Тимоша не находит места. Пройдётся, посидит, бормочет про себя и замолкает, прислушивается, словно бы чего-то ждёт, и, не дождавшись, вновь бормочет:
- Слова. Цветы. Акации. Пионы. Бутоны слов. Слова бутонов...
Тимоша - поэт. Тимоша пробует сочинить новое стихотворение.
Валерьян подходит к бензиновой газонокосилке, плавно вытаскивает шнур стартера на максимальную длину, и резким движением дёргает его на себя.
Трава растёт два раза в день, и всю её вовек не перекосишь. А небо как-то мрачновато. К дождю? Ингода Валерьяну кажется, что он различает в небе точки, похожие на умершие звёзды. Не то на буквы... Не то на луковки волос, растущих дальше в космос. К тому же - небо говорит, точней, пытается сказать:
- Бутоны слов. Слова бутонов...
Валерьян давно привык к такому нерешительному небу. Он вытягивает из ложбинки первый попавший хрупкий грибок. Прожевав, закуривает, и двинувшись уже с косилкою вдоль борозды, провозглашает:
- Глаголы пагубных акаций истязают...
Небо оживлённо подхватывает, и вторит:
- Глаголы пагубных...
Тимоше кажется, что он нащупал нить, пусть смысл пока не ясен, но надо записать. Он бросается к планшету. "Для разблокировки проведите пальцем по экрану".
- Как им не стыдно! Пальцем! А если у меня персты?
Записывает: "... акаций истязают".
На пути у Валерьяна дерево с дуплом. Оставив на время косилку, он выпускает дым в дупло, и громко шепчет:
- И слух, и небо, что в открытое окно...
Тимоша подошёл к трюмо, и осторожно смотрит в отражение. Зрачки расширены, всклокоченные волосы, как ветви шелестят, а из ушей, как будто, валит дым.
- Ну, ничего. Всё это ничего.
Валерьянов участок - покатый холм со рвом посередине. Ну, точно тебе – ядро грецкого орешка. Землица плодородная, но кочковата, испещрена бороздами, иначе сказать - извилинами. Трава стрижётся поверху борозд, ложбинки остаются уж как есть. Зато в ложбинах этих - самые грибочки. И ягоды: морошка, чернослив, клюковка в сахаре. К большому счастью нету облепихи. Облепиху Валерьян ненавидит хуже всего. Пробовать не пробовал, но в книжечках читал - мерзота редкая. Вот, кажется - поймай самую грязную собаку, выверни наизнанку - получится облепиха.
Валерьян бросает сигаретку под ноги.
В голове у Тимоши - вдруг, словно кто прижёг.
Валерьяна веселит, конечно, близость огонька с бачком бензокосилки. Но он наслышан о пылающих торфяниках в соседних-то районах. Притаптывает свой хабарик, да ещё приплюнул.
Тут и Тимошина головушка проходит.
- Полегчало.
А Валерьян сыскал в траве грибочек поосанистей, побольше, и декламирует в него, как в микрофон:
- Вливается шумя, и застревая глаголами торчащими из туч.
Беленький зайчишка, словно не веря своим ушам, с любопытством выглядывает из ложбинки.
Валерьян откусывает шляпку "микрофона", и валится в траву, и жмёт траву в горстях, счастливый и хмельной, как молодой Есенин, плачет, и целует землю, и кричит туда:
- Акаций ворох и певуч, и пагубен одновременно. Всё равно!
Зайчишка, поджав уши, мчится наутёк, а небо, голосом Тимоши, повторяет вслед:
- Одновременно. Всё равно.
*Рисунок Юлии Ожеред.