Мы из сто семидесятой! Глава 17

               


                НЕЛЕГКИЙ ВЫБОР


   Меня потрясло искусство артистов цирка. А начало меня трясти еще в Петербурге, когда я с папой ходил по музеям. Да, можно сказать, что с тех пор искусство вошло в мою плоть и кровь.
   Я увлекся рисованием, и даже написал портреты моих товарищей, но отзывы их были не товарищеские. Недопонимание я встретил и со стороны нашей учительницы. Когда я нарисовал монстра и показал ей, то она сказала: "Ты, Просиков, определенно не без способностей. Отличный автопортрет получился!"
   Но свой-то портрет она узнает, думал я, рисуя учительницу. Не узнала... Хотя внизу я написал название картины: "Учительница, пьющая абсент". Срисовал я ее с одной картины из альбома по искусству. На ней изображена женщина - ну, копия нашей учительницы! Правда, без очков. Я только немного изменил название.
   Нина Федоровна посмотрела на рисунок и сперва себя не признала. Тогда я обратил ее внимание на название. А она сказала, что мало ли учительниц в нашей школе, взять хотя бы Светлану Петровну... Я настаивал, что это именно она. Тогда Нина Федоровна как закричит:
   - Это что же ты, Просиков, глупости какие навыдумывал! Чтобы я абсенты всякие стаканами пила?! Да никогда в жизни!
   - А как же вы их пьете? - спросил я. - Прямо из бутылки? Так я перерисую.
   Ну, в общем, минут через десять, когда учительница успокоилась, то сказала, что художник я никуда не годный, и что мне надо учиться, учиться и еще раз учиться!
   - И признаться, - добавила она, - я никогда не замечала: ни за тобой, Просиков, ни за кем-либо еще из вашего класса, особой тяги к искусству. За исключением, конечно, Майи Борисовой.
   Майка довольно покраснела, а мы протестующе закричали:
   - Да что вы, Нина Федоровна! Мы себя без искусства не мыслим! Мало того, мы его жадно впитываем!
   - Ну уж и жадно, - недоверчиво проговорила учительница. Потом вздохнула и сказала: - Хотя кто его знает, что у вас там творится... внутри.
   - А у тебя, что там творится? - спросил меня Славка.
   - У меня ничего, а у тебя?
   - Урчит что-то... Есть хочется. Мама столько всего наготовила! - Славкино лицо приятно исказилось. - Как приду домой, так сразу и засяду.
   - За уроки?
   - Вот еще! За еду! Много ее... Придется постараться.
   - Я помогу тебе! - сказал я с готовностью.
   - Спасибо. Но я справлюсь. Буду есть до тех пор, пока не ослабну, или ложка не выпадет из моих рук.
   - Зачем же себя так истязать?
   - У меня, Борька, в жизни цель есть: съесть как можно больше вкусного, а для этого надо все время поддерживать себя в форме. Всегда! Но ничего - дорогу осилит жующий!
   - Ты хочешь сказать - идущий.
   - У каждого своя дорога.
   А насчет тяги учительница не права. У меня очень сильная тяга. После посещения города на Неве, я стал очень чуток ко всем проявлениям искусства, будь то художественный свист или наша школьная самодеятельность. Испытывая сильнейшие позывы к творчеству, я и сам кое-что натворил...
   Кроме живописи меня привлекала поэзия, и я написал кучу стихов.  И показал учительнице. А она опять за свое: тебе нужно учиться, учиться... А чему мне учиться, если стихи из меня так и прут!
   - Вот ты знаешь, Боря, что такое метафора?
   - Да зачем это мне?
   - Как это зачем! - воскликнула учительница, и стала объяснять, хотя я ее об этом и не просил. И закончив объяснять, спросила, понял ли я.
   - И дурак поймет!  А я не дурак.
   Учительница с сомнением посмотрела на меня.
   - Приведи пример.
   - Трахтергенц - осел!
   - Неправда! - возразил Трахтергенц.
   - Я согласна с Леней, - встала на его сторону учительница. - И потом - это скорее оскорбление. Приведи другой пример.
   - Баларев - тупица, а не космонавт.
   - Неправда! - воскликнул Юрка. - Это оскорбление!
   - Согласна с Юрой, - сказала учительница.
   - На вас не угодишь, Нина Федоровна, - недовольно проворчал я. - Ну тогда Лисицкий - дурбень! И это не оскорбление, а чистая правда.
   - Грязная ложь! - закричал Женька.
   Учительница вздохнула.
   Я тоже вздохнул, но не так безнадежно, как она, а мечтательно, и сказал:
   - Поэтом я стану. Конь свой, спецодежда...
   - Какой конь! Какая спецодежда!
   - Ну как же... Пегас. Еще та коняга - о двух крылах! И потом, каждому кавалеристу полагается обмундирование: парадный кавалерийский мундир, гимнастерка, шлем со звездой, эполеты, пенсне и шашка.
   - А пенсне-то зачем?
   - Чтобы лучше видеть окружающий меня мир. Хотя подзорная труба, конечно, мощнее.
   Поэзия - поэзией, размышлял я позже, а быть знаменитым художником ничуть не хуже. Не все же нарисовали великие! Многое и не могли. Ну никак, например, не могли они изобразить мелкоблочное строение №5 в два этажа по нашей Незеленой улице! Так что есть еще места, на которые я могу кинуть свой острый взгляд мастера.
   И чем черт не шутит, возьму и поступлю в Академию художественных наук, получу почетную грамоту и стану лауреатом всяких конкурсов. Музеи будут забиты моими картинами. И в центральном зале самого большого центрального музея, на самом большом холсте изображу гамадрила, пускающего слюни, а назову картину... Впрочем, всякий без труда узнает в примате Женьку Лисицкого.
   С другой стороны, если я стану художником, придется пить много вина и пива, вести беспорядочный образ жизни, - завтракать вечером, а обедать ночью; сегодня встречаться с Мамоловой Юлькой, а завтра с Людкой Свиридовой. Не знаю, понравится ли это моим маме и папе.
   А музыка? Что, разве композиторы всю музыку сочинили?
   И певец из меня знатный. Ничем других не хуже. Когда пою, все просто с ума сходят.
   Да и не на Пушкине вся литература закончилась... Вон, Подсоленов, Аришкина, Дарья Валовая... гремят! И я загремлю!
   Кем же стать? Поэтом, музыкантом, художником, певцом? Или в хоккеисты податься?
   Меня грызли сомнения.
   И когда встретил Витьку Медниса, я даже обрадовался.
   - Послушай, - сказал я ему, - вот не знаю кем стать. А тебя, Витька, сомнения не грызут?
   - Нет. Я ведь с самого раннего детства стремлюсь к наукам. Учебники по арифметике и природоведению - мои настольные книги. Я с ними смело по жизни шагаю, ложусь спать и встаю...
   - И завтракаешь с ними?
   - И обедаю, и ужинаю, хотя мама и против. Я давно для себя решил, что стану ученым. Работа у академика нелегкая - умственных затрат требует. Все надо сосчитать, умножить и извлечь корень. Поэтому я и учусь на отлично.
   - Да, трудно в учении, - согласился я. - А мне из всех школьных предметов ближе всего физкультура. Наверное, я футболистом стану.
   - Спортсмен может всякие повреждения получить.
   - Кто не рискует, тот не пьет шампанское, - так говорит мой папа.
   - А ты хочешь пить шампанское?
   - Хочу. Говорят, оно вкусное. Бодрости придает. А спортсмену без бодрости нельзя. Придется много его выпить.
   - Ученым тоже без бодрости нельзя. Так мне тоже, что ли пить? Я морковный сок люблю.
   Я покачал головой.
   - Да, в сложных условиях приходится работать нам - спортсменам. А кто-то думает, что это пустяки - бегать по поляне и по мячу колотить. Нет, здесь попотеть надо.
   - Конечно, особенно если еще шампанским надуться. А я думал, что это кролики по полянам бегают.
   - Не только. - Я опять сокрушенно покачал головой. - А что делать? Если надо, так надо. Хоть на четвереньках, а беги!
   - Хорошо бы, пусть одним глазком увидеть, кем мы станем. Да, Борька?
   - Зачем же одним?  У тебя их четыре. А станешь ученым, так и вовсе телескоп дадут.
   Не рассеял моих сомнений Витька. Надо бы к писателю Подсоленову сходить, решил я, может, он чего посоветует.
   Я позвал с собой Славку за компанию. Когда же спросил, грызут ли его сомнения, то он ответил, что сам кого хочешь загрызет. А на предложение пойти к Подсоленову, ответил:
   - Чего я там у него забыл? Я только что мяса поел и вареных овощей. Желудок мой полон. Я сыт и мне хорошо. Нет, я к писателю не пойду.
   - Шут с тобой, - сказал я ему, и отправился к Подсоленову один.
   

   Отыскав его дом, я поднялся на пятый этаж и хотел позвонить, но увидел, что дверь приоткрыта. Я постучал.
   - Входите! - раздался голос из глубины квартиры. - И умоляю, не стучите так громко, вы спугнете мою музу.
   - А она красивая?
   - Она полезная. А вы-то кто, собственно... посланец Аполлона?
   - Нет, я посланец из сто семидесятой школы, а вернее, сам себя и послал... Помните, вы к нам приходили. И сказали, что если у кого какие трудности возникнут, вопросы всякие, желание про жизнь поговорить, на учителей пожаловаться, то - добро пожаловать к вам.
   - Гм! - произнес Подсоленов. - Неужели говорил... Ну и какие трудности?
   - На распутье я.
   - Так распутаем.
   - Точно?
   - Как в аптеке.
   - Сомнения гложут.
   - А меня вот голод гложет. Давай-ка сейчас и закусим. А то все жду, жду... Проголодался!
   - А кого вы ждете?
   - Вдохновения.
   - И поэтому у вас дверь открыта?
   - Шутник.
   - И  долго ждете?
   - Очень, - вздохнул писатель. - Ладно, раз пришел - проходи, садись, будем нектар пить.
   - Я не пью.
   - На хлеб мажешь? Ха-ха-ха! Шутка. Садись, садись, я тебя чайком угощу.
   И я стал пить чай с вареньем, а Подсоленов нектар под закуску. Я поинтересовался, как ему пишется, и попросил прочитать что-нибудь из нового.
   - Да нет у меня ничего нового, старое издать бы... накопилось. Впрочем есть одна задумка. Так... Начало примерно такое: "Вечерело..." значит... Нет, лучше так: "Стемнело как-то вдруг резко, но не очень..." Ну, как тебе?
   - Здорово! - отозвался я. - Но не очень.
   - Сам знаю, - буркнул Подсоленов, недовольно морщась. - Чего-то не хватает.
   - По-моему, многого не хватает... Всего остального.
   - Может, ты и прав, может, и прав, - бормотал он себе под нос. - Ты давай, чай подливай, варенья сейчас другого принесу.
   - Спасибо, - сказала я. - А как насчет стихов?
   - Нет у меня новых песен, - горько сказал Подсоленов, и злобно добавил: - А про старые забыли, не издают... Завистников много. А народ ждет!
   - Чего?
   - Главное - не чего, а кого... Меня!
   - А чего ждать народу?
   - Кучу... то есть - тьфу! - сборник прекрасных стихов.
   - И много у вас прекрасных стихов?
   - Они все прекрасны! - И добавил скромно: - Ну не могу я по-другому.
   - Давайте я вам свои стихи прочитаю.
   - Не надо, - испуганно ответил Подсоленов.
   - Как это не надо! - удивился я. - К вам пришел молодой поэт, можно сказать, очень молодой. Да что там! Почти ребенок. Мало кто писал в таком возрасте. А на меня находит...
   - Если находит - это не ко мне.
   - На меня вдохновение находит.
   - А-а... Это другое дело. Я больных не люблю. Сам-то я здоровый, потому что хорошо питаюсь на полученные от творчества деньги... Ну, читай, - сказал он почему-то тоскливо.
   И я прочитал:

                Не люблю я урок арифметики,
                Я люблю физкультуры урок.
                Отличившись в тяжелой атлетике,
                Получу олимпийский венок.
               
                С тем венком я добьюсь в жизни многого,
                Не добьюсь... Что ж, венок я продам.
                Ну, а если не купят лаврового,
                То поэту любому отдам.
 
   - Давай, - сказал Подсоленов. - У хорошего хозяина все в дело пойдет.
   - Я еще не закончил.
   - Разве?
   Я продолжил:

                Проскрипит он пером по папирусу,
                Одой яркой прославит меня.
                И, окончив работу тяжелую,
                Оседлает Пегаса-коня.

   - Еще есть? - спросил Подсоленов.
   - Смотря чего.
   - Смотря стихов.
   - Навалом.
   - Тащи.
   - А у вас Пегас есть?
   - На даче трое, и один у дочери в гараже.
   - Прокатиться бы...
   - Рано еще. Вот мы свое докатаем, тогда милости просим.
   Мы еще немного поговорили о литературе.
   - Так что, говоришь, тебя мучает?
   Я рассказал ему о своих сомнениях.
   - А где больше платят?
   - Не знаю еще.
   - Вот узнаешь - приходи, тогда и обсудим.
   Расстались мы по-хорошему.
   "Он отличный, этот Подсоленов!" - думал я, выходя из квартиры писателя.

   ...Все! Сомнения мои разрешились. Я стану цирковым артистом! Недавно я ходил со своими родителями в гости. Так вот, я там такие номера откалывал, такой класс выдал, что все только за сердце хватались. "Нет, такого мы еще никогда не видели!" - в один голос признались они. А что еще нужно артисту, кроме признания?
"Еще увидите!" - пообещал я им. Только немного непонятно - почему у них были такие испуганные лица. Я же обещал, а не грозил...