… остался в стороне –
так в стороне и постою.
1.
На багровый подол Запада, справа, с севера, медленно и незаметно, но неотвратимо и настойчиво, широким фронтом, волнующим воображение, надвигалась цепь тёмно-синих облаков. Двигаясь вдоль горизонта к месту, где уходящее, по осеннему сдержанное солнце прощалось последним взглядом с людьми, она непрерывно меняла оттенки цвета от бело - молочного до фиолетово - чёрного. Время сжимало сознание ожиданием неминуемости снежного вихря.
Ранний, но тёмный, как глубокая безлунная ночь, вечер упрямой черепахой наползал на парк. Шипели и поскрипывали раскачивающиеся ветром верхушки деревьев. Гуляющие люди постепенно расходились по домам: одни торопились – другие шли с неохотой. Одна из пар флегматичной патриархальной походкой, разговаривая, продолжала двигаться по освещённой жалким светом фонарей узкой асфальтовой дорожке, примыкающей к широкому полотну аллеи. Их серые, невнятные тени ползли рядом, справа, - ползли неохотно, преодолевая бугорки собранного дворником и неровно уложенного в ряд белого рыхлого снега.
- Как думаешь: где он сейчас? – женский голос со стороны показался отрывистым, негромким и беспокойным.
- Где-то на подъезде к Далматово, - ответил её спутник спокойным, но резким для вакуумной тишины голосом, – показалось: он вопроса ждал, как ждут неизбежного окончания начатого разговора вчера, понимая, что он начнётся на следующий день.
- Хоть бы позвонил: так страшно быть в неведении, - проговорила спутница и откинула с головы капюшон куртки - света хватило, чтобы увидеть глаза, наполненные добротой и блеском слёз, выступивших от ветра. С насыщенным тёмным янтарным цветом они словно пытались согреть каждого человека, встретившегося взглядом, глубоким внутренним теплом старой русской печи. Не той, что с чугунной дверкой, а той, что имеет полукруглый овал, за которым открывается полость, выложенная красным кирпичом, где сначала прогорают дрова, затем в образовавшуюся жару с остатками раскалённых, не до конца сгоревших углей ставят формы с хлебом. Вот такое доброе тепло женских глаз уходило в холодное пространство парка, согревая шагающего рядом спутника. Одного взгляда на эту пару хватало, чтобы понять, что они – муж и жена, и что вместе давно – всю короткую человеческую жизнь.
- Позвонят. Успокойся. До Екатеринбурга всего – то ничего. Не может Саша не позвонить: он же понимает.
- Ты не хочешь домой? - думаю - пора, - тихо проговорила она и поёжилась: холодный ветер знобил спину, – справа, на бугристом валу, тень анимацией, по-клоунски изгибаясь на холмиках искрящегося снега, повторила движение.
- Погуляем ещё. Придём домой – тоскливее и беспокойнее будет.
Стемнело. Звёзды, мигающим светом говорящие о бесконечности неизвестного разговора между собой, собрались на небесные посиделки. Вечер, уступив место ночным силам, незаметно уполз по - черепашьи, так и не дождавшись, когда разгорятся фонари, что понуро стояли с пустыми светлыми головами вдоль голых деревьев и кустарников, - ночь пришла внезапно, как точка в конце предложения из одного слова.
- Хорошо, пройдём ещё круг. Кстати, Миша, всё хотела у тебя спросить: вот ты читаешь, сейчас, Евангелие, - это что-то тебе даёт?
- Не читаю, а перечитываю.
- Ну, перечитываешь, – какая разница.
- Огромная: читая не первый раз, начинаешь разбираться и понимать многое по другому.
- Например?
- Какую часть земного хочешь обсудить?
- Да, любую, к примеру, мою и твою роль в семье.
- Не уверен, что смогу, но попробую. Ты помнишь, как женился наш старший сын?
- Конечно, помню. Привёз девушку и попросил нас поехать с ними на венчание.
- Наташа, упрощаешь. А что за разговор был перед этим – знаешь? И почему я не поехал в церковь? - знаешь, но не хочешь вспоминать. А я помню…
2.
Прошло восемь лет, а разговор с Иваном, старшим сыном, из головы не выходил, даже не разговор - его смысл. Говорили «на ходу», утром, по дороге на работу.
***
То запомнившееся утро пришло ухоженным и украшенным природой, одновременно - беспокойным и хлопотливым для всего живого на земле.
Михаил Иванович походкой немолодого легкоатлета шёл в офис по широкой дорожке парка. Сказать шёл быстро – ничего не сказать: шаги его, широкие и напористые, больше напоминали лыжный шаг, если судить о скорости и размашистости. Мысли крутились в расчётах и рассуждениях с той же скоростью, что и шаг. Рядом, не отставая, шёл молодой человек высокого роста с жёстким взглядом мягкого цвета карих глаз – сочетание редкое, но возможное, как и всё в природе.
- Папа, давай по дороге на работу поговорим, а то всё как-то не получается дома, - глухой голос молодого человека показался внезапным, но ожидаемым.
- Ваня, конечно, поговорим.
- Завтра венчание у меня с Катей – ты едешь с нами?
- Нет.
- Почему? Ты можешь объяснить?
- А ты можешь объяснить почему ты, не получив элементарного согласия, я не говорю о благословении, хотя мы с тобой верующие люди, воспитанные не одним поколением в вере, решил взять в жёны эту девушку?
- Но ты, же был категорически против.
- Да, был против. Но, если ты принял решение окончательно, несмотря на мои возражения, надо было привести такие аргументы, против которых у меня не хватило бы своих. Ты этого не сделал. А я, и не только я, но и Мама, видели и хотели тебе лучшего. И пока у тебя оставались сомнения, как нам казалось, мы пытались тебя остановить с надеждой на лучший вариант. Ты это поймёшь, когда своих сыновей будешь определять в жизни. А ты что сделал?
- Но я, же согласовал, попросил благословения!
- С кем согласовал, у кого?
- С Батюшкой, в церкви, в которую ходил последнее время.
- Ваня, священник – твой отец?! Если так, то кто я?
- Папа, ну ты же понимаешь.
- Понимаю, потому и спрашиваю. Ваня, ты грамотный парень, читаешь оригиналы на трёх языках, прожил, как минимум треть жизни, а что делаешь? Ты, дорогой мой сын, странным образом читаешь священные писания. Ты, ведь, читаешь их?
- Читаю и понимаю.
- Но то, что произошло, похоже вот на что: Иисус Христос вместо того, чтобы обратиться к своему истинному Отцу за советом или благословением, обратился бы к любому священнику того времени. Как ты считаешь – это правильно?
Отец с сыном продолжали движение, то ускоряя, то замедляя шаг. Со стороны бросалось в глаза то, как они смотрят друг на друга: старший старался, поворачивая голову, смотреть сыну в глаза, словно хотел внедриться в человека и там, ласково и нежно трогая словами сердце, найти хотя бы небольшой участок понимания, - младший, наоборот, постоянно отворачивался, показывая всем своим видом либо неприятие смысла говорившего, либо обиду и злость на отца.
Утреннее солнце, смущённое прикосновением лёгкой вуали заблудившегося в необъятном небе облака, поднималось и катилось по верху крыши девятиэтажки, поглядывая открытым весёлым взглядом на озабоченных разговором мужчин.
- Ну, зачем ты так! Видя и понимая бесполезность обращения к тебе, я и пошёл в церковь.
- Знаешь, дорогой, по-моему, ты несколько иначе понимаешь то, чему учит нас Евангелие. Дословно не помню, но смысл такой: когда молишься, уединись в своей внутренней комнате и молись ему втайне и не проси ничего – он знает, что дать и даст, если посчитает нужным. Посредников не надо между Отцом и Сыном. А ты решил подключить чужого дядю. И не важно, что он – священник: это чужой дядя, и ему ты безразличен. Он в первую очередь человек. Иное в наше время встретить трудно.
- Странно, папа, рассуждаешь: получается в церковь ходить не надо?
- Ходи. Но помни, что после Бога дороже и ближе отца и матери у тебя нет никого до тех пор, пока они будут на земле. Так жили мои родители, так жили мы с мамой. Хотелось бы это видеть и дальше.
- И что, теперь, ты будешь вечно на меня злиться?
- Нет. Ты принял решение с подачи кого-то, я остался в стороне – так в стороне и постою. Злиться - смысла нет, да и ни к чему, но и с вами не пойду. Решайте свои согласованные дела и живите. Ты – мой сын, Катю принимаю, но жить вы будете без моего благословения: вы его получили в виде совета другим человеком.
- Папа, но так же нельзя.
- А как сделал ты – можно?
Разговор закончился вовремя: вот и офис фирмы. Иван остался на улице, а Михаил Иванович медленно поднялся по небольшой лестнице и вошёл в здание, где находилось его место работы.
Напротив, по диагонали, расположилось здание филармонии, похожее на сорочье гнездо, а совсем рядом находился рынок. На перекрёстке в постоянном поиске чего-то двигались люди: искали решения своих маленьких проблем, казавшихся для них большими, не ведая, что основное для жизни дано давно и с избытком.
Оборвавшийся разговор не был забыт – находился в памяти отца постоянно, сжигая сердце не понимаемой окружающими, изощрённой, не утихающей злостью на себя, добавляя переживаний ежедневно, сокращая и без того короткую жизнь: « А что если я не правильно поступил? Можно было не заострять на этом внимание, - поехать с ними в церковь. И отношения с невесткой сложились бы добрые. Ведь, нормальная девушка: вокруг - оторви, да брось, а эта – ничего. Ну, жёсткая немного, правда мягко «подаёт». Конечно, Иван ничего этого не видел и не видит. Поймёт со временем. Но я, то зачем встал «в позу»? Вот ведь, всегда хочется поступать справедливо, как того заслуживает чей-то подлый поступок или чьё-то непродуманное действие. Дурацкая манера. И не избавиться уже – вот что плохо. Чем закончится разговор с женой – знаю. Надо что-то делать…. Домой, что ли идти…».
***
Теперь, после воспоминаний, когда смысл разговора отца с сыном немного прояснился, вернёмся в парк к гуляющей супружеской паре.
3.
Ртутный свет фонарей рисовал фантомные тени - не резкие тёмные контрасты на асфальте дорожки, а больше похожие на размытый фон только что выключенного лампового телевизора, продолжающего работать, но уже без изображения. Тишина принимала резкий колеблющийся звук сверху, с дороги, и он, мгновенно изменившимся, став похожим на глухой рокот, опускался вниз, на дорожки, аллею, занимая всё свободное эфирное пространство парка. Пара продолжала прогуливаться и разговаривать.
- Так вот, я помню разговор с сыном и вот что скажу о роли и месте моём и твоём в том случае, - продолжил разговор Михаил, - мне…
- Не надо, - перебила Наташа, его жена, приятным грудным голосом, - знаю, что ты скажешь.
- Странно, - опять ты всё знаешь, но ничего не предпринимаешь. Объясни почему?
- Что, почему?
- Например: почему ни разу Ивану не объяснила мою роль, как отца. Ведь с его детства такая политика идёт. Он думает, что отец – постоянный «погоняло», «запретитель» всего на свете. Ты, надеюсь, понимаешь, что настоящий отец должен быть в меру жёстким, справедливым, но быть таким, – значит, жить с постоянным чувством одиночества, не одинокости, а именно одиночества. И тут, как раз, нужны слова матери с объяснениями поступков отца. А вот этого и не было ни разу за всю жизнь.
Супруги продолжали ходить по кругу, против часовой стрелки: удобнее, легче, привычнее, а главное выходило естественней: в одну сторону с вращением Земли, а, значит, с её помощью. Чистое, слегка дымчатое небо не скрывало огромного количества мерцающих звёзд, с любопытством поглядывавших с высоты, казалось свысока, на маленький круглый шарик, словно не понимавших, почему он голубого цвета, что и зачем на его поверхности движется, отчего с круглой поверхности испаряются, улетая в чёрные дыры космоса, яркие свечения сгустков живой энергии.
Интереса и любопытства хватило ненадолго: то, что надвигалось с севера, закрыло небо почти полностью, не дав до конца разобраться с тем, что происходит на Земле. Мерцание прекратилось: махровые ресницы туч, утомившись, закрылись, - лишь за высоким строящимся домом, в южной стороне небесной полусферы, сквозь тонкую марь рваных облаков видны были остатки тускнеющих зрачков, но и они медленно исчезали, устав бороться с тёмной силой. Свет фонарей заполнил часть видимого пространства. Над головами прохожих небо, в контрасте с частью пустоты, выхваченной светом фонарей, сменило окрас на темный не живой насыщенный сочетанием зелёно-синего цвет. Художнику, даже талантливому, такого оттенка не добиться было бы никогда.
- Ты не прав, Миша, не прав. Я всегда говорила, что папа занят, что зарабатывает нам на жизнь, что его надо слушаться.
- Не сомневаюсь, что говорила, причём, именно, это. Но не такие слова нужны были в то время. Будь я матерью, постарался бы дать понять Ване, что отец – это, грубо и образно говоря, непререкаемый авторитетный боец за будущее всей нашей семьи, рода, за его, Вани, складывающуюся жизнь и за будущих внуков. Что то, что делает и говорит отец, направлено только на его благо. Что, даже ругая и ограничивая в чём – то, он стремится сделать как лучше, хотя в его, Ванином, возрасте могло казаться иначе. Какими словами должно было бы говориться – не знаю, но они были необходимы, а их не было. Вот и появился чужой дядя, хоть и священник, но чужой человек, который ничего не понимает, что само собой разумеется, в общей складывающейся жизни нашей семьи и сына в частности.
- К чему ты это всё говоришь? – голос Наташи показался немного раздражённым, - поправить - не поправишь. Надо принимать как есть.
- Принимать надо, сомнений нет, да я и молчу давно, но ты и сейчас, разговаривая с ним по телефону, продолжаешь неправильную политику: ты ничего ему не объясняешь, не говоришь то, что надо бы сказать. Пусть слова ему не понравятся, но они должны быть сказаны, потому как, прожив и поняв больше, мы обязаны довести понятое нами до следующего поколения. А иначе ошибки повторятся. Ты должна понимать к чему приведёт политика соглашательства с тем, что делают ребята не правильно.
- Я говорю, но не так, как ты - не резко.
- И что ты говоришь? Где результат? Старший сын мне не звонит, затаив обиду, а про невестку и не говорю: хоть бы раз поздравила с Днём рождения. Конечно, обойдусь без их внимания: не это беспокоит. Как и кого, они воспитают в своей семье таким примером отношения к отцу их отца, кто и как будет продолжать наш род, – вот что беспокоит больше всего. Я даже не говорю о пятой заповеди Христианства. Ты же видишь, что происходит. Ванина жена воспитана в семье с очень слабым отцом. У них всем руководила её мать, с искажённой трактовкой христианской веры. Для неё главное быть ближе к священнику, а не к вере, как таковой. Тем более, что кроме него в семье мужчин нет – две дочери. Вот и жена Вани, где хитростью, где ложной трепетностью отношения к вере в Бога, неправильной трактовкой понятий христианской устроенности семьи, подмяла под себя нашего сына полностью, а он настолько привык, что уже не понимает этого. А что она, как мать, делает с нашими внуками?! Затыркала их совсем, а Ваня только руками разводит. Мать по своей природе и положению гораздо ближе к детям, вот она и воспитает продолжение рода, так как ей надо, не понимая до конца, что тем самым расшатывает систему православия нашего, моего, русского рода. Вот что меня беспокоит. Думаю, ты понимаешь, что Вера в Бога – это не столько хождение в церковь, пение песен в трапезной за столом и преклонение перед «батюшками», сколько совсем другое. А другого-то, похоже, нет и не будет. Упрямство женщины, Ваниной жены – страшная вещь, тем более, когда она не понимает конечного результата от своих действий.
Движение двоих - вокруг уже никого не было - продолжалось в парке по кругу. Звёзды, которых и до этого практически не было видно, исчезли совсем: туча, что гнал северный ветер, накрыла небо полностью непроницаемой, давящей, угрюмой тяжестью. Мягкими хлопьями повалил снег, да такой, что ресницы, моргая, не успевали смахивать летящие в глаза снежинки. Странно: назойливый и мешающий взгляду снегопад паре нравился - шли, друг другу улыбаясь. Ажурные белые прохладные комочки , не успевшие упасть с лица, и, сразу не тая, добавляли улыбкам торжественность и пушистое тепло открытости. И это всё, несмотря на продолжающийся непростой разговор.
- Ладно, Миша, успокойся: вот такая я, – что теперь. Не очень я понимаю, как ты связываешь Евангелие с тем, что наговорил, но то, о чём переживаешь, поняла.
- И на том спасибо. Давай-ка, потихоньку двигаться к дому. Что-то ребята не звонят.
4.
Парк опустел. Ели, касаясь развесистым подолом широких тёмно-зелёных юбок искрящегося снега, прощались с последней гуляющей парой, выстроившись вдоль главной аллеи. Прыжком с одной стороны аллеи на другую крутнулся ветер, издав звук похожий на всхлип шипованных шин при торможении. Подол юбок зашевелился, и, показалось, ели зашептали: «не уходите, не уходите, нам страшно». Но два тёмных силуэта, покинув наторенные подошвами зимней обуви круги на снегу, пройдя напоследок по центральной аллее, и, миновав небольшой мостик, ведущий к домам, уже осторожно шли по наклонной протоптанной и притоптанной раньше до льдистого состояния тропинке.
Впереди, метрах в трёхстах, ждал дом и тёплая квартира на пятом этаже. Шёл снег. Белая кавалькада невесомых снежинок, оседлав слабые, издыхающие воздушные потоки, кружилась, закрывая видимое пространство. Какая – то часть наездников, изловчившись, спешилась, припорошив непорочным белым платьем скользкую дорожку, по которой шли Михаил и Наташа. Вокруг никого, - тихо, торжественно и немного страшно.
- Хоть бы фонари поставили, - негодовала женщина, - не видишь куда ступать.
- Хорошо, я распоряжусь. Неужели ты не понимаешь, коли в советское время не поставили - теперь вряд ли. «Откатом» на этом много не возьмёшь, а ради чего затевать, зна…, - не договорив, мужчина резко изменил положение тела в пространстве и, поскользнувшись на наклонной части тропинки, упал на левый бок, резко выбросив ноги в сторону Наташи. Женщина ойкнула, почувствовав удар по ногам, и со всего маху, падая, обняла лежащего мужа, тревожно и громко вскрикнув.
- Наташа, что?
- Нога. Левая. Больно, очень больно.
- Это я тебя ударил - прости!
- Причём тут ты. Посмотри, что с ногой.
Мужчина, не вставая, повернулся вокруг оси верхней части своего тела и увидел то, что произошло: левая ступня жены была вывернута в сторону, немного, но в сторону, - некрасиво, неестественно и жутковато. Он смотрел и одновременно понимал, что и у него что-то не в порядке слева, в бедре. Попытка встать и помочь вызвала боль близкую к состоянию потери сознания.
- Наташенька, я не могу двигаться.
- Что с тобой?!
- По-моему, что-то серьёзное. Надо куда-нибудь звонить.
Огнём горел левый бок. Правая рука нырнула в карман за сотовым телефоном, - его не оказалось.
- По-моему, телефон вылетел из кармана, – надо искать.
- Где искать? Не видно ничего.
Наташа тихо заплакала, стараясь не показывать слёз мужу, но он, не видя, чувствовал её боль физическую и боль от безысходности. И тут завопил телефон, именно завопил: так показалось в незаметном шуршании падающего снега. Звук вызова доносился из поймы небольшого пруда, опоясывавшего парк, с глубины метров пяти, семи.
- Наташа, я попробую спуститься вниз, потерпи.
Попытка перевернуться на правый бок не удалась из-за дикой боли, а на левом ползти не получалось: боль пронизывала не только сознание, но и подсознание.
- Не смогу. Наверное, не смогу. Тем более, - вниз, - потом карабкаться вверх - не получится.
Боль сковывала движения, в голове то ли от боли, то ли от холода кругами носились мысли: « Надо что-то делать: замёрзнем, а предполагать, что пройдут мимо – пустое».
Он с трудом стащил с себя куртку и, как мог, расправил её на отшлифованной до блеска, чуть видимой сквозь снег, тропинке.
- Давай, заползай потихоньку на мягкую кровать, я помогу.
Прошло минуты две-три - боль увеличила время раз в десять, но цель оказалась достигнутой: Наташа лежала на куртке.
- Ты меня не утащишь: во мне килограмм шестьдесят, а то и семьдесят уже, - наела.
- Терпи. Если сможешь, помогай хоть руками, хоть ногой – зубами не надо: сломаешь.
- Ты ещё шутить пробуешь, силы береги.
Счастье подарило то, что сделало их несчастными: лёд, практически образовавшийся на дорожке, и лёгкий крупный падающий снег. Выпавший свежий стал «маслом» между курткой и старым утоптанным снегом, по сути, льдом, на тропинке. Двигались медленно. Ритм движения походил на хаотическое падение снежинок: неравномерно и из стороны в сторону, но неизменно к цели: у снежинок цель – земля, у людей – дом. Как назло, на протяжении всего движения никто не встретился. Даже переползая дорогу, по которой днём и ночью ездят машины, в этот раз их не оказалось, - одно слово: спальный район. С одной стороны и хорошо: могли бы наехать, с другой – могли бы и помочь. У входа в подъезд вопрос, как открыть дверь, кроме бессилия добавил отчаяние: дотянуться до магнитного замка не реально, а дом спит.
- И что будем делать? – спросила Наташа со слезами.
- Успокойся. Выкрутимся.
Михаил взял в руки кусок смерзшегося серого снега - по жилкам кристаллов рванулись в середину комка бледно - красные побежалости - и кинул в окно первого этажа. Стекло ойкнуло, почти как испугавшаяся собаки девочка: также коротко и пронзительно, но удар выдержала. Свет в окне дал понять, что внутри проснулись. Показалась голова соседа Валеры. Уже через минуту открылась дверь подъезда.
- Вот это да!.. Вы откуда? Что с Вами?
- Валера, дорогой, ты, что не видишь! Упали, что-то переломали, вот, приползли.
- Как же мне помочь..., что делать?
- Первое, что надо сделать, так это попасть в тепло. Давай, сначала жену. Помоги ей. У неё одна нога повреждена, так что проще.
Сосед помог встать Наташе и, крепко обхватив за туловище - муж невольно привстал, тихо проворчав про себя: «вот, гад! - ещё обнимается, но, ладно, хороший гад», - помог зайти в подъезд. Они поднялись лифтом на пятый этаж, открыли дверь в квартиру и дошли до кровати.
- Валера, иди быстрей к Михаилу Ивановичу: он замёрз и сил у него никаких не осталось. Он же меня тащил от парка.
- Бегу, бегу. Только, как я его подниму: он же под сотню весом.
- Позови кого-нибудь. А я пока «скорую» вызову по домашнему.
Спаситель стремительно вышел в коридор. Слышно было, как с затаённой злостью затарахтел лифт.
Валера открыл входную дверь. От увиденного заскрипели «внутренние» тормоза, слова с языка отнесло в сторону инерцией, – тяжёлой плетью повисла пауза: со стороны показалось, что человек оцепенел, скорее, замер, как в детской игре «замри-отомри», и было от чего. Михаил Иванович стоял вертикально на крыльце на одной ноге, а вторая спускалась на ступеньку ниже, как бы сама по себе, без оглядки на хозяина, руки были в крови, а лицо мокрым.
- Вы зачем встали? Как Вы встали? Так же нельзя!
- Подожди, подожди, Валера, у меня на руках кровь – запачкаю.
- Обхватывайте меня за шею. Крепче. Нет, давайте я с правой стороны: будет лучше - нога левая приподнимется.
Потихоньку, в обнимку, без разговоров, они добрались до дивана в квартире.
- Валера, ты побудь до приезда «скорой», а то нам не открыть двери.
- Конечно, побуду. Какой разговор. Как получилось такое? – без того бледное лицо соседа, были проблемы с желудком, в эту минуту походило на свежий выпавший снег при луне: бледно-синее и серое одновременно, - где Вы так упали?
- Ой, дорогой ты наш, возвращались из парка, а там, знаешь, дорожка с наклоном от основной дороги, там ещё дом строят высокий, – тихо с гримасами от боли проговорил раненый.
- Да, да, знаю.
- Что же так долго не едут, - как бы сама себе проговорила Наташа, - прошёл почти час, а их нет.
Зазвонил домашний телефон. Валера вопросительно посмотрел на Михаила - тот кивнул головой, дав понять, что надо подойти и ответить, что сосед и сделал.
- Да! Слушаю, – говор Валеры показался отрывистым и хриплым, а окончания слов так исчезали, что и разобрать невозможно, - нет, это сосед с первого … да, я … да тут с твоими родителями беда … упали и что-то поломали, ждём «скорую» … зачем? … сейчас спрошу … не надо, ладно, не надо, так не надо. Пока.
- Саша звонил?
- Да, младший Ваш.
- Ну, что он там? – спросил Михаил.
- Собрался приехать. Звонил на Ваш сотовый – не отвечаете. Сейчас, говорит, позвоню брату и вперёд.
- Понятно. Интересно, а как с работой будет решать. Приехать, конечно, надо: квартира без присмотра останется. А Ивану то зачем звонить. Наташа, ты как считаешь? Может быть, перезвонить ему?
- Не надо. Разберутся, поди, сами. Где же «скорая»…
Зазвучал вызов домофона. Валера ответил и открыл дверь подъезда.
- Они, долгожданные, - зло буркнул он.
5.
Сосед, не дожидаясь появления врачей на площадке, открыл входную дверь. Минуты через две лифт, надрываясь и кряхтя, доставил бригаду скорой помощи, так она называлась по форме – по содержанию больше похоже на позднюю помощь. Но это не важно – главное приехали.
Вошли два человека: женщина лет тридцати пяти с неприметным лицом, на котором губы, тонкие, как лист бумаги, говорили о её неуживчивом и жёстком характере, и молодой мужчина, даже не мужчина, а парень, - без шапки, с тёмной шевелюрой волос и полноватым лицом, чем то похожим на медаль «За заслуги в переписи населения»: такое же выпуклое и милое. Оба казались усталыми и недовольными. Оно и понятно: пока ехали на вызов успели договорить начавшийся ещё на станции разговор. Разговор касался не интересной для нас темы, но, коли он состоялся, то неплохо было бы его вспомнить и восстановить. А начинался разговор вот как.
***
Отдыхая между вызовами, сотрудники станции скорой помощи пили чай. За столом осталась смена, которая и приехала по вызову на пятый этаж только что, - остальные, свободные от служебных дел, находили себе занятие: кто за телевизором, кто за чтением книг, кто за кроссвордом. Комната, где отдыхали, напоминала вестибюль: большая, пещерного вида и неуютная. Чего-то в ней не хватало или, наоборот, было в избытке. Видимо поэтому все, кто находился внутри, жались к трёхстворчатому окну, почему-то сдвинутому в один из углов помещения. Там же стоял стол, практически рядом, допотопный телевизор на стареньком хирургическом столике; одноногий диван с подставленным кирпичом вместо ноги; несколько разбитых кресел и покосившихся стульев, - такие часто можно видеть у мусорных баков в недорогих жилых кварталах. Допивая чай, двое, сидя за столом, тихо говорили.
- Ваня, дорогой, вот скажи: зачем ты пошёл в мед? Шёл бы в школу милиции или в военное училище. Там и зарплата раз в десять больше, и квартира, и служба не то, что наша.
- Зинаида Ивановна, Вы, как всегда, преувеличиваете: не в десять, а раз в пять, шесть, да и квартиру надо подождать.
- Там есть чего ждать, дорогой, а у нас и ждать то нечего.
- Ну, а опасность?
- А у нас не такая? - не знаешь, приедешь с вызова или нет живой. Там хоть понимаешь, что есть враг, а у нас: едешь, думаешь - ждут, а на тебя с ножом.
- Зина Ивановна, ну что уж Вы так. Это же редко бывает.
- А на той службе, что постоянно бои идут! Что, все постоянно воюют! Кстати, если, что начнётся, то ты, как молодой врач, будешь первым призван в армию.
- Хорошо, а Вы зачем работаете?
- Зачем, зачем, так получилось. Всё надеялась, что что-то изменится у врачей, у учителей. А, одна болтовня со всех сторон. Вот, что сделали сейчас с этой чёртовой реорганизацией?! Ты же видишь. Главные врачи кое - что получили, а нас «поимели». Да и куда идти было девочке после школы, да ещё в наше уж очень спокойное мирное время. Тут и институт под боком, и не в общежитии.
- А мне хочется быть врачом. Вот пройдёт практика, доучусь, получу диплом, а там видно будет.
- Ничего там видно не будет, ничего, ничего хорошего.
Голосом дежурной заговорил динамик: «Вторая бригада, на вызов!»
- Всё, Ванечка дорогой, вперёд к страждущим!
Взяв в руки объёмные «вызывные» сумки, парень и женщина быстро вышли на улицу, где их ожидала новенькая – повезло: таких было две на всю станцию - газель с работающим двигателем. Усевшись, Зинаида Ивановна, продолжила разговор:
- Ничего там, впереди, хорошего не будет. Помнишь? - нет, ты, конечно, не помнишь. Была такая песенка со словами, дословно не помню, но чувство издевательства над большинством людей помню. Слова такие: «…надейся и жди»….
- Какая Вы всё же странная, Зинаида Ивановна, – почти грубо перебил её собеседник, - посмотрите вокруг, как люди живут: и машины, и дачи, и вещей в магазинах выше крыши – чего ещё надо-то.
- Ванечка, Ванечка, не я странная, а жизнь странная. Вот скажи, моя зарплата, грубо говоря, семнадцать тысяч – что на них можно купить, если за квартиру отдаю больше пяти.
- Ну и хватит же двенадцати на еду. Что надо Вам ещё?
- Ты то ли с луны свалился. Ты что не знаешь, что это у меня за две с половиной ставки, да за переработку, - вот и получается, а жить когда: в магазин сходить некогда. А то, что машин полно во дворах, так это всё кредиты с дикими процентами. То-то потом, пытаясь рассчитаться, либо спиваются, либо стреляются.
- Хм, интересно, что значит жить. А чего Вам надо-то в Ваши годы?!
- Ну, ты и фрукт! А ты знаешь, сколько наш глава, якобы нашего достояния народа, газа, получает?
- Нет. Зачем мне это. Других дел хватает. Вот на концерт бы попасть Киркорова, да завтра оторваться в кафушке с мужиками.
- Вот, вот. Так вот, он только официально получает за год двадцать четыре миллиона долларов. Умножь на курс обмена в семьдесят рублей и сделай вывод. А реклама дурит: « Газ - достояние народа» - наглецы! Хоть бы не издевались над народом. Понимаю: тебе это не надо. Семьи нет. Вот дети пойдут – поймёшь.
- Ладно Вам. Ну и что, что получает. Ему же крутиться в верхах, выглядеть надо.
- А мне не надо?! Хоть и не в верхах. Жизнь у всех одна. Он что переработал?! Больше, чем может человек, ни один живой не сделает. Ты – будущий врач и это хорошо знаешь. Конечно, есть разные люди, но не настолько, же разные, как разница зарплат в стране. И потом, в каких условиях он и «они» живут, и в каких мы. Ты задумывался хоть раз, хоть немного?
- А мне это надо?! Буду я ещё голову забивать ерундой. Проживём!
- Понятно. Молодец. Таких бы им побольше. Правду сказать: они и стараются такими делать и телевизором, и культурой этой шоуменской, наплевательской. И в кино, обгаживающей Россию, и школой, и всем остальным.
- Всё, приехали. Опять подниматься на лифте: не люблю и страшно немного, как на самолёте. Но там хоть можно выпрыгнуть, а из лифта никак.
6.
Бригада скорой помощи вошла в квартиру и, не раздеваясь, прошла в комнату.
- Ну, что с Вами? – буднично скороговоркой спросила вошедшая.
- Что, что – вот, видите, лежим, – подал голос Михаил Иванович.
- А чего лежите – вставайте и бегом на зарядку.
- Ага, сейчас, только абонемент на тот свет куплю.
- Ну, а серьёзно? – Зинаида Ивановна сменила интонацию – в голосе зазвучало приятное журчание весеннего ручья: лёд и снег подтаял – стало светлее и даже чуть-чуть веселее.
Рассказывали оба: и Михаил, и Наташа, по очереди, дополняя друг друга, не перебивая. Осмотр продолжался недолго, но времени, как раз, хватило на рассказ. Ваня помогал, освобождая лежащему бок для осмотра, а Зинаида Ивановна, осматривая, мучила себя вопросами: « Как они повезут этих несчастных: ни сил, ни дополнительной помощи, пятый этаж», и почти тоже самое вырвалось вслух:
- Так, как же мы вас будем забирать в больницу?! – женщина, глядя на Ваню, в растерянности опустила руки на плечи Наташи. Выражение лица переменилось, став жалобным и наивным, похожим на лицо маленькой девочки, с нетерпением ожидавшей подарка на Новый год. Подарок подарили, но подарили игрушку, которую она не ждала и не хотела, более того, она была ей противна, а сдерживать свои эмоции ребёнок ещё не умел.
У Вани взгляд бегал, не останавливаясь, с пола на потолок. Он молчал, улыбаясь застывшей, рекламной улыбкой.
7.
Александр, поняв, что с родителями случилась беда, не доехав до Екатеринбурга нескольких километров, повернул назад. От резкого поворота машину занесло, - дорога не вместила в разворот с одного раза. Благо, что встречных не оказалось в тот момент – он развернулся без помех, и, набрав скорость чуть больше ста километров в час, поехал в сторону города, в котором родился, вырос, окончил школу и институт. Свет фар выхватывал часть дороги, съедая километр за километром. Окружающая тьма мгновенно прятала съеденное обжорой, набухая при этом до неприличия позади машины серой пустотой.
Саша вёл машину и думал: « Надо же, как случилось! Кто бы мог подумать. Отец такой сильный мужик, предусмотрительный и вот на тебе. Надо бы позвонить Ивану».
Сбавив скорость, осторожно набрал номер телефона Ивана на своём. Пошёл вызов по громкой связи в машине через «блютуз».
- Привет, - голос Ивана показался Александру несколько изменённым, но это и понятно: акустика машины добавила сочности в голос и неестественного «подвального» шарма.
- Привет! Вань, говорю из машины, так что может быть некоторая заторможенность с моей стороны, - так ты не обращай внимания.
- Ладно. Что звонишь вдруг?
- Тут у нас кое-что произошло. Толком ещё не знаю, но позвонил сосед наших родителей Валера и сказал, что у обоих переломы или рук, или ног, но, похоже, ног: сами они не позвонили и их телефон не отвечает.
- Ну и что дальше?
- Как что дальше, - тебя, что это не беспокоит?!
- Ну, а что я могу сделать? Не брошу же работу. А сына кто в музыкалку будет водить? Жене некогда: второй на руках. Ты же всё знаешь прекрасно. Да и ехать такую даль. Вы уж там сами как-нибудь справитесь.
- Да, да, конечно. Да нет, я понимаю, действительно тебе никак. Ладно, всё хорошо. Как Вы там поживаете?
- Нормально. Меня вот в хор нашего храма приняли, - буду петь вместе с женой теперь.
- Хорошо. Молодцы. А как племянник учится?
- Нормально у него всё: пятёрки, изредка четвёрки. Мы его тоже в хор постараемся брать с собой. Постепенно привыкнет.
- Ну, ладно, Ваня, всё, пока. А то мне тяжело говорить за рулём. Ты хоть позванивай иногда, а то пропадаешь на полгода, год, - только и слышу в дни рождения и то не всегда.
- А что звонить-то? Какой смысл? Если уж что-то случится серьёзное, тогда другое дело, а так зачем. Пока, пока. Привет там всем!
Саша нажал на руле кнопку «отбоя», - утробно щёлкнуло. Тишина в салоне зашуршала скрипом коготков шипованных колёс по льдистому асфальту выровненной слежавшимся снегом дороги. Какое-то время голова была наполнена этой тишиной. Чуть погодя вернулись мысли, а вместе с ними пришло что-то новое внутреннее, похожее на неопределённость, которая подкатила ком к основанию горла. Захотелось, вдруг, прибавить скорость, увеличить её раза в три – четыре и умчаться вверх, в высоту, чтобы никто и никогда не достал с земли. Машина летела по пустому шоссе, вырывая километр за километром, оставляя позади метельный веер свежего, но уже серого снега. Чувствовалось, что водитель или торопился, или просто наслаждался скоростью. Впрочем, ничего особенного в этом не было: русский человек по-другому не может – крайности перехлёстывают через край, только бы текло в правильном направлении. Итак, мысли вернулись, - все высказать - не успеть – скорость большая, - а некоторыми поделиться не грех. В голове водителя главным вопросом был один: «Да, надо бы подумать - нужны мне дети или уж для себя пожить без хлопот».
Незаметно небо окрасилось дрожащим мерцающим светом густого тумана. Затем свет выровнялся в сплошную тёмно-синюю волну, постепенно заполнившую шаровидный объём пространства впереди, перед фарами. Через час фарфоровая тарелка луны уставилась на удивительную до сих пор для неё землю, осветив дорогу, покрытую пупырчатой кожей серого асфальта; на ленивые недовольные зимней спячкой поля, перелески с обугливавшимися стволами берёз, чем-то напоминающими покосившиеся из-за невнимания родственников чёрные кладбищенские кресты; на движущиеся навстречу разномастные автомобили.
На Сашу, ехавшего в машине на большой скорости, свет не попадал. Да и не нужен ему, живому солнечному человеку, лунный свет: это отражённый свет, не живой. Им можно наслаждаться, как картинами Айвазовского, мечтать, но жить в нём постоянно, мыслить реальностями нельзя: не получится, а, если и получится, то только в больном воображении.
Сибирь, Урал, 2015.