летия окончания нашего Военного института. Сашка был весел, все время улыбался и смотрел на всех немного удивленным взглядом. Как оказалось, в последний раз.

Беда наступила в начале августа. Сашка исчез. Нет, следы его последнего жизненного пути, конечно, имелись. С утра, он, как всегда, вышел из дома на Петроградской стороне на работу. Ехать было не близко, в магазин на Охте. Сначала он был некоторое время на работе. Потом ему стало плохо, и он отпросился с обеда домой…  Всё. На этом его земная нить жизни обрывается. 


Смерть.

Домой Сашка в тот день не вернулся. Ближе к вечеру жена стала обзванивать больницы и морги. Без результата. Везде был один и тот же ответ: «Не поступал».
Жена стала обзванивать друзей, знакомых, родственников. Друзья стали обзванивать своих друзей и т.д. Было мобилизовано таким образом множество народу – и в Москве, и в Питере. Сашку искали сразу несколько силовых структур, прокуратура, были «подключены» все мыслимые и немыслимые связи. Все тщетно.
Было дано множество объявлений на различных сайтах, относящихся и не относящихся к проблеме розыска пропавших людей!  ТВ, радио, в том числе в FM диапазоне, сайты для водителей, сайты для эстетов, сайты для поэтов – все искали! Даже сайт Марии Арбатовой не остался в стороне. Результатов никаких!
Неожиданно возникла простая идея, что местная, питерская милиция просто не хочет искать простого человека! Зачем им простой человек? Были снова задействованы значительные силы, чтобы это проверить и «заставить» местных блюстителей приступить к активным поискам. Нехотя, было заведено «Дело». Стали вызываться родственники, писаться бумаги…  А время шло.
Так прошло ни много, ни мало, - два месяца. Что творилось с женой и дочерью Сашки – трудно представить!

И вот спустя два месяца и путем нечеловеческих усилий сотен людей Сашка был найден.   
Была точно известна дата смерти – 11 августа (пропал он 8-го). Умер от инсульта.  Был найден на улице без сознания и без документов. Говорить не мог. Кто «помог» Сашке избавиться от документов, да и денег, того и след простыл!
В общем,  Сашку похоронили на городском Санкт-Петербургском кладбище за государственный счет, в безымянной могиле.

Друзья покойного собрали вдове и дочери покойного некоторую сумму денег. Родственники отказались перезахоранивать Сашку из казенной могилы, чтобы не тревожить его прах в последнем убежище.

Эпилог.

Так заканчивается эта грустная история, краткая история жизни и смерти Человека!

Вечная память!

*Игорь Чижик, автор-исполнитель. Необычайно популярны его песни в собственном исполнении были на Байконуре в 80-90-х г.г. Передавались из рук в руки, многократно переписывались на магнитофонную пленку и кассеты.   В 1994г. записан альбом из 22-х песен «Уезжаю с космодрома». 
В настоящее время проживает в г.Санкт-Петербурге*.

*Игорь Николаевич Чижик умер в г.Санкт-Петербурге 1.12.2015г.   Онкология.
9.9.1959 - 1.12.2015
Многие его знали, как автора и исполнителя песен о космодроме...
Альбом "Уезжаю с космодрома"
http://chijiki.narod.ru/
(Здесь можно скачать песни Игоря Чижика)

© Copyright: Игорь Лебедевъ, 2008
Свидетельство о публикации №208120800190

Ссылка:
http://www.proza.ru/2008/12/08/190

Русское поле
Игорь Лебедевъ

«Поле. Русское поле…»
(Музыка: Ян Френкель, слова: Инна Гофф) 

Скоро – 12 апреля, День Космонавтики!
Не знаю, как для кого, а для меня это праздник всей Жизни.
Просто Судьба сложилась так, что с 17 лет мне пришлось готовить себя к служению Космосу. А Космонавты были для нас, «зелёных» мальчишек старшими братьями и почти что небожителями. Мало того, что мы всех знали поименно и в лицо, но и видели иногда в самых необычных местах, типа нашего факультетского туалета или курилки.   Они с нами учились, защищали диссертации, приезжали на конференции. Самое важное для нас тогда было осознание сопричастности  к великому делу Космонавтики и освоения Космоса. Эту отметину мы несли в себе уже всю жизнь, как бы она ни сложилась в дальнейшем.
Я хочу рассказать всего лишь об одном эпизоде из многих, но который запомнился мне на всю жизнь.
Апрель 1982 года. Две недели назад мне исполнилось двадцать три. Весна. Я полон сил и оптимизма. Пишу свой, естественно, космический дипломный  проект в большом зале-дублере знаменитого ЦУПа в одном из подмосковных НИИ. Кроме меня в зале только дежурный.  Шторы на окнах в честь весеннего погожего денька отдернуты, и солнце любопытно заглядывает в сам зал и в мои секретные записи. А что ему? Оно же – солнце! Настроение отличное. Пишется легко. Весна! И всё впереди!
За спиной из динамиков переговоры с космонавтами. Краем уха слышу, что всё в порядке. Ну, так и должно быть! Мы же лучшие!  Пишу дальше, поглядывая на часы. Еще часок и можно будет прогуляться. Всё же – выходной! И вдруг слышу:
-У нас в гостях известный советский композитор, лауреат и т.д. Ян Френкель*.
И что же происходит дальше?
В ЦУПе Ян Абрамович садится за рояль и начинает петь:
 -Поле, русское поле…
Ребята там, наверху, в космосе подхватывают:
-…светит луна или падает снег…
Далеко внизу проплывают страны, моря, горы, поля…. Наши поля… что-то щемит в груди…и в краешке глаза собирается слеза, хоть и не положено…ничего, приборы контроля её не зафиксируют…
-…не сравнятся с тобой, ни леса, ни моря!
-…здравствуй, поле! Русское поле, я твой тонкий колосок!
-…поле,  русское поле….
-…запах полыни, вешние ливни вдруг обожгут меня прежней тоской…
-…русское поле… я, как и ты, ожиданьем живу…
-…верю молчанью, как обещанью…
-пасмурным днём вижу я синеву…

Я не знаю, что думали и чувствовали там, в корабле, летящем в немыслимой дали наши ребята, но это исполнение песни в три голоса под аккомпанемент рояля запомнил на всю жизнь!

"...Русское поле, я твой тонкий колосок..."!

Каждый год мы с товарищами, кто еще жив и может, приезжаем 12 апреля на ВВЦ(вывшая ВДНХ), сбор у памятника Героям космоса. У нас славное прошлое, крепкое настоящее и есть, что вспомнить! 
С Днём Космонавтики, друзья!

 Послушаем песню, ту самую песню(исполняет друг Юрия Гагарина и всех первых космонавтов – Юрий Гуляев):


*Ян Абрамович Френкель (21 ноября 1920, Киев — 25 августа 1989, Рига) — советский композитор-песенник. Народный артист РСФСР (1978), Народный артист СССР (1989), Лауреат Государственной премии СССР (1982).

Автор картины - Игорь Кортиков, Москва.


© Copyright: Игорь Лебедевъ, 2010
Свидетельство о публикации №210031800725

Ссылка:
http://www.proza.ru/2010/03/18/725
(Иллюстрация по ссылке)

Давай, мой друг...
Галина Небараковская

Давно окопы поросли травой,
Запаханы воронки от снарядов,
Но остаются памятью живой
Те, что в атаки шли не за наградой –

За Родину, за жизнь, за нас с тобой
Шли, землю потом, кровью поливая.
И сотни писем с прерванной судьбой
В тыл уносила "почта полевая".

Пусть говорят, что память коротка.
Не верю я! О подвиге солдатском
Напоминает детская рука,
Несущая цветы к могилам братским!

Давай, мой друг, сто граммов фронтовых
Глотнём из кружки, как отцы и деды,
За всех ребят, оставшихся в живых,
За всех, отдавших жизни для Победы!


© Copyright: Галина Небараковская, 2011
Свидетельство о публикации №111050501314

Ссылка:
http://www.stihi.ru/2011/05/05/1314

С днём Советской Армии и Военно-Морского Флота!
Серж-Бродяга
За тех, кто был – и нынче – в сапогах!
И кто три года был в ботинках – тоже!
Служили все мы в разных округах,
Но сны о ТОМ – нас до сих пор тревожат...


Мы свой «долг»» в разных точках тогда отдавали –
Кто служил в ВМФ – тот все три «возвращал»…
И не важно, что в долг ничего мы не брали!
Каждый знал – он родную страну защищал!

Всех вас, парни, мои ровесники, где бы вы ни служили – какие бы вы свои праздники не отмечали (от 28 мая до 2 августа) – всех, кто не по наслышке знает, что такое Армия, я поздравляю с нашим праздником, с днём Советской Армии и Военно-Морского Флота!
Армия и Флот – были наши. Есть наши. И - останутся наши.
Мы плечом к плечу служили Родине - русские, белорусы, украинцы, казахи, киргизы, узбеки, таджики, латыши, эстонцы, и десятки ребят других национальностей, входивших в состав СССР...
И мы служили именно в армии, или во флоте (даже служа на границе, и называя себя войсками КГБ) – и мы отдали Родине свой долг… который никогда взаймы не брали.
Все - кто был призван на службу родине с 23 февраля 1918... до 1991 г.
Все мы - служили в армии.
И всех нас - с праздником!
Всех, кто служил позже, и тоже отдавал свой «долг» родине – с днём защитника Отечества!

А всем остальным мужчинам нашей страны – зря, ребята, вы этого не сделали ))))


© Copyright: Серж-Бродяга, 2017
Свидетельство о публикации №217022202348

Ссылка:
http://www.proza.ru/2017/02/22/2348
(Иллюстрация по ссылке)

На заглавном фото – автор и исполнитель Игорь Чижик.

До новых встреч, дорогие друзья!
Будьте счастливы и обязательно живы!