Малыш был от природы робок.
Он вздрагивал, когда с ним говорили строго
Как будто бы иголкой укололся.
И исчезал из виду вовсе
Во тьме чуланов и коробок.
Школа.
Для полноты картины мне совершенно необходимо рассказать о школе, но я почему-то откладывал и откладывал этот рассказ. Что-то было непонятно мне. Какие-то смутные сомнения охватывали меня.
Поначалу хотел я спеть школе хвалебную оду, ибо много хорошего и важного в жизни моей было с ней связано.Но не спел. Не спел,а призадумался. И чем больше я думал, тем менее ясной становилась картина. Мне хотелось быть объективным и не поддаваться излишне эмоциям и мнениям, которые не были поверены ни разумом, ни воспоминанием. Мне хотелось быть непредвзятым. Чтобы никто не мог меня упрекнуть в подделке под истину. И прежде всего, чтобы я сам себя не мог в том упрекнуть. А при таком подходе хвалебная ода не складывалась.
Ясная твердая дорога воспоминаний не ложилась под ноги. То, чего разум давно не трогал и не тревожил и что представлялось несомненным и очевидным, на самом деле, таковым не являлось.
Школа, надо честно признать, не была однозначно хорошим парнем. Отнюдь. Мне хотелось бы, чтобы так оно и было, но было не так. Истина оказалась сложнее.
Это пока только вступление. Приступочек к разговору. Оставим покуда оценки и вспомним, что вспомнится.
Начальные классы помнятся слабо. Первая учительница, которая должна была бы поразить мое воображение, его не поразила. Ничем она мне не запомнилась и даже имя отчество ее быстро вылетело из памяти. Ничего плохого о ней не скажу, но и хорошее не вспоминается. Помню, что в нашем парке наламывали счетные палочки поровнее, помню как играли на переменках в перья. Надо было так поддеть перышко противника своим пером, чтобы перышко противника взлетело. И если падало оно на выпуклую поверхность ты выигрывал, а если на вогнутую проигрывал. Еще помню, что мел в руке крошился и не всегда можно было написать хорошо буквы на доске, еще помню, что чернильницы, которые носили в специальных мешочках иногда в портфеле протекали и пачкали все на свете. Помню, что учиться писать было тяжело. Чистописание был трудный предмет. Нужно было выдерживать нажим, наклон буквы, вывести овалы и окружности правильно и красиво. А ручка не слушалась, брызгала чернилами и ставила на странице жирные кляксы. И подбодрить учительница нас не могла, ибо сама была кислая, впору нам самим ее подбадривать.
В классе была круглолицая девочка, которая в школу приходила в шубке и в шапке с помпончиком. Была она симпатичная и я на нее засматривался. Хотя подходить к ней стеснялся.
Надо сказать, что стеснительность, несвобода в общении была свойственна большинству учеников. Так воспитывались в семьях, так воспитывала школа, общество и советские книжки.
Мы только глазели да мечтали, может и девчонки так.
Если мы перескочим сразу, например, в пятый класс то станет интересней. Мы подрастем, чуть осмелеем, оживимся, станем соображать и интересоваться. Интересоваться кто чем. Одни ребята ловили сеткой птиц, другие здоровски играли в ножички, третьи собирали спичечные этикетки, девчонки собирали цветастые пуговицы, играли на переменах в классики, в штандарт, переписывали себе в заветные тетрадочки душещипательные стишки. Особенно был популярен Эдуард Асадов.
Хотя мне он не нравился даже в те ранние годы. Я уже читал и Есенина и К. Симонова и А.Блока.
Но вернемся к разговору о школе. Расскажу вам об учителе химии.
Нашего химика зовут Александр Николаевич. И учитель он нетипичный. Росту небольшого, почти вовсе лысый с легким пушком на голове, худой сутулый и одетый в светло коричневый пиджак, который ему явно велик. Выражение лица его- смиренно жалкое. А ученики такие вещи нюхом чуют. «Ага!- думают они,- у этого можно и побаловаться». Ученики не знают, что смирение учителя объясняется просто- Александр Иваныч добрый человек, но любит выпить. И, он, вследствии того, чувствует свою вину. А с учениками так нельзя. Нельзя чувствовать свою вину и одновременно преподавать в школе. Надо уж выбрать что-то одно. Или то или это. Но Александр Иваныч данного обстоятельства не понимает. Или ему попросту некуда деваться.
Шум на его уроках стоит невообразимый. Александр Иваныч делает вид, что шум ему не мешает, рассказывает таблицу Менделеева тихим голосом. А мы шумим. Отрываемся, как сказали бы нынешние школьники. Александр Иваныч бледен и жалок.Но нам не до него. Мы ничего, не слышим, ничего не понимаем.
Объяснение таблицы Менделеева он сокращает и начинает читать поэму Твардовского Василий Теркин. Он знает ее, эту огромную поэму, наизусть и читает нам.И поначалу мы слушаем с интересам. Но через пару минут начинаем кричать опять. А тут уже и звонок звонит.
Жалко нашего учителя, ни в чем он не виноват, а мучается. Но и с учеников взятки гладки. Комнаты для крика еще нет, а необходимость покричать есть.
Результат-по окончании школы мы выпускаемся в области химии совершенными невеждами.
А вот- математика. Совсем другое дело. Как никак- царица наук. И если на химию, как на предмет и директор, и завуч смотрят сквозь пальцы, то к математике отношению совершенно другое. К математике испытывается пиетет. На математику брошены лучшие силы. И Александр Иванычей в ней нет. Тут царит строгость, требовательность и компетентность.
И наша математичка- не исключение. У нее на забалуешь. Хотя, надо заметить, она не зверь. И даже неплохой человек. Живой. Если бы не знать, что она математичка, можно было бы глядеть на нее даже и с удовольствием. Полненькая, розовощекая, подвижная и улыбаться умеет.
Мы с ней знакомы хорошо. Она бывает у нас в гостях и дружна с моей бабушкой. И иногда заходит к нам в гости со своими пышными, как две капли воды на нее похожими дочерьми. Но в классе она делает вид, что мы не знакомы. И я делаю вид, что ее на знаю. Математика- хороший предмет, это вам не химия, какая-нибудь.
Математика мне по душе. Особенно я люблю решать задачки. Они так устроены, что сами не получаются и надо голову поломать, чтобы получилось. И я удовольствием ломаю над ними голову не только в классе, но даже и дома.
Хотя на дом нам задают совсем простенькие легонькие задачи, которые никакого упорства от тебя не требует. И я бывает сам нахожу в задачнике, что посложней и поинтересней.
Когда мы уходим на летние каникулы, нам выдают учебники на будущий год. В августе месяце я начинаю скучать без школы и, особенно без математики. Для развлечения, я решаю задачки. Одни у меня получаются, а другие нет. Но я утешаю себя тем, что слишком забежал вперед и когда мы пойдем в школу наша математичка все мне разъяснит.
Наш городок- маленький. Но школа у нас большая. Учеников в ней много. Так много, что занятия ведутся в две смены, а одно время даже думали перейти на три смены. Хотя никто не представлял ,как бы это могло выглядеть. Слава богу, не перешли. Но классов много. Кроме «А» и» Б». есть и «В» и «Г». Поутру рабочие спешат на комбинат на смену, а школьники змейкой тянутся к длинному двухъэтажному зданию нашей школы. Рабочие спешат на работу, а ребятишки в школу, которая для них такая же работа. Потому, что учеба в школе- дело серьезное. И учителя- народ серьезный. И строгий. Они говорят громко, отчетливо, а если что- ставят двойки в дневник, вызывают родителей. А иногда самых отъявленных ведут на расправу в кабинет директора.
Ученики слушают, мотают на ус, но сказать, что им это дело нравится, что оно им по душе- нельзя.
Учителя не считают нужным делать уроки интересными и увлекательными. Такие идеи в голову им не приходят. Они добросвестны, последовательны, объективны, не заводят любимчиков и не имеют изгоев. Но и только.
Учителя в городе народ уважаемый. С ними советуются, на них смотрят, их слушают.
Но пытаясь вспомнить школьные годы и в них уроки сами по себе, я не могу вспомнить почти ничего отрадного, волнующего, увлекающего.
Одно только светлое воспоминание. В девятом классе на время нашу учительницу английского заменяла другая, боле молодая и живая женщина. Как она выделялась на фоне наших строгих дам и еще более сторогих мужчин! Она улыбалась , шутила,глядела нам в глаза и говорила живым человеческим языком. А не вещала. Тогда я впервые почувствовал, что атмосфера на уроке не обязательно должна быть тяжелой. Она может быть легкой, как перышко. Иногда она задавала нам вопросы, которые прямо до урока касательства не имели. Как-то он спросила у меня, кто мой любимый писатель. А я говорю- Достоевский. А она говорит- Да? А я отвечаю- Да. Она говорит –«Удивительно». А я молчу. А что же я ей скажу. А она говорит, что ей нравится Паустовский. И язык у него замечательный. Я молчу, подавленный столь откровенным разговором. Ну она меня и оставила в покое. Вскоре она от нас ушла.
Был еще одни случай, который я помню. И тоже связанный с подменой. Это была литература.
Я тогда много читал и такого, что мне еще и рано было читать. А учительница литературы сразу не понравилась мне. И знать она свой предмет не знала, и с нас спрашивала строго. Однажды я ей заметил ей, что Н. Гоголь никак не мог встретиться с Некрасовым в пятьдесят втором году, поскольку к этому времени уже умер. А она возьми и выгони меня из класса. С тех пор ставила мне только две отметки- единицы и пятерки. Причем единиц было гораздо больше. И вот она ушла. А пришла другая. Среднего возраста, седая подтянутая женщина с горящими голубыми глазами. Она была необычайно увлечена литературой и урок вела прямо-таки страстно, чем несколько пугала учеников. Меня она сразу раскусила и нередко, забыв про класс мы с ней рассуждали по поводу Родиона Романыча Раскольникова. Как-то она попросила, чтобы мы, каждый из нас, рассказал ей наизусть одно стихотворение, которое ему нравится и которое он хорошо помнит. И я ей Есенина "Отговорила роща золотая..." прочитал. И она удивилась весьма. А потом, иногда, на уроке так увлечется, так увлечется, а потом вдруг остановится, замолчит, задумается. Ни с того ни с сего подымет меня и говорит- читай, дескать, Есенина. Я и читаю. Мне она нравилась. Была она необычная и не похожа на наших.
Потом и она ушла.
И больше уже живых учителей я не встречал.
Учительница литературы и учительница английского языка. Они были у нас, как две залетные птички. Прилетели на миг и улетели.
Хотелось бы вспомнить еще один эпизод. Снова урок литературы. Но учительница другая. Не та, которая ставила единицы и не та, у которой голубые глаза горели,а, выходит, уже третья. И она мне вовсе не запомнилась. Как будто тряпкой с доски добросовестный дежурный все стер. Только помню, что она нас не трогала. Кто-то ее и слушал, а кто-то, как и я, своими делами занимался.
Это был шестой класс, начало его, осень. Я сидел на предпоследней парте у окна и скучая посматривал как залетные воробьи клевали в школьной дворе спелую рябину. Солнышко светило мягко и нежарко. И я позавидовал воробьям. Потом, от нечего делать, открыл новый учебник литературы и стал его листать. После портрета Некрасова и его "Кому на Руси жить хорошо", меленькими черными буквами(так выделялся в книги необязательный, дополнительный материал) рассказывалось о поэте Александре Блоке и приведено одно его стихотворение.
"..Вагоны шли привычной линией,
Подрагивали и скрипели
Молчали желтые и синие
В зеленых плакали и пели.
Вставали сонные за стеклами
И обводили ровным взглядом
Платформу, сад с кустами блеклыми
Ее, жандарма с нею рядом.
Лишь раз гусар рукой небрежной,
Облокотясь на бархат алый,
Скользнул по ней улыбкой нежною
Скользнул и поезд вдаль умчало....
Строчки показались мне совершенно удивительными. Ничего похожего я не
встречал. Я читал, читал и пречитывал и все мне было мало. Когда зазвенел звонок я помнил эти строфы наизусть. Что-то притягивающее магическое было в этом чередование гласных "а","о", "е" Я шел из школы, не разбирая дороги и повторяя про себя "Лишь раз гусар рукой небрежной..."
А теперь оторвемся от повествования. Хотелось бы привести мысли в порядок.
Кое что я вспомнил. Об уроках, об учителях. И мне горько. Мне горько , поскольку не нашел я ничего. этих воспоминаниях ни светлого, ни отрадного, ни забавного. А ведь это лучшее время моей жизни. Школьные годы. Как же так? Почему, почему я полагал, что был так счастлив, так беззаботно и бесконечно счастлив в те годы? Неужели же я врал себе, неужели никакого счастья не былов помине, а был только грубый обман. Желание выдать желаемое за действительное?
Как же так? Думай, думай говорил я сам себе. И шагал по комнате, как загнанный зверь из угла в угол. Этого не может быть. Не может быть. Должно быть какое то объяснение? Ищи. Ищи его. И я тер себе лоб пытаясь понять и соединить все в цельную понятную картину. Но картина не складывалась. Подожди, вновь говорил я себе. Не спеши. Представь, что ты решаешь задачку. Сложную задачку по математике. Вспомни, как ты сам учил учеников. Не торопись. Осмотрись. Походи вокруг да около. Потусуйся рядом. И ничего не решай просто походи. И забудь про свой вопрос. Задай какой-нибудь другой. Попроще. На который можешь ответить. Например. Был ил ты вообще счастлив в детстве. Было ли тебе хорошо, сладко, щелио ли сердце твое от радости. Но как же узнать как же быть обманутым. как не оказаться в дураках7 Стоп! Есть , Пиридумал. Я подошел к шкафу и стал рыться на нижних полках. Я рылся и не мог найти. Где же он? Неужели выбросил? Не может быть. Я выбрасывал из шкафов старые тряпки, туфли, обои, ящик доя инсртументов... Вот он! Альбом лежал в старом углу как ни в чем не бывало.
..какие лица, какие лица, думал я. рассматривая фотографию бабушки и дедушки сделанную без малого сто лет назад. какие чистые линии лиц, какое спокойное ровное выражение. И в то же время молодость, уже окрашенная трудом и порядком. А вот и я. это как раз то, что мне нужно. Сколько мне здесь. Десять? А здесь. Вот Лешка, вот Вовка а вот и я в пиджачке из которого уже вырос. Нет! Воскликнул я. Нет и еще раз нет. Ничего я не придумал.Счастье нельзя подделать. А ведь я здесь счастлив. Значит я прав. Прав!
Я что-то начал понимать я уселся на диван и сталь лихорадочно связывать концы разорванной нити. Так. Так Говорил я себе. Хорошо. Соображай дальше.
И картинка, как пазл в пазл сошлась. Все вдруг стало ясно. Все стало на свои места и объяснилось. Конечно, я был счастлив. Только не от учителей и не от школы. А если и от школы, то не из-за нее. Да. Я бывала счасли и в школе. И теперь пониаю почему.
Я расцвечивал школу разноцветными красками, которые рождались в моей душе от нашей речки Байгоры, от горсоветского луга, от Аннинского леса и плывущего в чистейшей прозрачной воде навстречу течению стайке пескарей на фоне песочного дна. Я расцвечивал школу ясным летним небом и ночным звещдным небом и своим друзьями и девочкой, в которую был влюблен и вокруг которой носился на велосипеде и которой как-то, в апреле, набрал букет подснежников, но так и не решился подарить. А теперь она живет в штатах, преподает в университете и у не куча детей и внуков. я расцвечивал ее игрушками елочными я улучшал ее цели, я смягчал ее строгость, я придавал ей ту форму, которой у нее не было.
И она становилась терпима, да что там! Она становилась хороша!
Помните, в начале рассказа я сказал, что не школе обязан я счастливым детством. И вот, вспомнив, кой какие эпизоды школьной жизни, я говорю об этом еще увереннее. Конечно, и в школе бывал я счастлив, но не от самой школы шло это счастье. Нет, не от нее.
На это время приходится увлечение спортом. Наш учитель физкультуры основал баскетбольную секцию и принимал всех желающих научиться играть в баскетбол. Желающих было много. Немерено. А спортзал был маленький с невысоким потолком. И когда мяч взлетал высоко, то цеплял при этом потолок и мешал нашей игре. Площадка для баскетбола была меньше обычной, а кольцо висело ниже обычного. И все равно мы рвались в баскетбол. Мы хотели научиться играть по настоящему.
Но ребят было много и долго приходилось ждать своей очереди.
Однажды, в весенний субботний день мы с Сашкой проходили мимо школы. Одна из форточек была открыта. Мы подошли ближе и увидели, что это форточка спортзала. Ее, видно, забыли закрыть. Когда уборщица мыла полы она форточку открыла, а когда уходила, закрыть ее забыла. Школа не работала. Мне пришла в голову шальная мысль. А ну, говорю, Вовка поддержи меня. Я взобрался на высокий карниз окна, ухватился за раму и всунул голову в форточку. Как-то мне удалось втиснуться в форточку и благополучно спуститься в зал. Я подставил стул и рукой втянул в спортзал и своего друга. Так мы совершили противозаконный поступок, без разрешения проникли в школу. Но о том мы не думали вовсе. Баскетбольные мячи в огромном количестве поглотили наше внимание.
Мы с Сашкой играли целых четыре часа. Мы были мокрые от пота. Но все никак не могли утолить баскетбольный голод. Как красив, как совершенен баскетбольный мяч, как метко он летит в кольцо, как натягивает сетку, а потом проваливается вниз. Как гулко и упруго он отскакивает от дощатого пола, как медленно вращается в полете. Как слушается он твоей руки и твоего взгляда при ведении, как удобно ложится в твою ладонь при броске.
Мы не попались. Слава богу, никто нас не заметил и мы как забрались в спортзал так из него и выбрались. И даже форточку за собой закрыли. Мы с Сашкой были вполне счастливы.
Прошло без малого пятьдесят лет, как я закончил школу. Целая жизнь. И вот я уже почти старик и для чего-то вспоминаю то время. Хотя, казалось бы, что его вспоминать. Было и прошло.
Нет у меня давно той сентиментальности, чтобы охать да ахать, да восторгаться. Нет у меня и писательского честолюбия- дескать напишу, пусть меня народ читает.
Не в этом дело.
А хочется мне разобраться. Хочется осмыслить. Те, кто пишут стихи могут меня понять. Нередко так бывает: напишешь стихотворение и не поймешь его смысл. И начинаешь читать его и перечитывать, пытаясь понять. И только тогда доходит до тебя его смысл.
И в жизни так же. Долгие годы проживешь и не понимаешь. Не понимаешь, как прожил, что с тобой происходило. С толком ли прожил? И пытаешься понять
Так и с детством. Хотелось отойти от одних лишь восклицаний, да предвзятых воспоминаний.
Почему же именно детство. Есть хорошее выражение детство- родина нашей души. Оно выглядит излишне красивым, но смысл его глубок.
Одна из тайн природы, которая волнует ученых – как из неорганических молекул создались сложнейшие цепи органических молекул. Никакая теория вероятности не позволяла бы рачитывать на такой результат. Как из неживого вещества возникло живое.
Так и здесь. Откуда взялась душа, которая живет в тебе и действует за тебя и пишет за тебя? Где-то в раннем детстве родилась она и потихоньку росла, набиралась сил, крепла.
И эта самая душа- лучшее, что в тебе есть. И если должен ты быть чему-то или кому-то благодарен, то лишь тому, что или кто давал твоей душе жизнь.
И если с этой точки зрения взглянуть на школу, а именно с этой точки зрения и надо смотреть, то многое увидишь иначе. Многое оценишь иначе.
Да, не от школы рождалась твоя душа. Не школе обязан ты детским счастьем.
Она рождалась от природы, от ласки случайной, от светлого лица человеческого. От доброго слова. От бога.
Но в каком-то сосуде, в какой-то среде должно было происходить это таинственное рождение. Семья, школа, друзья, книги сами по себе ничего не создавали. Они могли только удержать рожденное или его разрушить.
И в том и состояло великое счастье детства, великое чудо и главное событие жизни, что душа не только была рождена но и была удержана.
И школа вместе со всем, что с ней было связано душу твою удерживала. И ей не мешала.
Она давала и время и пространство и силы и свободу для чудесного рождения. Школа не претендовала на главенствующую роль в жизни . В час дня она дарила тебе свободу. Она дарила тебе друзей. Она дарила тебе и некоторые знания. Она худо бедно воспитывала твой характер.
А ты в ответ расцвечивал школу разноцветными красками, которые рождались в душе от нашей речки Байгоры, от горсоветского луга, от Аннинского леса и плывущего в чистейшей прозрачной воде навстречу течению стайке пескарей на фоне песочного дна. Ты расцвечивал школу ясным летним небом и ночным звездным небом и своими друзьями и девочкой, в которую был влюблен и вокруг которой носился на велосипеде и которой как-то, в апреле, набрал букет подснежников, но так и не решился подарить. А теперь она живет в штатах, преподает в университете и у не куча детей и внуков. Ты расцвечивал ее игрушками елочными, тыулучшал ее цели, ты смягчал ее строгость, ты придавал ей ту форму, которой у нее не было.
И она становилась терпима, да что там! Она становилась хороша!
Прошло без малого пятьдесят лет, как я закончил школу. Целая жизнь. И вот я уже почти старик и для чего-то вспоминаю то время. Хотя, казалось бы, что его вспоминать. Было и прошло.
Нет у меня давно той сентиментальности, чтобы охать да ахать, да восторгаться. Нет у меня и писательского честолюбия- дескать напишу, пусть меня народ читает.
Не в этом дело.
А хочется мне разобраться. Хочется осмыслить. Те, кто пишут стихи могут меня понять. Нередко так бывает: напишешь стихотворение и не поймешь его смысл. И начинаешь читать его и перечитывать, пытаясь понять. И только тогда доходит до тебя его смысл.
И в жизни так же. Долгие годы проживешь и не понимаешь. Не понимаешь, как прожил, что с тобой происходило. С толком ли прожил? И пытаешься понять
Так и с детством. Хотелось отойти от одних лишь восклицаний, да предвзятых воспоминаний.
Почему же именно детство. Есть хорошее выражение детство- родина нашей души. Оно выглядит излишне красивым, но смысл его глубок.
Одна из тайн природы, которая волнует ученых – как из неорганических молекул создались сложнейшие цепи органических молекул. Никакая теория вероятности не позволяла бы рачитывать на такой результат. Как из неживого вещества возникло живое.
Так и здесь. Откуда взялась душа, которая живет в тебе и действует за тебя и пишет за тебя? Где-то в раннем детстве родилась она и потихоньку росла, набиралась сил, крепла.
И эта самая душа- лучшее, что в тебе есть. И если должен ты быть чему-то или кому-то благодарен, то лишь тому, что или кто давал твоей душе жизнь.
И если с этой точки зрения взглянуть на школу, а именно с этой точки зрения и надо смотреть, то многое увидишь иначе. Многое оценишь иначе.
Да, не от школы рождалась твоя душа. Не школе обязан ты детским счастьем.
Она рождалась от природы, от ласки случайной, от светлого лица человеческого. От доброго слова. От бога.
Но в каком-то сосуде, в какой-то среде должно было происходить это таинственное рождение. Семья, школа, друзья, книги сами по себе ничего не создавали. Они могли только удержать рожденное или его разрушить.
И в том и состояло великое счастье детства, великое чудо и главное событие жизни, что душа не только была рождена но и была удержана.
И школа вместе со всем, что с ней было связано душу твою удерживала. И ей не мешала.
Она давала и время и пространство и силы и свободу для чудесного рождения. Школа не претендовала на главенствующую роль в жизни . В час дня она дарила тебе свободу. Она дарила тебе друзей. Она дарила тебе и некоторые знания. Она худо бедно воспитывала твой характер.
А ты в ответ расцвечивал школу разноцветными красками, которые рождались в душе от нашей речки Байгоры, от горсоветского луга, от Аннинского леса и плывущего в чистейшей прозрачной воде навстречу течению стайке пескарей на фоне песочного дна. Ты расцвечивал школу ясным летним небом и ночным звездным небом и своими друзьями и девочкой, в которую был влюблен и вокруг которой носился на велосипеде и которой как-то, в апреле, набрал букет подснежников, но так и не решился подарить. А теперь она живет в штатах, преподает в университете и у не куча детей и внуков. Ты расцвечивал ее игрушками елочными, тыулучшал ее цели, ты смягчал ее строгость, ты придавал ей ту форму, которой у нее не было.
И она становилась терпима, да что там! Она становилась хороша!