Февральской ночью Егору приснился отец. Он смутно видел его во сне, но хорошо слышал как тот сказал: «Ты вспоминаешь меня, сын?» Его отец умер три года назад, немного не дожив до пенсии, когда Егору было двадцать семь лет. Отец нередко снился ему, сын вспоминал о нём и ходил на кладбище. Порой он даже чувствовал его незримое присутствие - вот нет же его на свете, а Егору казалось, что он где-то близко. Так получилось, что сын не посещал могилу отца полгода, ему хотелось сходить, но всё дела какие-то мешали.
Проснувшись рано тем субботним утром, помня о сне, Егор встал с постели и, посмотрев в обледеневшее по краям окно, увидел хмурое, белесое небо и быстрое мелькание снежинок. Ветер покачивал ветки тополей, по дороге вилась позёмка. Несмотря на ветреную, метельную погоду, Егору захотелось сегодня же сходить на кладбище, не откладывая на другой день. Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить мать, которая спала в другой комнате, он умылся, оделся и вышел из квартиры пятиэтажного дома, находящегося на городской окраине. До кладбища было километров пять, автобус в ту сторону ходил редко, он не стал его ждать и пошёл пешком. Миновал свою улицу, потом шёл мимо частных домов и дощатых заборов. Редкие прохожие, подняв воротники от ветра, попадались ему навстречу. Егор перешёл через заснеженный луг по проезжей, переметаемой снегом, дороге. В лицо ему дул ветер - здесь на открытом месте он был значительно сильнее, у парня горели щёки и он сняв перчатку,растирал их рукой. Далее он поднялся на взгорок, на котором располагалось небольшое сельцо, перешёл через железнодорожные пути, где за тополиной посадкой находилось кладбище.
Здесь намело много снега и Егор пробирался между металлическими оградами, проваливаясь по колени. В этот вьюжный денёк тут никого не было. Ветер посвистывал в верхушках тополей, а из села слабо доносился собачий лай. Вот и знакомая ограда. Надгробие под снегом, на памятнике овальная фотография отца, сделанная за год до смерти. На ней крупное добродушное лицо, вьющийся русый волос, лоб с глубокими волнистыми складками. Глаза смотрят весело, немного прищурены, а на губах чуть горьковатая усмешка. Отец в сером расстёгнутом костюме, клетчатой рубашке, стоит во дворе своего дома. Несколько минут Егор стоял у памятника, курил и смотрел на фотографию. Потом проговорил: «Прости меня отец», выкурил ещё одну сигарету и пошёл обратно.
По дороге домой ему вспомнился приснившийся ночью сон, и он мысленно отвечал на вопрос отца: «Я не забыл тебя, отец. Помню, как ты забирал меня из детского сада, как учил кататься на велосипеде, как летом мы ходили на городской стадион смотреть футбол, как рыбачили на речке. Ты приучал меня к труду: мы перекапывали землю на даче, строили сарай и ты учил меня забивать гвозди. В зимние вечера мы играли в купленный тобою бильярд, вместе смотрели по телевизору хоккейные матчи. Ты, отец, всегда был добр ко мне, не отказывал в моих просьбах, а я, когда вырос, не ответил тебе тем же и был неблагодарным сыном».
Отец Егора работал слесарем по сборке сельхозтехники на заводе. В цеху, где он трудился, работа не из лёгких, воздух загазован от сварки. Сын видел, как в последние годы жизни отец приходил с работы уставший, раздевался и сидел в потемневшей, едко пахнувшей потом майке, склонив поседевшую голову. Моргал глазами несколько раз подряд, говорил, что «поймал зайца» от сварки, то есть от слепящих огненных искр. Тридцать пять лет трудился он в одном цеху, его не раз признавали лучшим слесарем завода, о чём позже узнал Егор, прочитав его трудовую книжку. Был награждён грамотами, премиями, медалями. Был не только отменным слесарем - люди хорошо отзывались о нём как о человеке. Не повышал голос на других, умел выслушать, делал всё без суеты, в любой ситуации сохранял спокойствие. На людей не обижался, не злился, и те, видя такое незлобие, уважали его. Хорошо отзывались о нём те, кто с ним работал, а также соседи по дому, говорившие иногда: «Не в тебя, Борис, сын пошёл».
Три года оставалось отцу Егора работать до пенсии, и тут случилась беда - он серьёзно заболел. Его положили в онкологическое отделение больницы, а потом выписали домой. Коварная болезнь была мучительной - он ослабевал с каждым днём, недуг наступал шаг за шагом, отнимая у больного последние жизненные силы. Егор помогал матери ухаживать за отцом, но нередко уходил на ночь к подруге, и мать оставалась с отцом одна... Потом ему стало ещё хуже, он не вставал, превозмогая боль, сдержанно стонал, и Егор ходил к телефону-автомату вызывать скорую помощь. Врач приезжал, делал больному обезболивающий укол, после которого тот забывался и засыпал на несколько часов. Когда отец был здоров и что-то говорил Егору, тот редко слушал его, когда же находился на краю жизни и невнятно шептал, сын стал прислушиваться к нему. Но было поздно - отец бредил. Вскоре у него отнялся язык и он умер.
Много огорчений сын принёс отцу. Егор был очень упрям, норовил сделать по-своему, отчего набивал в жизни много шишек. Он часто менял место работы, как-то, поругавшись с отцом, ушёл из дома жить в общежитие. Пьянствовал и прогуливал рабочие дни. Был пойман на краже в заводском цеху и приговорён к исправительным работам. Женился и вскоре разошёлся с женой, от которой у него родился сын. Егор вернулся из общежития, но редко разговаривал с отцом откровенно, по душам, он больше слушал своих дружков. Только после смерти отца он начал осознавать, что был неправ в отношениях с ним, что потерял самого дорогого человека, и чувствовал себя виноватым.
«Не я ли, родной его сын, больше других огорчал отца и тем самым сокращал дни его жизни», - думал Егор, возвращаясь по дороге домой. Он переживал за меня, а я был чёрств с ним. И даже когда он смертельно заболел, я был недостаточно внимателен к нему. Даже тогда я не нашёл для него добрых слов, как следует не пожалел его, не повинился перед ним. Уходил от беспомощного и умирающего к подруге. Плохой я был ему сын. Хожу теперь на кладбище и прошу у отца прощение. Но разве слышит он моё запоздалое раскаяние? Простит ли меня?»