Затворник 2. 9 Молний смеется

Игорь Дедушкин
2.9 МОЛНИЙ СМЕЕТСЯ.

В Каили на вторую ночь стражи все повторилось, и на третью тоже – та же беспросветная чернота, накрыла город с закатом, жуткая волчья песня, так же ыкане подползали к стенам, и исчезали во тьме при первой тревоге. Но все-таки теперь было полегче. Люди уже знали, что как враг ни пугает их в темноте, но рассвета, от которого теряет власть, он отвратить не в силах – утро наступит, так или иначе. И страха, такого как в первый раз, уже не было.
Днем воины, что несли ночную стражу, отсыпались. Караулили за них почти одни женщины и ребятишки. Ыкане же до заката не приближались к городу. Новых послов к воротам не присылали, и своих степняцких игр, с кровью и без крови, тоже вблизи холма не устраивали. Тем более не решались приступить к стенам.
Молний каждую ночь проводил в своем закутке, окружал себя огненным кольцом и не давал злыдням проникнуть в город, а те своих попыток не оставляли. По двое или по трое они, от последнего вечернего луча солнца до первого утреннего, силились пробить огненную преграду, изводя защитника-одиночку своими чарами. Но черная ночь неизменно отступала перед белым светом. Заклинания, уговоры и колдовские песни не действовали на Молния, и он не давал марам пересечь светлую полосу. А черные мечи, начало которых богатырь знал, не могли его ранить.
С рассвета до середины дня Молний спал беспробудным сном. Потом он шел говорить с Рокотом, узнавал от него новости, советовался, потом только подкреплялся, чем ему давали. Если давали кашу – съедал целый котелок, если курицу – то целую курицу, хлеба на закуску брал целый каравай, а подкрепившись, снова спал до предзакатного времени. Тогда, разбуженный к страже, Молний снова говорил с воеводой.
-   Вестей нет со Струга. – сказал ему Рокот.
Дело было перед четвертой ночью.
-   Да знаю, что нет, откуда им быть-то! Мимо этих чертей полосатых и мышь не проскочит!
-   И мы дать знать ничего не можем. – продолжал воевода. Кругом всадников тыщи, и нас из их становища видно, как на ладони! Днем не выбраться. А если ночью попробовать? Может, по такой темени и проскочат?
-   Ночью тем более нельзя. – сказал Молний – Темнота сейчас в помощь только врагам, а никак не нам. Наши если выйдут хоть три шага за ворота – так даже дороги назад не найдут. Ыканцы наутро только их головы подкинут к воротам! Думать нечего, чтобы ночью отправить кого-нибудь.
-   Слушай, Молний! А ты говорил, что есть у тебя в Каяло-Брежицке твои братья такие же сведущие. Может, если ты позовешь, они как-нибудь…
-   Услышат, что ли? – спросил Молний
-   Да. Услышат они тебя?
-   Нет. – покачал головой Молний – Тут не просто. Это дар очень редкий – чтобы на той стороне чей-то другого зов услышать и отозваться. Это надо, чтобы тот другой был – душа, ближе некуда! У учителя нашего есть его названный брат, У брата-Рассветника, что сейчас в Струге – тоже есть. У меня вот такого человека нет.
-   А отец, мать? – спросил Рокот.
-   Даже мать с отцом - не всякие сумеют услышать, если их позвать через другую сторону. А я своих-то и вовсе не знал.
-   Понятно теперь… - сказал Рокот – Что ж, жалко, конечно.
-   Жалко. – сказал Молний – Да и все равно, ничего бы не вышло. Больно крепко злыдни вокруг города встали: Все, что не сказал бы я тому, другому, они все бы сразу услышали. И знали бы, что мы тогда задумаем. А я пока что надеюсь, что о моих братьях в Каяло-Брежицке враги еще и не догадываются. Из-за одного этого не посмел бы их выдать! Они должны злыдням показаться неожиданно, потом, когда надо будет.
-   Поэтому ты не объявил о них в городе? – спросил Рокот.
-   Поэтому, да. Не можем мы знать, кто и какую весть подаст через стену, поэтому и знать о моих братьях никому в городе нельзя.
-   Не доверяешь нашим гражданам? – спросил воевода.
-   Честный боярин! – ответил Молний – Я ни о ком плохо думать не хочу, видит Небо! Но я, в позорные годы по земле погулял, и столько повидал предательства и подлости, причем ведь не только от низких людей! Зло, которому служат злыдни, имеет большую власть, и кто, когда этому злу поддастся – я угадать не возьмусь!
-   Это ты, наверное, правильно говоришь. – сказал воевода.
-   Как племянник твой? – спросил Рассветник.
-   Ожил. Сегодня пойдет в караул со всеми.
-   Рассказывал что-нибудь?
-   Говорил. Пленников, говорит, ыкане взяли видимо-невидимо. Многих угнали в степь, но и при войске оставили кое-кого. В первую очередь – бояр. Злыдни всех допрашивали лично. Разговаривали со всеми по-ратайски, хотя с виду – сущие ыкуны, такая же смуглая чернота узкоглазая. Про все узнавали: сколько в каком городе осталось людей, сколько припасов, высоки ли стены, когда строились, когда чинились, где слабые места, откуда в городах ждут подмогу при случае, кто в начальниках – все узнавали, в общем.
-   Скверно. – сказал Молний – Конечно, утаить от них никто ничего не смог. Хорошо еще, опять, что мы с братьями уже после в Струг приехали, и про нас никто в войске не знал. Про меня-то теперь знают, а про них вот… Ладно, тут что думать без толку! Надо на стражу готовиться. Как люди-то твои, воевода? Держатся?
-   Первую ночь всего тяжелее было. А теперь – ничего, и я, и люди свыклись.
-   Ну, хорошо. Три дня мы уже выиграли – большое дело.
-   Да считай, четыре!
-   Почему?
-   Четыре дня, как ты злыдня у ворот заставил показать рожу. Без этого мы, может быть, тогда бы и сдали город.
-   А про Острог-Степной ничего не говорил твой племянник? Были оттуда пленники с ними?
-   Нет, про это ничего не знает.
Вечером все были готовы к новой тревожной ночи. Снова зажигали на стенах огонь, складывали грудами дрова. Но даже странно: когда солнце закатилось за окоем, заря продолжала освещать закатную сторону, и небо было светло. В свое время, потемнело и небо, но тогда огромная луна так вспыхнула на нем, что  поля и холмы вокруг города засияли бледно-серебристым сиянием!
-   К чему бы это… - спросил удивленный Рокот, и тут же сам засмеялся своему вопросу. Что, действительно, могло быть здесь необычного!
Люди ликовали, словно город был вовсе спасен от осады. Всюду на стенах и под стенами слышался смех и песни. У костров раздалась музыка, первая с самого ухода княжеских полков. К ополченцам из города набежали сначала ребятишки, потом стали появляться и женщины. Сидели вместе с отцами и мужьями вокруг костров, болтали, пели и радовались. Где-то уже начались и пляски.
У Рокота полегчало на душе, как и у всех. Но переговорив со Свирепым, он решил пока особенно не распоясываться. Собираться и видеться с родными под стеной он разрешил, но самим воинам велел домой от стены не отлучаться, и строго запретил хмельное. Запретил и подниматься посторонним на стену без нужды. Караульных сократил, но оставшимся велел, как обычно, глядеть в оба. Еще воевода велел погасить большинство огней на стене, чтобы лучше было видать подступы к городу, но все очаги и жаровни держать наготове, с сухими дровами и затравкой.
Все тем временем было спокойно. Незаметно подойти к холмам, ыкунам нечего было и думать, хоть бы половина сторожей спала – так ярко сияла луна. Волчий вой доносился изредка, но откуда-то совсем издалека. Рокот, отдав все приказы, и раз обойдя город, велел Свирепому остаться за себя, и около полуночи прилег на воротах отдохнуть. Проспал воевода половину времени до рассвета, после обошел стены еще раз, и остаток ночи, уже при занимавшейся на восходе заре, велел руководить стражей Большаку.
Молний, которого утром, как уже повелось, выпустили из его коморки, вышел на свет необыкновенно бодрым и здоровым с виду – насколько бывает бодрым человек, не спавший ночь.
-   У тебя, смотрю, тоже тихо было? – спросил его Рокот.
-   Да, тихо было. – сказал Молний – Эти ни разу не приближались. Но и не ушли, попятились назад, только и всего. Всю ночь слышалось, как шепчутся, шуршат, как будто новые сети плетут…
-   Почему не приближались, как думаешь? – спросил воевода.
-   Не знаю. Только никуда они не делись. Отступили – это да. Но все тут как тут. Видно, отчаялись взять нас на испуг, да готовят что-то новое.
-   Может, измором решили? – предположил Свирепый.
-   Это навряд ли. – сказал Молний – Им время дорого. Пока они здесь, наши в Каяло-Брежицке собираются, они это понимают. Да и никогда злыдни ни под одним городом не стояли на измор, сами знаете. Всегда – хитростью, или силой, а города брали без долгих сидений. Надо нам глядеть во все глаза.
-   Так и будем. – сказал Рокот.
Ыкуны не обманули этих «надежд» Едва закончился утренний совет, и Молний отправился спать, как лагеря кочевников пришли в движение. Поля вокруг города наполнились всадниками. Множество упряжек с волами стали подвозить из-за холмов бревна и длинные балки. Ыкане как муравьи копошились вокруг, разгружали телеги, и собирали напротив вала, с рассветной стороны, деревянные дурищи, похожие издали на городские ворота, только намного больше – по пяти обхватов в высоту, а может и сверх того. Другие табунщики выкладывали дорожки-мостовые из распиленных вдоль бревен. Диковинные конструкции росли на глазах – ыканцы строили их из готовых частей, которые привозили откуда-то из-за холмов, складывали друг с другом, связывали и сколачивали. Топоров и пил почти не было слышно. Со всех сторон стройку окружали черные шапки в полном вооружении.
-   Всех живо сюда! – приказал Рокот.
Прискакали Свирепый и Большак, прибежал разбуженный Молний, пришли прочие старшины. Был среди собравшихся и воеводин племянник, спасшийся из плена Силач.
-   Гляди. – сказал Рокот Молнию, когда тот поднялся на стену. Молний внимательно оглядел ыкунские «новостройки»
Всего сооружений было пять. Каждое имело перекладину на двух опрах, каждая опора  состояла из четырех толстых расходящихся книзу балок. На перекладины ыкуны подвешивали длинные, обхватов в десять, коромысла – коротким концом к городу, длинным – к своему лагерю.
-   Скверно… - сказал Молний.
-   Скверно, точно! – подтвердил Большак. – Такого мы здесь еще не видали.

Когда князь Храбр, пра-прадед Светлого и тезка его брата, пришел со своими стреженскими полками покорять Каяло-Брежицк, то северяне построили на берегу Черока камнеметные устройства. Они бросали в Струг зажженные снаряды и, хотя не одним этим, но вынудили миротвороцев открыть ворота Храбру, и отныне его одного звать великим князем. Такие же орудия ставил против хвалынских крепостей сын Храбра, Гнев. А взятые им в плен акиринайские мастера учили ратаев строить и другие машины – одни больше и дальнобойнее, другие наоборот, меньше но подвижнее, годные для полевого сражения. У Барса, и других стреженских воевод в захребетской войне, камнеметы тоже были в достатке.

Но сравниться с этими, которые теперь строились перед каильскими стенами, не могли никакие пороки, известные в ратайской земле. Высотой они были наполовину выше самых огромных машин. К коротким плечам журавлей-рычагов табунщики подвешивали ящики размером с целую избу, и шустро набивали их землей.
-   Большак! Достанут твои пороки до них? – спросил Рокот.
-   Нет. – сказал мастер, досадно покачав головой – И на половину не достанем ничем. Ну, они еще подтащат поближе, не зря же настилы стелют… Но вот на сколько подтащат… Не знаю…
-   Что делать теперь, господа! – спросил воевода.
-   Бес его знает. – сказал Свирепый – Теперь одним страхом не отделаемся. А если еще подожгут город…
-   Да нет, не будут жечь. – сказал Большак.
-   Почему думаешь, что не будут – спросил его Рокот.
-   Жечь им было бы со всех сторон удобнее, чтобы в разных концах горело. А они хотят стену проломить. Здесь стена выше, в нее легче попасть. И прочности в стене здесь меньше.
-   Это почему? – всполошился Рокот – Плохо сделана?
-   Стена хорошо сделана, воевода – возразил Большак - Только она одной толщины со всех сторон. Получается, в других местах она поприземистее, а здесь как бы долговязая, поэтому и послабее.
-   Что ж вы раньше думали!? – вспылил на Большака воевода.
-   Так кто знал, что они такое здесь понастроят! Ведь отродясь таких бабеней ни у кого не было, а у кизячников - тем более!
-   Раньше не было, теперь вот есть. – сказал Молний – Злыдни толк знают не в одном колдовстве, и что у них еще в запасе – попробуй, угадай! А мастер прав, воевода. Жечь Каиль они не будут, а будут стену ломать – здесь и склон ровнее, легче будет к пролому подниматься.
-   Не хотят город жечь. – сказал Свирепый – Боятся, что мы все с городом сгорим живьем, и некого будет гнать к Синему Морю!
-   Ну, что делать-то! – повторил Рокот вопрос. – Что?
-   Вылазку если… - сказал кто-то.
-   Вылазка, какая к ляду вылазка! – сказал Рокот – У них только стражи при этих журавлях – вдвое против всех наших, старых да малых. А в станах еще, как мух целые тучи... Погибнем все ни за грош, и город потом возьмут голыми руками!
-   Значит, придется ждать, пока стену разобьют, да биться в проломе. – сказал Свирепый.
-   Да, больше тут нечего. – согласился Молний.
-   Ну, значит, ляд с ним, биться - так биться! – сказал Рокот. – По всем домам с этой стороны пройтись, пусть кто там остался, все перебираются в закатную часть, и там пережидают!
Ближе к вечеру пороки были уже полностью готовы. Ыканцы вкапывали впереди них в землю по два столба, и протянув через столбы канаты, воловьими упряжками тащили машины по настилу, сзади – вперед.
-   Бить тревогу! – велел Рокот – На стены всех! Быстро!
Собрали в два счета совещание, и решили единодушно: Взывать к милосердию кагана, даже если бы с начала можно было в него верить, теперь все равно поздно. Надо было готовиться отражать большой приступ. Сам воевода перенес свою ставку с ворот на одну из башен восточной стороны. На этой же стене назначили быть почти все боярам.
-   Другие стены тоже никак нельзя оставлять. – сказал Свирепый – У табунщиков людей столько, что со всех сторон смогут напасть, пока мы будем держать пролом.
-   Это и так понятно, что нельзя оставлять. А ставить туда кого прикажешь? – спросил Рокот.
Сошлись назначить начальника на каждую сторону стен, и отделить каждому, в придачу к подросткам и старикам, бабам да хромым, по сорок воинов – на случай, если ыкуны поднимутся на вал. Еще сотню Свирепый посоветовал держать особым отрядом – на крайний случай, если враг окажется где-нибудь на самой стене.
-   Хорошо, так и сделаем. – сказал воевода. – Вот ты, Свирепый, эту сотню и возьмешь, а если меня убьют, тогда вставай воеводой за меня. Ты, Большак, собери здесь всех своих мастеров, кто остался в городе, будете проломы заделывать, где можно.
Назначили ответственных на полуденную, полночную и закатную стены, отобрали им людей.
-   Дядя, окажи честь! – раздался голос. Рокот, повернулся к племяннику.
Силач стоял перед ним, такой же бледный как в день своего нечаянного спасения, глядел таким же ошалелым взглядом. Только голос его стал теперь звучать иначе – сухо и зло, как не звучал еще неделю назад у семнадцатилетнего юнца. Кольчуги для воеводского родича в городе не нашли – только слатали наспех некое подобие стеганки, худая голова Силача торчала из ее воротника, словно птенец из гнезда.
-   Что тебе? – спросил Рокот.
-   Разреши мне ворота держать.
Воевода посмотрел на племянника, словно прикидывая в уме его силы.
-   А справишься? – спросил он участливо.
-   Справлюсь, дядя.
-   Добро. Ворота за тобой. Держи их до последнего. Возьмешь двадцать человек себе.
Тем временем ыканцы готовились стрелять. Упряжки по шесть пар быков, под свист бичей и крик погонщиков, тянули через блок толстые канаты. Длинные концы коромысел все ниже пригибались к земле. Из города было хорошо видно, как раскачиваются, поднимаясь кверху, сундуки-противовесы.
-   Ну, все по местам, братья! – сказал Рокот. – Небо вам в помощь…
Крайний слева порок выстрелил первым. Противовес резко сорвался вниз, и длинный конец «журавля», описав широченную дугу, поддернул в праще и выбросил вперед какой-то снаряд: черная точка полетела к холму, увеличиваясь, кувыркаясь на лету, росла, дуга ее полета пошла вниз, еще ближе, еще больше, больше…
«Бум» - глухо раздалось снизу.
-    Что там, погляди! – велел Рокот.
-    Недолет, воевода!
Большой пень, на треть вошедший в землю, торчал из вала в четырех обхватах от основания стены.
-   Вон они что придумали! – сказал Рокоту Свирепый – Камней больших нет вокруг города, так они решили пеньками нас забрасывать! Ну, посмотрим…
-   Деревом по дереву… - сказал Рокот.
-   Деревом по дереву, да. – сказал Большак – Только это не одно и то же. Для стен стволы возили из-под самого Подлесья, нашим не чета. Здесь таких деревьев мощных, как на закате, отродясь не росло.
-   Хорошо, раз так. Всем стоять где стоите! – крикнул воевода.
Люди у бойниц замерли. Снизу, из-под стены доносился напуганный женский гомон.
Выстрелил второй порок. Теперь снаряд взлетел, кажется, выше, и приближаясь, рос и рос – уже до совсем огромного, под визг женщин перелетел стену, угодил в чей-то домишко, и смял его как пустую скорлупу!
Запустили по стене третью колоду, четвертую, пятую… За каждым растущим в небе снарядом люди смотрели, сжав зубы, втянув головы в плечи. Каждый удар о землю сопровождали единым вздохом. Ыкуны меж тем скоро и слаженно сновали вокруг машин. Пока одни воловьи вереницы притягивали к земле плечи рычагов, других уже подгоняли к порокам. Едва выстрелив, цепляли канат к дышлу новой упряжки, и тянули снова. Подвозили телеги, груженные новыми колодами. Снаряды падали, врезаясь в вал, или залетая в город. Седьмой задел крышу забрала на стене, разметав ее по досточкам, поранил защитников. Рокот велел Большаку мигом восстановить все порушенное, а прочим уйти с пролета стены, в который целились табунщики.
Пороки стреляли уже по третьему разу, когда деревянный снаряд, наконец, угодил и в самую стену. Башня под ногами Рокота содрогнулась, а колода, ударившись о толстые намертво пригнанные бревна, с треском разлетелась надвое!
Восторженные крики, смех и свист пронеслись по стене, и отозвались в городе. Рокот снял шлем, и отер пот со лба. Он видел, как стена выдержала этот первый удар, но уже не знал, радоваться ему, или гадать – какое новое ухищрение предпримет враг.
Обстрел продолжался. Ыканцы приноровились бросать колоды так, что теперь почти все выстрелы ложились в стену, правда толку от этого больше не стало – раз за разом их неказистые стеноломы отлетали от складки как горох и катились вниз по холму, либо раскалывались на поленья. Двойная дубовая складка, укрепленная внутри поперечными стенками, набитая илом, глиной и землей, содрогалась, но выдерживала. И люди, только что замиравшие при виде летящих на холм болванок, теперь хоть и продолжали с интересом за ними следить, но уже по-спокойному, словно за делом обычным.
-   Недолетит! – говорил кто-нибудь, едва праща подбрасывала снаряд в воздух. И действительно, колода через несколько мгновений плюхалась на вал.
-   А этот перелетит. А вот этот – в самую точку!
Все так и случалось – снаряд то влетал в город, и превращал там в груду обломков еще чей-нибудь сарай, либо отскакивал от стены.
На самом закате ыкуны перестали стрелять. Пороки замерли, воздев к небу свои длиннющие «руки» но движение вокруг них не утихало. Подвозили новые колоды. Воловьи упряжки не распрягали. Людей прибывало…
Солнце краем коснулось холмов на западной стороне.
-   Что дальше? – спросил Рокот.
-   Ночь приближается, вот что. – сказал Молний  – Ночь это их время.
-   Ну и что? – спросил воевода. – Не больно-то они и ночью страшны, кажется… Или как…
-   Да вот так. – сказал Молний – Теперь будет ночь – не то, что раньше. Сегодня и я здесь остаюсь.
-   Не пойдешь к себе на стражу?
-   Нет, тут буду. Чувствую, все тут будет решаться.
С последним лучом солнца город снова погрузился во тьму – такую же, как в первую страшную ночь осады. Мигом почернели и небо, и окоем вокруг. Город промолчал. Как и в последние ночи, разом наступившая мгла не вызвала теперь ужаса, но тревожнее все же стало всем. Люди почти не говорили меж собой, стояли на стене как вкопанные, уставя глаза сквозь бойницы в черноту. Кто сидел внизу – те глядели себе в ноги или на играющие языки костров. Рокот приказал бросать за стену побольше огня, чтобы не прозевать приступ, и вал худо-бедно освещался. Но это тоже не очень-то ободряло. Страх снова начинал просачиваться в город…
Было и другое: Поля и холмы вокруг Каили так же потемнели, но из ыканских стойбищ через черную колдовскую стену пробивался свет огней, и в самих лагерях угадывалось непрерывное движение. У камнеметов, тускло освещенных множеством костров и факелов, не утихала работа. Метались без конца конные и пешие. Ревели волы, кричали погонщики.
Приходила время, в которое раньше меняли первую очередь сторожей… Молний стоял на забрале, уставив взгляд в темноту.
-   Воевода! – сказал он негромко.  – Слышь, воевода!

Костры у ыкунов в мгновение померкли, превратившись в едва заметные красные точки.

-   А… - отозвался Рокот.
-   Держись, сейчас дадут жару…
-   Да, опять стрелять будут. Вижу.
-   Нет. – сказал Молний – Вечером только примерялись. Теперь вижу, что они…

Последние слова Рокот не услышал.

В наступившей кромешной тьме раздался и понесся по округе крик – не человеческий, и не звериный, а такой сиплый хрипучий вопль, как скрежет пилы по шершавому камню, только при том еще втрое надсаднее, гнуснее - и громче всякого мыслимого голоса. Будто всякому слышащему через уши врезали по два сверла, в самые мозги! И те бояре, кто бежал в город из метельной бойни, узнали этот крик…
-   Злыдень! – понеслось по стенам – Злыдень опять колдует, быть беде!
Как бы оправдывая эти слова, стена вдруг пошатнулась, да так, что люди на забралах чуть не повалились с ног. А через мгновение до башни Рокота докатился волной могучий громовой удар. Воины в страхе попрятались под бойницами. Стенания и крики донеслись от пролета, в который днем целились табунщики.
-   Небо… - прошептал Рокот – Небо, что еще…
-   Туда, бегом! – проорал Молний, и сам рванул с башни вниз по лестнице, минуя скачком четыре ступени за раз. Рокот поспешил следом.
Прибежав к месту, Молний с воеводой увидели толпу мужиков, подростков и баб, уже собравшихся у башен по обе стороны пролета. Протолкавшись сквозь них, и взглянув, воевода ахнул:
Рокот не мог себе представить удара такой силы, какой обрушился на стену, – она прогнулась вовнутрь больше чем на обхват. Укладка была наполовину разворочена. Бревна – одни сломанные в местах стыков, другие слетевшие с пазов, торчали из стены, как кости из огромной раны. Земля виднелась между них и сыпалась наружу…
Никто и слова толком не успел сказать, как снова взвыл в поле колдун-мара, и его вопль еще сильнее отозвался в городе, как будто нацеленный прямо в уши каильцам. Второй удар потряс стену, потряс землю! Воеводе показалось - весь холм подпрыгнул на месте. Снаряд угодил теперь левее и ниже предыдущего, и ослабленная первым ударом стена поддалась и накренилась еще больше.
Откуда-то из глубины своей утробы, должно быть – из печенок, Рокот выгреб остатки отваги, выбежал вперед, и подняв обнаженный меч, прокричал что было силы:
-   Всем стоять где стоите! Всем стоять на местах! Сейчас третий ударят, тогда начнется! По местам всем стоять! Приготовится! Лишние прочь!
-   Прощай, храбрый воевода! – негромко сказал Рокоту Молний – Небо даст, встретим утро!
-   Прощай, добрый человек! Пусть…
Теперь уже Молний не услышал, что сказал ему на прощание боярин. Злыдень заголосил в третий раз, и третий удар, аккурат между двумя прежними – обрушился на стену! Колода пролетела прямо сквозь нее, разметав разбитую преграду, оставляя за собой черный дымный шлейф без огня. Разломанные бревна и комья глины размером с бочонок разлетелись во все стороны мелким мусором. На два пролета кругом все потонуло в облаке пыли, факела мерцали сквозь ее клубы, как светлячки в густом тумане. Голосили и визжали ослепленные, насмерть перепуганные люди.
-   К пролому! – закричал Рокот,  хватая воинов за шиворот и толкая к стене, в самую гущу пыльной завесы – К пролому, бегом! В бой! Где Большак!? Большак где!?
-   Я, воевода! – раздался голос почти под ухом.
-   Что делать? – спросил Рокот.
-   Надо к дыре дорогу стелить, чтобы было удобней сражаться, а саму дыру перегораживать как-нибудь!
-   Давай, давай! Людей бери, и бегом делайте!
Каильцы пробирались по груде бревен и земли к пролому. Дыра в стене была проходимой на два обхвата в ширину, и выше вала на обхват с небольшим. Плотники на бегу сооружали к ней некий помост из дощатых щитов. С башен между тем взвыли рожки и трубы, сначала с восходной стороны, а затем отозвались им и другие, зазвенели била – ыканцы подошли под покровом тьмы к городу и лезли на холм! В проломе зажужжали стрелы, сначала по одной, а потом целый стальной рой налетел на защитников. Сотни ыканских лучников с вала жалили по бойницам и пролому, навесом посылали ливень стрел через стену, другие прикрывали стрелков длинными щитами, третьи, набросав под стеной вязанок хвороста, лезли по ним в город.
Здесь, в проломе, несколько десятков каильцев встали против бессчетной вражеской толпы  – конец их рядов терялся во тьме. Черным потоком они прорывались через стену, но в узком проходе, где пятерым было не развернуться, их число теряло значение. Посреди пролома стоял Молний, свой меч он сменил на тяжелый топор, и обухом крушил ыкунов, как палицей, щитом сталкивал их со стены и прикрывался от летящих стрел. Рев его одного перекрывал весь шум битвы:
-   А-А-А-А-А-А-А!!! Быр-мыр, герои кизячные! Тут вам не вымя сосать! Прыгайте, сюда! А ну-ка еще прыгайте!
Черные колпаки, пораженные его яростью и силой, оглушенные криком, цепенели - оружие выпадало из их рук, ноги оступались на шаткой насыпи из хвороста. Ратаи, бившиеся рядом, наоборот – сила в них словно удваивалась рядом с таким вожаком, и они так же яростно разили врагов, как Молний. Сверху, с уцелевших стен, на кочевников, в самую гущу их толпы, сыпались камни и огонь, и поражали степняков десятками. Толпа черных шапок рассеялась и откатилась от стены, поток стрел из темноты чуть ослаб…
Каильцы мигом оттащили убитых и тяжело раненных, сняв с них доспехи и оружие, передали другим. Легко раненных перевязали. Мальчишки поменьше сновали всюду, собирали стрелы и передавали лучникам. Подростки и бабы на воротах поднимали на стены корзины с камнями, поили водой бойцов.
Рокот поспешил на свою башню, и разослал по всем стенам гонцов за известиями. Отовсюду доносился гул сражения, звон, вопли и вой. Ыкуны лезли на стены со всех сторон, целыми сотнями ползли по валу – по таким крутым склонам, что едва могла на них расти трава, взбирались шаг за шагом, цепляясь за землю топорами, ножами, ковыляли по-старчески, подпершись копьем словно клюкой. Ратаи метали в них камни и головешки, горшки со смолой и известью, скатывали зажженные бревна, бочки, колоды. Сыпали стрелами и сулицами.
Каждая пядь подъема давалась ыкунам большой кровью. Одного бревна хватало чтобы смести с вала несколько человек, пересчитать им кости. Но отброшенные от стены толпы собирались во тьме, и наползали снова. Меткие ыканские стрелы доставали защитников у бойниц – все новых раненых женщины уносили со стен, и заменить их было некому, ыкунов же только прибывало с каждой следующей атакой.
Едва Молний успел выпить ковш воды, перевести дух, натянуть на себя чью-то дважды пробитую кольчугу, как снова заскрежетал в темноте у провала злыдень. Военачальник кагана перестроил свой побитый полк, и снова гнал его на приступ. Под его вопль вторая волна черных шапок нахлынула, на пробитую стену, и Молний с горсткой воинов снова встретил их. Топор в его руке обрушивался на врагов, как небесная сила, давшая богатырю свое имя! Ни щиты, ни доспехи не спасали кочевников - они слетали со стены, как куры с жердочки!
Бой кипел на всех сторонах. Ыкуны карабкались по склонам, оступаясь и слетая вниз. Стрелы впивались в их мясо, как острые жадные зубы. Катились вниз по валу бревна, сшибая всех на пути, дробя кости, ломая щиты и оружие, и упавшие табунщики съезжали кубарем с холма, тоже превращаясь в снаряды – сбивали вниз своих же товарищей, и вместе падали дальше! Кому удавалось добраться до стены, те приставляли лестницы, лезли вверх, но и эти тоже падали - ратаи рубили топорами всякую голову, показавшуюся над забралом, сквозь бойницы протыкали брюхо кольями, лили кипяток и смолу прямо степнякам на морды. Тела ыкунов усеяли все склоны, но другие лезли дальше - за стенами в глубине ночи снова и снова голосили злыдни, гнали в бой новые толпы своих слуг. Быръя были степнякам страшнее гибели от ратайских стрел, страшнее огня и острых топоров, и ыкуны лезли на бугор, попирая ногами трупы своих. Город поливал валы огненным дождем, перед которым колдовская тьма была бессильна: все склоны под стенами стали сплошным пожаром: горела смола, горело дерево, горела одежда на мертвых и умирающих, горела человеческая плоть, и запах паленого мяса встал вокруг стен…
Рокот со своей башне стрелял из лука по черным колпакам – мальчишки едва успевали приносить ему собранные ыканские стрелы. Мимоходом он принимал доклады от вестовых и раздавал приказы.
-   На полночной стороне отбили приступ, вот-вот снова ждем!
-   Добро! Стойте твердо!
-   На закатной отбились! – крикнул запыхавшийся паренек с западной стены.
-   Добро! Передай старшине, чтобы стояли накрепко!
-   Так нет старшины! Всех начальников убило, каждый бьется на своем месте.
-   А тебя кто прислал? – спросил Рокот.
-   Дед меня прислал.
-   Вот беги к деду, и скажи, чтобы он теперь был за старшего! Бегом, пшел!
С южной стены вместо прежнего посыльного прибежала девчонка лет двенадцати.
-   А где парень, что раньше был? – спросил ее воевода.
-   Он на башне у самострела помогает, там от стрел некому стало…
-   Ясно. Как там?
-   Отбились, боярин! Но велели сказать – людей совсем нет!
-   Знаю! Ты молодчина, девонька! Скачи назад, и там, если что – то сюда уже не скачи, а скачи сразу к боярину Свирепому. Знаешь, где его искать?
-   Знаю, боярин!
-   Умница! Ну, беги давай!
Час шел за часом. От пролома отразили и второй, и третий приступ. Готовились отбиваться в четвертый раз. Везде сражались, и отовсюду просили подмоги, которой Рокот не мог дать. Прибежали от ворот. Силач стоял там молодцом: сам дрался смело и ободрял других. Ыкуны дважды втаскивали на вал бревно, пытались выбить ворота, но Силач отгонял табунщиков. Приступали с лестницами к стене у ворот, но и оттуда бежали, теряя людей.
-   Молодец, племянничек, и ты, вестник, молодец! – крикнул Рокот – Беги к Силачу, скажи пусть и дальше так стоит! Скажи, нам бы до рассвета продержаться, а там легче…
Сказав так, Рокот вдруг пошатнулся, и стал заваливаться вперед.
-   Ва… ва… - бормотал он. Паренек-вестовой едва успел его подхватить и опустить на помост. Из шеи воеводы, под самым затылком, торчала ыканская стрела, прошившая бармицу.
Мальчишка глядел на лежащего Рокота, глядел, и вдруг разразился плачем – весь его страх и тоска, кое-как сдержанные до сих пор в себе, вырвались наружу, отняли остатки сил и раздавили волю человечка. Он бессвязно выл, склонившись на коленях над трясущимся в судорогах воеводой, глядя в его пустые выпученные глаза…
-   Эй, эй! Парень! А ну давай-ка потише! – крикнул на него лучник, стоявший здесь же на башне. Он поднял паренька на ноги, отхлестал его по щекам, опрокинул ковш воды ему на голову, другой дал выпить.
-   Ты вот что: - сказал он – Беги со всех ног к боярину Свирепому. Скажи, здесь воеводу ранили, пусть спешит сюда! Понял?!
-   Пон… Понял… - сквозь всхлипы проговорил посыльный.
-   Давай бегом! Да сопли подотри по дороге!
Рокота отнесли вниз. Мигом подоспел и Свирепый.
-   Как здесь? – спросил он стрелка.
-   Гляди сам!
Ыкуны снова лезли на приступ. Стена рассветной стороны почти опустела – все спустились к пролому, но и вместе с ними людей там было ничтожно мало. Как эта крошечная кучка могла всю ночь сдерживать натиск живой лавины из-под холма – Свирепый диву дался.
Через минуту прибежали с очередной вестью:
-   Воевода! Ыканцы на закатной стене!
-   К запасному отряду послали?
-   Да!
-   Беги тогда обратно на свое место! Как отобьетесь – пусть пришлют мне гонца!
Через четверть часа явился гонец.
-   Воевода! Со стены кизячников сбросили! Но дед велел сказать – некому больше биться!
-   Скажи боярину, тому что привел к вам запасных, пусть половину своих людей вам оставляет, а с остальными уходит обратно в запас.
Не прошло и полчаса, как с полуденной стороны прибежала девченка.
-   Ты за воеводу, что ли? – крикнула она на башню с земли.
-   Я! – ответил Свирепый – Что у вас?
-   Ыкуны на полуденную стену залезли! Совсем плохо там!
-   Что запасной отряд, там уже?
-   Там, боярин! – кричала девчушка – Главного их убили, а мне велели сказать, что совсем плохо!
-   Сейчас сам там буду! А ты, вот что: домой беги! – крикнул Свирепый девчонке. Потом обернулся к последнему лучнику на башне – Ты, со мной пойдешь! Давай!
Собрав со стены еще десятка два людей, Свирепый убежал к полуденной стороне. Молнию велел передать, чтобы держались, сколько будет сил.
-   Будем держаться! Так воеводе и скажи: сколько надо - столько держаться будем! – Прорычал Молний в ответ гонцу.
Пошел новый приступ… Ночь не отступала…
 Молний сбился, считая штурмы, которые отразил со своим отрядом. А скольких врагов убил – и не думал считать! Как мог сохранить хоть каплю сил после долгих часов сражения! Он знал только – крушить врагов напоследок столько, сколько Вечное Небо позволит сокрушить в последнем бою, а дальше – только вечный сон, или что там еще об этом говорят…
Снова прибежали от ворот:
-   Кто тут воевода! – кричал мальчишка – Кто воевода!
-   Чего тебе?! – крикнул Молний. Черный, в кровавых отсветах, он был страшен словно демон – Что?
-   Там табунщики в городе, к воротам пробиваются, Свирепого убили! Силач там бьется с ними…
-   Беги назад, скажи пусть сражаются, кто где стоит! Пусть улицы загораживают! Помощь будет! Ты! – ткнул Молний в грудь первого попавшегося каильца – Собирай с этой стороны половину людей, всех кто есть - со стен, с башен, откуда угодно – выбейте ыкунов из города! Бегом! Бегом! – прорычал он вслед, и отерев пот со лба, кинулся к пролому – под вой злыдня начинался новый приступ…
Людей у пролома осталось – по пальцам пересчитать можно. Но пока оставался во главе их Молний, они бились – и перебраться через стену врагам было не под силу. Уже откатились последние защитники от полуденной стены, и табунщики лезли через нее в город, уже из последних сил Силач не допускал открыть ворота, уже прорвавшиеся на улицы ыканцы с двух сторон насели на пролом в восходной стене, а крошечный отряд все дрался – дрался, где стоял. Несколько витязей, истекающих кровью, обессиленных, бились насмерть, защищая уже бесполезный рубеж, окруженные кольцом врагов…
Так Молний встретил восход. И как всегда, первый солнечный луч разорвал пелену злодейских чар, и разом прогнал темноту с небес. И Молний встал, раскинув руки, приветствуя долгожданный свет, упиваясь его животворной силой, отчищаясь от ночной скверны…
Солнце осветило заваленные трупами валы и стены, и черный бунчук над распахнутыми воротами. Оно осветило бегущих по городу степняков, серой лавиной заливающих улицы. Ыкуны врывались в дома, рубили всех, кто им попадался, долбили бревнами в запертые ворота дворов. Жалкие остатки защитников принимали последний бой в переулках. Несметная сила окружала их со всех сторон.
А Молний все еще стоял в проломе – стоял, один перед полками ыкунов, с изрубленным щитом, и топором, покрытым алой кровью. Кровь, пот и грязь текли по его лицу ручьями. Багровая рубаха пристала к телу, волосы слиплись в красно-черный колтун, редкозубый рот растянулся в улыбке, похожей на звериный оскал. Он стоял и смеялся, сначала тихо, а потом – в полный голос. Его смех пролетел по всему городу, по полям, донесся до самого ыканского лагеря, прогремел там с такой силой, что пошатнулись столбы черных шатров, и закачались на жердях черные бунчуки перед юртой кагана! И устрашенные ыканцы отпрянули, не решаясь ступить и шагу вперед.
Молний хохотал – он словно издевался над своим незадачливым врагом, над его ничтожеством – над его тщетным желанием погрузить весь мир в кромешную ночь на веки веков – и над неумением хоть на один миг задержать восход солнца и торжество белого света! Над громадностью вражеских устремлений – и над полным бессилием их достичь!
-   Затворник! – закричал он сквозь смех – Ну, где ты теперь! Где твоя сила! Куда там твоя Тьма подевалась! Смотри, кизячники твои – и то храбрее тебя! Они здесь, а ты где спрятался! На что ты годишься!
И снова разразился хохотом…
Ни одного человека не осталось, чтобы прикрыть его сзади. Острие меча, проколов кольчугу на спине, вошло ему меж ребер, и богатырь свалился на груде тел. Но даже к мертвому боялись подойти враги, глядевшие ему в глаза, и слышавшие его хохот… Голова Молния не украсила каганский бунчук. Руку его никто не отсек, и не взял себе на память. Даже смотреть на мертвого врага ыкуны боялись, и отводили взгляд. А кочевник, что нанес смертельный удар, подошел к ближайшему огню, и долго держал руку над пламенем, чтобы отчиститься от злых чар ратайского колдуна.