Словесное сознание образует высший мыслимый предел человеческого понимания. Слову присуща действенность. Оно - фактор самой действительности, " могучий деятель мысли и жизни" [Лосев 1992: 27]. Могущество и власть слова невозможно отрицать. Слово всесильно, оно поднимает умы и будит сердца, движет народными массами, оно спасает или губит, оно созидает или разрушает и, в конце концов, представляет собой единственную силу, где, казалось бы, уже пропали всякие надежды на новую жизнь.
Итак, слово есть центральный и стержневой момент человеческой жизни вообще - " основание, сила, цель, творчество и подвиг также и всей жизни" [там же:181].
Дело является конечной целью слова, а слово – средство достижения этой цели. Предметом слова является, прежде всего, дело: слово говорится о деле, и хотя оно может выходить за пределы своего предмета (слово о несуществующем, ложь, сказки, небылицы), но и эти выходы, в конечном счёте, подчинены интересам дела. Более того, именно благодаря своей "эмансипированности" от дела слово может достигать своей цели. Например, функция слова как предсказания, пророчества - одна из основных его функций. Данные понятия (слово, дело), связанные и противопоставленные друг другу, входят в триаду: ‘мысль – слово - дело’ [Топоров 1979, 1995; Айрапетян 1991]. Эта триада носит общечеловеческий характер, значимость которой объясняется развитием человеческой культуры и данных языков. Роль этой триады особенно велика в становлении духовности разных её конкретных форм и сфер. Вслед за учёными, мы различаем триаду “Прометеева порядка” ‘мысль–слово–дело’ и триаду “Эпиметеева порядка” ‘дело – слово – мысль’.
Известно, что философия берёт начало там, где появляется попытка разобраться в скрытом смысле слова. Поэтому справедливым является утверждение, что путь философской мысли начинается вообще "в слове, самой первой и самой существенной "внешности мысли" [Франкфордт 1984: 25]. Слово же как "внешность" мысли осознается с появлением письменности.
В вышеназванных триадах её составляющие располагаются не в одной плоскости, а по восходящей понятийно-усложнённой схеме - каждая
последующая ступень вносит в мир новое измерение, создаёт свой особый мир (мир мысли, мир слова), который входит в сложные антиномичные отношения с другими мирами). Так, мир слова входит в действительный /реальный мир как его составная часть (слово как факт, событие, поступок), но, с другой стороны, мир слова включает в себя реальный мир в качестве своего предмета. Предмет слова есть то, о чём говорят, то есть шире действительности. Иными словами, онтологическое единство триады, сводимость мысли и слова, (но через слово, оно - главный продукт мысли, её необходимый результат) к делу является первичным фундаментальным фактом.
Универсальная модель мира триада "природа - язык- человек"- позволит нам эксплицировать и определить взаимосвязь древнего ( мифологический аспект) и современного мышления (образно-прагматический аспект) с целью обнаружения гносеологических основ мотивационной базы исследуемой фразеологии "природы", а также выявить значение мифологического, христианского мышления в создании аксиологических ценностей имён-зоонимов и имён-ботанизмов, их значимость в образовании мифов, а также их роль в формировании образности данной фразеологии, воплощающей " суть вещи" вневременной реальности. С помощью этой триады мы попытаемся выявить её сакральные и магические субстраты, то есть реликты древних представлений, существующие и окрашивающие до настоящего времени языковое сознание и поведение человека.
Внутренняя противопоставленность слагаемых триады обусловливает возможность выбора отношений: в этих определениях имплицитно присутствуют слагаемые другой триады: "природа – язык – человек", которые располагаются не в одной плоскости, а ступенчато: язык занимает срединное положение, являясь посредником, связующим звеном между человеком и природой. Язык играет действенную роль как средство выражения познающего субъекта, в качестве которого выступает в этом случае сам человек как часть мира [Колшанский 1990: 87]. Центральное место язык занимает в триаде не только формально, но и по существу. Его характерной чертой является двойственность (амбивалентность). С одной стороны, язык противопоставляется природе как нечто нереальное, условное, эфемерное чему-то вещественному, осязаемому, безусловному. С другой стороны, язык является главным человеческим делом и составляет основу духовной культуры человека, его социальности, человечности, так как
именно он делает его общественным существом, выделяя его из природы. Язык окрашивает через систему своих значений и их ассоциаций концептуальную модель мира в национально-культурные цвета. "Язык есть предметное обстояние бытия, и обстояние смысловое, точнее - выразительное, и ещё точнее - символическое. Всякая энергия сущности есть, стало быть, язык, на котором говорит сущность с окружающей её средой" [Лосев 1927:104].
Первый человек получил ЯЗЫК вместе с бытием, как необходимую принадлежность разумной природы; и этот дар позволял ему беседовать с Творцом посредством чувственных звуков [Бытие 3:8]. Язык несравнимо сильнее и умнее самого человека, потому как вначале Творец создаёт язык как идеальный образ будущего народа, который с помощью богоданного языка (через благочестивых праотцев) может объединиться и стать национальным образованием, народом как соборной личностью и уникальной культурой на земле. "… язык - это новое искусственное чувство духа", говорит Гердер, - " уже в самом начале является и должен быть средством для общения" [Гердер, цит. по Флоренскому 1990: 150].
Вначале язык, потом - народ. По желанию Творца, первый человек обозревал животных, зверей, птиц, растения, определял их отличительные свойства, и по этим свойствам давал им имена. Эти имена, нареченные им, были знамением его господства над ними. Ибо Адам в Раю был совершенно грамотен и искусен в постижении смысла и значения всех сотворённых Творцом существ и предметов. Именно поэтому Адам мог присваивать всякой твари имя, соответствующее её духовной сущности или смыслу, которой эта тварь символически обозначалась, и мог понимать язык их. Адам был живым языком, ходящим непосредственно перед Творцом, он был целомудрен и мировоззрение его - целостно [там же: 36]. Такое пребывание в непостижимой для нас теперь близости к природе, сопровождалось обострённостью сил, способностей и знаний сокровенных тайн Божьего мира первого человека. С.Н. Булгаков допускает, что это состояние бросает отсвет на первые времена человеческой истории и по грехопадении, лучи Эдема гаснут лишь постепенно по мере удаления, и непонятные, кажущиеся бессмысленными суевериями предания суть, позабытые предания Эдема, вот почему печать древности, седина времени, говорит невольно о тайне и мудрости. И потому вовсе нет оснований отрицать возможность и таких преданий, как знание слова и формул [Булгаков 1998: 226]. Впервые проблема об экологии слова была поставлена С. Н. Булгаковым в работе "Философия Имени". Здесь философ справедливо отмечает, что освобожденная энергия слова "не исчезает бесследно после своего произнесения, но живёт своей собственной жизнью и наполняет атмосферу, конечно, иначе, но в том же смысле, как пыль, запахи, разные бактерии, недоступные глазу. Слова скручиваются в облака, друг с другом сталкиваются и образуют среду, имеющую свои свойства. Поэтому комната нуждается не только в проветривании после курения табака, но также и после некоторых слов… Всякий, кто видит в слове нечто большее, чем только средство сообщения, но и само сообщаемое, должен
призадуматься, не существует ли на самом деле произнесенное слово как физическое явление, а следовательно, и атмосфера слова, так как слово, по его мнению, не только физическое явление (хотя слово есть и звук), но слова различаются прежде всего смыслом: словом можно поразить и убить человека, смысл слова здесь врывается в силы природы и смешивает карты чисто материалистического, физического миропонимания. Слово также имеет своё бытие, своё "ментальное" тело, отсюда и своё действие, поэтому духовно чуткий человек, входя в зал, чувствует засорённость и затхлость атмосферы, и наоборот, особенная лёгкость ощущается под кровом праведника [там же: 227-228].
Итак, если деконструкция языка идёт по нисходящей линии вавилонского смешения языков, дрейфа означающих относительно означаемых и тотального упразднения смысла, то реконструкция С.Н. Булгакова восходит к невыразимому единству смысла и бытия творящего Логоса-Слова, Имени-Присутствия.
П.А. Флоренский, развивая трактовку слова, имени, языка, выдвинул собственные оригинальные позиции по многим проблемам: связь мысли и языка, бессознательное использование языка и т.д. При исследовании слова учёный сохранял, по его словам, установку на мир как целое, трактуя слово, как организм, имеющий тонкую структуру и сложное, тесно сплочённое строение, при этом выделил три его концентра: физико-химический, соответствующий телу; психологический, соответствующий душе; одический/ оккультный, соответствующий телу астральному, пришёл к выводу, что слово - порождение всего нашего существа в его целостности. [Флоренский 1990 т.2:270].
Как известно, слово имеет материальную, так и духовную стороны, т.е. внешнюю форму (слово как факт языка) и внутреннюю форму (слово как факт личной духовной жизни). Используя теорию языка, созданную В.Гумбольдтом, П.А. Флоренский предложил свою трактовку строения слова, в которой не только духовное выражено конкретно, но и конструктивно представлен сам способ этого выражения. Внешняя форма , по его мнению, есть тот неизменный, общеобязательный, твёрдый состав, которым держится всё слово; её можно уподобить телу организма, который, в свою очередь, представлен костяком, т.е. фонемами, главная функция которых сдерживать тело и давать ему форму, а также тканью, т.е. морфемами, служащими соединительным звеном между фонемами и внутренней формой слова (семемами). Это тело мы получаем, как духовные существа, от родного народа и без внешней формы не участвовали бы в его речи. Внутреннюю форму слова о. Павел Флоренский сравнивает с душой этого тела. Душа слова - внутренняя форма - происходит от акта духовной жизни. Хотелось бы здесь отметить, что понятие " внутренняя форма" за полторы тысячи лет до В. Гумбольдта зажило полноправной жизнью в философской традиции (и притом в той, которой была особенно близка о. Павлу Флоренскому). Уже ранний Плотин в начале 50-х годов III в. говорит о внутреннем "эйдосе"(;; ;;;;; ;;;;; в переводе знаменитого флорентийского неоплатоника 15 в. Марсилио Фичино intrinseca forma), связывая с этими словами представление о структурно-органическом, образно-смысловом принципе творчества. В этом значении термин был перенят философией Ренессанса (в частности Дж. Бруно, оттенившим в эпитете " внутренняя" дополнительный смысл пантеистической имманентности). Для всей этой традиции " внутренняя форма" есть нечто живое, пульсирующе-жизненное, органическое и притом активное ("не формированная форма" -"forma formata", но "формирующая форма"- "forma formans").
Гумбольдтовское понятие "внутренней формы" достаточно широко и неоднозначно. Оно всё-таки ближе именно к тому, по словам Г.Г. Шпета, что для Флоренского попадает в категорию " внешней формы": к исходной инвариантной и общезначимой смыслообразной структуре слов. Вот один из примеров Гумбольдта: если слон обозначается в санскрите как "дважды пьющий", "двузубый" и "как наделённый одной рукой", то все эти слова имеют в виду одну и ту же биологическую реальность, один и тот же предмет, и постольку одно и то же " материальное " содержание; но различны у них не только "звуковые формы", а также и "внутренние формы" - в одном случае понятие "двузубости, в другом понятие "однорукости" и т.д. [1927: 52]. Очевидно, что так понятая "внутренняя форма" есть достояние никак не индивидуального, но общенародного пользования языком. Однако для Флоренского эпитет "внутренняя", по-видимому, имел столь явственные смысловые оттенки "интимно-личностного", "трепетно-жизненного", " неповторимо исторического", что он не мог не осуществить некоторого возвращения к плотиновской его интерпретации слово: "отрываясь от своей первичной данности, слово подвергается категориальному синтезу, чтобы стать предметным. Первичная данность - общее понятие есть коренное значение слова, его первоначальное или истинное значение - этимон (гр. ;;;;;;)". Далее: « Слова неповторимы; всякий раз они говорятся заново, т.е. с новой семемой, и в лучшем случае это бывает вариация на прежнюю тему. Семема способна беспредельно расширяться, изменяя строение соотнесенных в ней духовных элементов, менять свои очертания, вбирать в себе новое, хотя и связанное с прежним содержанием, приглушать старое, - одним словом, она живёт, как и всякая душа, и жизнь её в непрестанном становлении" [Флоренский 1990: 232 -251, т.2.].
С. Н. Булгаков называет "внутреннюю форму внутренним словом, идеей, смыслом, в которой содержится скрытая мысль, сравнение, отождествление, вообще произносится суждение, и сама она находится в его словесной оболочке. Эта внутренняя форма слова с течением времени забывается и тем самым теряется первоначальный оттенок смысла, та интуиция, которая вложена в данное слово" [Булгаков 1998:96].
П.А. Флоренский пользуется категорией "внутренней формы" слова, центральной для филологии А.А. Потебни, но вкладывает в данное понятие несколько иной смысл. Для Потебни внутренняя форма совпадает с основным этимологическим значением слова (окно-око) и имеет устойчивый, объективный характер. По Флоренскому, внутренняя форма, "семема" принципиально изменчива, ибо всякий раз заново творится личностью говорящего. В терминах Ф. де Соссюра, "внутренняя форма" Потебни принадлежит "языку", тогда как "семема", по Флоренскому, - "речи". [1990 т.2:405-406].
Термины "фонема", "морфема" и " семема" употребляются у Флоренского в значениях отличных от терминологического обихода современной лингвистики (в котором все три слова обозначают неразложимые "атомы" речи в её звуковом, грамматическом и смысловом аспектах). Для П.А. Флоренского, или для А.Ф. Лосева: " фонема - это целостный звуковой облик слова": ср. У Флоренского: « внешний процесс мира физического слова есть звук: как таковое оно есть ;;;;, откуда и название его костяка. Но этот звук возникает не чисто физический, а психофизиологический (артикуляционные усилия неотделимы от
первичных психических элементов, мотивирующих самое усилие)" [Флоренский 1990: 235, т. 2.]; у Лосева: " определённая совокупность членораздельных звуков, произносимых человеческим голосом, определенная объединённость их в цельные и законченные группы [1927:33].
Тайна слова заключается в общении с предметами и другими людьми, поэтому "слово - это не простой звук, но "постигнутая вещь, с которой осмысленно общается человек" [Лосев 1992:194]. Без имени и слова в мире было бы бессмысленное и безумное столкновение глухонемых масс в бездне абсолютной тьмы. Человек, для которого нет имени, для которого имя только простой звук, а не сами предметы в их смысловой явленности, этот человек глух и нем, и живёт он в глухонемой действительности" [там же: 9].
Человек является частью природы, и как субъект он соотносится с природой, их взаимодействия верифицируются исторической практикой. "Природа помимо мышления – часть, а не целое. Человеческое сознание без природы, без тела – мысль, не имеющая мозга"... [Герцен 1948, т. 1: 280]. И ещё: "Разумение человека – не вне природы, а есть разумение природы о себе" [там же: 111]. Полемика Шиллера и Тургенева о феномене природы, её истинном смысле позволяет сделать вывод о том, что "человеческой восприимчивости свойственен эффект "двойного зрения" – телесного зрения и духовного "умозрения" [Шиллер 1957: 293]. Отсюда с непреложностью следует, что приблизиться к основному направлению природной жизни можно лишь путем умозрения.
Данная триада ‘природа–язык–человек’ – универсальная модель мира, и применение её будет способствовать видению и осмыслению человеком мира природы в динамике, в частности, лингво-гносеологических основ динамики номинационных процессов в сфере фразеологии. Отмеченные понятия являются стержневыми для семантической реконструкции "картины природы", то есть перехода, переноса из одной точки в другую при наличии общей точки между ними.
Человек видит и осмысляет мир (зд. природу) сквозь призму триады, в которой многие отношения и представления строятся по образцу отношений между её составляющими. Выявление и анализ этих взаимоотношений позволяют по-новому взглянуть на многие современные научные и философские проблемы. Эта триада есть неразрывное единство трёхступенчатого развития, дополняющее друг друга, понятия, вносящие своеобразие, которое претендует на единственность и всеобъемлемость.
Итак, язык в данной триаде рассматривается не как барьер, препятствие между человеком и природой или в качестве самостоятельного механизма познания, а, прежде всего как часть самой природы. Мышление, являясь средством познания мира, отражает его закономерности и удерживает их в сознании человека, которое, в результате отражательной деятельности эффективно формирует концептуальную языковую картину мира, позволяющей человеку ориентироваться в нём, использовать его и преобразовывать в жизненных целях.
Язык выражает не только познание человеком окружающего мира, но и самопознание. Приобретение человеком знания о мире и о себе обусловлено взаимодействием человека с природой. Язык является динамической системой, он связан с деятельностью человека, способствующей непрерывному его развитию, обогащению и совершенствованию. Более того, он "... является как бы звуковой книгой, в которой запечатлены все пути понятийного усвоения мира человеком на всем протяжении его истории" [Колшанский 1990: 26].
Вышеизложенное позволяет заключить, что слагаемые триады, имеющие исключительное значение при исследовании формирования экоаксиологической номинации, рассматриваются нами в онтологическом, социальном и антропометрическом аспектах, что позволяет получить более объективное и всестороннее представление о ней как особой подсистемы косвенной номинации.
ЛИТЕРАТУРА
Лосев А.Ф. Миф - развёрнутое Магическое Имя //Символ. Парм, 1992. № 28.
Франкфордт Г.А., Уилсон Дж., Якобсон Г.Б. В преддверии философии. – М., 1984.– 236 с.
Колшанский Г.В. Объективная картина мира в познании и языке. – М.: Наука, 1990. – 108 с.
Лосев А. Ф. Философия имени. - М., 1927.
Флоренский П.А. Столп и утверждение истины.- М., 1990. - Т.1
Флоренский П.А. У водоразделов мысли. - М., 1990. - Т.2.
Булгаков С.Н. Философия Имени. - СПб.: Наука, 1998. - 447с.