29.03.10
Глоток на халяву
В свете фонарей густые хлопья снега сливались в вертикальную завесу, непроницаемо закрывавшую и дома, и уже обозначенные со вчерашнего дня сугробы. Окна, горевшие золотистыми огоньками, глохли, переходя в желтовато-красный, тревожащий спектр. Казалось, что небесная канцелярия решила полностью завалить этот развесёлый городок, похоронив его под глухим саваном. Снег слепил глаза, мешал рассмотреть, что было в двух метрах. Пешеходы быстро исчезали, кто в подьездах, кто в чёрных проёмах подворотен. Почти никого. Брошенные автомашины закрывались тяжёлым, мокрым снегом, превращаясь в причудливых горбатых чудовищ.
За окнами вестибюля элитного ресторана стоял перед зеркалом сорокалетний сынок одного из руководителей этого же города и одновременно один из новых богатеньких. Он держал в левой руке недопитую бутылку дорогого коньяка и любовно всматривался в своё отражение. Потом неожиданно начал делать гримасы. Уголки рта опустил вниз, придав физиономии властное выражение, затем растянул рот в оскал тонкой улыбки, что-то прошипел и опять, выпучив глаза, снисходительно кивнул воображаемому просителю. Брови слились в одну линию параллельно усам, глаза засверкали сталью и злобой – теперь он уничтожал конкурентов и своих врагов. Последних было, видимо, уже немало, так как он простоял с оскаленными зубами минуты две. Удалось! Неплохая выдержка и умение отобразить свой авторитет! По другую сторону окна, на заснеженном тротуаре уже минут двадцать стоял ободранный бомж в лохмотьях – старом пальто, пуховом платке вокруг шеи и дырявых валенках с подвязанными верёвочкой галошами. Шапки не было, вместо неё клочья волос покрывал тот же густой снег. Оборванец смотрел слезящимися глазами на лощёного человека и машинально пытался повторить странные экзерсисы. Тоже надувал потрескавшиеся до крови губы, делал страшное лицо, выпучивал глаза...
- Ой, так это же Витёк? Наш Витёк! Ух ты, куда забрался? А сидел сзади на пос-ледней парте. Девок в туалет не пускал. Деньги копеечные у них отбирал. Па-пенькой своим всех стращал. Чего в школьные годы-то не было! Списывать ему давал, контрольные за него делал. Хороших людей должен помнить, как и дела их? Поможет чем, кто знает? Выглядит благородно. Они теперь бедным, говорят, помогают иногда. Может, мне...?
Бомж налёг всем корпусом на дверь и, преодолевая возраставшее сопротивление золочёных пружин, приоткрыл её. Вцепившись обмороженными пальцами в бронзовую ручку, произнёс вслух:
- Витёк! Дорогой мой! А это я, Сашок. Сейчас, извини, вот такой. Витёк, подмоги на сегодня. Чего-нибудь, пожалуйста! Мы же за партой... Помнишь мои тетрадки? А Светку помнишь...?
Тот, налитый до верха французским коньяком, еле смог повернуть шею, но сразу же узнал в бродяге друга детства по той поселковой улице... На одно мгновение на его лице появился краткий испуг, потом испуг сменился брезгливостью, затем высокомерие наползло сверху и из жёстких уголков рта прозвучало:
- Фёдор, дай ему. Только замкнёшь потом дверь. Какого хрена спишь на службе? Ишь, как Сашок опустился. Плебеем был, плебеем и остался.
Бомжа тут же мощным пинком вытолкнул за дверь личный телохранитель. Сашок упал, но бутылку удержал. Он ударился лицом о невидимый под снегом чугунный заборчик. Поднялся, вытер кровь. Холод пробирался под ветхие одежды. Засунув удобную плоскую бутылку поближе к телу, быстро поковылял к себе. Жильё он нашёл и обустроил сам. Разведясь с женой, надеялся на дочь или сына, но скоро понял, что у них своя и очень странная и разная жизнь. Обьединяло их одно — полная потеря памяти и уважения к родителям, вернее, к нему. Когда был в силе – ждали подарков. Теперь молчание, месяцами, годами. Единственная недвижимость – дачная холупка, записанная на него, находилась от города далеко, но он выгодно продал её, выкупив для жилья старый, но крепкий строительный вагончик. Отдав за бесплатно всю домашнюю технику и мебель бывшему однокласснику - начальнику железнодорожного депо, пристроил вагончик с его согласия между подьездными запасными путями, на выезде из станции, среди старых тополей. Перестук колёс, шум деревьев и пуховый вальс в ветреные дни напоминали о прошлом, школьных вечерах, свиданиях под акациями, быстро пролетевшем счастье...
Слабенькая пенсия еле сводила концы с концами и приходилось уже подраба-тывать – искать кое-что, сдавать, иногда и попросить, подбирать. Жизнь складывалась неплохая. Вот и сейчас. Повезло! Не жлоб оказался! Согреюсь! Весь в радостных думах Сашок пришёптывал слова благодарности всем добрым людям на своём путаном и непростом пути, пробовал даже вспомнить какое-то подобие молитвы за их здоровье, но память отказывала, да и не знал он их, этих молитв. Не те времена были. Вся страна молилась одному Богу – усатому!
Густой, тяжёлый снег продолжал идти. Между пятиэтажками уже чернел проход к его уютному жилищу. Вдруг в свете фонарей он увидел, как знакомые дворник и его жена что-то кричат в его сторону. Отметил про себя, что лица их были смешны! Он улыбнулся – „тоже кривляются“, приветливо помахал рукой и успел отпить... Бетонная плита – балкон, оторвавшись под тяжестью ящиков с картошкой и многочисленных банок с консервированными огурцами, а главное, по причине головотяпства строителей от своего места на четвёртом этаже, вбила его полностью в свежий снег и в родную, не успевшую замёрзнуть, землю.
Из-под треснувшего бетона торчала рука, сжимавшая подношение друга детства - недопитый коньяк. Ещё плотнее пошёл снег. Дворники испуганно пропали. Исчезали и следы этого человека. Всё покрывал безучастный белый саван.