26.12.09
Уже который день…
Уже который день в Израиле, но никак не могу увернуться от тесных обьятий
гостеприимных хозяев в смысле еды. Каждый вечер заканчивается разговорами о будущем завтраке. Содержание диалога между хозяйкой и хозяином напоминает перепалки солидных делегатов в перерывах между заседаниями Думы:
- Давай завтра так, чтобы мы успели туда к девяти?
- Ты, видимо, забыл, кто в этом доме готовит завтрак?
- Я не забыл, но до рынка минут тридцать ехать, а все туда хотят с утра попасть.
- Это же не первый раз, что мы едем на этот базар и успевали доехать. Наше там лежит. Никто его не купит. Ты думаешь, что одной каши будет хватать? А он её тоже будет есть эту кашу? А что он вообще у нас ест?
- Я не знаю. Что ты спрашиваешь об этом у меня, когда он сюда придёт завтра, то его и спросишь. /Я ночую у родственника на пятом, а мои хозяева, к которым я приехал в гости, живут на втором./
- Мне надо знать сегодня, а то, если он придет завтра, то может это не сьесть и я думаю, что её не хватит. Тогда я сварю ещё пару макаронов. Ты будешь их?
Из туалета: “ Нет, они не пойдут к завтраку. Надо всё, как обычно. Что ты у меня спрашиваешь? Не слышишь, что я занят?”
- Уже слышу. Сделаем, как ты хочешь.
Утром следующего дня на втором этаже идет конкретное приготовление, затем основательно накрывается стол и командными голосами предлагается процедура, не допускающая никаких отклонений от многолетней системы набивания животов.
Уже шестое утро вижу прямо перед своим носом – корзинку с белым пышным хлебом, открытую масленицу, круглую коробку с крупнозернистым творогом, тарелку с жареной рыбой, кастрюлю с какой-то сытной местной кашей, напоминающей своими фрагментами козий горох, тарелку с розовой ветчиной, розетку с кружочками одесской колбасы /со слезами упорно верят, что колбаса действительно привезена из Одессы и сделана там руками украинских де умельцев?!/, порезанные помидоры, сыр твёрдый жёлтый и маленькие пакетики треугольно-го, ностальгически плавленого, зелёные огурцы, большую кружку сметаны, чеснок, булочки с яблоками внутри, круглый тазик с печеньем различной формы, сахар и три мятых конфеты. Четыре или пять стаканчиков цветного долгоживущего кефира небрежно разбросаны по столу на расстоянии вытянутой руки с каждого места.
Дух захватывает от этого изобилия. Уже спирает дыхание с лёгким наруше-нием сердечного ритма, но мои слабые слова – “… мне нельзя столько, вес наверх…, уже на четыре поправился, мы там много не едим утрами…” отбрасываются, как ненужное кокетство и пренебрежение условиями проживания.
Далее в отношении меня осуществляется постоянно-бдительный, волнообразно-подсказывающий, дружески обязующий контроль:
- Ещё кусочек рыбки. Возьми к ней хренок, пойдёт быстрее.
- Так я…ммм, уже всё…
- Ты ещё это не пробовал? Возьми себе кусочек этого и наверх помидоры. У вас там тоже едят такие помидоры? А какие лучше – ваши или наши? По размеру или величине? Эти вкуснее? А сколько их там едят?...
- Мне бы салфетку, вытереть этот, как его…, рот мой и…
- Ты ещё не знаешь вкуса нашей ветчины? Намажь маслом хлеб, положи на него этот сыр, а под ним пусть будет слой этой ветчины. Если тебе стыдно, то спрячь его под помидором. А ты раньше ел плавленый? Попробуй наш и скажи мне честно, который лучше? Там у нас или здесь у них?
Вопросы периодически выпрыгивали из чавкающих ртов, бесформенно шлёпались о стол и, переваливаясь с боку на бок, как обьевшиеся колобки, катились, задевая толстыми брюшками тарелки, замирая в конце сладко-липкими булочками возле моих полнеющих щёк.
Томным приливом где-то посредине утреннего пиршества наплывает желание вздремнуть… Голоса глохнут, сознание отодвигается в сторону толстой кишки, уступая напору полупережёванной массы сьеденного…
Последнее, что запомнилось мне перед потерей памяти – жуткая картинка из повести А.Беляева “Вечный хлеб” – ползёт по земле серая, воняющая кислым, масса… Толстые руки из неё воздеты к небу..., голоса – “…не буду, не могу больше, мне бы хорошо быть худым..., простите меня все…!”