Помню, был жаркий день. Я в своем пристанище – ржавом немецком корыте, не то бывшем «BMW» не то «мерседесе», но тут в пустынном безлюдном месте занесло почему-то его, и в не самом плохом состоянии, по крайней мере, внутри. Вот, я и выбрал себе это уютное место, где уже с полгода, наверное, провожу большую часть своего времени. Сидя на заднем сидении, свободно расставив ноги как мне удобно тут я никому не мешаю. Сижу себе, и в голове всплывают то мысли о доме, а то, как сейчас, откуда-то придуманный, как бы льющийся поток музыки, словно бы это мой персональный авторский альбом. Вот и в тот день, я как раз был на треке 23м «Lovely Hard» и весь был в этом, да и только, как говорится на своей волне.
Но, почему-то трек внезапно прерывался, музыка куда-то терялась, и становилось не по себе. Блин, да что такое – всегда все четко, а тут какие-то помехи. Странно. Такого рода внутренний диалог с самим собой был какое-то время. А потом я открыл глаза. И сначала подумал очередная фантазия, а чуть протерев, убедился – нет, это реальность. Две девушки, не замечая меня, полуголые, странно, в футболках, но без джинсов, нижнего белья, но в обуви, сразу и не разобрать какой, занимались, грубо говоря «любовью». Одна другую, наклонив, пыталась сзади изображать мужчину самца, и явно от этого получала удовольствие. Вторая же почему-то была какой-то грустной, но такой симпатичной мне показалась.
У меня позиция к этим меньшинствам как их называют относиться сдержанно, но непонимающе. Правда хоть и рос без отца, но все же логически понимаю, что для создания семья нужны именно двое – он и она, а все другие лишние, и уже потом эти двое могут размножиться третьим, четвертым, и так далее. В общем, так Земля и вертится, а все другое – ну это, как говорится от лукавого. Да, я верующий немного, ну так в душе как говорится, хотя когда-то посещал воскресную школу, и при этом курил. Потом бросил курить, и бросил воскресную школу. Вместо Библии вспомнил, что есть еще книги, и люди их, писавшие не глупее тех, кто строчит по Библии «откровения». Некоторых даже классиками называют.
Так вот, продолжалось это зрелище, после того как я заметил недолго. Девушка в позиции «девушки» что-то девушке в позиции «мужчины» сказала, не расслышал что, и вот в таком виде, как описывал выше, направилась в мою сторону. Сперва даже не заметив меня, как в набитом автобусе, отершись о колени своими ногами, прошла и села у окошка в уголке. Да, в этом корыте все окна в салоне, не смотря на трагическое состояние внешнего вида горело-травмированного, были пусть и засалены, и давно ничего не просвечивающими – но были. Может быть, поэтому девчонки и выбрали это место для своих занятий друг дружкой.
Девушка, пришедшая к окну, отошедши от наполнявших ее чувств, и застилавших пеленой глаза, все же заметила меня, и хотела, наверное, пойти одеться, но я почему-то стал снимать свои джинсы, в солидарность девушки – мне не хотелось, чтобы она уходила, снял их, затем снял шорты-плавки, и мы сравнялись по раздетости. Зачем я это делал в тот момент, не знаю, обычно ни перед кем не раздеваюсь – считаю это довольно некультурным, наверное, из солидарности – понравилась, и я не хотел, чтобы она ушла.
Девушка, внимательно посмотрев на меня, улыбнулась мне, но не ушла. Бросила взгляд еще раз на свои вещи, и мы так и остались сидеть на какое-то время вдвоем, полуголые, чем-то по своему довольные, и почему-то странно не сильно смущаясь своего вида перед незнакомым человеком, виденным нами впервые. Но робости не было, было странное ощущение чего-то приятного. Мы уже не рассматривали друг друга – мы просто смотрели куда-то вдаль, думали о чем-то своем, и заговорить не решались, чтобы не спугнуть эти видения и мысли.
Интимное молчание нарушил возглас ошалевшей подруги «мужчины», что-то вроде «эй, ты чо там уселась, иди сюда, не обижайся, ну я все исправлю, ну не ломайся, подумаешь, не поцеловала». Картина немного прояснялась, то есть я присутствовал при разрыве отношений, точнее, при небольшом разрыве, как казалось «мужику», при ссоре, от которой ничего хорошего ожидать не приходится, как правило, за обиду нужно отвечать. На что «девушка» молча присела ко мне поближе и сказала: «поцелуй». Я, опешив только секунду, в другую почему-то ее целовал. Кожа была нежная приятная, с соленым привкусом пота, и каким-то странным ароматом лаванды и свежести лесных трав. В этот миг я словно снова был в лесу, наслаждаясь его запахом, хвои, сосен, слушая пение птиц, перебежки и игры в шишкобол белок, стрекот каких-то невидимых насекомых.
Девушке поцелуй явно тоже пришелся по вкусу. Но было впечатление, что целовалась раньше она не со многими, казалось, я прикасаюсь к какой-то тайне, ага, я даже забыл, что мы полуголые и что в этом жарком корыте дышать нечем – я дышал ее свежестью, приятной, терпкой, пьянящей.
«Мужик» такого поворота не ожидавший снова прервал наш внезапный союз своими криками, матом и упреками, угрозами, но подойти не решаясь, - такое впечатление будто Везувий бурлил и с него брызгала лава, попадая на остатки метала, поролона, и какого-то хлама в этом ржавом корыте, эта лава распаляла силу, которая уничтожала, сдавливала все, к чему прикасается едкими щупальцами. После гневной тирады в наш адрес, я уже чувствовал, что поневоле замешан во все это, и ответственность за все происходящее на мне. Но, почему-то казалось, что жизнь моя уже меняется, уже обретает новую силу, новые качества, ранее глубоко дремавшие внутри, но сейчас получившие приказ выходить на свободу. Также как в Книге книг, что нам преподавали в воскресной – Моисей выводил божий народ из рабства египтян, в новые неведомые тем земли, почему-то вспомнилось мне.
Поругавшись, поплевавшись, «мужик» на время исчез. Девушка рядом от меня не отстранилась, но ничего по-прежнему не сказала, кроме того самого, после которого я ее поцеловал. Я и не настаивал. Человек, когда захочет тогда и расскажет. Тем более что обстановка накалялась, и намного сильнее чем обычно внутри этого ржавого корыта под немилосердно палящим солнцем. Сегодня, правда, был легкий ветерок, залетавший из почти напрочь снесенного водительского сидения, там не то, что окон и стекол, там и дверей практически не было. Видимо машина, когда она еще была на ходу, летела вниз в обрыв, да и как в плохом боевике и приземлилась вертикально капотом в землю, вот ее и смяло – да и не в просто землю, скорей всего там был камень или ущелье, все-таки немецкий метал, не такой жидкий, как сейчас делают корейско-японские компании, которые и кулаком сплющить можно, если постараться.
Мы сидели и молчали. Девушка и я. Полуголые. Довольные. Обреченные, так сказать, близостью. Она то улыбалась, то почему-то грустила, то снова радостно блестели глазки. В этом полумраке на заднем сиденье, да еще и боковым зрением, я не решался поворачиваться к ней лицом, я не мог разобрать какого цвета ее волосы, глаза, какой формы нос, какого размера округлости груди, да, честно говоря, это было и не нужно. Было просто здорово сидеть полуголыми в своем так сказать неглиже, и общаться просто проходящими волнами, только теперь это была не придуманная музыка, а вот живая, чувственная, чувствующая, ранимая, льющаяся пока что неслышно, но не менее возбуждающе для фантазии, души.
Разорвал всю нашу идиллию вмешавшийся и вновь прибежавший «мужик», понятное дело что «он», в отличие от нас, или она уже давно была одета, в руке сжимала телефон, что-то кричала, и направлялась смело и уверенно в нашу сторону. Идти, правда было недалеко, но в этот раз она себя вероятно осилила. И что же интересно ей придало храбрости? Неужели она в одиночку будет пытаться вытащить нас наружу, и особенно меня – ясное дело, что девушку рядом с собой, без ее желания никому выводить я не позволю – это факт. А я достаточно упертый молодой человек, чтобы можно было так запросто меня вывести оттуда, откуда не хочу. Но, вероятно придется – надо же решить, разобраться – раз теперь под моей защитой находится девушка с поцелуем.
Я конечно раньше целовался. Не скажу, что претенденток было много, но были – несколько, ну ладно две-три. И что же можно считать поцелуем, а что нет, тоже если разобраться? Вот самое яркое впечатление, это в 9 лет, когда к нам приехали делать ремонт строители, после того как я устроил пожар, заигрался в самолетики, сделанные из пластмассовых шашек – вот и вышло. А у строителей была девочка 6 лет, и мы с ней надолго оставались одни в моей спальне, на которой сверху потолок плыл облаками – модные обои того времени – буквально писк обойной моды. И пока они в зале клеили, на кухне пили чаи, курили, и обсуждали как дети, мы в спальне как взрослые целовались, не пропуская ничего в увиденном перед собою таком полюбившемся маленьком теле. Мы не знали как нужно, как правильно или как неправильно, целовались, как представляли, как чувствовали, при этом шепотом общались, выясняя ощущения, но так тихо, чтобы нас не услышали. Звали девочку ту Леночка как сейчас помню. Я тогда даже что-то ей в тетрадке написал и подарил много всего, что она хотела – потому что для нее ничего не было жалко. Так вот такой поцелуй считается или нет?
Правда, нас застукали – целовались мы дней пять или шесть, девочка с мамой поговорила – и больше нас одних уже не оставляли, а там и ремонт закончили – больше ее я так и не видел. Жаль, эти самые светлые воспоминания детства – сохранились до сих пор в шкатулке моей памяти. Где эта Леночка кто теперь скажет? Неизвестно, но воспоминания остались – и я их бережно храню, иногда переносясь в то время, и наслаждаясь каждым мгновением этих поцелуев слившихся в один.
Вот, и в этот раз, поцеловавшись с девушкой в полуголом виде, меня весьма растрогало данное событие, и даже не покоробило, что над ней буквально недавно стоял «мужик» выплясывая об ее бедра какую-то самбу, или фокстрот. Нет, будто бы она и есть та Леночка, пришедшая снова ко мне в гости в мою спальню, с той самой тетрадкой в руке, и так желающая и соскучившаяся за моими поцелуями, как будто изжаждавшийся путник по пустыне, заждавшийся, с пересохшими губами, с просьбой отчаянно «пить» - целуй, целуй, еще и еще, именно ты, именно сейчас, словно и не было той разлуки.
«Мужик» схватил меня за руку, и начал тащить из ржавого корыта, с насиженного места, приговаривая что-то из этого: «пошли, давай поговорим, ты не смотри что я девка, я те покажу, как отбивать, давай, скот, давай иди сюда, быдлота», ну и дальше, пока я не оттолкнул слегка, чтобы не ушибить это создание, хотел было одеться, но посмотрев на девушку рядом, понял что не время, поправил пальцами вьетнамки, и пошел к выходу.
Там на улице, солнце уже палило не так, был ветерок, невдалеке остановилась красная машина, в ней кто-то махал рукой, «дама-мужик» кому-то в той машине отвечала. Я стоял полуголый посреди клочка пустыни рядом с на две головы меня ниже девчонкой, которая что-то накручивала себе на руку, не то бандану, не то эластичный бинт.
- Слы, писюн, пошли туда, базар есть! – так начала диалог на воздухе эта боевая «мужчина». Не растерявшись своего вида, еще под парами поцелуя и очарования моей спутницы с заднего сидения, без промедления сгреб ее в охапку и пошел к машине.
- Не, не, без рук. Сама могу. Эй, ты чо творишь! Пусти, козлина! – голосок «мужика» срывался на высокие, потом нащупывал снова низкие, немного протащив за собой, все-таки бросил эту затею. В этот момент о незащищённости себя самого ниже пояса я даже не думал. Это я потом уже узнал, что у них так принято – вроде тех дуэлей, или рыцарских поединков, если девушка меняет своего партнера, то партнер должен ее отстоять, и делается это чаще всего «не отходя от кассы». У них – в смысле у представителей меньшинств. На самом деле их конечно гораздо больше, но на меньшинства они не обижаются, считая это своего рода защитой проникновения и разрушения их мира, правил, устоев и так далее.
В машине сидели двое. Крепкие парни. Оба вышли из нее, и встали, поджидая нас. Читалось явное презрение ко мне, анекдотичная ухмылка, решительность, а также желание помочь бедному «мужику» пару раз споткнувшемуся пока мы шли через «барханы». Буквально за три шага до них, это тело девушки в образе «мужика» ринулось как марафонец навстречу своим корешам, и спряталось за их спины. К ним я подошел со словами: «здорово, братцы, извините без трусов».
- Чот не больно на здорового тянешь. Реально ты попух а? Ты какого лезешь, куда не просили? – это был первый, потом я узнал, что он Стасон, и тоже в роли «мужика», второго – детину в два раза больше по комплекции, но в роли «дамы» звали Джексон. Но, тогда еще не зная того, мне было все равно. Я видел, что при разборке явно один-на-один никто не собирается, мне будет туговато. На палки и камни рассчитывать не приходилось, а моих ударов на эту груду мышц явно маловато будет, даже самых хлестких и сильных. А свою «ганзу», в наше время нужно обязательно частичку метала носить с собой, я оставил в тех джинсах, на заднем сидении ржавого корыта. Но, понятное дело что отступать, даже и в неглиже, а тем более уступать девушку я им не собираюсь. Вспомнилось, что древние греки как раз голыми боролись, и ничего, вон какая культурная нация – подумаешь без трусов – главное напор, дух, желание отстоять правду.
- Понимаешь, ты такой, а мы такие – Джексон, мигнув глазками Стасону, привлек того и они, боже мой – эти мужики поцеловались. Фу, как противно! Первая моя реакция. Даже смотреть когда там политики целуются или бизнесмены, мафиози или еще близкие сотоварищи – и то неприятно, но они языками друг другу во рты не лезут, а тут… В общем, без комментариев, меня выбило из колеи этим поцелуем, я даже забыл на время о том нашем поцелуе с девушкой в неглиже. А то, что они представители мужского пола анатомически в этом сомнений не было. Почему-то мужчине определись пол другого человеческого существа просто, а вот женщины часто путаются.
- Да отымейте его, паскуду, мою Лав отбила, скотиняка! – это как моська из знаменитой басни выскочила из-за крепких целующихся спин «дама-мужик», и с этими словами замахнулась на меня своей обмотанной культяпкой. Как нас учил афганец на карате до киокусинкай, я поймал ее руку, на подлете к моему лицу, она даже подпрыгнула, чтобы его достать, немного сжав ее пониже запястья, развернул, и, дав пинка под зад, вернулся в прежнее положение. «Дама-мужик» пролетела какое-то расстояние, но встретилась лицом к лицу с красным авто приехавших парней, и там то и затихла, похоже разбив лицо себе в кровь, от прикосновения с нагретым металлом.
Уже не целуясь, Стасон двинул меня под дых, честное слово не ожидал. Как я потом узнал, ребята оба серьезно занимались самбо, а один был кмс в боксе. Секунду хватая воздух ртом, жадно, вспомнив наш поцелуй с девушкой, что, наверное, томится на заднем сидении, переживая, что меня убьют, наверняка подозревающей, что приедет тяжелая артиллерия, и будет проверять на вшивость со всех стволов голого наивного мальчишку, оказавшегося то ли не в том месте, то ли не в то время, то ли нарушившим закон джунглей – в общем «Who is it?» как у нас говорят.
Не расслабляясь, после секундного выброса чего-то мокрого из глубины души, оттолкнувшись от предполагаемой площадки, собрав весь свой вес, как учил Глаз на боксе, я обрушил всю силу своего гнева на это ухмыляющееся лицо с кулаками, которое секунду назад меня осмелилось лупануть. Удар Стасону пришелся в глаз, и тот расплылся в кроваво-фиолетовом подтеке. Но Джексон зря времени не терял, мне прилетел удар под дых – снова, и снова апперкотом, но сила в этот раз была невероятная, такое впечатление, что мне послали бетонный блок, весящий не менее 100 кг. В лицо как выяснилось бить было нельзя, так как это табу у них. Ну, кто же знал – у нас обычно ниже пояса нельзя бить было, и лежачего, а тут другие правила – и понятное дело никто не будет тебе сообщать их, зачитывая как постановление, а потом предупредив «fight» после поклона вы начнете спарринг, нет, конечно. Уличная драка, а я уже знал в них толк, пришлось в нескольких побывать, она исключает все правила, а чем больше в ней участников, тем более шанс, что там будут и камни, и палки, и «розочки» - отбитые горлышки бутылок, и заострённые колья, вырванные из кованых заборов, и разное другое – ножи, шипованные булавы, палки с гвоздями, не исключая и применения огнестрела или самодельной взрывчатки, ведь труды и химию мало кто прогуливал.
Пролетел я изрядно, плюхнулся на песок как мешок с тем самым, что обычно прячут за сарай. И даже, наверное, ушел в себя на время. Потому как, очнувшись – увидел такую картину, что я лежу на песке, ко мне идет Стасон с открытым ножом, то ли «крысой», то ли еще чем-то, только сразу оценил, что он режущий, кромка режущая довольно широкая, так и блестит на солнце, на конце острие изогнуто, как у татарской сабли, и еще зазубрены виднеются. Думаю, все хана, надо собирать себя в охапку, делать марш-бросок, и всем чем можно зубами, руками, ногами, хм, в голом виде, тоже пролетает мысль, отстаивать свою жизнь, потому как другой у меня нет, а что такое нож знаю на личном опыте.
Джексон виднелся там же где и был, это тоже я заметил. Видимо эта процедура ему не особо нравилась, но ударил он меня из-за того что задел его любимого, и задел не просто, а разбил лицо, чего делать ну никак не разрешалось по правилам меньшинства. Эх, сейчас бы мою «ганзу», тогда было бы проще отстаивать. Но она лежит в джинсах, а джинсы там, в машине, где девочка… Я оглянулся, краем глаза посмотреть, в сторону ржавого корыта, и удивился, оттуда шла девушка, та самая, в полуголом виде, наверное, солидарно, как и я, она шла, неся мои джинсы отдельно, и что-то в другой руке, что не было видно. Стасон почему-то медлил, нож так и блестел на солнце в его руке.
Девушка подошла. Так же держа джинсы, подошла ко мне. Нас со Стасоном отделяло каких-то полтора метра, и чуть меньше, если бы я встал на ноги. Внизу, в районе живота была ноющая боль, но казалось, она уже утихает, забывается, ведь та самая девушка пришла с моими вещами, принесла мне джинсы, а в них «ганза», а стало быть, есть шанс, что выберусь живым из этой передряги, и моему одиночеству настанет конец. Не конец жизни, а конец одиночеству. Чувствовалось что я весь в песке, все тело было в песке, горячем, хотелось почесать, освободиться от этого песка, что так несвойственен в ощущении человеческого тела.
- Стасон, прекрати. Вот, у меня есть нож, давай со мной на равных. Он мой. Я его выбрала сама. Нэйджн меня потеряла. Хочешь разобраться – давай со мной, вот у меня тоже нож – у нее во второй руке была моя «ганза», - А ты, хочешь, одевайся!? – кинула мне мои джинсы и шорты-плавки. – Тем более, ты видишь, у него уже есть шрам слева – это она заметила мой шрам, танталовый шов, напоминающий один вечер в большом городе, шрам, которым не горжусь, но поступил бы снова так же, как поступил тогда.
- Да, чо уж там. Я пас. Забирай своего щегла. Только, это, он мне должен за глаз. Твой так твой. А Нэйджн болтала, что это он виноват, тебя насильно, ты оторвала, в общем… Все, я пас – он закрыл нож – Джеки, заводи мотор. Братан, тут все нормуль. – Джексон как раз упаковал уже пришедшую в себя визжащую Нэйджн «мужика», залитого кровью, в машину, и вытирающую влажными салфетками свое лицо от кровавых потеков. – Ну, все мы поехали тогда. Ты, это паря, не серчай – сам нарвался. А к своей синей рубахе лед приложи – Джексон рубит как надо! – это он про мои туловище и живот, только теперь я заметил, что они начинают синеть – сплошным синим озером расплываться, расширяя свои берега. Ну да ничего – до свадьбы заживет, как у нас говорили.
- Пока, пока.
- А твой телефон не отвечает. Звонили тебе!
- Да он дома, на зарядке. Давай, езжай! Джексон нервничает.
Стасон пошел к машине, на ходу закрывая нож, ощупывая глаз, или то, что он из себя теперь представлял. Надеюсь, я ему зрение своим напором не испортил? Ох, Господи, и что не сделаешь ради жизни и любви?! Там он сел в красную машину – и та, бибикнув лихо укатила из нашей пустынной вотчины, будто бы и не было разыгранного сценария несколькими минутами ранее. Об этом символически напоминали лишь следы от шин, лужица чего-то красного, окрасившая песок в нескольких местах, и как муравьиной тропкой идущая полукругом. Наверное, там поднимал, и обводил «даму-мужика» Джексон, чтобы занести и уложить ту в машину. А еще в небольшом углублении лежал я, довольный поцелуем, присутствием рядом полюбившейся девушки, а также тому, что музыка снова звучит, и в ней уже не просто альбом, в ней новые синглы, которые так и манят так и зовут за собой мой слух, мою фантазию, мою душу, жадную до впечатлений изящного.
- Меня Лейла зовут. Ты теперь мой. Будешь одеваться? Вот джинсы твои! – заговорила она со мной. Теперь это солнце было не палящим, оно казалось было священным, освящающим нечто прекрасное, нечто удивительное, что есть под ним, под этим палящим солнцем, радующим глаз диковинным цветочком, рождающимся из лучей, сплетаясь в единое целое, будто бы навстречу к тебе пришла жизнь, красота, все самое светлое и доброе и сказала тебе: «ты мой». А это же обозначает, что «я твоя», представляешь, теперь у тебя есть кто-то, кто-то важный, за которого ты несешь ответственность, кто-то настолько близкий, что секреты становятся не нужны, кто-то настолько нужный, что ты никогда не посмеешь искать ему замену, кто-то настолько необходимый, что ты с этого мига и дышать начинаешь по-другому, как в поцелуе, словно и не отрываясь от ее губ. Мне хотелось сразу же ее обнять, прижать к себе, и просто сжимать, сильно-сильно, крепко-крепко, не разжимая рук, шептать «как я счастлив, как я счастлив, как я счастлив» - под этим палящим солнцем, нагревающим все вокруг, слепящим, и не дающим прохода по горячему песку голыми ногами, под этим новым солнцем – солнцем пьянящей красоты и настоящей любви.
- Я Влад. А ты будешь одеваться? Прости, что сижу – сразу же попытался подняться я.
- Нет. Не буду. – Лейла сняла и всю верхнюю одежду – если так можно было назвать ее футболочку с каким-то кричащим названием вроде «funny bunny», и потом отбросила обувь в сторону – Вот такая я. Ты мой. А я твоя – и она посмотрела мне в глаза, так пристально и так долго, что казалось, уже давно солнце закончило свое плавание, звезды отгудели и промаршировали вдаль за кормчим, и в этой пустыне расцвели сады, богатство цветов, зелени, невероятных животных и птиц, которым мы даем имена вдвоем, сговорившись, наслаждаясь теплотой дыхания друг друга. Она стояла от меня в шаге, или двух. Наши одежды переплелись в коврах горячего песка. На мне уже не было вьетнамок, одна еще в полете слетела от удара Джексона, а вторая была откинута мною, как ненужная. А зачем одна вьетнамка, если нет второй? Я тоже сбросил свою футболку, не смотря на жару – я ходил в темных тонах обычно, хоть и в спорт стиле. Только джинсы были светлых оттенков – но тоже черно-синего цвета. Я не любил броскую одежду. Мне не нравилось, чтобы меня узнавали, или отмечали. Хоть я и не такой как все, но мне незачем было говорить это цветами наружу, все цвета сохранялись мною внутри, там они взращивались, распространялись, обретали новые качества и новую жизнь.
- Ты знаешь, Лейла – выговаривал я каждое слово, будто бы исповедуясь на небесах – я тебя люблю.
- Да, Влад, я тоже тебя люблю – как то смущенно, не от того что на ней не было одежды проговорила моя девушка. После чего мы обнялись, и слились в поцелуе – он длился так долго, как, наверное, и рекордсмены Гиннесса не смогут дышать под водой, мы дышали друг другом. Не было ничего кроме нас – были только мы. Не было боли, разборок, ржавых корыт, не было города, страны, автомобилей, цивилизации, не было земли и солнца – ничего, были только мы, слившиеся в одном поцелуе – в одну жизнь одной любовью, что говорила навсегда навечно – дышите, и наслаждайтесь…
После того как мы смогли оторвать наши губы, все вещи были собраны и уложены в рюкзак, который моя девушка достала из маленького мотоциклета, спрятанного недалеко от ржавого корыта, рюкзак был положен под сиденье мотоциклета, и мы мокрые от пота палящего солнца, голые, совсем без одежды, а я вдобавок еще и немного в песке, отряхнуть полностью это сокровище отовсюду без воды задача нерешаемая, решились, как я понял, так и ехать на нашем суденышке по морям здешних пустынных берегов, потом мимо пристаней улочек и домиков. Правда куда мы едем я не знал, и понятия не имел. Просто чувствовал, что так надо, надо, прежде всего для нее, для Лейлы – моей любимой девушки, надо для меня, надо для нас – это что-то вроде боевого крещения или посвящения в рыцари Ее Величества Любви – в общем, надо – так надо. Согласен, не совсем прилично с моей колокольни – но, почему бы и нет. Городок у нас маленький, курортный, да для этой красавицы я не только на это был способен, как впрочем, и сейчас. Поэтому решение, можно сказать, было принято единогласно, рюкзак надежно спрятан под сидение – так сказать, мосты сожжены. Но возник еще один вопрос.
- Ты водить умеешь?
- Умею. Точнее отчим, когда то давал разок порулить на мопеде.
- Тут ничего сложного. Вот сюда – газ, туда – тормоз, заводится легко, главное держи нас, чтобы мы не упали. – Теперь на меня, как на мужчину ложилась сразу ответственность уже в реальности выполнить задачу по доставке пиццы а-ля «Влад и Лейла» в пункт назначения, при этом, понятное дело – падать, или задевать какие-либо предметы совершенно исключено. – Поехали, заводи. Я проголодалась.
Это было нечто. Заднее место слегка обожгло сперва от сидушки, за время лежания под солнышком, успевшей нагреться, руки немного пытались дрожать, поворачивая такой скользкий маленький ключик, точно отпирая дверцу от тайной комнаты папы карло, потом надо было оттолкнуться, и рулить, следить за дорогой, объезжать кочки и препятствия, при этом сохраняя равновесие. Моя Лейла прижалась ко мне всем своим телом, все ее упругости ощущались так отчетливо, что смотреть на них не нужно было – все внимание пытался сосредоточить на дороге, на выруливании. А моя девушка еще иногда чмокала меня в шею или щеку, подбадривала, смеялась, но почти не разговаривала. Пишу моя – думаю моя – и так приятно становится на душе, будто бы в тебе вдруг открылся еще один человечек, который там спал, и он тебе: «а вот и я» заявляет о себе, ты его принимаешь, гладишь ласково, нежно целуешь, узнаешь, а он улыбается и говорит: «мы похожи и не похожи, но и я и ты хорошие», и от этого еще более приятно, хочется для этого человека делать все, что ему нужно, ведь, сколько времени ты столько делал для себя, не зная его, а для него за это время ничего не сделал, поэтому теперь все ему – ему любимому – маленькому человечку – внимание, время, все мыслимое и немыслимое, все ему нужное и необходимое, все для него важное.
Я даже и забыл, что мы едем голышом. Поэтому когда вылетели на дорогу, и нам сигналили машины, нажимали на клаксон внимательные водители, сперва пару раз вздрогнул, но моя Лейла еще сильнее прижалась ко мне, мы будто слились с ней с одно, и я уже больше на это не обращал внимания – я рулил. Лейла говорила, шутливо так, радуясь, «а вот тут свернем налево», «тут проехал поворот», «тут направо повезет», каждый раз смеялась, и часто целовала меня, сильно-сильно прижимаясь, поэтому я не мог позволить себе, чтобы не дай бог, было ДТП, с участием ли машин или других объектов. Бывало, хотел понервничать, но Лейла, моя Лейла, не давала, она, кажется, только и видела перед собой своего бравого капитана, что управляет из рубки судном, а она как верный шкипер говорит, куда его направить. Вся моя душа трепетала, все мое естество подпрыгивало к солнцу, как касатка, мне казалось, что вот тот день, когда я родился, все что было до этого дня – это все не важно – это все прелюдия к жизни, это все подготовка к празднику.
- Ну вот, Влад, мы почти и приехали – эти слова вселили в меня надежду, что я справился с поставленной задачей. Но был еще один вопрос, как же останавливаться – никогда прежде я еще не делал этого сам, но тут выручила моя девушка, прошептав на ушко «вон тот домик, позволь немножко мне», она сжала своей ручкой мою, потом перехватила ею полностью рычаг, и надавила - как то плавно и спокойно мы остановились – я догадался выставить ногу. Моя Лейла меня поцеловала в губы, распорядилась, чтобы завел транспортное средство в гараж, сама побежала его открывать.
Ну, так как с основной задачей я справился, то завести в гараж – дело уже плевое. Завел, поставил, куда нужно по подсказке моей девушки, достал рюкзак из-под сидушки, на которой отпечатались два мокрых пятна, доказательство, что мы там сидели еще пару минут назад, и пошел за моей Лейлой в дом, оказалось, гараж и дом были соединены. Зашли в огромную комнату, что-то вроде постирочной, закинули все наши вещи, кроме ключей, мобильного и «ганзы» в стиралку, и все там завертелось, закружилось. Мы же с моей Лейлой пошли в душ – находившийся тут же недалеко. Такой огромной кабины я еще не видел, правда, в тот момент я, после перенесенной поездочки «получи права» еще только приходил в себя. Смущения по поводу моей наготы дома так же не было – у нас обоих. Моя Лейла искрилась и блестела как вода под солнцем, отражая небеса, озаряясь улыбкой, и постоянно смотрела мне в глаза, вроде бы мельком, но так долго и так глубоко заглядывая, что казалось, она видит меня насквозь.
Мы зашли в кабинищу, моя Лейла дала мне две огромные мочалки, потом одну взяла себе, сказав, что мыть мы будем друг друга, сперва тела, а потом, «извини у меня только женский», уже дойдут руки до головы. На мочалку наносил какой-то гель для душа, вокруг было столько пара, вода лилась горячая, прямо как я люблю, это не смотря на весеннюю жару на улице, но все же, мы друг дружку мыли, купали, очищая от пота, соли, песка, и каких-то других негативных загрязнителей тела. Было приятно прикасаться к ее телу, поэтому я не только губкой, мочалкой, но и просто руками иногда себе помогал. Каждый мыл только другого, о себе не заботясь, при этом часто встречались глазами, они, оказывается, у нее были небесно-голубыми, вот почему приходило сравнение с водой под солнцем. Движения моей Лейлы были уверенные, кажется, она догадывалась с какой силой нужно мыть ту или иную часть тела, ни разу не ощутив дискомфорт от ее прикосновений, в свою очередь старался своими сильными руками быть как можно более нежным по отношению к ее такому мягкому, такому хрупкому бархатистому телу. Даже проводя по тем местам, где синело таки озерцо, возникшее в результате джексонского удара, она, будто бы целуя прикосновениями, так легко и ласково поглаживала, в тоже время, смывая грязь и песок. Потом еще, моя Лейла, смазала какой-то мазью это место, но это уже после того как вышли из душа.
После того как убедились что тела вымыты дошла очередь до головы. Шампунь выдавливали каждый по очереди, из одной бутылки, хотя бутылок с разновидностями шампуня было много на полочках и шкафчиках, я еще тогда заметил как аккуратно и на своих местах все стоит, и в гараже, и в постирочной, и в душевой – не валялось бесхозных тряпок и носков, не было банок с краской, или забытых расчесок с волосами, грязных остатков какого-то мусора, или крошек, обрывков картона, и еще всякой дребедени, которую часто можно заметить у моих бывших знакомых.
Мыли волосы долго. У меня, правда, нечего было мыть, но мы не отрывались друг от друга – работая как гребцы байдарочники в одно плечо. А у нее были роскошные рыже-русые волосы, что сейчас, намокли, но все равно были невероятно красивы, я их массировал, долго разглаживал, поглаживал, делал массаж головы – пальцы у меня чувствительные, сильные, казалось, что в этот момент все травы под моей рукой – поле пшеницы, колосящей, и пахнущей хлебом, а в нем душистый тмин, сладковатая рожь, чуть терпковатый тимьян, душица, обдающие своим ароматом, прикасаясь к их хрупким тельцам, я ощущал блаженство, недаром же у женщины сила – ее волосы, а вымытые чистые волосы, это особая сила, особенно в руках любящего мужчины. Волосы, как есть, без шпилек, резинок, булавок, заколок и всего того лишнего, что нужно в бытовых условиях, чтобы волосы своей силой не доставляли хлопот окружающим прежде всего, и своей обладательнице во вторую очередь.
Вымыв, и уже убедившись, что на сегодня достаточно, я спросил о бальзаме, и нанес поданный настой из трав на ее богатство, на богатство моей Лейлы – моей любимой девушки, что вот рядом со мной в душевой кабинище, открыта для моей любви и ласки, для моей заботы и ухаживаний, для нашей духовной, душевной, телесной близости (хотя последнее, не совсем так как я думал).
Закончив мыться, ощутив себя новыми людьми, но не теряющими нашей связи, а наоборот наращивающими ее, Лейла, моя Лейла попросила меня сходить за полотенцем, оно там наверху – в общем, поищи, и хоть я не люблю: во-первых – лазить по чужим шкафам, странно о родителях или еще о ком речь не шла – быть может, они отсутствуют; во-вторых – это исполнять «пойди, туда не знаю куда – принеси то, не знаешь что», то есть чтобы найти то, что необходимо нужно знать: как оно выглядит, где оно лежит, и как туда добраться. А учитывая, что домик, как оказалось не маленький, можно было бы и догадаться по размерам кабинищи и гаража, эта задача несколько усложнялась.
Не знаю как, но себя долго не заставив ждать, будто бы получив внутренний посыл – быстро нашел полотенце, их там было уйма конечно - но взял одно, которое было все в ромашках, пахло лавандой, и понес к своей девушке обратно, потому, как и я же был мокрый – нахлюпал воды конечно, но аккуратно, где ни попадя. Вытирались мы одним полотешком, заматываясь в него как гейши в кимоно, только в отличие от последних, соприкасаясь друг с дружкой телами в ромашках – полотенце было огромное метра два с половиной, наверное, поэтому можно себе это было позволить без стеснения по объему. Девушка, моя девушка оказалась очень стройной в талии, так что на нее такого полотенца явно было многовато – опять пронеслась мысль о родителях, но раньше времени в бутылку лезть не хотелось. Захочет – расскажет.
Ах, как же приятно вытираться вдвоем одним огроменным ромашковым полотенцем с запахом лаванды. Непередаваемое удовольствие. А у меня вообще день как поле чудес – я только как щенок, попавший к добрым любящим хозяевам, хлопал глазенками, вилял хвостиком, и улыбался. Для волос, моя Лейла нашла другое полотешко, немного меньше, и замотала их в него как самурай из старых японских фильмов, а это попросила, чтобы закинул на веревочку в постирочную.
Потом мы перекусили, особо ничего не спрашивали друг у друга – просто наслаждались пищей, свежими фруктами, ягодами, какими-то бутербродами, для меня был супчик найден, и подогрет, и сделан сырный омлет моей Лейлой. Также игрались с едой, когда уже наелись. Больше конечно хозяйка, моя Лейла за мной ухаживала. На ней теперь была какая-то майка с губками и «Yes», а на мне была набедренная повязка из какого-то куска материи, непонятно для чего служившей.
Покушав, и вымыв посуду, под песни моей Лейлы – оказывается, мыть посуду она любит руками, хотя стоит посудомоечная машина, и непременно напевая песни. Говорит, что ни разу не мыла посуду без песни – это так же скучно, как смотреть телевизор без звука. Мы перешли на диван. Там, заметив, что я присел, моя Лейла легла напротив с другой стороны дивана, так у меня оказались ее ножки, и я начал их поглаживать, а она взяла мои, только тогда она и стала рассказывать о себе, при этом особо ни о чем меня не спрашивая, только заметив – что пятнышко выразительное, смазала какой-то ментоловой мазью, и принесла еще одну повязку, повязав ее повыше набедренной в месте, куда пришелся удар.
Комната была свободная, в ней был лишь этот кожаный диван, несколько больших горшков с пальмами и фикусами, плазма на всю стену, и камин в углу. А еще было несколько картин, но они сразу не были заметны, а только если присмотреться, оглядеться по сторонам. Оказывается, Лейла сирота, причем не как я, а дважды.
- Сперва мама меня оставила папе, убежав с каким-то капитаном не то в Малайзию, не в Индонезию. Папа меня вручил какой-то тете на вокзале. Тетя, недолго думая, отдала в дом малютки. Было тогда мне всего три годика. В этом доме для детей, все меня очень полюбили, хотя я ни с кем не дружила, но была доброй, и всегда аккуратной. Там же и открылся у меня дар к рисованию – первую картину я назвала «Плачущие цветы». Так мне было обидно, что меня бросили, оставили, отказались, понимаешь? А потом пришли они – мои папа и мама, и только наши глаза встретились – они сразу же, посмотрев, друг на дружку сказали – «эта наша». Не представляешь, сколько счастья было для меня – ура у меня будет дом, я заведу собаку, мое день рожденья будем праздновать дружной семьей. Все так и было. Счастливое детство. Заботливые, ласковые, любящие родители. Конкурсы, походы, соревнования, и все с поддержкой родных дорогих людей. Души во мне не чаяли, конечно. Закончила школу с красным дипломом, а параллельно колледж искусств по изо. Уже думала в Питер поступать в художку. А тут несчастье – у мамы нашли злокачественную опухоль. Папа бедный! Эх, как они друг друга любили. Я может, поэтому и с девочкой была, что после такой любви и не надеялась, что в мальчиках есть хоть кто-то похожий на моего папу. Я же девочка, понимаешь?! Ладно, что грустим? Давай любиться, а то заплачу. Только, я девочка. Так не дам, как может ты привык. Долго не дам, Влад. Но тебе ж не это надо, правда? Я же вижу, я же чувствую, что ты мой. Нет, ну если ошиблась – уходи! Но, ты же не уйдешь, да? – она так говорила, что я не успевал и слова вставить, да и не нужно это, да и незачем. Я только кивал, я все понимал. Но было радостно, что да девочка. И грустно, сколько ей бедной пришлось перенести. – Целуй меня, целуй, Влад. Целуй! – дальше мы уже не говорили. Время снова застыло – повязки улетели в сторону, и мы целовались. До одури, как умалишенные, не пропуская ни миллиметра тела, ни грани души, чувствуя, стараясь полностью довериться, доверить все то, что скоплено, и сохранено годами своей случайной – неслучайной любви, полностью и без остатка, как будто бы у нас есть только это время, в этот момент, не думая ни о чем, только мы двое, только мы, взявшиеся за руки своими сердцами сейчас спасаем весь мир от разрухи своей любовью, бурлящей и клокочущей в нас, и с каждый вдохом все сильнее, с каждый прикосновением все ярче, пока только можно дышать, не замечая часов, времен, помня лишь одно имя – каждый свое. Я помню – Лейла, Лейла помнит – Влад, мы иногда и произносим эти имена так безвольно, так словно эти имена всегда жили с нами, внутри нас, словно мы с ними пришли, с ними родились, с ними жили, просто не зная где их носитель, когда же он нас посетит, когда мы встретимся, ведь без этого вся жизнь неполноценна, утомительна, скучна, однообразна, без света, без света нашей ревущей, зовущей, поющей, рокочущей, танцующей, волнующей ЛЮБВИ.
После танцев наших поцелуев, чувства, которые в словах передаваемы сложно и неуместно, так как совершалась каждый раз, совершается тайна двоих, моя Лейла легла на левую сторону моей груди, прямо на область сердца, и область нити тантала, так легла, чтобы не затрагивать место давно забытой боли – мелеющего и тускнеющего озерца Джексона, что под заботой моей девушки и под действием мази заметно иссякало на глазах, уменьшаясь в своих размерах. Моя Лейла гладила меня по груди, и повторяла мое имя, говорила какие-то приятные комплименты. Я гладил мою Лейлу по волосам, которые уже успели высохнуть, я напевал ее имя «Лейла, Лейла, Лейлочка – моя, моя, ты девочка», она же улыбалась – снова смотрела мне в глаза, и целовала мою грудь, или руку, не выбирая, что ей целовать – просто чтобы целовать – прикасаться губами к моей коже, чувствовать мое тепло на вдохе и выдохе, ведь теперь без этого тепла жизнь не представляет смысла. Такие же чувства были и у меня, я тоже иногда целовал ее голову, волосы, руку, ногой нащупывал ее ножки, и пальцами заигрывал с ее пальчиками. Моя Лейла улыбалась, каждый миг наша жизнь становилась радостней и радужней, она будто ото сна очнувшись, протирала свои глаза, и говорила «ух ты, надо же, не может быть, да ладно, ну даете, хочу еще», и была такой бодрой наивной, как та девочка, что с утра бежит с мелком во двор рисовать классики, заготовить камешки, и ждать друга в гости – выйдет он, а я ему – а пошли в классики, ну пожалуйста – и прыгаем, прыгаем, прыгаем, весело, забавно, радостно – э-эх.
Я чувствовал что у нас есть незавершенный разговор, но как начать мы оба не решались. Моей Лейле нужно было выплеснуть то, что наболело, мне же в свою очередь эту информацию услышать и поддержать, таким образом, какие-то механизмы, расставив на полочки, и уже не возвращаясь к этой неприятной неудобоваримой теме – утраты близких, судьбы лишений, притеснений, ненависти и лжи, предательства и обмана.
- Понимаешь, у меня не было парня до тебя. Не было никакого. Ну да, мальчикам я нравилась – но они, почему то мне нет. Какие-то пустые все – начала все-таки Лейла, почувствовав, что я не решусь спросить. Набрав воздуха в рот – как перед заплывом, а, была не была – нечего теперь скрывать, секреты теперь не нужны, да и не с кем было поделиться ранее – Да, и сильные и красивые, и даже умные – но пустые. Не мои. Вот не мои и все. То ли это у нас родственное, не знаю, но как-то сердцем чувствую своего человека. Вот тебя, например. Тебя особенно. Да и сегодня в то ржавое корыто забрались – мы же там впервые, едем, а я и говорю Нэйджн: хочешь? А она постоянно говорила что хочет, хочет. Будто бы хочет почувствовать себя мужиком. Ну, мы и зашли туда, я тебя и не заметила вовсе. Вот она раздела меня, как мужик, наклонила, как мужик – и давай тереться, ну ты понял – а мне как-то неприятно. Даже ни разу не поцеловала. Все трется и трется. Говорю: ну поцелуй, нет, изображает из себя ковбоя Мальборо. Терпела, терпела – оттолкнула, и пошла назад. Что-то меня сюда, понимаешь, потянуло! А одеваться не стала – жарко, а тут еще потно – пока натянешь эту неподатливую джинсу, снимать легче. Я кстати только заметила что как-то все ухожено, чистенько, наверное, пылища какая-то была бы, ты, что ли порядок там наводил? Ну, ясно ты – кому еще. А тебя и не заметила в состоянии аффекта, так рядом с голым задом и уселась, было бы грязно – не, не решилась, ушла бы, наверное. А тут чего-то уселась. А потом твой номер с раздеванием – ну думаю, точно наш человек! Влюбилась сразу же. Даже сама не поняла тогда. Сижу и думаю, туда не пойду – с тобой буду сидеть, испугаешься, оденешься – и сама убегу оденусь и уеду. Думаю, стой, а Нэйджн? Ладно, дуреху с собой заберу. Надеюсь, не будет выкабениваться. А будет – пусть пешком идет. А если вдруг к тебе придет, и тут останется? Вот специально, чтобы мне досадить. И такая ревность меня пробрала – думаю, нет, никуда не пойду – ты не одеваешься, все нормально – мысленно я снова перенесся как на создание мира, в моем мозгу все части нашего знакомства, как дни сотворения мира стали строиться, где апогей на седьмой день отдых, это уже тут дома – под крышей, где нет ни визжащих «дам-мужиков», ни разъярённых дружков мстящих за лица с твердыми кулаками и мощными ударами, ни нагретого метала, и горячего песка, ни полет в неизвестность водителя недоучки, ни шума клаксонов и горячего обжигающего ветра сопутствующего ездокам навстречу, есть только мы – я и моя Лейла. – А потом, слышу драка. Нет, ну я знала, что она кого-то пригласит из клуба, ну чтобы Стасона с Джеки – это конечно не предугадала. Кстати, а чего у Нэйджн лицо, что ли разбито? Я думала, ты девочек не бьешь – ну я рассказал, как все было – Ааа, да с координацией у нее все плохо было. Поэтому рулить я ей никогда не давала. А так очень добрая девчонка. Мы с ней в секции по волейболу познакомились, там и сдружились. Потом начали встречаться. Она девчонка добрая, понравилась мне. А как-то ночью было одиноко. У меня же сперва мама умерла, оставив меня на папу, потом папа, застрелился, написав тете – тетя приехала, побыла неделю, все оформила, что папа завещал, повезло бездетная, и укатила обратно в свои Сочи, бросив «ты девочка взрослая, разберешься, если что звони. У меня там бизнес, как маленькое дите – бросать нельзя, заболеет, заплачет и ….», тут она не стала продолжать ввиду недавних похорон, просто обняла, и укатила. Так вот, лежу – страшно, одиноко, страшно от того что опять одна осталась. Это так больно терять, но я слышу, что и ты знаешь, да не понаслышке? – Я кивнул, и поцеловал ее нежно в губы, приблизив – не закрывая глаз, смотря в эти небеса – умирая, и воскресая в них, растворяясь и расплываясь кругами в их глубине. – А тут Нэйджн звонит, приходит, сидит со мной – до утра общаемся, она мне то чайку принесет, то сока выжмет, и все общаемся, а как-то она кино принесла про двух девочек, которые полюбили друг друга – мы посмотрели, она поставила на паузу и говорит – что я ей очень нравлюсь, и не просто, а как у тех девочек, только не так как у них, а по-другому, так как у нас – и давай будем вместе всегда, любить друг друга. И не то чтобы я знала, что такое любить, было это год назад 19 апреля, но никого рядом не было, я подумала, если откажусь – она обидится и уйдет. Пожалела же она меня, дай, и я ее пожалею. Ну, так мы с ней и начали встречаться, жить, правда я к себе ее не принимала – но приезжала очень часто, даже на несколько недель бывало. Она учится где-то за границей, туманно об учебе своей, ну я и не спрашивала толком. Поэтому часто туда летает. Вот, а потом она говорит, мы теперь другие – у нас есть теперь свои правила, давай сходим в одно место. И мы пошли, в одно, во второе в третье… Ой, что-то кофе захотелось и сигарету. А ты куришь?
- Нет, бросил. Давно.
- А, ну и я тогда не буду. Пожалуйста, Влад, возьми блок сигарет в том шкафчике и выбрось в мусор. И сделай мне кофе, милый! Можно я буду называть тебя милый? Просто ты, когда улыбаешься, когда смотришь на меня ну такой милый. А там, на поле в песке мне казалось, что ты сейчас разорвешь всех этих качков, столько ярости было в твоих глазах. Ну, можно, милый?
Я пошел выбрасывать сигареты, и делать кофе моей Лейле. Но, не успев подойти к кухне, ощутил, что сзади моя Лейла прыгнула мне на спину, и обхватила руками за шею с криком «сюрприз».
- Я пошутила, на счет "сделай кофе, а я там полежу". Мне хочется быть с тобой рядышком, насколько это возможно – постоянно. Поэтому, давай я буду всегда с тобой – куда ты туда и я. Согласен? – я снял ее со спины, и, приподняв за ноги мою Лейлу, крепко обнял и поцеловал.
- Конечно, я буду только рад, Лейлочка, если ты будешь всегда рядом. Ведь ты и есть моя жизнь. С этого дня так и будет. Хотя – немного добавить хотел я, что не застрелюсь, если ты уйдешь раньше, но потом осекся – это так я шутя! Представляешь, мы победили одиночество в преддверие дня Победы, сегодня ведь 8 мая.
- Да, любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь…
- В песках, в ржавеющем корыте – ты только там ее найдешь!
Мы вместе рассмеялись, и пошли рассматривать дом, огромную библиотеку, сад, и все остальное, не выпуская друг друга из виду, не отпуская одного, куда бы то ни было, не расставаясь ни на секунду, не давая даже шанса тому печальному одиночеству взять верх над нашей любовью. Наши жизни теперь раздетые друг перед другом, не скрывая и не утаивая ничего, что когда-то получили, открывая скрытые секреты и тайны, разгадывая загадки судьбы и жизни, в предполагаемых ими обстоятельствах. Мы также мчим на мотоциклетке раздетые, правда, уже не в прямом смысле, хотя без тени сомнения можем повторить, я рулю, а моя Лейла прижимается ко мне всем своим телом, целуя мою шею, щеки, и шутя о поворотах и направлениях, куда мы едем, как мудрая шея, помогая голове сосредоточиться.
И нас двое – но мы большинство, потому как наша любовь огромна, и может победить все вместе взятые меньшинства, даже тем, что мы неразлучны, мы созданы друг для друга, без тени сомнения, верим и знаем, что живем одной семьей, одной ячейкой общества, ценя друг друга только потому что мы есть, мы нашлись, и не важно какая погода, или ситуация в стране и мире – наша любовь, мы вдвоем выстоим, выдержим, будем дышать друг другом и через 100 лет, если Бог пошлет, на этой или на другой Земле, но так словно, мы всегда только так и дышали, по-другому жить, в тусклом сыром одиночестве не могли – там мы выживали, чтобы найти тот день, в который сможем встретить свою любовь, обрести наконец-то НАС.