Архимандрит Константин (ЗАЙЦЕВ)
ПАМЯТИ А. К. САМОЙЛОВИЧ
Долголетняя сотрудница наших изданий, талантливая поэтесса, Анна Константиновна Самойлович, не так давно тяжко заболела, как нам сообщила одна из насельниц общего им обеим старческого дома. От неё же узнали мы о кончине А.К., как и о том, что отошла она от сего мира в такой бедности, что буквально ничего от неё не осталось.
Потребность чувствую поделиться с читателями «Православной Руси» хотя бы немногим из того, что изливала она в своих неизменно горячих, а порою и вдохновенных, письмах, которые являлись не только сопровождением присылаемых ею своих произведений, но и очередными откликами на то, что больше всего её трогало из содержания наших изданий.
Впечатлительность её превышала всякую меру — «Психика моя вверх дном», - писала она о себе. Когда пал жертвой большевиков её муж, ими расстрелянный, она полтора месяца была слепа, а потом, в жару, выскакивала из постели на улицу и бросалась искать мужа, пока её не вносили домой; многочасовые бывали обмороки, когда её можно было колоть булавками - и она ничего не ощущала. Когда она возвратилась к жизни, врачи отказывались ей помочь в её безысходных страшных рыданиях... Сама А. К. определяла свое душевное состояние, как «болезнь жалостью», - некое «органическое» состояние, которое было вызвано тем, что возникла она в утробе матери, «метавшейся в огне жалости над её первым умиравшим и умершим ребёнком» - Катюшей. Описывала она случаи проявления этой жалости, иногда «трагикомические». Вот один:
«Иду однажды в сильный холод по улице. Бесснежные холода зимою в Ялте пронизывают до костей. Вижу - на горке соседней дачи, распластавшись на земле, лежит человек в одном пиджачишке, голова без шапки на камне. Я к нему. Бужу его, не просыпается. Кричу - не слышит. А вижу, что живой. Побежала по улице - зову людей на помощь - никто не идёт. Тогда вспомнила, что в подвальном этаже того дома, где я жила, жила артель землекопов. Я разыскала этот подвал и вызвала рослого, здоровенного мужика, прося спасти замерзающего. И когда только сильный мужик схватил за плечи и начал трясти пьяного, тот открыл глаза и начал ругаться, что ему не дали умереть. Затем спросил: «А эта-то маленькая мадама причём тут? А у меня и гостинчик для неё найдется». И начал приподнимать 5-6 пудовый керченский камень, на котором покоилась голова его. Мужик - союзник мой, удержал руки пьяного, но я летела с горки птицею...».
Эта повышенная впечатлительность, которая пронизывала её любовь к России, не шла в ущерб не только зоркой наблюдательности, но и чуткого и трезвого восприятия самого существа «русскости». Уроженка Русского севера, она была той почвенной русской, какими держалась Россия и которыми она только и может быть восстановлена. Приведу характерную выдержку из письма, написанного по поводу моей статьи об оцерковлении семьи:
«Меня Ваша статья, прямо скажу, разволновала, п.ч. явилась созвучной моей мысли. Ведь это значит - внедрить Святую Русь в быт наш, сделать семью русскую обликом Св. Руси. Тут уж путь один: первичная ячейка - здоровая, нормальная семья. Если всегда говорят, что отец в семье - глава семьи - (и это правда), то мать - душа и сердце семьи. Она и только она одна может внести в жизнь семьи истинное и истовое Православие. Она авторитет не только для детей, но нередко и для мужа, ибо я встречала семьи, где мужья под влиянием жён из неверующих делались верующими. Сама жизнь и сама природа создала мать самым святым из всего земного. А для детей? На всех, кажется, земных языках это слово звучит одинаково, и «мама» первое слово человека, когда начинают развиваться его речевые органы. Маму мы ждем вечером с её свечкою, чтоб мама перекрестила и поцеловала на сон грядущий. Мама! - вскрикивали от каждого испуга. «Мама!» - шептали коснеющим языком умирающие, кровью истекающие 14-ти и 15 летние гимназисты и кадетики, «борцы» за честь Родины. Нам нужна хорошая, глубоко-верующая и глубоко-нравственная Мама. И воскреснет, с его воцерковлением, наш православный быт и зацветёт нашими, неповторяемыми в целом мире, православными традициями. У нас был в старину институт земских начальников, институт мировых судей, был ещё негласный, но только в России бывший «институт русских нянь» - прекраснейшей институт, без которого, быть может, наш Пушкин был бы не полностью Пушкиным. И вот теперь нам и необходим институт мам. А как его создать? Пусть умные русская мамы сами подумают. Лекционно ли, журнально ли, перекликаясь мыслями. Им лучше знать.
В жизни у меня были две встречи интересные с примерами в пользу русской женщины. Первая. Это было в первые годы страшного террора и гонения на Церковь. Это было в Ялте. Церкви ещё дышали, я всегда, бывало, стою в своем уголке в тени, а вблизи стоит высокая видная русская женщина - интеллигентная. Как-то познакомились, подружились даже. Стала ходить ко мне. И вдруг однажды: «Муж мой ведь другого духа, знаете, он ведь чекист!». Я похолодела. Сердце остановилось. «Да вы то, А.К., не бойтесь, он давно знает о вашей церковности, но ничего вам не сделает, я это знаю». Я впоследствии узнала, что этот чекист, прокурор военный, хватал с кроватей спящих мальчиков, бывших участников Белого Движения, и отправлял на расстрел.
«Хорошее же знакомство выпало на мою долю», - думала я. Через ; года вдруг вижу: стоит в Церкви моя знакомая рядом с каким-то господином. Выяснилось - с мужем. «Шпионы» - с ужасом думала я. И так в течение целого года, не пропуская ни одного праздника, эта чета была в Церкви. А потом? Он вышел из партии, попал в опалу и незаметно они покинули Крым, выехали в Петербурга, где он через год умер в страшных мучениях от рака. Пример первой Мамы в семье.
Теперь второй Пример. Это было уже во время эмиграции, в лагере - украинском - Гайденау. Догоняет меня на улице молоденькая женщина. Очень смущённо спрашивает, как ей поступить? «Мне 20 лет, а родители у меня безбожники, не крестили они меня, я не крещёная, и жду ребенка. Что же мне делать?».
- Креститесь, - говорю ей, - обязательно, и дитя ваше, когда родится, тоже крестите непременно, и Господь Вас благословит, потому что Он призвал вас.
Больше я её не встречала, но верю, что это мама призванная.
Итак, дорогой Батюшка, моё глубокое убеждение, что только через здоровую семью, через личность глубоко-верующей, глубоконравственной, авторитетной в своей семье мамы - Ваша мысль об оцерковлении домашнего быта - воплотится в жизнь».
Приведу и другую выдержку, вызванную моей актовой речью о Русском батюшке: тоска о прошлом родилась в её душе, и она дала ей выход в воспоминании о том, как «было».
«У кого не сжалось сердце тоской о прошлом при воспоминании о значении священника в свято-русской дореволюционной деревне. Непоколебим был его авторитет на селе. Первым советником и другом являлся батюшка для своих прихожан. Вот приходит он домой после Богослужения в воскресный день, а с ним обязательно гость, какой-нибудь Емельян Иваныч или Никита Степаныч из соседней деревушки. На столе шумит начищенный сияющий самовар, на блюде - горкой - домашний свежий хлеб, или пирог. Приветливая, хлебосольная матушка ласково угощает гостя, который аппетитно прихлёбывает горячий чай с блюдечка на широкой ладони. За чаем разговор: «Так что, Батюшка, я вот хочу посоветоваться с Вами: женить ли мне нонешней осенью моего Сеньку, аль нет? Он-то молод, да один у меня, в службу не пойдёт, обождать бы можно, да старуха моя всё хворает, работница нужна в дом, да и невесту приглядели мы хорошую, работящую, не пустосмешку». - «Коль девица такая в дом войдёт, то советую, жени, Бог благословит», - отвечает батюшка. Или: «Делиться мы хотим с братом, батюшка, чтой-то бабы наши всё скандалят, не ладят промеж собою». «Не советую я вам делиться, молоды вы, хозяйство ваше слабо, поработайте вместе, делить-то ещё нечего. А баб я вот уж, как буду в вашей деревне, то урезоню».
В больших сёлах всегда были земские начальники, лесные ревизоры - воспитанники Петр.-Разум. Академии, и проч. интеллигенция, но не шёл мужик на совет к барину, а шёл к батюшке, или - к другому барину - помещику, вросшему сердцем в родную землю, как батюшка и как мужик.
Рядом с батюшкой было ещё одно светлое явление - сельская матушка - сельская, особенная, не городская. Она за редчайшими исключениями сама была всегда из духовного звания. Скромная, хлебосольная, ласковая, рачительно-хозяйственная, любимица прихода своего, она была верным другом батюшки.
Великим постом из соседних деревушек население шло говеть в сельский храм за 5-6-8 верст от дома. Поэтому некоторые из прихожан (преимущественно старики) приходили на эти дня два прямо в дом батюшки, где они были гостями в эти дни у матушки. Это было в течение всего поста. Такой был обычай на нашем святорусском Севере. У батюшки было чем угостить гостя, на зиму всего было заготовлено. В те времена священники жили не на казённое жалованье, а на получаемое натурой от прихода, да на малые гроши за требы и на добытое собственным трудом на отведённом батюшке церковном участке.
Вот она - Русь Православная, воистину - Дом Богородицы. Мы, изгнанники из нашей измученной Родины, испившие полной чашей ужасы всех испытаний, утрат наших, всё же познали и неповторимую сладость молитв этих, уже последних, батюшек в нашей Святой Катакомбной Церкви. Эти батюшки, как одинокие, уже редкие свечки, возжённые от единого Великого Светильника нашей Единой Святорусской Древне-Православной веры, светят ещё в глубинах катакомб до срока, когда укажет им Господь вырваться наружу великим пламенем «просвещающим всякого человека».
Пройдут десятилетия, и за океаном миллионы Ивановых, Петровых, Сидоровых - американцев, ни слова не понимающих по-русски, поймут ли тех, кто в тяжёлые голодные годы войны и оккупации, когда только что были открыты немцами церкви, на коленях в мокром снегу (ибо храм не мог вместить всех молящихся) обливались слезами в благодарной молитве Богу за возможность свободной молитвы. Поймут ли этих заокеанские русские американцы? Нет, не поймут!
Россию, доходившую до последних высот смиренного благочестия, до юродивых-святых (разве были в какой иной стране такие?) - кто поймёт? А ведь наставниками и духовниками Руси - были наши батюшки.
Ещё раз великое спасибо Вам, дорогой Батюшка! Всколыхнули Вы сердце моё такими светлыми воспоминаниями».
О близости А.К. к храму можно судить по следующей выдержке: «Есть три вещи, три величайших церковных произведения, которые нельзя слушать без трепета: Тебе Бога хвалим, Троицкие молитвы и акафист Живоначальной Троице. «Тебе Бога хвалим», бывало, прослушаю в своей гимназии на молебне, потом бегу в мужскую гимназию, чтобы ещё раз услышать этот величественный, ни с чем не сравнимый гимн. Акафист Живо-начальной Троице очень давно начала писать в стихах, теперь этот отрывок так и не нашла. Мне очень жаль, что не осталось у меня 2-го экземпляра акафиста в стихах Иисусу Сладчайшему. Его я написала по просьбе о. Сергия, который так был доволен этой работой». Имеется в виду здесь о. С. Щукин, мученически кончивший свои дни, характеристику которого прислала А.К. - её любимый духовник. Надеюсь в ближайших номерах дать ещё кое-какой материал из хранящегося у нас литературного наследия А.К. Здесь приведу, в заключенье, одно оригинальное стихотворение, которое прекрасно рисует способность А.К. сохранять не только бодрость духа, но и жизнерадостность, в условиях тяжкого страдальчества.
«После года болезни по причине гибели мужа, расстрелянного большевиками в 20-м году, я однажды, ещё очень слабая, уступила настойчивому приглашению в один греческий фешенебельный дом в Ялте. Была я до прозрачности истощена и болезнью и тяжёлым душевным состоянием. Хозяин-грек долго смотрел мне в глаза, а потом сказать: «А.К., да ведь Михеротера». Я попросила перевести эту, одним только словом выраженную греческую мудрость. Оказалось: «Лишь бы не было хуже». Вдумавшись в эту, действительно, необычайную мудрость, я написала моё «Михеротера», оно меня и духовно подбодрило.
МИХЕРОТЕРА
(Лишь бы не было хуже)
В Афинах праздник. Оглашен
Весь город музыкой и пеньем:
Уже вернулся Аполлон
Из ледяного заключенья.
Бог вечной юности! Звенит
Свирель пастушеская где-то,
И город радостно шумит,
В одежды светлые одетый.
Улыбки счастья и цветы,
И флейты звон, и гимна пенье...
Встречают бога Красоты Афины
Праздником весенним.
Но миг... и дрогнули певцы,
Толпа в смущении стихает:
На праздник солнца близнецы
Идут, улыбками сияя.
Глубокий разум в их очах,
Порой он движет их устами,
Любовь и нежность в их чертах,
Но спины их... срослись хребтами.
И чей-то голос прозвучал:
«Вы - обречённые созданья,
Бог мести к жизни вас призвал,
Нет глубже вашего страданья».
И бодрый слышится ответ:
«Но мы любовь друг к другу знаем,
И пенье птиц и солнца свет
Мы утро каждое встречаем.
Для скорби в мире нет черты,
И для страданья нет предела,
И пусть дыханье Красоты
Коснётся нашего удела.
Но если жизни нашей нить
Не вдруг обоих оборвётся,
И одному из нас носить
Другого тлеющим придётся,
- О, этот ужас несравним
С тяжёлой ношею друг друга,
И мы богов благодарим
За миг беспечного досуга».
*
И до сих пор соболезнующе говорят: «Ведь прозрачная, кровинки нет». Я, указывая на руки, ноги, голову, - отвечаю: «Михеротера».
Выше читатель нашёл несколько стихотворений, в которых сказывается не только незаурядный поэтический талант А.К., но и повышенная духовная качественность, неизменно лежавшая в основе даже самых бурных её переживаний. Знакомство с этими стихотворениями, как и с тем, что одновременно помещается в «Православной Жизни», с особенной силой родит желание помянуть в своих каждодневных молитвах новопреставленную рабу Божию Анну.
(«Православная Русь», № 9 за 1965 г.)
*
Б. ЕЛЬНИЧ
ПАМЯТИ А.К. САМОЙЛОВИЧ
Узнал, что недавно скончалась Анна Константиновна Самойлович. Хорошо помню её, старенькую Русскую женщину. Покойная была писательницей, и в «Православной Руси» печатались её произведения. В моей памяти, приблизительно с 1948-9 гг., ещё в Нижней Саксонии, где был беженский лагерь «Колорадо», и православная церковь во имя Покрова Божией Матери, и русская Георгиевская гимназия (всё это лишь до 1950 г.), стоит образ г-жи Самойлович. Ходила она согбенная, с больным своим позвоночником, но не поддавалась своему недугу, читала нам свои произведения и была глубоко-религиозной Русской патриоткой. Далее, была она, как я узнал, увезена в старческий дом (Фарель), где, как видно, Господь и принял с миром её душу - на склоне лет её одинокой старости. Добрые люди помогали А.К. Слухом земля полнится, и я знал, что бывший у нас в Покровском храме священником о. Филипп Горелюк, по отъезде в Канаду, всегда поддерживал старенькую, телесно согбенную, но полную веры, надежды и любви Анну Константиновну, выражавшую свои христианские качества в своём Божием даре творческо-писательской деятельности, обнявшей и Царское время и советское лихолетье вплоть до 40-х годов. Много лет было ей - в 1950 г. было ей около 70. Упокой, Господи, душу её, дай ей мир в Ином Бытии, в Царствии Небесном.
(«Православная Русь», № 14 за 1965 г.)