Поезд в Ленинград
Бросая слова на ветер, можно не добросить! Хорошенькая студентка второго курса пединститута Вера Чуйченко вторые сутки ехала в надоевшем черепашьем поезде. Она провела летние каникулы у родителей в Сыктывкаре и направлялась к началу учебного года в Череповец.
- Я не понимаю, - думала она, разглядывая соседей по плацкартному вагону, - почему некоторые советские люди совершенно не следят за своим внешним видом.
Большинство пассажиров действительно имели непрезентабельный вид, даже женщины. Чуйченко ярко выделялась на их фоне добротной одеждой и красивым лицом. Символами красивой жизни после войны стали вещи из солдатских вещмешков: трофейные меха, немецкие кожаные перчатки, польские шляпки.
- А мой отец привёз этого добра из Германии навалом! - с тайной гордостью подумала она.
В некоторой степени поэтому Вера была девушкой активной и требовательной. Она поправила свои длинные русые волосы и мельком взглянула на интересного взрослого мужчину, сидящего напротив.
- Тоже плохо одет, но что-то в нём есть…
Короткие уложенные волнами волосы, столь популярные в 1930-е годы постепенно выходили из моды, делать их самостоятельно было сложно, а многие парикмахерские за военный период закрылись.
- В мировой моде утвердились завивки из длинных волос, валики и укладки кольцами, выложенные надо лбом, а также всевозможные причёски с косами! - боевой отец привёз с фронта подарок союзников – американский журнал с фотографиями голливудских звёзд.
Советские женщины стали отращивать волосы, потому что из длинных волос сделать прическу без посторонней помощи было проще.
- Проводник в вагоне молодой парень, - брезгливо вспомнила она, когда проснулась среди ночи, - уж очень хорошо набрался с друзьями и дрыхнет у себя в купе без задних ног.
Весь народ в трофейном немецком вагоне дружно храпит, а Вера побрела в сонном бреду в сторону туалета. Вдруг соображает, что нет характерных железнодорожных звуков и покачивания из стороны в сторону.
- Батюшки!.. Стоим! - выглянула она в окошко. - И вокзал-то какой знакомый!
Внезапно Чуйченко поняла, что проводник мертвецки пьян, и, конечно, проспал остановку Череповец.
- А поезд-то проходящий, - ужаснулась студентка, - идёт в Ленинград.
В общем, как девушка ответственная, в первую очередь подумала не о себе. О пассажирах, которые храпят, а поезд стоит минут сорок.
- Пока ещё проснуться, одеться...
Не до конца проснувшаяся Вера, но прекрасно понимавшая все размеры грядущей катастрофы, с дикими криками побежала по вагону:
- Вставайте! А-а-а-а-а!.. Череповец! У-у-у-у-у! Проводник проспал! О-о-о-о-о! Мы уже стоим! Быстрее!
В это время появляется проводник, весь лохматый, полупьяный и, почесывая голову, так прискорбно приговаривает:
- Ну, ёшкин кот... как это ж я… ну, блин… ё-мое!
Полусонный народ, накинув только ботинки, тулупы да шапки, полуголые, с выпученными глазами, с вещами в охапку, полусонные, матеря проводника на все лады, вываливают на перрон и, закуривая, начинают приводить себя в более-менее приличный вид.
- Основной народ из Сыктывкара как раз в Череповец едет, так что толпа стоит в пол вагона! - Чуйченко по причине беспокойства о ближних, пока собралась, оделась, выходила самой последней и самой проснувшейся.
Место у неё было в начале вагона, сосед, которому ехать дальше, по причине всеобщего оживления не спит, а с любопытством озирается вокруг и лениво поинтересовался:
- Что за кипиш?
Девушка собрала все свои пожитки, готова к высадке на перрон. Выглянула из двери вагона и поняла:
- Караул! Будут бить! Это не Череповец… до него ещё четыре часа.
Тут и народ на перроне, не видя родных огней начинает что-то соображать. Студентка быстро юркнула на вторую полку, накрылась с головой одеялом и заткнула пальцами уши. Импозантный сосед ржёт:
- Сиди как мышь, теперь тебе ни в туалет выйти, ни воды попить...
Пассажиры ударными темпами возвращаются в вагон и те слова, которые 10 минут назад были адресованы проводнику говорились уже Вере, причём в гораздо более извращённых вариантах. Так как все проходили мимо, то обязательно останавливались и говорили всякое:
- Пешком таким гадам ходить надо!
- Зато пить проводник теперь точно не будет в поездках, - усмехнулся Остап Бендер.
Он добрался до Сыктывкара на попутной машине, везущей на станцию напиленный зэками лес и на деньги доктора купил билет до Ленинграда.
- А девушка смешная… - оценил великий комбинатор.
В Череповце она выходила последняя. Каждый пассажир, высаженный ею на перроне неведомого вокзала, подходил к ней и говорил:
- Девушка, вот теперь точно Череповец, приехали!
Проводнику в глаза смотреть она не могла.
- Но никто не побил и то хорошо! - подбодрил её сосед. - Нужно уметь держать длинный язык за зубами.
В течение следующих суток дороги подсевший на её место пассажир играл в карты «в очко» и обыграл всех военных, набрав полный вещевой мешок ассигнаций.
- Бывает, что человек отлично тасует карты, а играть толком не умеет! - радовался за него Остап.
Денег у него не было и на каждой остановке он выходил и покупал водку или самогон, всякую закуску для удачливого соседа, не считаясь с ценами. Бендер так и не узнал причину его удачливости. Подъезжая к Ленинграду, некоторые из обыгранных неудачников просили выдать денег хоть на трамвай, и он великодушничал.
- Возьми и себе тысячу! - протянул он мятые бумажки великому комбинатору. - Я всё равно пропью!.. Мне везёт только в карты.
Остап вышел вместе с ним на вокзальную площадь. Повсюду развевались красные флаги, и гигантского размера портреты Сталина были развешаны вдоль главной улицы. Гремели барабаны, трубили трубы, им вторили пропагандистские речи и граммофонная музыка из репродукторов, установленных на машинах.
- Здравствуй Питер, я снова твой гость! - прошептал он.
Плана дальнейших действий у Бендера не было, поэтому он просто гулял по городу. Около Финляндского вокзала он обратил внимание, как лысый экскурсовод показывает группе крестьян на броневик и говорит:
- Именно на этом месте выступал Ленин весной 1917-го года и закончил
своё выступление словами: «Да здравствует великая Октябрьская социалистическая революция!»
- Вот ведь как предвидел... - усмехнулся великий комбинатор.
Документов у Остапа не было, и чтобы не умереть с голода, так как на официальную работу его не брали, он устроиться подрабатывать в порту – выгружать прибывшую из Германии трофейную заводскую технику.
- Технология простая, - пояснил бригадир, - кран опускает железный поддон весом в тонну в трюм. Мы накидывает на него оборудование!
Потом кран ставил его прямо в кузов машины, и толпа грузчиков быстро выкидывает всё аккуратно укладывая. Работали там и опытные портовые работники - крановщики в кранах и стропальщики внизу.
- Про лексикон отдельный разговор! - осмотрелся наблюдательный Бендер. - Непонятные «подвирай», «примайнай»… Остальное мат отборный, других слов не слышно.
Напряжённо работали неделю, и он однажды потерял концентрацию. Однажды подсунул левую протезную ногу под гружённый поддон, ему не больно, но выглядело очень страшно. Вежливо говорит стропальщику:
- Уберите поддон, а то на ногу поставили!
Стропальщик побелел, потом покраснел, потом выдал фразу:
- Боже мой, потерпи дорогой, - и криком крановщику. - Пожалуйста медленно подыми поддон вверх… У нас тут неприятность!
Тот среагировал мгновенно.
- Я так понял у них «пожалуйста» - это «твою мать» по-нашему… - понял великий комбинатор.
Однако вскоре не стало и такой работы, а значит и еды. В советском Союзе царила строгая карточная система и купить продукты на чёрном рынке можно было лишь за большие деньги.
- А их у меня нет! - с горечью уточнил Остап. - Круг замкнулся!
В северной столице СССР существовала традиция перед праздником Великой Октябрьской революции 7 ноября вывешивать в центре города большие портреты руководителей партии. Между колонн величественного Казанского собора, хорошо видимого с Невского проспекта, повесили «иконостас» с портретами Сталина, Молотова, Микояна. А над ними висит большой транспарант, оставшийся после празднования дня Победы:
- «Вечная память павшим героям!»
Без работы и спасительной продовольственной карточки Бендер вскоре сильно оголодал.
- Даже в лагере так не было! - опухшие ноги не шли, голова кружилась.
Каждый осторожный шаг преследовал одну цель: продвинуться вперёд и не упасть. На Староневском захотел зайти в булочную, чтобы отоварить две последние карточки, заработанные погрузкой и хоть немного согреться.
- Мороз пробирает до костей, - поёжился Остап. - Я голодный как мартовский волк.
Около прилавка стоял мальчишка лет семи-восьми. Он наклонился вперёд и весь как бы сжался. Вдруг выхватил кусок хлеба у только что получившей его женщины, упал, сжавшись в комок спиной кверху, как ёжик, и начал жадно рвать хлеб зубами. Женщина, утратившая хлеб, дико завопила:
- Меня дома ждёт с нетерпением голодная семья!
Очередь смешалась. Многие бросились бить и топтать мальчишку, который продолжал жадно есть, ватник и шапка защищали его.
- Мужчина!.. Хоть бы вы помогли, - крикнул Бендеру кто-то, очевидно, потому, что он был единственным мужчиной в булочной.
Его закачало, сильно закружилась голова.
- Звери вы, звери, - прохрипел он и, шатаясь, вышел на мороз.
Великий комбинатор не мог спасти ребенка. Достаточно было лёгкого толчка, намёка и его, безусловно, приняли бы разъярённые злые люди за сообщника воришки.
- В каждом из нас сидит то, что может нас посадить! - едко заметил Остап, когда немного отошёл от места самосуда.
С этого дня он совсем пал духом и чаще всего просто ошивался на местном базаре, клянча милостыню у толстых базарных тёток. На базаре регулярно продавали продукцию приезжие крестьяне и по простоте душевной подкидывали ему что-нибудь из подпорченных продуктов. Но бывало, что и посылали частенько. Тогда он заходил с козырной карты:
- А вот спорим по червончику с носа, что сейчас возьму и сам себе в ногу гвоздь забью?
Деревенские мужики хитро усмехались:
- Ищи дураков!
Любопытство всё ж таки забирало, и они соглашались на спор. Бендер важно доставал из потрёпанной сумки гвоздь, молоток, усаживался поудобнее, делал глубокий вдох, приставлял гвоздь к левой голени и прямо через брючину, без всякой дезинфекции, делал пробный удар молотком.
- Ой, не могу! - из могучей груди наружу вырывался вопль страдания, гримаса жуткой боли искажала мужественное лицо.
Великий комбинатор закусывал губу и делал следующий удар – лоб покрывался испариной от желания подавить проявления страдания, но стон нечеловеческой боли всё же вырывался сквозь плотно сжатые зубы:
- Твою мать!
Перевязанные платками тётки начинали креститься и верещать:
- Будет тебе, ирод окаянный, окстись!
Некоторые слабаки даже падали в обморок. Но Остап был неумолим.
- Спор есть спор, - и продолжал заниматься мазохизмом с каким-то дьявольским азартом.
Ещё один удар, последний - гвоздь вылезал с другой стороны ноги и страдалец откидывался на спину в полуобморочном состоянии.
- Выдержал-таки! – натужно выдыхал он.
У деревенских мужиков тряслись руки и губы от увиденного, а в глазах стоял дикий первобытный ужас. Обычно предлагали позвать доктора, но Бендер с слезливой мукой в глазах отказывался. Ему спешно собирали выручку и совали в руку комок измятых трудовых рублей.
- М-м-м, закурить бы? - хрипел он просьбу. - Так боль меньше чувствую… Вроде наркоза.
Ему охотно давали ещё и пачку махорки, лишь бы он поскорее исчез с глаз долой. Мыча от боли, Остап шёл с базара, волоча ногу, ковыляя к ближайшему сараю. Убедившись, что его точно никто не видит, доставал из верной сумки ржавые пассатижи и без особого труда и страданий вытаскивал гвоздь из деревянного протеза со словами:
- От ведь мудаки!
Там было много дырок, хотя и меньше, чем дураков на белом свете...
продолжение http://www.proza.ru/2017/02/27/466