13.07.09
Обиженные Богом и судьбой
Сегодня понедельник. Я не работаю, поэтому времени у меня хватает не только на творческие дела, но и на всякие домашние занятия. Дом, который мы снимаем квартиру, и весь зелёный участок /соток 30/, включая наш пятачок /3х4м./, принадлежат общине лютеранской церкви. На пятачке, грустя по прежним вылазкам на родную белорусскую природу, я поставил большой зонт от солнца и дождей, три стула и старый, найденный на свалке шезлонг. Надев тапочки, вытоптал в прямом смысле подросшую траву, обрезал ножницами торчавшую из деревянного забора крапиву и усталый /почти по Хэмингуэю!/, но довольный уселся на стул с чувством глубокого удовлетворения.
„Дачу“ с двух сторон окружал дряхлый, наполовину сгнивший забор. Он бы давно упал, но плетущиеся растения и две диких сливы поддерживали хилые д;сточки, создавая приятную тень. Запах и вид зелени напоминал что-то далёкое из детства...
Но спокойная идиллия в Швабии*, да ещё и для иностранца, продолжалась недолго – от малохольной на голову супруги пфарера прошёл слух, что все деревья и кусты, безмятежно произраставшие уже лет пятьдесят на территории, прилегающей к нашему дому и дому священника, заражены каким-то таинственным насекомым, плохо влияющим на его супругу. Она надавила на бесхребетного мужа, тот собрал свою десятку или двадцатку /точно не знаю/ и те по привычке единогласно подняли руки вверх за уничтожение старого устоявшегося парка. История необычная для Германии, где никто не может срезать не то что двенадцать двадцатиметровых сосен и елей, а просто невзрачный куст. Если всё же возникает такая необходимость, то ставится в известность архитектор, городская служба озеленения, платятся деньги, высаживаются взамен деревца где-нибудь неподалёку, компенсируя потерю.
Я, не поверив даже почти официальным слухам, решил спросить о причине у священника или у его жены. Подкараулив из окна странную супругу пфарера, схватил для прикрытия стопку бумаг на „выкидон“ и выскочил на двор. Выбросив „прикрытие“ в контейнер, подошёл к Генриетте.
- Добрый день, г-жа Генриетта, - сладким голосом начал я, - вы не находите, что погода явно улучшается?
Она скорчила на пергаментном лице гримасу, означавшую приветственную улыбку, протянула сухую шершавую ладошку и проскрипела качающимся голосом: „Даа, уже лучше“.
- Хорошо, что лучше, - мямлил я, не зная, как выспросить о причине сноса деревьев, украшавших виды из наших двух комнат, - вот и птички на деревьях запели. Весной пахнет...
- Так уже середина июня. А у вас что – весна в июне приходит? Страна северная?
- Да нет, какая там северная, - с досадой за свою оговорку заторопился я, - мы, т.е. Белоруссия, на одной широте с Берлином, у нас там и населения не меньше, - и тут нашёлся, - там даже такой же огромный каштан перед окнами рос. Его какие-то засранцы спилили. А что – этот каштан тоже спилят? А за что?
На бледном лице-маске не дрогнула ни одна жилка:
- Там завелись вредные насекомые, мешающие нам спать и дерево заболело, - помолчав, добавила, - изнутри заболело. Мы вызывали специалиста по вредным насекомым.
- Ух ты! – воскликнул я от такого рассказа, - завелись таки. На дереве или внутри ствола? А этот специалист по вредным только или полезным тоже?
- Он дипломирован по ним. Правда, их не нашёл, но сказал, что они очень вредные. Ещё и рядом с нашим домом. Инфекцию принести могут когда-нибудь через окна.
Помолчала и странно добавила:
- Они могут сыну нашему Герману в уши или глаза залезть. Он их по ночам слышит...
- Так что, вы их сами видели? Они прыгают или подползают? – сьязвил я, заметив ухмылку на неподвижном лице и пустой взгляд в никуда.
Ничего не ответив, она повернулась и исчезла за коричневой дверью.
Я знал об особенностях этой дамы и её несчастной семьи. Бедные люди. Вчетвером – муж, она и двое сыновей /32 и 27 лет/ жили рядом с нами в доме, тоже принадлежавшем общине. На первом этаже располагалось рабочее бюро пфарера, на втором их жилая квартира.
Старший сын, Герман, был инвалидом с рождения. Причём, на голову. То ли по этой причине, то ли по другой мать никогда, нигде не работала и все силы отдавала сыну-инвалиду. Дважды в день выгуливала его, отвозила на профилак-тические осмотры и тщательно оберегала от любых контактов. Прогуливаясь за околицей, мы иногда встречали эту странную пару – седая тощая женщина без возрастных признаков, рядом вихляющая, тонкая, как былинка, фигурка сына. Она тихо что-то ему говорит. В ответ воронье карканье и отдельные плохопроизносимые обрывки слов. Картина не для слабонервных. Кстати, у неё и у Германа глаза были одинаковыми – светло-серые, почти белые, неподвижные плошки, как у киношных ночных привидений, с маленьким чёрным зрачком посредине.
Обьяснение пфарерши не убедило меня. Главная красота этого небольшого парка был огромный, раскидистый, красивенный каштан. Он рос прямо на углу дома священника, возвышаясь своими могучими лапами над частью крыши и закрывая плотной тенью лужайку в радиусе добрых восьми метров. Его огромные свечи символизировали для нас и пробуждение природы, и весеннюю красоту, и память о далёких киевских встречах. Поверьте на слово – необыкновенной красоты каштан! Кстати, я запечатлел его на фотографии.
Сижу, как-то, задумавшись, за компьютером, стараясь вызвать к жизни засохшие мысли о самом ценном. Глухо! Тихо шипит вентилятор, бледно светит экран, а в голове пустота. Слова какие-то мокрые лезут – „... взяв её рукой за ладонь, он пожал её и с дрожью в голосе, выдавил...“ Гадость какая! Ну, никак проза не идёт! Может, за стихи?
Вдруг треск за окном. Подскакиваю – мой, наш каштан лежит своей огромной курчавой головой на земле и касается ветками нашего дома. Ещё шевелится после падения, как погибающий человек и... тихо, тихо замирает. Аж кольнуло в сердце! Вот, сволочи! Думал больная блажь странной женщины. Спилили всё же! Я хвать видеокамеру и давай снимать последние мгновения жизни ещё десяти, двенадцати здоровенных елей, высившихся вдоль забора и поперёк его.
- Кто-то же садил и выхаживал эти деревья? Видимо, сразу после войны. Старых, гнилых или увечных там не было. Все, как на подбор – метров по десять - пятнадцать высоты, стройные, как балерины, с остренькими вершинками и ручками-лапками, раскинутыми в кникенсе. На них и на каштане днём и ночью гнездились десятки всяких существ – стая белок, чёрные и серые дрозды с дёргающимися хвостами, дикие цветные голуби, два пёстрых удода, а в метре от вершины на хламе из переплетенных сучьев и каких-то тряпок гордо восседал здоровенный сынок /или дочка/ буссара, малого орла этих мест. По-нашему, если мне не изменяет память, зовут его канюком. И вот теперь по болезненной прихоти этой женщины всё это идёт под пилу. Аккуратненько так, ровненько и последовательно. Внизу пилят, с колыски небольшого крана привязывают к вершине верёвки, потом растягивают их в разные стороны, контролируя место падения.
- Дззз...ззз, - жужжит бензопила, выбрасывая из разреза по живому ещё тёплые жёлтые опилки. Хрр....рррум, - хрипит красавица ель, падая наземь. Покачается мгновение и застывает, скованная верёвками по рукам и ногам.
Из моего окна до пня спиленного каштана метров пятнадцать. Свежий, чистый бледно-бежевый срез без изьянов и каких-либо пятнышек гнили или древесной проказы. На вид крепкая, как мрамор, поверхность.
- Где ж тут гниль? И ветки, и листья, и ствол прожили бы лет сто, а то и больше, - с горечью и безнадёжностью думал я, сидя с выключенной камерой возле окна, - людей бы радовали, живность всякую, да и запах! Город целый, а не каштан! Да и дому ихнему не мешал. Блажь какая-то! Не вы же садили и не вам уничтожать. Что за нация? Спрашивал, что вместо парка будет, так ничего путного и не услышал. Одни говорят, что лужайка с травой, другие парковка для машин с гравием, а большинство плечами пожимает и от моих вопросов подальше, подальше... Только с опаской на окна поповского дома посматривают и сторонятся его странной неземного происхождения жены.
*этническая группа людей, проживающий в Баварии, говорящая на своём диалекте немец-кого, в обиходном языке — символ основательности, упорства, даже тупости.
/Авт./ - мой отец, бывший узник к/ц Флёссенбюрг, говорил, что худших охранников, чем швабы, по ненависти, злобе и садизму в лагере не было.