Из сочинения "Просто Мария. Интродукция и
рондо каприччизо."
Часть вторая. Рондо каприччиозо
Содержание на http://www.proza.ru/2017/12/19/1599
Кто бы ты ни был – праздный ли прожигатель жизни, амбициозный ли креативщик, или же представитель наиболее многочисленной социальной страты, именуемой нелицеприятным определением Обыватель – тебе не избежать того странного состояния, когда ты вдруг осознаёшь, что былая твоя лёгкость бытия как-то исподволь испарилась из жизни, оставив тебе всё более крепнущий каркас выращенных - или выстраданных - тобой понятий того, как же следует поступать в, по новому осознанной, реальности, набросившейся на тебя серым волком среди безучастных людей.
Да, и милые, и обидные коллизии беззаботной юности оказываются к этому времени в бегах; а новые уж, действительно, не гнутся под порывами всё реже вскипающих устремлений; напротив того, потрескивает их твердеющий каркас под гнётом обнаруживших себя проблем, грозя разрушительными последствиями. Конечно, надо жить дальше – а как? Так возникает этот знак вопроса, раньше вообще немыслимый - вся жизнь впереди. Впереди-то впереди, однако же, чем дальше в лес - тем толще партизаны! Учёные люди говорят об онтологическом кризисе среднего возраста.
А нам и без чьей-либо подсказки становится ясно, что уже невмоготу, уже подступает какой-то край. То, что раньше происходило само собой – лишь немного озаботит и, словно убежит от лица дня; и оказывается – утро вечера мудренее. Ничего подобного, теперь, хоть утро, хоть вечер, и ясным днём и бессонной ночью - всё никак не покидает обеспокоенное сознание навязчивый вопрос – что делать, или как быть. А ответ – раньше-то вовсе не обязательный – теперь становится насущно необходимым, да всё никак не придёт он - сколько бы ты не кружил в горячке дум от конца к началу, от начала ли к концу. Всё едино – капец.
Вот и к Марусе непрошено подступило понимание того, что дальше уж край. Открылась ей очевидность того прежде, что кому война, а кому мать родна.
Основания этого откровения составляют предмет особо охраняемой тайны, принародно объявляемой как массовый героизм и самопожертвование. Но об этом лучше не распространяться, потому что, как тут не исхитряйся в поисках благозвучных определений, всё легко и просто можно квалифицировать как экстремизм.
Ну да! И, всё-таки, почему тебе-то достаются одни лишь удары судьбы?
Некому спросить об этом Марусю; да и сама она вряд ли находит для себя возможность вдоволь поразмышлять на эту тему.
Однако, кто может определить - в каком месте Марусиного измученного тела, сформировался пакет, содержащий заряд осознанных нечеловеческих её проблем. И было в нём понимание того что происходит всё больше именно с ней:
- суровость законов военного времени которые как-то уж избирательно сфокусируются что-то на тебе, бедолага;
- жестока доля сельского механизатора, когда твоё тело всего лишь придаток ко штурвалу, рычагам да механизмам, которые нужно безоговорочно подчинять планам руководящих органов по латанию дыр провального хозяйствования в разных уголках вверенного им региона:
- зачем-то случилась гибель на фронте именно его, в безумстве дней ею любимого человека;
- почему наступила ты, тяжелая инвалидность её и его, не ко времени родившегося, их ребёночка;
- Зачем прогрессирует болезнь стареющих и матери, и отца, оказавшихся на её попечении, ещё и потому что старшие сёстры затаились в городе, чтобы не попасть в сеть очередных мобилизаций, а братья все воюют в дальней стороне;
- так ли уж безусловна необходимость работы на огороде, и уходом за скотиной – как единственно гарантируемое средство выживания, тогда, как оплата труда для фронта и победы, как бы и не предполагалась.
Всё вот это в раз подступило уже не вопросами – почему и зачем? Неустранимая данность,от которой не уйдёшь, так заявила о себе. И тогда вот они, аргументы, сами просятся в пользу того, что надо что-то решать.
Да, всё это имела в виду Маруся, когда осмелилась попроситься отпустить её с механизаторства на другую работу. И было это в райкоме, на собрании, в преддверии очередной битвы за урожай. В райкоме же выслушали Марусино сбивчатую просьбу и… посоветовали обратиться за помощью к прокурору.
Прокурор выслушал Марусю, поиграл желваками сурового лица и молвил слово закона - идёт война, люди гибнут, а ты с каким-то уродом своим здесь вылезаешь! Иди и работай, пока… сама знаешь что!
Пронесло беду мороком!
Оставалось надеяться, что вот кончится война и станет полегче жить.
Было опрометчивым это суждение. Потому что, хотя и кончилась война, но жить Марусе легче не стало. Ну, уж тут ты сама виновата: жить по-людски захотела, да вот и залетела. Новое вдовство, да и дети добавились ко всему. А каково ростить их в колхозной деревне, где каждый пытается обмануть судьбу и вылезти в люди, нещадно подавляя в себе остатки человечности. Какие тут могут быть обиды.
Однако же силы душевные имеют всё-таки предел прочности.
И в самые трудные моменты не может Маруся совладать с собой и впадает в экстремизм самой изощрённой формы. Сама не своя, она забивается в самый потаённый угол своей усадьбы, и там, в стайке, где-то возле мирно похрюкивающего поросёнка, начинает выть, как это умеют русские бабы – безголосо, молчаливо, но выть голодной волчицей, забыв обо всём на свете, кроме одного – чтобы только дети не услышали её плачь по бесчеловечной своей горькой судьбинушке.
Выпустив таким изуверским способом свой экстремизм, она приводит себя в порядок и выходит на люди.
Надо жить дальше, Маруся.
Продолжение 10 следует