Дорога к моему маленькому храму устлана трупами. Цветные, переливающиеся витражи искусно украшены кровавыми плевками и пятнами. Это совершили не мои закоченелые руки. Это лицезрели не мои выцветшие глаза. Не я вырывал их грешные сердца, не мои уши наслаждались болезненными стонами и стенаниями. Но моя память хранила каждый момент, каждую гримасу, искаженную болью, каждый перекошенный в вопле рот, каждую закатившуюся пару глаз. Посиневшие губы не удерживают вздох разочарования, наполняя им мою каменную обитель. Я - строгий хозяин, ненавидящий непрошеных гостей. Моя черная душа темнее самого отдаленного и неосвещенного угла в моем убежище. Моя гнилая кровь так же лениво ползет по артериям, как я продвигаюсь вперед, с глухим ударом пнув прочь с дороги очередное охладевшее тело. Мои неживые глаза по-прежнему ненавидят свет, упрямо пробивающийся сквозь красно-желтые пятная жестокой стеклянной картины в окне. На ней - чья-то мучительная смерть. То, что ожидает моё гниющее тело. Но я совершенно спокоен. Я научился быть к этому равнодушным.
Излюбленную тишину прерывает мерное, скользкое чавканье. Обостренной слух цепко хватается за каждый звук, невольно и стремительно проскальзывающий мимо. Кровь каплями шлепается на пыльный каменный пол, разбрызгиваясь по нему неряшливой кляксой. Рядом и сверху на эти капли сваливаются лоскуты мяса. Я ничего не боюсь. Моя рука со вспухшими венами резко и уверенно поднимается, простирается вперед и хватает пальцами свалявшуюся шерсть. Желаю чувствовать тепло существа, скрытого в ней, как в коконе, но не нахожу ничего, кроме стального, омерзительного холода. Зверь утробно рычит, открывая зловонную пасть, обдавая меня дыханием, пропитанным запахом гнили. Пальцы покорно отпускают грязный ком шерсти и хватают замызганный кровью, здоровый клык. Тепло покалывает ладонь, растекается по пальцам, скатываясь в сморщенную кожу фаланг, и я удовлетворенно обнажаю свой собственный звериный оскал. Моё верное чудище. Оно тоже ищет тепла. Мы не можем согреть друг друга. С ним вместе мы добываем такое необходимое, но безусловно мерзкое топливо для обогрева наших заледеневших конечностей. Но этот лед не растопить горячим кровавым месивом. Он сковывает отнюдь не скрюченные конечности, не бледные пальцы, не синие губы. Он держит в своих крепких объятиях наши мертвые сердца, отчего-то ещё проталкивающие ненавистную жидкость вперед по венам.
С отвращением отпихнув насытившееся чудище, я бегу к своему жестокому богу. Падаю на колени, стискиваю зубы, простираю к нему медленно отмирающие руки. Моё лицо усеяно трупными пятнами. Я - просрочка. Я - слепо брошенный в воду камень. Забытый, сгинувший в пучине тухлых вод. Я молю его надрывно, хрипло, отчаянно: "Проткни моё сердце длинной иглой, лопни его, как воздушный шар, останови его лихорадочное биение, протестующие толчки, навязчивый стук. Подари мне тишину. Теплую, пахнущую железной кровью тишину. Влажную, рыхлую, успокаивающую. Убей меня, успокой". Я каждой клеткой своего тела чувствую, как убогое отчаяние, бурля, перерастает в маниакальное сумасшествие. Своими ледяными руками, греющимися лишь в теплой крови, я затолкнул смиренного человека в глубь одиночной камеры. Я смотрел, как он корчится, как бьётся в железную дверь, как лицо его приобретает полоумный оскал, как человек в нем медленно умирает, забиваясь в дальний угол сознания, как не остается в этом заключении ничего человеческого от него. От меня. Это я взрастил монстра, убивающего каждого прихожанина. Это я выкормил его людскими страданиями. Это я вынуждаю его своим упорно скрываемым желанием убивать, расчленять и уродовать. Мы с ним - одно целое. Я вижу его глазами. Я чувствую привкус сырого человеческого мяса во рту каждый раз, когда он вгрызается в чьи-то органы, когда блаженно хрустит раздробленными костями. Мягкое спокойствие рассыпается черным пеплом сожженного на кострище людского суда человека, оно оказывается притворством, иллюзией, маскировочным костюмом мрачного бешенства. Мертвые глаза становятся влажными. Мохнатое чудище любопытно принюхивается, прислушивается к моим мыслям и желаниям. Страшные мысли, страшные вещи, уродство, несовершенство теперь кажутся мне самым изысканным омутом, в который мне бы хотелось погрузиться. До них одних я хочу дотянуться, огладить корявые, ледяные клыки маски тьмы и ужаса. В этом переполненном трупами храме я чувствую себя на своём месте. Я никого не жалею. И нет в моей душе боле этого убогого чувства. Мой зверь снова идет на охоту.