Случай в лесу

Алексей Ручий
  В этой жизни нужно попробовать всё. А что пробовать крайне не рекомендуется – попробовать в первую очередь. Иначе игра не стоит свеч...
  Как-то так я и рассуждал, глядя, как Амосов копается в двигателе нашей «шишиги» - армейского грузовика ГАЗ-66, оборудованного под радиостанцию – командно-штабную машину, коротко и по-военному – КШМ. Осеннее солнце клонилось за кромку леса, путаясь в верхушках елей и кривых сосен. Где-то вдалеке слышались глухие раскаты – должно быть, стреляли танки.
  В желудке беспокойно ныло, хотя ужин был каких-то полчаса назад. Жрать на учениях хотелось постоянно. Молодой растущий организм, регулярно склоняемый командованием к бестолковому и бесплодному физическому труду на свежем воздухе, неистово требовал восполнения энергетических затрат. Требовал он и другого, но баб не было в радиусе километров двадцати – насколько простирался вглубь лесной полигон – да и водки тоже. Зато были мухоморы.
  Мысли солдата в большинстве своём преступны. Так уж повелось. Человек, зажатый между условным молотом устава и наковальней прижимистого армейского пайка, редко думает о возвышенном. Большинство его дум вертится вокруг простых вопросов: как бы что-нибудь стащить и выгодно продать и где бы откосить от работы. Лишённый простых житейских радостей вроде хорошей еды и пусть даже самого плохого секса, солдат ищет хоть что-нибудь, что могло бы скрасить его непростое бытие. В ход идёт тяжёлая артиллерия: горюче-смазочные материалы, растворители, технический авиационный спирт.
  Но когда ты в лесу – пользуйся дарами его. Тем более что красные шляпки с белой бахромой как будто специально торчат то тут, то там из травы, искушая незадачливого солдата…

  Я решил попробовать мухоморы ещё пару дней назад, но до этого меня останавливали разного рода независящие от меня обстоятельства и некоторый внутренний страх. Однако сегодня я твёрдо решил: либо сейчас, либо никогда. Заранее заготовленные грибы лежали в котелке, прилаженном на крючок в радиорубке. Оставалось только дождаться подходящего момента…
  Лучшим временем для приёма грибов, конечно, было время перед отбоем. Мухоморный трип пока что оставался для меня делом незнакомым, вся информация о котором сводилась к путанному и смешному описанию похождений главного героя романа Пелевина да совсем уж древним легендам о скандинавских берсеркерах, впадавших под влиянием грибов в боевую ярость. Поэтому оптимально было употребить мухоморы тогда, когда риск быть припаханным к выполнению какого-нибудь очередного поручения командования сводился к минимуму. Ибо представить себя отдающим священный долг Родине под воздействием мухоморов я не мог. Точнее мог, но сознательно этого не делал – настолько ужасна была открывавшаяся моему воображению картина.
  Как нельзя кстати было то, что наша КШМ в очередной раз сломалась, и нужно было срочно возвращать её в строй. Так что вполне официально я вызвался помогать водителю Амосову, а заодно как старший по сроку службы контролировать процесс выполнения. У нас была законная причина уйти после ужина из лагеря в парк, располагавшийся на километровом отдалении в лесу. Так что судьба мухоморов, томившихся в радиорубке, была предрешена.

  Амосов ковырялся в двигателе около часа, пока окончательно не стемнело. Что у него там получилось – я судить не берусь. В конце концов, он матюгнулся, сплюнул на землю и сказал, что машина поедет, но как далеко – он не ручается. В принципе мне было по барабану: поедет – не поедет, это головная боль водителя и командира взвода. Я готовился к глубокому грибному трипу.
  Когда вокруг сгустилась кромешная темнота, я решился. Амосов, который был посвящён в мои планы, лишь скептически ухмыльнулся: «желаю удачи». Сам он от употребления мухоморов категорически отказался. «Смотри сам. Мне больше достанется», - коротко резюмировал я.
  Хотя это самое «больше достанется» вызывало у меня закономерные опасения, ведь нужной дозировки я не знал. Но так как решение было принято, отменить его я уже был не в силах. Будь что будет – решил я, где наша не пропадала. Восемь месяцев в армии сделали из меня закоренелого рас****яя и вообще довольно асоциальную личность.
  Мухоморы были употреблены в сыром виде под кривые ухмылки и шуточки Амосова. На вкус – ничего выдающегося, вязкая грибная слякоть с лёгкой горчинкой. Я слышал, что разумно и правильно употреблять их в сушёном виде, но в полевых условиях возможностей для таких гастрономических премудростей у меня не было. Я действовал по наитию, ведомый какими-то хаотическими внутренними побуждениями, а отнюдь не разумом. Кажется, это духи окружающего леса слетели с ветвей деревьев и вселились в меня, заставив проглотить две красные шляпки в белую крапинку и две тонкие ножки с нежной бахромой.
  Когда с трапезой было покончено, я стрельнул у Амосова сигарету, дабы заглушить неприятный привкус сырых грибов во рту. Правда, уставные сигареты «Перекур» не сильно способствовали установлению душевной гармонии: привкус сырости сменился вкусом жжёного сена и опилок. Впрочем, уж он-то был вполне привычен солдату первого года службы.
  В компании Амосова я отправился в сторону лагеря, ожидая скорого прихода от грибов. Мысли мои были отрешены от текущих дел, от всей этой бессмысленной суеты, зовущейся армейской службой… я ждал окончательного и бесповоротного единения с природой, познания Универсума и сотворившего его Абсолюта…

  Вместо Абсолюта из тьмы нарисовался командир взвода лейтенант Захаров. Судя по выражению его лица, он был чем-то озабочен. Что, зная его, в общем-то, было неудивительно.
  Захаров был «пиджаком» - офицером, проходившим срочную службу после окончания военной кафедры в гражданском ВУЗе. Таких кадровые офицеры не любили. Да и солдаты большим почётом не жаловали. Хотя лично мне было плевать. Захаров был нормальным парнем, хоть и по-своему чудаковатым, к тому же моим ровесником – всего на месяц старше меня.
  На Захарова как на «пиджака» постоянно вешали какую-нибудь грязную работу. Его служба мало чем отличалась от службы затюканного «духа», попавшего в часть сразу после окончания курса молодого бойца. Разве что лейтенантские погоны выделяли его из зелёной массы солдат…
  Вот и ходил он всё время на сложных щах, вечно загруженный какими-то приказами, наставлениями и невыполнимыми задачами. Да и сейчас, похоже, вышел совсем не на вечернюю прогулку…
  Увидев нас, взводный приободрился.
  - Ага, - сказал он, - хорошо, что вы ещё здесь.
  Хорошего в этом на самом деле было мало. Что там ещё принёс лейтенант из ночи? Какие напряги для уставшего солдата?
  Захаров поспешил пояснить причину своего появления:
  - Чистяков, Амосов – надо взять аккумуляторы от радиостанций и отнести их в батальон связи на подзарядку, а то завтра радиотренировка…
  Всё сразу стало на свои места. Возвращаться в парк, а затем тащиться через ночной лес в расположение связистов не хотелось. Но солдат в армии, к сожалению, не наделён правом выбора. К тому же было видно, что и взводный появился здесь не по своей воле. Уверен, он бы с удовольствием предпочёл коротать этот вечер в офицерском шатре. Видимо, радиотренировку как всегда назначили без предупреждения… Мы развернулись и в компании Захарова поплелись назад в парк.
  Там в кромешной темноте, прореживаемой лишь светом зажигалки Амосова, я снял аккумуляторы с радиостанций. В принципе, дотащить их до связистов мог любой из нас. Хорошо бы сплавить их Амосову, а то грибы могут начать крыть с минуты на минуту…

  Внезапно из лесной темноты появился ещё один силуэт и направился к нам. Кого на этот раз принесла нелёгкая?..
  Когда силуэт приблизился, я кое-как разглядел, что это прапорщик-техник из контрактного полка, расположившегося в лесу поблизости с нашим батальоном. Я видел его до этого на разгрузочной рампе, когда дивизия железнодорожным составом прибыла на полигон. Прапорщик, судя по всему, был сильно пьян.   
  Поравнявшись с Захаровым, он вдруг издал нечленораздельный звук, а затем с криком «Сука!» кинулся на лейтенанта.
  Всё произошло настолько быстро, что мы не сразу поняли, что случилось. Я лишь успел увидеть, как мелькнула рука прапорщика, а затем наш взводный словил прямой в челюсть. Такого не ожидал никто, в том числе и Захаров. Он отшатнулся от прапорщика, но тот успел пнуть его ещё и ногой. Прапорщик хоть и был пьян, но определённой сноровкой обладал.
  Мы с Амосовым застыли, ожидая разрешения разыгрывавшейся перед нами драмы. Налицо было всякое нарушение субординации и устава, но в армии к такому привыкли давно. И всё же… чтобы прапор бил лейтенанта… Захаров должен был что-то предпринять.
  Но командир взвода продолжал пятиться, и тогда прапор заорал:
  - Почему темно, сука?! Заведи мне электростанцию, ****ь! Я хочу дискотеку!
  Я видел перекошенное лицо Захарова. Он испугался. Лейтенант не мог ударить прапорщика в ответ. Он медленно пятился назад в казавшуюся спасительной темноту, его губы дрожали, складывалось ощущение, что ещё чуть-чуть – и он расплачется. Ситуация для него была, конечно, обидная и унизительная. И это ещё мягко сказано. Я решил, что надо что-то срочно предпринять.
  - Товарищ прапорщик, - крикнул я, обращая на себя внимание. Давайте я сейчас электростанцию заведу. Лейтенант всё равно не умеет…
  Конечно, заводить электростанцию не умел и я. Она стояла в парке, стиснутая двумя БТР-ами, метрах в двухстах от нашей КШМ. Её обслуживал ефрейтор Пичугин, который сейчас был в лагере. А я даже не был уверен, есть ли в баке станции соляра. Но что-то делать надо было…
  Прапорщик посмотрел на меня стеклянными глазами. Он был ещё пьянее, чем я думал. Его можно было уделать в два счета, я решительно не понимал, почему Захаров сдрейфил. Эх, лейтенант… Слабак!..
  - Ну, пошли, - выдохнул прапор. До меня долетел густой запах перегара.
  Мы с прапорщиком поплелись в темноту, оставив Захарова с Амосовым возле КШМ. Захаров при этом не проронил ни слова. Его бледное лицо напоминало лицо призрака. Кажется, он и хотел сейчас сделаться призраком, чтобы не видеть ни прапорщика, ни меня с Амосовым, ни этого леса, ни армии, куда он, я уверен, пошёл с большой охотой год назад. Да уж…
  Когда мы оказались возле электростанции, прапор изрёк уже знакомые мне слова:
  - Заведи мне электростанцию, ****ь!
  Ага, заведи – подумал я. Легко сказать. Знать бы с какой стороны к ней подступиться…
  - Сейчас, товарищ прапорщик… - выдавил я из себя. – Надо щиток посмотреть.
  Где-то на задней панели станции был щиток управления. Если уж пробовать заводить, то начинать надо с него. Мы обошли электростанцию.
  Я поднял увесистую металлическую крышку щитка, открылись несколько тумблеров со схемой подключения станции. Да, в такой темноте тут, может, и Пичугин не разобрался бы, куда уж мне…
  - Надо подсветить, товарищ прапорщик, - только и сказал я.
  Прапор достал зажигалку, чиркнул колесиком, сквозь ночной сумрак к щитку протянулась тонкая полоска света. Я с тоской посмотрел на тумблеры, на схему. Чёрт, это же китайская грамота какая-то!
  - Ну что тут, бля? – придвинулся прапорщик, обдав меня новой порцией перегара.
  «Да ничего тут, бля!» – только и оставалось ответить мне. Но внезапно мой мозг разорвала вспышка яркого света, моментально рассыпавшаяся тысячью разноцветных радуг. Мир вспыхнул и померк в глазах. От неожиданности я оступился и металлическая крышка щитка, удерживаемая мной, выскользнула из рук…
  - Твою ж мать! – только и подумал я, ощущая, как меня накрывает первая волна мухоморного прихода, и я проваливаюсь во тьму.
  В тот же миг ночь разорвал дикий крик, тут же сменившийся судорожным воем. Чиркнула зажигалка, погасла, снова зажглась… В этих вспышках я успел разглядеть перекошенное лицо прапорщика, рассеченное похожим на молнию узором струящейся крови, его полные боли и ужаса глаза.
  - Что ты наделал, сука? – вопрошал он во тьму, - что ты наделал?..
  Прошло секунд десять, пока я догадался, что этот вопрос обращён ко мне. А вслед за этой догадкой пришла и другая: выпущенная мной крышка щитка разбила прапорщику голову. И теперь он шарил руками во тьме, силясь найти своего обидчика, чтобы покарать за причинённую боль. Непроизвольно я сделал несколько шагов назад.
  Чиркнула зажигалка, появилась струйка пламени, не способная разорвать сгустившийся ночной сумрак. Окровавленный прапорщик выл и плакал от боли и обиды. Я видел его лицо, похожее на лицо обиженного ребенка. Грозный прапорщик, пять минут назад избивший нашего взводного, теперь был жалок и беззащитен. Я мог обойти его со спины и отвесить ему хорошего пинка.
  Но я не стал этого делать. За лейтенанта он уже получил. А мне лишних проблем не нужно было. Кто знает, вдруг он завтра захочет отыскать меня в лагере и отомстить? Я поспешил ретироваться с места преступления.

  Захаров с Амосовым всё так же стояли возле КШМ. Они явно ждали меня. Амосов держал аккумуляторы, а взводный по-прежнему был страшно бледен.
  - Пойдёмте отсюда, товарищ лейтенант, - сказал я. – Не будет сегодня дискотеки, электричество кончилось…
  Шутка получилась кривая. Наверняка они слышали вопль прапорщика. Но пояснений Захаров не потребовал, а поплелся вслед за мной во тьму. Подальше от проклятого парка. Тоже мне командир, - усмехнулся я про себя, отмечая интересные перемены в сознании.
  Да, мухоморы начали крыть. Правда, я пока не понимал их действия. Мое состояние напоминало лёгкое опьянение, сопровождаемое не очень приятными ощущениями в желудке – складывалось ощущение, что меня с минуты на минуту стошнит. Но очевидных рвотных позывов не было. Поэтому я крепился как мог, шагая в темноту и увлекая за собой перепуганного взводного. Где-то следом тащился и Амосов с аккумуляторами от радиостанций.
  Чем там занимается прапорщик – я старался не думать. Вряд ли я его убил. Повоет немного от бессилия да и попрётся в лагерь, где фельдшер обработает его рассечённый череп йодом или зелёнкой. Потом, может, выпьет ещё для снятия стресса, если осталось, конечно, что пить. Да и спать завалится. Главное, чтоб не надумал назавтра мстить…
  Но плохие мысли я старался гнать прочь. Хватит с меня и того, что в желудке творилось чёрт знает что. Так и шёл через лес, хрустя сухими сучками, да думая о том, не опорожнить ли желудок у ближайшей сосны… Следом плелись Захаров с Амосовым.
  Когда дошли до лагеря связистов, немного полегчало. Тяжесть в желудке потихоньку отпустила, рвотные позывы прекратились. Зато осталась некоторая спутанность сознания, перемежаемая короткими вспышками света где-то в глубинах моего мозга. По-другому объяснить своё состояние я не мог. Именно вспышки… где-то в глубинах, ага.
  Захаров сдал аккумуляторы знакомому старшине, затем спустился в блиндаж узла связи – уточнить параметры завтрашней радиотренировки. Мы с Амосовым стрельнули у связистов неуставных сигарет, ибо собственный «Перекур» уже порядком надоел, и с удовольствием втягивали табачный дым, сидя на стволе поваленного дерева.
  - Что там у тебя с прапором приключилось? – поинтересовался Амосов.
  - Да так… - отмахнулся я, - поспорили о том, какой тумблер надо первым включать.
  Амосов ухмыльнулся и больше спрашивать не стал. А я расслабленно потянулся и глянул в верхушки деревьев, сквозь которые просвечивало необычайно красивое звёздное небо.
  Лес казался мне домом, где я был защищен от всех ужасов жизни, от несправедливости и жестокости мира. От прапорщиков, лейтенантов и даже генералов… Я и сам сейчас был генералом. Маленьким генералом Большого леса. Предводителем мухоморовых орд…
  В кои-то веки я ощущал покой и умиротворение, и даже голод, который на учениях преследовал меня ежесекундно, теперь на время отступил. Не хотелось ни водки, ни женщин… Потому что всё у меня было. И это всё давал мне Лес – место, откуда мы вышли на заре своей истории и куда, возможно, рано или поздно вернёмся. Навсегда.

  Появился Захаров, махнул нам. Мы аккуратно прикопали окурки во мху и поднялись с насиженного места. Вместе с лейтенантом отправились в лагерь, где батальон готовился к отбою.
  Когда вернулись, солдаты уже расползлись по койкам. Не спал только выставленный караул, да дневальные по палаткам. Из офицерского шатра доносился смех.
  Этим-то что – подумал я – у них силы остаются и после отбоя в карты поиграть, и анекдоты потравить, и поржать. А солдат еле ноги до нар в палатке доносит.
  Мы попрощались с поникшим Захаровым и пошли в свою палатку, где уже стоял густой храп спящей роты. Разделись и завались на нары.
  Я закрыл глаза и перед внутренним взором появились красочные картины леса, сплетающиеся живые растения, узоры зелёного мха, серебристые иголочки звёзд среди раскидистых ветвей, тёмные глубины космоса… Это был волшебный поток сознания, транслировавший волю мухоморов – этих красивых и древних грибов.
  Я не думал о себе, не думал об окружающих, об армии, о сегодняшнем случае в парке, о лейтенанте Захарове или пьяном прапорщике… нет, я думал о другом. О том, как странно и загадочно устроен мир. Какие смешные и маленькие в нём все мы. Сбиваемся в стаи, в армии, тренируемся и воюем, бороздим лес на танках и БТР-ах, а лесу всё нипочём. Когда кончаются войны и ветер уносит пороховую гарь, лес, посечённый осколками снарядов и бомб, вновь поднимается из земли, вырастает и прячет в своём сумраке все тайны бытия. Лес исторг нас из себя, лес же поглотит нас обратно.
  Уж засыпая, я подумал о том, чтобы прапорщик из контрактного полка поскорее выздоравливал и не держал на меня зла. Потому что я не желал ему ничего плохого. Да, он был не прав. Но небо и лес – они его наказали. И теперь он очистился. Собственной кровью. Он снова стал маленьким беспокойным дитем леса. Как и все мы.
  Будь здоров, безумный прапор, подумал я.