Небо затянуло дымом, едким и густым, будто студень. Глаза щипало так, словно рота муравьев-проказников решила устроить там себе уютное жилище и на радостях танцевала польку. Фейерверкер 20-й легкой роты 2-ой артиллерийской бригады Игнат Павлович пытался стряхнуть с себя наваждение. Он тер веки грязными закопченными руками с таким усердием, что слезы катились по щекам, размазывая черную сажу, но от этого становилось только хуже. Хотелось выть, кричать и бежать отсюда, бежать как можно дальше. И Игнат выл, хоть сам и не осознавал этого. Его контузило очередным взрывом бомбы, и тонкие струйки крови теперь смешивались со слезами и сажей, превращая его и без того страшное лицо в маску безумия и ужаса.
Поднявшись, наконец, с колен, и едва не упав, Игнат по внутреннему чутью нашарил рукой колесо пушки и уцепился за него, как за спасительную соломинку. В этом море хаоса теплое дерево дарило удивительное спокойствие и умиротворение. Как странно. Совсем недавно, казалось, где-то рядом отбивалась барабанная дробь, и соседний пехотный полк прикрытия встречал атаку кавалерии ружейным огнем. Совсем недавно, кругом падали бомбы, и крики боли раздирали сердце. Совсем недавно, их рота вела огонь, пропитывая воздух едким, как сера, порохом. Почему же теперь так тихо! О, Господи, почему так тихо! Почему рота молчит!
Усилием воли фейерверкер разлепил дрожащие веки. Кругом лежали тела, безжизненные и бездыханные. Словно в бреду узнал Игнат поручика Фрейтага и подпоручика Фомина, изрубленных саблями. Узнал и тотчас же отшатнулся, и вновь чуть не упал, потеряв опору. Моргнул пару раз, не веря тому, что увидел. Но нет, офицеры действительно пали, исполняя свой долг за Отечество, и теперь словно смотрели на него, Игната, с укоризной и любопытством. Что будет делать теперь фейерверкер, ведь он совсем один в пугающей тишине?
Комок липкого страха подкатил к горлу. Всего пару минут назад, казалось, господин подпоручик своим охрипшим голосом кричал на нерадивых солдат, чтобы те скорее заряжали картечь. Его еще молодой голос тонул в реве орудий, долетая как будто издалека. И расчет, внимая ему, суетился, дрожащими руками готовя пушки к залпу. Где же теперь расчет? Игнат огляделся. Боевые товарищи, те с кем, он разделил столько невзгод и лишений, были здесь, лежали на сырой земле.
Обхватив голову руками, фейерверкер медленно опустился на колени. Как же так случилось, что они погибли все, все до единого. Оставили его один на один с неизвестностью. Но, погодите! Если солдаты погибли, то неприятель прорвал оборону и взял позицию! Неужели они проиграли? Не смогли удержать француза?
Игнат вскочил, пристально вглядываясь в окружающий его туман. Нет, ничего не видать. Ни движения, ни даже намека на это самое движение. И тишина, пугающая, сводящая с ума.
Ну ничего, он еще покажет им. За товарищей, за царя и Отечество. Пусть в живых остался лишь он один, редут без боя не сдастся. Игнат почти бегом подскочил к пушке, легкой 6-фунтовой пушке, которая чудом выжила в этом хаосе крови и копоти. Отточенными годами движениями фейерверкер проверил, не заряжено ли орудие. Так и есть. Картечь не успели выстрелить, когда кирасиры, или кто там еще, обрушились на них. Пушка была готова к бою. Значит, редут тоже готов!
Игнат оперся на лафет и, сжав в руках пальник с едва тлеющим фитилем на конце, стал ждать, напряженно вглядываясь вперед, туда, где за сероватой пеленой укрылись полки французов. Один выстрел он успеет сделать. Потом в дело пойдет сабля, преданно висящая на боку. Отступать он не собирался, а тем паче бежать. Игнат был на удивление спокоен, он словно отодвинулся на второй план и наблюдал теперь за собой откуда-то со стороны.
Нет, Игнат Павлович не отличался ни храбростью, ни мужеством. Они были скорее чужды ему. Иной раз, сидя в трактире и просаживая очередное жалование, он десять раз подумал бы, прежде чем идти на верную смерть. И не пошел бы, а посмеялся бы над тем чудаком, который остался на позиции совершенно один. И правда, какой толк в таком глупом поступке?
Теперь же Игнат даже не осознавал, что делает. В его душе бушевал настоящий пожар. Жажда мести, гордость за свою роту и просто долг чести переплелись в такой плотный комок, что отделить одно от другого уже не представлялось возможным. Он хотел этого боя, хоть и не желал признаться себе в этом.
Однако время шло, и ничего не происходило, совсем ничего. Разве что как-то заметно потемнело, и стало чуть холоднее, чем раньше. Вечереет, понял Игнат. Но это значит, что битва закончилась! Кто же тогда победил? Почему никого нет вокруг, где командование? Где штаб, адъютанты? Неужели войско разбито или, того хуже, попало в плен? Сама мысль об этом казалась до такой степени кощунственной, что липкий ком страха подступил к горлу.
Налетевший вдруг порыв ветра разогнал сероватую дымку, и где-то там впереди засверкали маленькие огоньки. Что это? Неужто лагерные костры? Игнат пригляделся, насколько это можно было сделать в сгущающейся темноте, и удовлетворенно кивнул сам себе. Так и есть. Французы укладывались на ночлег. Значит ли это, что наши все же удержали их натиск? Фейерверкер не знал. Покинутый всеми, один среди залитого кровью поля боя, он был предоставлен сам себе.
Игнат в задумчивости зашагал вокруг пушки. Железный ствол орудия сиротливо смотрел на него, словно моля фейерверкера не оставлять его здесь. Игнат и не собирался. Уж если ему суждено без приказа оставить позицию, казенную пушку он оставить не мог. Не только потому, что она стоила денег, но и потому, что он сам себе не простил бы этого. Он не мыслил себя без пушек, любил и оберегал их, и они отвечали ему тем же: стреляли споро и без промахов. И не было еще такого, чтобы иное орудие разорвалось, ведь если относиться к нему по-человечески, оно и платить будет тем же.
Наконец, Игнат Павлович решился искать своих, но и орудие не бросать. Решился, со всей серьезностью, как это бывает, если что-то втемяшится в голову русскому мужику, он от этого уже не отступит. Конечно, он понимал, что это безумие, тянуть невесть куда такую махину, но от одной мысли об этом его душа ликовала.
Перешагнув через разбитый взрывом бомбы передок и разбросанные в беспорядке по земле ядра, фейерверкер навалился на лафет всем телом. Окованные железом колеса нехотя поддались, увязая в земле. И немудрено, пушка поди сорок пять с лишком пудов весит. Такую и вчетвером тяжело катить, не то, что одному.
Красный от натуги и как-то сразу вспотевший, Игнат с необычайным одному ему ведомым упрямством толкал колеса, временами падал, пачкая и без того грязные штаны, еще утром сверкающие ослепительной белизной. Штаны, как и мундир фейерверкера, в некоторых местах порвались и представляли собой до того жалкий вид, что никак не соответствовало тому боевому духу, что шел от Игната.
Орудие тем временем набрало разгон и пошло быстрее. Колеса весело поскрипывали, приминая примятую сотнями сапог траву, но Игнат не слышал скрипа. Он точно двигался по спящему кладбищу. Как это страшно, когда кругом так непростительно тихо!
Вечерняя роса уже выпала. Это природа оплакивала павших. Их некому было убирать. Здесь в низине дымка, наконец, отступила, обнажая деяния рук человеческих. Французы и русские лежали вперемешку там, где их настигли пули, а то и штыковая атака. Мимо проплывали ужасные картины, одна хуже другой. Сотни лиц, сговорившись, смотрели на Игната, и не было этому кошмару конца.
Так продолжалось с час, а может и больше. Фейерверкер пару раз останавливался, тяжело дыша, ловя ртом драгоценный воздух. Сердце тяжело стучало, моля о пощаде, но где-то глубоко-глубоко внутри настойчивый голосок шептал ему, что еще не время. Нужно успеть до рассвета. Враг еще совсем рядом, а, значит, может напасть. Игнат не боялся нападения, точнее боялся, но не за себя, а за пушку.
А потому Игнат поднимался снова и снова и толкал лафет дальше на восток, прочь от поля битвы, прочь от стана врага. Он стер ладони до крови, и теперь наспех перевязанные тряпицами, они пребольно ныли. Да, ему не помешала бы сейчас лошадь с упряжкой, что возили полковую артиллерию. Но где ж теперь сыщешь коней?!
Скоро Игнат потерял счет времени. Ночь опустилась на землю, а на небо высыпали звезды. Тусклого света едва хватало, чтобы выхватить из темноты стволы деревьев и ветвистый кустарник. Убитые солдаты уже не встречались. Игнат понятия не имел, где находится, да и не задумывался об этом. Еще немного, повторял он про себя, и можно будет остановиться на ночлег. Но это немного все откладывалось и откладывалось. Какая-то сила тянула его вперед, не давая остановиться.
Игнат не сразу понял, что докатил пушку до реки. Редкие березы, сговорившись, расступились на самой кромке суши и воды так, что он в последний момент успел ухватить лафет, врываясь ботинками в землю. Как раз вовремя. Орудие замерло у самого обрыва.
Почему он не услышал плеска воды? Игнат потряс головой, набрал в грудь воздуха и крикнул громким зычным криком, которым любил пугать соседских мальчишек в деревне, норовивших часом стащить у него с огорода горох. Крикнул и опять ничего, совсем ничего не услышал. Его контузило, вдруг понял Игнат со всех очевидностью. Как же это? Что если он на всю жизнь останется глухим? Фейерверкер видел таких людей. Совсем беспомощных и вызывающих жалость. Нет, нет, только не это. Ему же еще жить да жить!
Внезапно впереди возникли тени. Они крались, подбираясь к нему все ближе, прячась за деревьями. Сотня саженей, а то и ближе. Кто-то другой, быть может, и не приметил бы их, но острый глаз был у Игната. Недаром он столько лет служил в артиллерии. Без труда насчитал он полдюжины человек. Как не тяжело ему было, как не выбился он из сил, Игнат вскочил на ноги и начал разворачивать 6-фунтовку.
Люди приближались. То, что это были люди, не было сомнения. В лунном свете поблескивали грозные ружейные штыки. Теперь они шли не скрываясь. Да и где им было прятаться, коли рощица кончилась, освобождая место пустому пространству и паре-тройке берез у самой воды. И тут Игнат понял, что это французы. Не весть как попавшие сюда. Быть может дезертиры, или отбившиеся от своего полка бедолаги. Синие мундиры их были не в пример чище и опрятнее, начищенные пуговицы и вовсе радовали глаз.
Тот, что шел правее остальных, был у них главным. Это Игнат понял по красивой шпаге, что тот успел обнажить, и треуголке, залихватски надвинутой набок. Француз смеялся, показывая на Игната, и его солдаты отвечали дружным хохотом. Но для фейерверкера было все едино. Он видел лишь, как они дружно раскрывали рты и беззвучно закрывали их. Быть может они что-то говорили ему, быть может – нет. Игнат улыбнулся сам себе и опустил пальник.
Огонь вырвался из пушки и полдюжины французов не стало. Всего каких-то пару секунд назад они жили, дышали и веселились от вида оборванного загнанного в угол русского солдата. Каких-то пару секунд… И за эти самые жалкие пару секунд он ненавидел себя, но знал, что не мог поступить иначе.
Игнат вдруг почувствовал такую усталость, будто его придавили к земле огромным молотом. Он осел на пожухлую траву, выронив из рук теперь уже бесполезный пальник, и провалился в сон.
***
Ранним утром 27 августа к командиру артиллерийского резерва 2-й западной армии подполковнику Саблину явился на доклад разведчик из казаков. Не далее, как пару часов назад конный разъезд наткнулся на орудие у реки. Орудие явно принадлежало 20-й легкой роте, о чем свидетельствовали выбитые на нем буквы. Как оно оказалось так далеко от поля боя, оставалось загадкой. Чудо, что орудие вообще нашли, так как согласно принятому главным штабом соединенных армий решению войско отступало, и основные части находились уже в походе в направлении Можайска. Рядом с пушкой нашли убитого ружейным залпом канонира и разметанные по берегу реки тела французский солдат.
Москва, 18.12.2010г.