ДО МАЖОР
Борис Оттович Гессен не спеша, как делал это каждый будний день, шел на работу. Было чудесное утро, тонувшее в пряных запахах весны и теплых, даже не по-утреннему, лучах веселого солнца. Впереди он вдруг заметил знакомую фигуру, и сердце его екнуло от неожиданности. «Не может быть!» подумал сразу Борис Оттович и непроизвольно ускорил шаги. Когда расстояние резко сократилось, Борис Оттович нервно переложил портфель в другую руку и провел свободной рукой по вспотевшему лбу. «Нет, нет! Я не сплю», подумал он и, поравнялся с молодой женщиной, задумчиво смотревшей по ходу вдаль. На красивом лице чернела маленькая мушка в том месте, которое так любил Борис Оттович. Он опешил, немного отстал и потерял дар речи.
– Ну, что ты, Боря, это я! – красивое лицо повернулось к Борису Оттовичу и улыбнулось. «Боже, Боже, та же знакомая улыбка, тот же легкий грудной южный голос», мелькнуло у него, и он совершенно растерялся.
– Ну, дай руку, подойди ко мне. Ты на работу? Да?
– Да-а-а! …
– А ты хорошо выглядишь, Бориска, очень хорошо. Сколько лет мы не виделись, а?
– Да я… Простите… Много-много…
– Вот, видишь, а ты меня не забыл. Вот как сердечко бьется! А глаза, глаза! – Она взяла Бориса Оттовича под локоть и так они дошли до института, где он преподавал.
– Иди, иди, дружок! Я подожду тебя. Не бойся. Не уйду. Скорее возвращайся.
Совершенно обалдевший профессор, потеряв ориентацию и чувство времени, поплелся по унылым коридорам, натыкаясь на студентов, стенды, пока не попал в проем открытой двери.
– А у нас первая пара физика, - выпалила маленькая девчушка. – Ваша лекция напротив!
– Спасибо! –повернувшись к двери, пробубнил Борис Оттович и вошел в свою аудиторию. Все встали, ожидая знакомого «садитесь». Но было тихо, и немая сцена продолжалась.
– Мы кого-то ждем? – как во сне произнес Борис Оттович. После чего раздался легкий шумок и все, наконец, сели.
Лекция не шла. Красноречие, которым всегда блистал Борис Оттович, легкость изложения довольно тяжелого для восприятия материала, свободная манера общения и, главное, острые шутки – все, все пропало. Легкий шумок недоумения постепенно переходил в неразбериху, полное пренебрежение лектором и общий бедлам. Странно, но Борис Оттович этого не замечал. Он просто был в другом измерении. Однако, вернувшись в лекционный зал и поняв, что происходит что-то необычное, он, взглянув на часы и не дождавшись конца академического часа, извинился и, схватив свой портфель, быстро выскочил в коридор. «Скорее, скорее, она ждет!» «Она» ждала, сидя среди студентов и активно участвуя в их разговорах. «Нет! Ее не отличить от современных акселератов», подумал Борис Оттович и направился к ней.
– А, Боренька! – выпорхнули легкие слова и под взгляды удивленных молодых людей, она увела Бориса Оттовича через дорогу в соседний городской парк.
– Давай мы с тобой посидим на нашей скамейке, Бориска?
– Давай, – удивленно согласился Борис Оттович. «Она знает о заветной скамейке. Она помнит еще. А я ведь уже давно забыл это дивное место нашей любви».
Увы! Скамейки уже не было. Борис Оттович растерянно оглянулся вокруг, ища, где бы можно было присесть.
– Милый, давай на травке. Видишь, какая она радостная на этой полянке. Ну?
– Да… Необычно как-то.
– Перестань! – и она потянула Бориса Оттовича на травяной ковер. Портфель плюхнулся рядом с ней, а Борис Оттович, весь в отчаянии от необычности ситуации, оглядываясь, присел подле нее.
– Обними меня, Боренька, – лукавые глаза сияли, губы чувственно раскрылись и поцеловали Бориса Оттовича. Он нервно вздрогнул, снова посмотрела вокруг, но, странно, ничего не произошло, и никого рядом не было.
– Ты, как всегда, стесняешься. Ну, будь смелее. – Она наклонилась к Борису Оттовичу, положила голову ему на плечо, обняла рукой за талию и вдруг из ее глубокого декольте выпал спелый плод Венеры. Он был восхитителен! Сосок напружинился, и Борис Оттович непроизвольно потянулся к нему рукой. Она вздрогнула от его прикосновения. «Боже, до чего приятно», подумал Борис Оттович и взял этот влекущий сосок в рот.
– А ты еще не забыл, Бориска, как ласкать женщину.
– Помолчи, – оторвался Борис Оттович от соска и снова нашел его.
Так продолжалось невесть сколько времени. Но странно, никто не прерывал этой идиллии. И руки Бориса Оттовича совершенно освоившись, блуждали по этому божественному телу, пышущему таким соблазном.
– Ты можешь меня трахнуть? А? – «Откуда она знает это современное слово?» подумал Борис Оттович, и, забыв обо всем, хотел, уже было, исполнить ее просьбу, но в это время хрустнула ветка, он посмотрел в ту сторону и увидел маленького мальчика, который широко открытыми глазами смотрел на него. За спиной у него Борис Оттович заметил что-то белое. «Рюкзак, наверное», подумал он, «странно».
– Ты чего? Кыш! – бросил ему Борис Оттович, но мальчишка не реагировал и только улыбнулся ему.
– Оставь его Боренька, пусть. Продолжим. Ты такой сладкий. Ну, ну!
– Так он же смотрит! – обречено воскликнул Борис Оттович.
– Ты о ком, милый? Никого нет, ну, смелее.
Но кайф ушел, и Борис Оттович вспомнил, где он, встал на колени и потянул с земли свою даму.
– Господи, совсем одурел! Что я делаю? Где я? Домой, домой! Скорее. – Поправляя на ходу галстук и брюки, он, вытянув вперед руку с портфелем, понесся вдоль аллеи. «Это уже клиническое», подумал с ужасом он.
– Ты что так рано, Бориска? – встретила его настороженно жена.
– Что-то плохо себя чувствую, – только и ответил Борис Оттович, не смея смотреть жене в глаза. «Не поверит, точно клиника!»
– А, вот почему звонили с кафедры и спрашивали про тебя.
– Да-а-а! А кто звонил?
– Митя, Дмитрий Павлович. Ты знаешь, так волнительно. Пойди приляг. Пройдет.
Случившееся так подействовало на Бориса Оттовича, что он сначала впал в оцепенение, а затем легкая дремота расслабила его нервы, и он заснул. Сны были приятные, потому что он улыбался, и жена, частенько приходившая посмотреть как он, удивлялась этому. «Пусть отдохнет. Совсем умаялся, сердечный», шептала она, умильно глядя на спящего Бориса Оттовича. Странный, но приятный сон длился и длился. Поздно вечером, стараясь не потревожить Бориса Оттовича, жена улеглась рядом. Торшер лил приятный свет, она взяла недочитанную книгу и, как обычно, принялась читать на сон.
Когда Борис Оттович проснулся, совершенно отдохнувшим, с хорошим настроением, он увидел спящую жену, книгу и не выключенный торшер. «Боже», подумал он, «и это она! Как все-таки беспощадна жизнь. Какие печати времени оставляет она на нас. Где эти черные кудри, упругие щеки, чувственные губы и высокая грудь? Вялая, блеклая родинка совсем затерялась среди борозд времени. Боже, Боже!» Он потянулся к книге, взял ее и положил на полку, рядом с тахтой. Затем потянулся к торшеру, чтобы выключить свет, но жена, проснувшись, остановила его.
– Подожди, Боренька. Как ты себя чувствуешь?
– Отлично! Все хорошо!
– А что с тобой было, милый?
– Да, ничего! Все прошло. Ты видишь, что я совер-шенно здоров, свеж и в хорошем расположении духа.
– Вижу, вижу, Бориска. Бывает. Хорошо, что все окончилось так. Ты просто переутомился, да и возраст.
– Почему возраст? Что ты имеешь в виду?
– Ну, ты же не мальчик уже, далеко не мальчик. Разве я не права?
– Ты это о чем, а?
– Ну ладно, не придирайся к словам. Лучше вспомни, что я еще женщина и нуждаюсь в твоем внимании.
– Да я помню! Борис Оттович положил руку на грудь жены. Ее дыхание стало вдруг глубоким.
– Ты что?
– А что?
– Ты разве не забыл, как это делается?
Рука Бориса Оттовича опустилась к знакомым местам и привычно блуждала давно знакомыми переулками и тупиками.
– Потуши торшер, – выдохнула жена.
– Зачем? Я хочу все видеть!
В лучах торшера невзрачная родинка стала черносмородиновой, щеки разгладились, а глаза лукаво вопрошали о желании. Высокая грудь выпустила на волю чудесный плод с напрягшимся соском, а руки, точно алчные повелители жаждали быть везде.
– Боже, неужели мы будем трахаться, – прошептали чувственные губы и Борис Оттович, обалдев, подумал «и она знает этот молодежный жаргон, это же надо!»
Шелуха лет и привычек слетала, и только восторженное состояние тела и души властвовало под этим торшером.
– А ты силен! Тебе кто-нибудь говорил, что ты классный мужик! Настоящий мужчина! Сладкий мой!
– Помолчи! – откликнулся Борис Оттович и впал в нирвану.
И где-то там вдалеке, сквозь благостность такого редкого состояния, он услышал знакомый голос, вопрошавший самого себя:
– И почему он убежал с той лужайки днем? Чудак. Мой милый, хороший чудак. Как я его люблю!
– Боря, рад тебя видеть в добром здравии!
– Спасибо, Митя! Только ты это к чему?
– Так, говорят, вчера ты не окончил лекцию и сбежал, схватившись за сердце.
– Пустое! Злые языки страшнее пистолета!
– Ну что ж! Пусть будет по-твоему. Я даже рад.
– Вот и ладненько, Митя. Что еще?
– Да, ты знаешь…
– Ну, говори, говори, не томи.
– Тебя вчера видели с прелестной девицей.
– Когда?
– Да после лекции. Ты пошел с ней в парк на глазах ее подруг и друзей. Однако, это смело, Боря!
– А это мое личное дело, Митя. Я веду курс с этой девочкой. Она весьма талантливая.
– О, да! Весьма, Боря! И я рад за твою ученицу, очень рад! И за тебя тоже…
– Прости, Митя. У меня сейчас лекция. Продолжим позже эту тему. Идет?
– Идет, Боренька! Ты просто неподражаем.
Аудитория пребывала в экстазе. Борис Оттович был в ударе, и лекция совершенно увлекла всех. Что сухие цифры математического инструмента! Они наполнились бурлящей кровью их выдающихся покорителей, их привычками и людскими слабостями, увлечениями и сумасшедшими поступками, порой далекими от всевластной математики. Яблочный дождь Ньютона и хоровод снежинок Кеплера, знаменитые дуэли Галуа и любовь Ковалевской, точный расчет механика-моряка Крылова и звездность на пиджаке Келдыша. Острота слова, юмор и меткость определений, легкость изложения доступная всем и ирония жизненных коллизий – все, все делало лекцию почти театральным действом. И все это на фоне вчерашнего инцидента. «Вот дает!» Аплодисменты в конце, после звонка, шквалом прокатились в аудитории, выплеснувшись в открытые двери. Молодые, жаждущие глаза обступили Бориса Оттовича и он продолжал и продолжал отвечать на вопросы. Отвечать весело, задорно, всматриваясь в молодых женщин, так заинтересовавшихся этой строгой наукой математикой.
Волна интереса достигла небывалой высоты и кафедры.
На кафедре, ее руководитель Дмитрий Павлович, друг и однокашник Бориса Оттовича, широко раскрыв объятья, принял Бориса Оттовича.
– Ты просто гений, друг мой! Такой фурор. Давно не припомню подобного.
– Да, будет тебе, Дмитрий. Лекция, как лекция.
– Э! Не скажи. Подозреваю, что придется тебе давать зал, наш актовый зал. И думаю, что это будет верно. Нет! Все-таки что-то произошло, Борис! – Он заглянул в глаза Бориса Оттовича. Так блуждали две искры. Губы при этом улыбались.
– Понимаю, понимаю! Нет, ничего не понимаю!
Настроение Бориса Оттовича передалось и его жене. Вечер был радостный, полный шуток, воспоминаний, теплых взглядов и сдобренный хорошим французским вином.
– А помнишь, как мы встретились, милый?
– Да, конечно! Твою легкую походку и прелестную улыбку помню всегда.
– И только?
– Все помню и ценю.
– А нашу скамейку в городском парке?
Легкие руки жены обвили шею Бориса Оттовича, а губы потянулись к его губам. Он подумал, что скамейки уже нет, но не успел сказать. Поцелуй был долог и прервался лишь тихим стуком в оконную раму. Борис Оттович повернул голову на звук и увидел в окне улыбающегося мальчика, уже знакомого ему. За его плечами трепетали два белых крыла.
19.07.02.