2.10 НОВЫЕ ВСТРЕЧИ, НОВЫЕ ПРОЩАНИЯ
Рассветник проснулся первым. Кажется, еще не раскрыв глаза, он вскочил как чумной. Он спрыгнул с лавки, бросился к окошку, и распахнул его, дернув так, что чуть не выломал петли. За окном был спящий княжеский двор…
- Ты что! – подскочил Коршун, разбуженный резким шумом. Все подняли головы. Клинок вынул из-под лавки меч в ножнах.
- Беда, братья!… - сказал Рассветник.
- Ыкуны? – спросил Коршун
Рассветник не ответил. В одних подштанниках он выбежал вон из комнаты. Следом, в чем были, вылетели Клинок и Коршун, успевший на бегу подхватить своего «воронка» Пила тоже решил не отставать, и направился вслед за спутниками. Рубаху, однако же, натянул.
Рассветник вихрем взлетел по лестнице на второй ярус, и побежал через людские, мимо сонных служанок, копошившихся по ранним делам. Те от испуга подскакивали и визжали как резаные. Натолкнувшись на одну, богатырь схватил ее за плечи, тряхнул что есть силы, и закричал:
- Как на крышу залезть?
- Туда…- показала рукой чуть живая женщина – Там лестница на чердак, оттуда… - но уже только спина Рассветника мелькала перед ней, удаляясь в полумрак людских.
- Бешенный… - выдохнула баба. Следом за Рассветником мимо нее такими же очумелыми пронеслись Клинок, Коршун, и – в добавок - Пила.
Забравшись на чердак, Рассветник устроил переполох в голубятне, и выбрался, наконец, через слуховое окошко на скат крыши. Здесь он вскарабкался на самый конек, встал на нем во весь рост, и замер, обернувшись на восходную сторону. Клинок поднялся к нему на крышу, Коршун с Пилой остались у окна.
- Что он? – тихо спросил Пила.
- Никак с Молнием что-то… - несмело сказал Коршун в ответ.
Рассветник молчал и не шевелился, уставив взгляд на чистое небо, освещенное утренней зарей. Солнце поднималось из-за окоема.
- Что он у вас, кукарекает по утрам? – спросила, выглянув на крышу, растрепанная баба – Что всполошились?
- Молчи, дура! – рявкнул на нее Пила. Женщина, испуганно глянув на него, буркнула что-то себе под нос, и скрылась.
Наконец, Рассветник отмер и спустился с конька.
- Ну что? – спросил Коршун
- Беда, братья. – пробормотал Рассветник - Беда. Над каильской стороной вижу, висит черное марево, как туча. Там этим утром пролилось страшно много крови… И Молний…
- Что?! – вскричал Коршун.
- Молний сегодня на рассвете погиб…
А в этот же день, еще солнце не вошло в зенит, на закатной стороне зазвучал и пронесся по городу трубный звук. Пришли храбровцы.
Стройна сама приехала к воротам встречать войско. Людям велела не собираться, и не приветствовать храбровцев, и со стен приказала прогнать всех лишних. В черном платье, и в белом платке под черной шапочкой, княгиня сидела на коне против ворот, позади нее – Волкодав и закатный старшина Бобр. Смирнонрав со своими людьми стоял чуть в стороне.
Без всякого обычного по таким случаям торжества, без ликования толпы, без труб и рогов, отворили ворота, и сквозь них в город вошел воевода Месяц – пешком и с непокрытой головой.
Родом Месяц был из простых селян, а свое высокое имя получил когда-то больше для смеха. Его нос, переломанный еще в детстве, был вдавлен вовнутрь, а подбородок и низкий лоб напротив, выступали далеко вперед. От этого лицо богатыря правда напоминало помятый, поросший щетиной, с торчащим как у кабана одиноким нижним зубом, но все-таки месяц. Такое прозвище к нему и привязалось. Бросив в голодный год свою опустевшую деревню, Месяц дошел до Храброва, подвязался здесь сначала слугой на двор к большому боярину, потом добился и места в его отряде. Из-за силы, смелости и ума нового дружинника, боярин приблизил его к себе до первого подручного, и Месяц уже получил в Храброве известность. В ночь, когда злыдни с полком стреженцев истребили спящее миротворское войско, Месяц был опасно ранен. Но выздоровел, и вернувшись в Храбров, вскоре стал там одним из виднейших бояр, а три года назад мир выбрал его и воеводой. Крестьянский сын стал важным вельможей, а насмешливое мужицкое прозвище – боярским именем.
Месяц миновал ворота, рухнул перед Стройной на колени, и ударил в землю челом. Княгиня молчала.
- Здравствуй, светлая княгиня! – сказал боярин, приподняв голову.
- Мы тебя давно ждем. – холодно ответила Стройна – Муж мой, светлый князь, не дождавшись тебя, ушел на войну. Где ты был, когда он бился в диком поле с табунщиками! Когда его воины пали мертвыми, где ты был!
Теперь молчал Месяц.
- Молчишь? Какого наказания себе хочешь? – спросила Стройна – Выбирай! Лишить тебя чести? Имущества? Отправить тебя убирать выгребные ямы? Или, может, забить в колодки и отправить в Стреженск-Приморский, на рабский рынок? Говори, что с тобой сделать!
- Светлая княгиня! – сказал Месяц – Ты немного серебра выручишь, если продашь меня на рабском рынке! Хочешь отправить меня навоз грести – отправляй, я готов! Но лучше позволь, раз уж я в стремя встал, доехать до Дикого Поля – тогда я тебе столько пленных ыканцев приведу, что хватит на всю черную работу на Струге!
- Значит, не хочешь быть рабом ни здесь, ни за морем! – сказала княгиня – Что ж, воля твоя! Тогда, может быть, привязать тебя к конскому хвосту, и пустить в поля!
- Твоя воля, светлая княгиня! – ответил воевода, не моргнув глазом – Казни меня любой казнью, какой хочешь – о помиловании я не прошу, прошу только об отсрочке. Если отрубишь мне голову сейчас, то только в трудную минуту сама свой же город лишишь бойца и воеводы. Позволь мне сражаться за Каяло-Брежицк, а когда кочевников отобьем – тогда вот и моя голова!
- Позволь сказать! – попросил Волкодав Стройну – Месяц знаменитый воин. Нам сейчас и правда такими разбрасываться нельзя. Позволила бы ты ему искупить вину, а наказать – всегда успеешь!
- Я запомню, что ты сказал. – ответила воеводе княгиня, и снова повернулась к Месяцу – Почему так долго не выступал из Храброва? Почему медленно шел, когда едва ли не чистыми слезами тебе писали, прося поторопиться?
- Светлая княгиня! – ответил Месяц – Войско мы собирали с большим трудом. Весь Храбров полнится слухами, что с каганом и злыднями справиться никак нельзя, что князь и Струг-Миротворов обречены, а храбровцам себя надо спасать, и самим мириться с каганом. Очень много бояр идти в поход не хотели, еще и других подговаривали. Такие у меня на дворе сидят в яме четверо - двое с пригородов, и двое храбровских, ждут суда. Когда я узнал, что князь Мудрый в Каяло-Брежицке не оставил войска, а мне велел взять город под защиту, то я так рассудил: Бояр и конных отроков у меня для такого дела немного, вот я и посмел промедлить, чтобы поднять пеших воинов тоже, сколько смог. С пехотой, да с телегами - еще сверх того промедлил в пути!
- А почему сам с конницей не ушел вперед? – спросил Стройна.
- У меня большой разброд в полках, светлая княгиня! Все говорят, что у кагана несметное войско, и ведут его на нашу землю злыдни. Многих это очень испугало. Стали говорить, что быть Каяло-Брежицку разоренному, как при Затворнике, а нам надо свой город защищать. А когда узнали, что Мудрый разбит – то и вовсе шатание пошло… И нам большого труда стоило не дать войску разбежаться кто куда. Есть у меня боярин Гордый – по имени гордый, и по нраву такой же. Тоже упрекал меня, что медленно иду, и тоже предлагал конницу отослать вперед. Так я его спросил: доведет ли он бояр до Струга-Миротворова, если я его поставлю начальником над конницей – он и осекся. Я спросил: А пехоту он сможет удержать в узде, чтобы не разбрелись на первой дневке, или на круге не решили бы разом повернуть по своим городам? Подгонять сможет, чтобы скоро шли и были в Струге раньше кочевников – он и тут ничего не ответил.
Тут к воротам подъехал Смирнонрав.
- Сестра! – сказал он княгине – Я слышал, как этот боярин тебе отвечал! Прошу тебя, сделаем как Волкодав советует. Он отчаянный, как я вижу, от такого нам будет польза в бою!
- Пусть так, брат. – сказала Стройна – но от его людей будет ли польза, если они по дороге сюда едва не разбежались. Как нам на таких положиться?
- Положись на моих людей, княгиня! – твердо сказал Месяц – От страха они шатались, но все равно, шли вперед и вперед. И если моим воеводиным именем все не разбежались восвояси, то твоим княгининым именем, и твоим, светлый князь, будут стоять насмерть! По дороге им и страх, и сомнение были как помеха, а здесь – и общее дело, и стены, и весь народ, за который они будут биться, который им здесь на виду – все будет в помощь!
- Хорошо. – сказала Стройна – Ради просьбы моего брата, и ради твоей пользы в сражении – даю тебе отсрочку, Месяц! А если правда окажешься таким воином, как о тебе говорят, то совсем помилую. Встань.
Месяц поднялся и встал, не отряхивая пыль с одежды.
- Пока ступай с Волкодавом. – сказала Стройна – Ставьте твоих храбровцев на постой. А завтра утром ждем тебя в Струг на совещание, как воеводу и советника.
Княгиня уехала к Стругу. Волкодав и Бобр – за ней. А Смирнонрав спросил Месяца:
- Ты и меня знаешь, боярин?
- Знаю, как не знать. – ответил Месяц. – Земля слухами полнится, что ты пришел нам на помощь из самого Засемьдырья. А не узнать тебя нельзя – уж больно ты с князем Мудрым похожи…
Месяц привел в город тысячу пехотинцев и без малого девять сотен конных. На Струг никого из них, ни больших бояр и старшин, ни самого воеводу не поселили, а размещали на постой в закатном подолье. И хотя княгиня велела не праздновать прибытие помощи, но запретить горожанам радоваться было невозможно. В город пришли новые защитники пришли, вместе с ними – новая надежда, и к ним с восточного берега потянулись по мостам люди. Со дворов, где остановились храбровцы, слышался гомон голосов, смех и песни. Прямо на кострах люди жарили забитую птицу и поросят, несли усталым в дороге воинам все лучшее – пироги, рыбу, молоко, масло и мед. Пацаны подряжались вести на Черок коней, поить и купать, музыканты приходили играть задаром…
Воздух в городе словно стал иным, дышаться стало легче и свободнее. Смех и музыка разогнали тягостную тоскливую тишину.
Но в той комнате отроческой хоромины, где расположились Рассветник с товарищами, веселья не прибыло. Только они пока знали о судьбе Каили, и о гибели друга – первого из учеников Старшего…
Вечером, уже перед закатом, в комнату постучался паренек из дворовой прислуги.
- Господа! – сказал он, чуть растерянно глядя на витязей – Там какой-то верховой приехал с закатной стороны. Вас спрашивает, говорит, тех людей, которые приехали из Дубравы с горюченцем Пилой…
- Что? – удивился Пила. Ему мигом вспомнилось, как в Новой Дубраве такой же служка так же неожиданно постучал в их комнату и доложил о приезде Молния. Остальным, кажется, вспомнилось то же самое.
- Молний! – воскликнул Коршун!
- Молний погиб… - сказал Рассветник неуверенно – Я его смерть видел, как наяву…
- А не мог он показаться погибшим, чтобы злыдней обмануть? – спросил Коршун.
- Не знаю… - прошептал Рассветник – Такого волшебства я не знаю… Но Молний всяко больше меня знал. И почему с закатной стороны приехал?
- Может, крюк сделал, пока спасался? – продолжал Коршун свое. Он повернулся к парнишке – А какой он из себя? Высокий?
- Ну, да… – ответил слуга.
- Один приехал? – спросил Рассветник.
- Один.
- Ты сам видел, что один, или так сказали? – пытал Рассветник.
- Сам видел. Одетый чудно, и такой замызганный, как будто от самого Стреженска скакал.
- Так кому это еще быть! – воскликнул Коршун.
- Ладно, что зря голову ломать. - сказал Рассветник - Пойдемте все, сами посмотрим, кто там!
Захватив оружие, Рассветник, Коршун, Клинок и Пила спустились вниз и вышли на крыльцо.
Посреди двора стоял человек, похожий на Молния не больше, чем гусь на свинью. С виду за тридцать лет, давно нестриженый, немытый, с нечесаной бородой. Обликом нежданный гость был светло-русый, худой как щепка, совсем не рослый как Молний, а лишь долговязый, и от худобы казался еще долговязее. Одетый и правда не по-здешнему. На ногах были чуть заостренные башмаки, поверх обмоток, доходивших до колена. Рубаха, подпоясанная узорным поясом, когда-то была белой, а теперь уже скорее стала черной, Поверх нижней рубахи висела на угловатых плечах другая - серая, без ворота, без рукавов, распахнутая настежь, длинной до середины бедра. Серые штаны, лоснились от лошадиного пота. Под уздцы незнакомец держал пегую лошадь незнакомой породы – не богатырского скакуна, но и не крестьянского коняжку.
- Пифа! Второфа! – крикнул он, едва Пила появился на крыльце.
- Хвост! Хвост, это ж Хвост! Здорово, брат!
- Стой! Кто это? – остановил было Коршун парня, рванувшего навстречу гостю.
- Да Хвостворту! Брат же мой, из гор приехал! Только, бес, худой стал как цапля!
Пила сбежал вниз, и крепко обнял брата.
- Черт, похудел как! – дивился он, ощупывая руки Хвостворту – Все кости торчат! («И как постарел! Десять лет прибавил, а то и больше…» - подумал про себя) Ты как здесь-то очутился?!
- Да как и ты, так же! Лесом-полем, полем-лесом! Сраку об коня отбил - будь здоров! – ответил Хвост, шепелявя так, что один только привычный Пила разбирал его слова без затруднения. Недаром же он носил свое прозвище! – Я в Горюченское прискакал, там только и разговоров, куда и с кем ты да Краюха пропали! А в Дубраву долетел – так мне уже в воротах Жадина рассказал, как ты там злыдней гоняешь!
- И про злыдней уже знаешь? – удивился Пила – Тогда… и про Краюху знаешь…
- Знаю, Пила. – сказал Хвост, мигом помрачнев. Радости от встречи с братом как не бывало. – Все знаю. Орлан в Новой Дубраве мне про вас рассказал.
- Как же ты…
- Как я на таких радостях умом не тронулся? Да вот так. В горюченское к нам приехал – узнаю, что отца год как проводили, а брат со злыднем уехал – когда ж тут было умом трогаться! Надо было ноги в руки хватать, да гнать за вами во весь дух.
- Постой-ка, ты знал в уже Горюченском, что это злыдень был? – совсем уже удивился Пила.
- Конечно, знал! Я ведь его за горами видел, вот как тебя сейчас! Я там от него, брат, такого лиха хлебнул, что теперь тошно смотреть на этих сучьих волков! Когда мне Колючка про Краюхин отъезд рассказал, я тогда сразу понял, что к вам пожаловал за гость! Я-то, дурак, думал – приеду, удивлю всех сказками про свои загорские приключения, а ты тут, оказывается, похлеще делов наделал!
- Во даешь, брат… - сказал Пила.
- Ну-ка, парень, постой! - вмешался в разговор Рассветник – Какого это ты лиха от злыдня хлебнул за горами?
- А это, боярин, долго рассказывать. Ты сам-то кто будешь? – спросил Хвостворту, ни капли не смутясь, а даже наоборот – с некоторой дерзостью в голосе.
- Хм… Ну вот, что: пойдемте-ка все к нам, там и познакомимся, там и про свои загорские приключения расскажешь. Да и Пила, думаю, все-таки найдет тебе что рассказать.
В комнате Хвостворту перво-наперво предложил его накормить, а уж после расспрашивать.
- А то с позавчера маковой росинки во рту не было. Нигде и куска хлеба не ухватил - так спешил вам на помощь! – мотивировал он просьбу.
Пока Хвостворту набивал брюхо оставшимися от ужина хлебом с кашей, Пила представил ему спутников и стал рассказывать обо всех злоключениях, начиная с Краюхиного отъезда. Хвост слушал внимательно, однако же не отвлекаясь от яростной работы ложкой. Но не успев вычистить миску, он остановился, и больше уже не прикасался к еде, когда Пила дошел до находки мертвого тела в лесу, до обряда с кровью и вином.
- Упырь… Вот же упырь, сучья короста… - сказал Хвостворту, качая головой.
Пила продолжил говорить. Что было уж совсем непонятно, то Рассветник и Клинок поясняли сами. Когда дошло до схватки со злыднем, Хвостворту спросил:
- Так ты как понял-то, что это злыдень, если, говоришь, видел Краюху? Ты точно знаешь, что это он был, или тебе тут голову заморочили?
- Ну, парень… - возмутился было Коршун, и даже вроде стал привставать с лавки, но Рассветник положил ему руку на плечо, и Коршун замолчал.
- Точно, Хвост, поверь. – сказал брату Пила – Ты бы увидел – сам бы все понял. Я хотя по дороге слушал, что про это говорили, но для себя ни на миг не верил. И тот волчий выродок как знал, что я не верю, хотел обмануть… А когда я его увидел – тут уже никаких рассказов мне не надо было… Не Край это был, точно, близко не он.
- Ладно, брат, верю… И вы, добрые люди, простите меня – такая беда у нас с Пилой. Сколько лет мы с братом хотели увидеться, вот свиделись, наконец, а тут - на вот тебе, на здоровье…
- Вот так и было все… - заключил Пила – А Краюху мы на другое утро проводили.
Хвост в ответ не сказал ничего…
- Значит так: - прервал Рассветник молчание – Твой, Хвостворту, рассказ мы на завтра отложим. Пока всем отдыхать. И прислуге скажем, пусть вина для поминки принесут, что ли…
Отправили коридорного за вином и хлебом, и просидели долго. Снова пили и закусывали, снова спели много песен, – и те, что пели в день краюхиных проводов, и другие. Хвостворту пел, как научился в Горах – там он вдоволь наслушался прощальных слов. Пели, вспоминая Краюху – непутевого малого, но честного и доброго, который погиб ни за что-ни про что, без всякой вины.
Вспоминали тут же Молния, богатыря из богатырей, и пели о нем. Пели о его храбром сердце, о его могучей руке, светлом уме и великом знании. О том, как служил он всю жизнь доброму делу, белому свету, Земле и Небу, ратайской стране и людскому роду. Как пал в битве, защищая людей, и о его новом пути в иное бытие, где свершит он новые подвиги, неведомые никому из живущих под солнцем…
Уже за полночь улеглись спать. Рассветник, которому выпало караулить второму после Коршуна, в свою очередь расположился за столом, перед одинокой горящей свечкой. На полу меж лавок был уложен тюфяк с постелью – это слуги позаботились для нового жителя. Но Пила уступил ему свою лежанку – В последние недели Хвосту приходилось спать и на траве, и на голых камнях. Клинок с Коршуном лежали по местам, и дружно храпели. А братьям не спалось обоим. Лежа рядом один на лавке, другой – внизу на тюфяке, братья тихонько переговаривались. Это заметил Рассветник. Он взял в одну руку скамейку, в другую – свечку со стола, и подойдя к братьям, сел поблизости.
- Вот что, горожане. – сказал он – Раз не спим все равно, может тогда не будем до утра откладывать. Хвостворту, расскажи про свое приключение, и как ты со злыднем поякшался за горами.
- Да, правда, расскажи! – попросил и Пила. - Сколько уже проговорили, а что с тобой там было, так и не знаю!
- Ладно, слушай! – согласился Хвост.
Говорил он долго и обстоятельно. Расписывал все в подробностях и приукрашивал такими словцами и присказками, за которыми иной рассказчик полез бы в карман. Но все же о чем-то умолчал, о чем-то слишком уж приврал. А я так расскажу, как все было в точности, честь-по чести.