В далекую довоенную пору великих социалистических свершений в нашей стране началась коллективизация сельского хозяйства. Мой вовсе не бедный дедушка Герасим не понял сути момента. Жалко было ему скотины, взлелеянной своими руками, выпестованной; поля своего родимого вспаханного (кстати, своим и родимым оно было при царе-батюшке до Октябрьской революции - одним из первых декретов советской власти землю у крестьян отняли); мельницы над запруженной речушкой. И ведь коллективизация уже в ближних деревнях шла, можно и подумать немного на примере других - а надо ли? Еще вчера был он крестьянином и страну хлебом кормил, а ныне кулак и мироед, пьет кровушку народную и щами сытными закусывает, пока люд простой вокруг голодает.
А своего и быть уже не могло ничего, теперь все вокруг народное, все вокруг ничье, но государственное, а сейчас еще и колхозное. Будет желание - все колхозное в ногу с временем в совхозное превратим - разницы то никакой. А твое будет то, что разрешим, если захотим, а не захотим - отберем что осталось. Такая вот простая "марксистская" философия.
Одно хорошо - добрые люди успели вовремя подсказать и незадолго до прихода комиссии по раскулачиванию бабушка Устинья с малыми детьми ушла огородами вдоль запруды, схоронилась в кустах и по густым лознякам вдоль берега речушки в лес подалась. Только и успела старшей Марусе узелок маленький с хлебом в руки сунуть, ушли в чем были.
Один Герасим Филиппович комиссию по раскулачиванию встречал, только Полкан на цепи рычал и бесновался. Главным в комиссии был районный уполномоченный из органов, герой гражданской войны с ворошиловскими усами. Второй - из "двадцатипятитысячников" - пролетарий, оторванный от станка, обученный начальным азам марксизма-ленинизма и ходовым советским лозунгам, обеспечивавший идеологическую основу коллективизации. Третий в комиссии деревенский дурачок Яшка, активист от сельсовета и представитель деревенской бедноты. Имущество описали, скотину, землю, мельницу обобществили, хату активу бедноты определили.
Главный уполномоченный из органов шибко недовольный по двору ходил, брови густые хмурил, усы геройские крутил. Мало того, что с утра зуб коренной тупой болью мучал, так еще и неувязочка получалась - один одинешенек враг народа в хате оказался. По установке всю вражескую семью надо хватать, в грязную теплушку запихивать и этапом голодных и холодных в дальние глухие районы страны отправлять. С другой стороны - умер Максим, ну и хрен с ним, и без семьи обойдемся, есть повод мироеду активное противодействие установкам советской власти приписать и в первую самую гнилую кулацкую категорию определить. А тут еще этот пес как с цепи сорвался, злобится и воет на всю округу, на нервы действует и думать мешает. Выхватил уполномоченный именной маузер, Ворошиловым за атаки лихие жалованный, пристрелил Полкана - на душе полегчало. Велел "двадцатипятитысячнику" в протокол Полкана занести и ружье охотничье, на стене висевшее, как главные улики сопротивления властям. Про семью велел в протоколе умолчать, так проще будет.
Вот вроде бы и всё, со всем разобрались, можно и заканчивать, ан нет - кошка кулацкая откуда ни возьмись вылезла. Глянул на нее уполномоченный безразлично и прошел бы мимо, так надо же - дурачку этому Яшке неймется, вошел активист в раж, подзуживает: "Товарищ начальник, надо и кошку эту вражью уконтрапупить и её в расход пустить."
Ранее Яшка по деревне ходил, сопли пускал, с девками шутил малахольный. Жалели его - дурачок деревенский, что с него возьмешь. Чем сильнее власть советская за деревню бралась, тем выше он в гору поднимался. Взошла Яшкина звезда при коллективизации и раскулачивании, громче всех на собраниях кричал и вот уже каких высот достиг - дела государственные на селе вершит.
Сбил с толку черт малахольный. И опять ненужные мысли полезли уполномоченному в голову: "Может я еще чего недоглядел, семью вот упустил... Ведь ежели хорошо подумать - кошка скотина домашняя, но какой дурак обобществлять ее будет? Нет, линия партии на обобществление кошек не направлена, здесь уж точно ни влево, ни вправо никакого уклона нету. Твердая линия партии выполняется, по методикам и инструкциям, кулаки по трем категориям расписаны... Но была ведь, была статья Вождя "Головокружение от успехов" и фраза его как указание "нельзя насаждать колхозы силой"... Да куда же без силы, без нее не то что в колхозы идти, без нее из колхозов побегут. Вот и думай, как бы не напортачить."
В голове уполномоченного одна мысль за другую мысль заскакивает, еще сильнее путается и в зуб тупой болью отдает. В конец с толку сбил активист скаженный. Думай ни думай, а решать надо. В отличие от Яшки дураком он вовсе не был, но иногда задумывался. Взъярился уполномоченный и на себя за мысли дурные, и на Яшку, и на кошку эту кулацкую, под ногами путающуюся, рубанул рукой, как когда-то в чистом поле белую гвардию саблей косил: "И пулю на неё не потрачу, сам с ней разбирайся, хошь - пришиби, хошь - в колхоз ее забирай и точка."
Съежился Яшка под взглядом районного начальника, в миг храбрость утратил. На том и покончили. Только и успел дед Герасим кошке на прощанье сказать: "Уходи, Муся, отсюда, здесь жизнь закончилась".
Герасима Филипповича под микитки и в лагеря: сначала на Беломор-канал землю рыть, позже под Котласом лес валить. Нехай кулачье на благо народное потрудится - сколько ж можно только под себя грести и из простого крестьянина кровушку пить. Пора и стране пользу принести.
Прав был главный районный уполномоченный, ой как прав, когда при раскулачивании деда мысли его как тяжелые мельничные жернова на обобществленной дедовой мельнице ворочались. Раскулачивай кулаков или бедняков с середняками, уклоняйся от линии партии или следуй ей, руби воздух с трибуны рукой под пламенные речи или шашкой беляков в чистом поле - выбора нет. В 1937 году окажется он вместе с "двадцатипятитысячником" и деревенским активистом Яшкой в подвалах НКВД районного центра Березино. Состряпают на них общее дело и с тех пор ни слуху ни духу о бывшей комиссии по коллективизации сельского хозяйства.
С дедом Герасимом по-другому получится: будет сидеть он в лагерях и трудиться на благо общества, пока не узнает, что страна родная в очередной раз ошибочку совершила - посадить посадила, а срок не назначила. Любит государство наше (и царское, и социалистическое, и капиталистическое) ошибки совершать и не признавать их. А уж если и признать, то когда и в живых, под ошибки попавших, никого не останется. И по всему получалось, что сидеть Герасиму Филипповичу бессрочно или попросту до конца дней своих. Нашелся в зоне зек, приближенный к лагерной администрации, растолковал деду о его "бессрочном сроке". Он же и выход подсказал самый простой, шибко надежный и остроумный в решении этой вовсе не простой проблемы - совершение побега. Будет побег - будет и суд, а значит появится срок, который вполне можно отсидеть. Совершит Герасим Филиппович побег настолько удачный, что увидит и родную семью с бабушкой Устиньей Михайловной и детишками, и деревню свою Гатец, и райцентр Березино, в подвалах которого еще предстоит встретиться комиссии, его раскулачивавшей. Но это совсем другая история и мы вернемся в сосновые леса Белоруссии самого начала тридцатых годов.
***
Бабушка Устинья с детьми малыми на дальний лесной хутор к прадеду Филиппу подалась. На следующий день вслед за ними туда же и Муся пожаловала - как животина дорогу нашла к жилью, где никогда не бывала? Все только диву давались.
Жизнь на хуторе незатейливая и голодная. Кормились лесом и огородом прадедовым. Да вот беда - люди смирились с произволом властей, а Муся нет. В деревне дела свои личные справляла кошка как и положено на улице, а в лесу в знак протеста стала ходить в туалет под кровать. Против чего протестовала - советской власти или жизни в глухомани - неведомо. И ведь жизнь для нее, в отличие от людей, ничуть хуже не стала, в лесу раздолье для кошки - и птицы и мышей видимо невидимо. Живи и радуйся. Ее и лупили, и в хату не пускали, всё бесполезно - проберется в дом и под кроватью большую нужду справит. Не понимала глупая скотина, что не власти новой вредит, а семье своей.
Прадед Филипп Малахович был нрава веселого, на язык острый и легкий, много историй интересных и сказок знал. Зажигали вечером лучину, усаживались дети вокруг умелого рассказчика и слушали затаив дыхание.
"Жил в Тыльковке кузнец Григорий. Хороший был мастер, знал толк в железе, всякая работа у него в руках спорилась. Хоть подкову для коня выковать, петли для ворот и сундуков, замки и ключи для дверей, нож острейший или серп.
Задумал Григорий ключ выковать, да не простой ключ, ключ волшебный, которым все замки открывать можно. Долго кузнец работал, много всяких хитростей-премудростей испробовал - не получается у него ключ. Не сдается Григорий, день и ночь трудится, исхудал весь, и с одной стороны к делу подходит и с другой - все без толку.
Проходил через Тыльковку странник, попросился к кузнецу на ночлег. За ужином разговорились, узнал странник про горести Григория и такой совет дал.
"В ночь накануне Ивана Купала только раз в году на болотах зацветает разрыв трава папоротник. Увидеть цветок не всякому дано. Для этого нужно выковать нож и во время ковки наложить на него заговор. Перед полночью разостлать на краю болота около разрыв травы священную скатерть, очертить вокруг себя ножом круг, охраняющий от нечисти лесной, стерегущей цветок, и читать заговор. Ровно в полночь распустится огненный цветок, освещая все вокруг. Цветок тот нужно сорвать немедля и в левую ладонь положить. Будет он ярко гореть, путь тебе освещать, а ладонь не обожжет. Нечистая сила отвлекать тебя начнет, голосами всякими за спиной зазывать - ты прямо до дома иди, назад не оборачивайся. В кузнице цветок в горн положи и в огне этом выкуешь ключ волшебный, все замки открывающий".
Так Григорий и поступил, как странник научил. В ночь на Ивана Купала сорвал цветок папоротника и в ладони понес. Сзади нежить ухает, пугает кузнеца, он не оборачивается, дальше идет, слова заговора вслух читает да крест очищяющий на себя правой рукой кладет. И вдруг замечает, что язык птиц, на вершинах деревьев прячущихся, и зверей, в норах ночующих, понимать стал. На землю смотрит и видит, что под ней скрыто, где какие руды железные залегают. Идет дальше и замечает клад - лежит золото спрятанное, к себе манит. Не утерпел кузнец, нагнулся, рукой к кладу потянулся, а золото глубже в землю уходит. Встал он на колени, опять к кладу тянется и выронил нечаянно цветок огненный. Враз кругом потемнело, закружился вихрь чёрный, застонали чащи лесные и упал кузнец без памяти на мох. Утром очнулся, долго краем болота брел и вышел к деревне Барсуки. Эвон как получилось - с под Тыльковки нечистая сила его аж за Моховое болото забросила. Возвращался кузнец домой через Старые Приборки и у нас в Гатце на ночлег остановился. Мне всю историю и рассказал. С тех пор Григорий ни замка, ни ключа простого к нему изготовить не мог - крепко его нежить напугала, хорошо, что жив остался."
Жмутся дети друг к другу, страшно им в неверном свете лучины сказку слушать. Страшно, но интересно.
- Дедушка, а почему клад в землю от кузнеца уходил?
- Клад тот заговоренный, потому и не дался ему.
- А кто ж его заговорил?
- А разве не сказано было, что это я наложил на клад заговор? Все, хватит на сегодня, спать пора.
В следующий вечер Филипп Малахович снова сказку сказывает.
"Пастух Васыль с Погоста, бывшего центра нашей волости, что на тракте стоит, молодой чернявый парень, стадо пас в день летнего равновесия или как еще говорят солнцестояния. Приходится эта пора в канун Иванова дня. И потерялся у него один бык. Побежал пастух к лесу, ищет быка, а вот уже сумерки и ночь за ними. Заплутал он в потемках, ровно в полночь на болото вышел, там огни болотные светятся, жутью за душу берут. Побежал от них пастух в страхе и не заметил как лепесток от цветка папоротника ему за голенище сапога попал. Враз ему видно стало, где бык его потерянный и дорога к нему.
На следующий день пас он стадо и на краю леса под землей клад с золотом увидал - лежат царские червонцы в кубышке воском запечатанной плотными столбиками один к другому подогнаны. Потянулся он к нему, а клад от него дальше в лес. Пастух за ним побежал, пока в Любушанах не оказался. Здесь клад скрылся без следа. Вернулся пастух обратно скоро - лепесток цветка папоротника путь к дому исправно показывал.
Опять пастух стадо пасет и снова клад ему видится. На этот раз клад его до Маческа довел и там исчез. И опять лепесток цветка папоротника путь обратный показал.
И на третий день клад Васылю показался. Аж за Дулебы пастух до самой ночи за кладом бежал, пока не оказался на болоте. Здесь он провалился в окно болотное, ряской затянутое, но выбраться сумел. Уселся на сухое место, стал воду из сапогов выливать и вместе с водой лепесток цветка выплеснул. Перестал пастух дорогу до дома видеть, не понимает, куда и в какие дебри попал, темень ночная глаза ему мглой застилает.
Стал искать Васыль обратную дорогу, аука мохнатый со всех сторон ауканьем отзывается, голову морочит, не хочет из глуши выпускать. Леший в шкуре бараньей, наизнанку вывернутой, хохочет, в ладоши хлопает, морок на него наводит - помышляет обратно на болото увести, в трясину гиблую загнать на поживу кикиморе и водяному. Насилу пастух из леса вырвался и упал на опушке без сил. Тут в Дулебах первый петух пропел и исчезла нечисть, сгинула без следа. Вернулся Васыль в Погост на следующий день, люди на него смотрят и не узнают - за ночь все волосы седыми стали, побелел как лунь."
- Дедушка, почему клад от пастуха прятался, в руки не давался, - не могут дети без вопросов.
- Это мой клад заговоренный, его никто отыскать не сможет.
- Никто-никто никогда-никогда?
- Вырастите, я вам расскажу, как заклятие с него снять, вы и отыщете.
В другой раз Филипп Малахович сказки про клады не сказывал, а учил детей самому сильному заговору от нечистой силы.
"Знаменуйся, раб Божий Филипп Крестом Животворящим, одесную и ошую спереди и сзади. Крест на мне, рабе Божьем Филиппе, крест передо мною, крест за мною, крест - дьявола и все враги победиша. Да бежит бесове, вся сила вражия от меня, раба Божия Филиппа..., - тянул прадед длинный заговор, заставляя детей повторять за ним слово в слово, только в нужном месте вставляя свои имена, и заканчивал, - Молитв ради Пречистыя Твоея Матери, Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного раба Твоего Филиппа, всегда и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь."
***
Худо-бедно на лесном хуторе, а жили, но вот и еще одна беда подоспела - пообносились все, дыра на дыре дырой в одежде погоняет, тело голое на свет божий смотрит. Денег ни копейки, а Муся по-прежнему под кроватью нужду справляет. Вот и решили одним махом от двух бед избавиться. Насушили брусники, черники, белых грибов сушеных много заготовили (больших денег и в царские и в советские времена белый гриб в городе стоил), с огорода кой-чего прихватили и Мусю с собой взяли. С родней в Гатце сговорились и отправились за двадцать пять верст в Березино.
В городе бабушка Устинья перекрестилась на старую деревянную церковь и выпустила Мусю на дорогу. Шарахнулась кошка от шума городского и исчезла в густой пыльной траве под забором.
На базаре дело хорошо пошло. Всё, что привезли с собой, продать удалось. Здесь же и одежку выбрали себе. Хоть и ношена, но справная, долго послужит. Довольные домой вернулись.
Неделя прошла. В ту пору, когда еще и не утро, темень кругом, да на востоке только полоска призрачная обозначилась, услышала бабушка Устинья, что кто-то в дверь тихо скребется. Да что я - бабушка и бабушка - была в те времена Устинья Михайловна крепкой женщиной вовсе не робкого десятка, сказками свекра не запуганная. Храпевшего Филиппа Малаховича будить не стала, прошептала на всякий случай заговор, крест святой на себя наложила и, прихватив ухват у печи, дверь открыла.
Стоит на крыльце не тать ночной, не нежить нечистая, а Муся и в зубах зайца молодого держит. Подхватила Устинья кошку вместе с зайцем на руки, заплакала. Так и осталась Муся жить на хуторе и нужду свою в доме справлять. А маме моей была вменена обязанность каждый день лазать под кровать и убираться за ней.
***
Наше прошлое никогда нас не оставит, всегда отразится в настоящем и будущем. Так и эта история имела свои продолжения. Во-первых, в послевоенную пору папа с дядей Мишей (маминым братом, самым младшим в семье) всерьёз (и не единожды) обсуждали вопрос о кладе прадеда Филиппа Малаховича. Причём наличие самого клада под сомнение не ставилось, это была аксиома. Проблема заключалась в его местонахождении. Дальше обсуждений дело не пошло - слишком обширный район поисков сводил на нет все теоретические изыскания. Ко всему прочему клад был заговоренный, а тайну заклятия прадед Филипп так никому и не открыл.
Продолжение второе: дядя Миша не смотря ни на что много лет занимался реабилитацией Герасима Филипповича еще при советской власти. Стоило ему это многого: потраченных нервов и здоровья, карьерного роста на работе, отмены заграничных командировок, но своего он добился - государство признало деда незаконно репрессированным и даже назначило компенсацию за причиненный ущерб: убитого Полкана и конфискованное охотничье ружье. По всем документам выходило, что только в этом власть и виновата, а хата, мельница, имущество, скотина домашняя - то не государству, колхозу отошло, с него и весь спрос. Не пошел дядя Миша три копейки за Полкана и гривенник за ружье получать, стыдно стало - за власть.
И последнее: вскоре после свадьбы вместе с женой мы завели кошку Мусю, имя для которой я взял из далекого прошлого. С тех пор всех моих (или наших?) кошек зовут Муськами.
На фото: Муся 21-го века.
Очень умная и ласковая кошечка.
В деревне в туалет ходит только в огороде.