Анна Самойлович
Как православная деревня встречала Великий Пост
Последний день масленицы. Из окна столовой видна окраина нашей небольшой деревни. Там шумное веселье. С высокой ледяной горы, с обеих сторон украшенной еловыми ветками, мчатся с головокружительной быстротой большие сани, полные молодёжи. Часто, раскатившись, сани врезываются в сугроб, опрокидываются, и все седоки летят в снег. С завистью поглядывают на катанье с большой горы малыши, подбежавшие с своими саночками.
Вечер. К колодцу несут соломенное чучело и сжигают масленицу. Ароматом промчавшихся веков веет от этого древнего обычая. Зашло солнце. Улица мерцает жёлтыми огоньками «семилинейных» керосиновых лампочек, и в этой полутьме мелькают фигуры от избы к избе. Это спешат «прощаться» соседи с соседями. Младшие в доме кланяются в ноги старшим, прося простить их. Крестники бегут к отцам и матерям крёстным, и со словами: «Прости, батюшка крёстный», или «матушка крёстная», кланяются в ноги своим восприемникам. И в нашем доме так же проходит вечер прощёного воскресенья.
У всех родных, у няни, у всех слуг мы, дети, просим прощенья. Мой трёхлетний брат подбежал к старому нищему конюху Якову, больше полувека жившему в нашем доме: «Прости, Яков, - лепечет Васенька, - я больше не буду!».
Мне семь лет. Я буду в этом году говеть в первый раз.
Кухарка, старая Агафья, говорит: «Смотри, все грехи сказывай батюшке, а ежели что скроешь, то придётся тебе через всю церковь батюшку прокатить в решете». Плохо спится мне в эту ночь; боюсь, и стыдно будет мне и тяжело катить по церкви нашего большого и полного батюшку. Но засыпаю успокоенная: выйти из затруднительная положения можно, если попросить Якова, чтобы помог мне вместе прокатить в решете батюшку. А грехи-то ведь все и не припомнишь!
Понедельник. У нас в доме тихо, Великий Пост! Весь дом постится, а со среды все будем говеть. Есть в деревне у нас всеми любимая баба Степаниха. Она мастер на все руки: и повитуха, и травами баб лечит, и «нутреность на место ставит» особым мучительным способом, но - помогает, и костоправит при переломе, и детей от «глаза» спасает и «с уголька» от испуга детей лечит. В отношении выполнения всех канонических правил, всех прародительских заветов и обычаев нет, кажется, строже и исполнительнее нашей Степанихи в целом мире.
Чистый понедельник! Строгий пост всюду и у всех.
Курящие не разрешают себе закурить до обеда – строго-постного. Степаниха ещё до солнца затопила печь, чтобы картошку в загнетку насыпать к обеду, т.к. горячей похлёбки, хотя бы и без масла, сегодня не полагается. Кряхтя, подымается 72-летний старик её, Степан. Долго молится перед большим киотом, полным образами и украшенным виноградом из фольги. Потом, молча, хмурится.
- Знаю, знаю, чего ты нахохлился, - улыбаясь, замечает Степаниха. – Чайком-то сегодня не побалуешься! Ничего, ужо завтра изопьёшь, сегодня - знаешь день какой!
Невестка робко спрашивает:
- Матушка, Митрей нынче по пеньки собирается, давать завтрак?.
- Ничего не сделается твоему Митрею, ежели и до обеда пеньки поворочает, нынче не завтракают. Велик понедельник… Пpиедет, нарежь к обеду редьки, с квасом похлебаете, капусты из погреба принеси, рыжиков солёных из клети, картошку испеку - и обеда лучше не надо. Грех один с вами! Разве так старые люди постились, как вы? Окромя редьки с квасом да с сухарями ничего не ели в этот день!
Тиха и безлюдна сегодня улица. В розовых облаках выходит солнце, румяня крепкий крупнозернистый наст. Ночной морозец сковал лужицы: из-под тонкого льда уже нежно зеленеет травка. У колодца, как всегда, бабы; но и они говорят сегодня бесшумно, словно тишина эта во всём и всюду лелеет и растит что-то великое в душе человека. На лужайках, у своих огородов, на не растаявшем ещё снегу раскинуты холсты домашнего изделия, они белятся и морозцем и солнцем. Целую зиму ночами пряли деревенские рукодельницы и на холсты и на «пестрядь», что надо отдавать в краску для одежды, и на новины, т.е. тонкий безукоризненно чистый холст для праздничного употребления, в виде тонких скатертей и в виде «накрючников», длинных, почти сплошь вышитых полотенец, которые вешаются на крюк в избе, украшая её в праздники. «Накрючник» - это аттестат рукодельницы, показатель её мастерства: надо уметь тонко прясть, хорошо, ровно выткать полотно на домашнем стану и со вкусом, узорно, расшить накрючник, связать к нему тонкое кружево… Хороши накрючники у Степанихи и у её невестки-рукодельницы.
Любуется ими всегда сам становой, Порфирий Яковлевич. Когда приезжал в волость, он не минует избы Степанихи.
Заходит, поздоровается чинно с Пелагеей Герасимовной и Степаном Ивановичем, попьёт чайку с мёдом. (У Степанихи в огороде под черёмухой 4 колодки пчёл стоят). Пристав духовного звания, кончил духовное училище и любит за чайком затянуть со Степан Ивановичем что-нибудь божественное. Заходит к Степанихе и батюшка, когда он с требами в деревне бывает.
Все любят и уважают Пелагею Герасимовну. Подходит она иногда к молодым бабам, что холсты разостлали, и рассказывает: «У меня-то такая новина есть, что ни у кого быть не может. От матушки досталась. А взята ведь далёконько отсюда. Село наше на большом тракту, много годов назад по нашему тракту Царь Николай I-вый проезжал, так бабы всю дорогу по нашей местности устлали тонкими новинами. Царь проехал по полотнам бабьим. И рада была каждая, у которой по новине колёса царской коляски прошли. Лежала новина и моей матушки покойной, и по её полотну Государь проехал.
Храню новину эту, дочке передам её».
- Вася-тряпичник идёт! - звенит молодой девичий голос.
Под окном одной избы, снимая с плеч тяжёлый короб, остановился хромой, кривой на один глаз, рослый парень. Со всех сторон деревни мчатся с льняными тряпками в руках девушки и молодые женщины. Василий за тряпки даст в обмен разные украшения: бусы, серьги, кольца, ленты, душистое мыло. Ярко горят на солнце ожерелья из разноцветных стёклышек, серёжки, колечки переливаются золотом и серебром. Шумно торгуются. Уступчивый купец распродал товар и тряпками нагружает короб.
Одна из девушек нетерпеливо застёгивает на шее ожерелье.
Мать отстёгивает: «Срамница, в такие-то дни выряжаешься. Наряжаться будешь в Христов день, не время теперь».
("Православная Русь", № 3 за 1953 г.)