Сказка о чудаковатом музыканте

Глеб Фалалеев
                или ГУСЬ - СВИНЬЕ НЕ ТОВАРИЩ!
               
                (зоофобическая сказка)

     О, возлюбленные мои сказочники, братья Гримм! Богатство фантазии вашей меня поражает, а великодушие, в сказках вами написанных, прямо-таки зашкаливает! Как-то раз , видать с похмелья, потому как на трезвую голову вряд ли можно было такое сочинить, написали вы сказку о некоем искусном музыканте, который виртуозностью игры своей не только людей, но и тварей лесных покорял! Играл же он на инструменте классическом и нежном – на скрипке, которую почему-то имел дурную привычку за спиной носить (я так понимаю, что скрипка явно не была работы Амати, Гварнери или Страдивари, а может, вообще, то была виолончель или упаси, Боже, контрабас!). Но, как говорится, не инструмент красит мастера, а мастер одушевляет инструмент! Словом, шагая раз бодренько по лесу в одиночестве и не зная, как бы ему время убить, «…он молвил про себя:
     - Время в лесу тянется медленно, надо бы себе подыскать доброго товарища.»

     А как найти товарища в лесу творческому человеку, кроме как не проявив своего таланта? Не мудрствуя лукаво:

     «Он взял скрипку, которая висела у него за спиной, и стал на ней наигрывать что-то веселое, да так, что было слышно по всему лесу.
     Вскоре выбежал из лесной чащи волк.
     - А-а, вот и волк явился! Его-то я меньше всего хотел бы видеть, - сказал музыкант.»

     Интересно, а кого еще ожидал встретить в лесной чаще сей виртуоз, кроме обитателей лесных? Волк же, очарованный его искусством, «… подступил ближе и говорит ему:
     - Ох, милый музыкант, как ты, однако, хорошо играешь! Так и я бы не прочь научиться!
     - Этому делу недолго обучиться, ответил ему музыкант (тут он явно душой покривил, потому как искусство музыкальное, а тем паче скрипичное, дело, требующее времени, усердия и большого труда!), - только ты должен исполнить все, что я тебе велю.
     - О-о, музыкант, - сказал волк, - я буду тебя слушаться, как ученик своего учителя.
     Музыкант велел ему идти вслед за собой. Вот прошли они часть дороги вместе, подошли к старому дубу; и было внутри него дупло, а посредине дерево было расщеплено.
     - Смотри. – сказал музыкант, - если хочешь научиться играть на скрипке, то заложи передние лапы в расщелину.
     Волк послушался, а музыкант тем временем быстро поднял с земли камень и загнал волку обе лапы в расщелину, да так крепко, что тот оказался в ловушке и нельзя ему было и пошевельнутся (и за что, спрашивается, серому такое наказание? Чего такого плохого он музыканту сделал? Хотя… предупреждали же нас авторы, что герой наш был чудаковат, то бишь не в себе малость!).
     - А теперь жди меня, пока я вернусь, - сказал музыкант и пошел своей дорогой дальше.»

     Как по мне, так это уже садизм первостатейный! Мало того, что музыкант неразумное животное обманул, так он его, ко всему прочему, в беспомощном положении на произвол судьбы бросил! Не хилое, скажу я вам, чудачество! Долго ли коротко ли еще бродил музыкант по лесу, нам неизвестно, но вскорости ему опять одиночество наскучило. Тут «…  говорит музыкант опять про себя: «Здесь, в лесу, время тянется долго, надо бы себе раздобыть другого товарища!» Он взял свою скрипку и заиграл на весь лес. Вскоре, пробираясь через заросли явилась лиса.
     А вот и лиса появилась! – сказал музыкант. – Но видеть ее у меня нет особой охоты.»

     Короче говоря, лисонька тоже изъявила желание к обучению, за что была жестоко наказана, ибо «… прошли  они часть пути и подошли к тропе, по обеим сторонам которой росли высокие кусты. Тут музыкант остановился, пригнул с одной стороны орешничек до самой земли, наступил на его верхушку ногой, а с другой стороны нагнул другое деревце и говорит:
     - Ну что ж, лисонька, ежели ты чему-нибудь хочешь научиться, то протяни-ка мне свою левую переднюю лапу.»

     Я так понимаю, что это наши русские лисы: рыжие и чернобурки, отличаются умом и сообразительностью, ибо в наших сказках лиса – символ хитрости и коварства! Немецкие же лисы наивны и бесхитростны, потому как:

     «Лиса послушалась, - и музыкант привязал ее левую лапу к стволу деревца.
     - А теперь, лисонька, - сказал он, протяни мне правую лапу, - и привязал ее к другому стволу деревца. Потом он посмотрел, прочно ли завязаны узлы (вот ведь фашистская педантичная морда!), и отпустил лису! И вот поднялись деревья вверх и подбросили лисичку высоко-высоко; она повисла в воздухе и стала трепыхаться.»

     Я не большой любитель ругаться матом, но здесь должен сказать, что музыкант гриммовский был, что называется, чудак на букву «эм». Я понимаю также, что в веке XIX обществ защиты животных еще не существовало, что вызывает у меня искреннее сожаление, потому как сегодня мудаковатый музыкант точняком получил бы срок за издевательства над животными! Но то – в веке  XXI-м, в XIX-м же он дальше пошел, посоветовав очередной жертве своей его дожидаться!

     «И опять говорит он про себя: «Время в лесу тянется медленно; надо бы мне найти себе другого товарища». Он взял свою скрипку, и разнеслись ее звуки по всему лесу. Вот прискакал к нему зайчик.
     - Ах, зайчик явился! – сказал музыкант. – А я-то его и не звал!»

     Диалоги я тут приводить не буду, потому, как они повторяются у братьев до мелочей, но: « … они … , подошли к лесной поляне и стояла там осина. Привязал музыкант зайчику на шею длинную бечевку, а другой конец прикрепил к дереву.
     - Ну, зайчик, а теперь обеги-ка двадцать раз вокруг дерева, - крикнул музыкант.
     Зайчик послушался (глупое доверчивое создание!), обежал двадцать раз вокруг осины, и двадцать раз обкрутилась бечевка вокруг ствола, и зайчик был пойман (о, коварный музыкант без сердца и совести!); и как ни тянул он и не грыз бечевку, она только все больше и больше врезалась в его нежную шею.»

     Браво, братки! Классно! Просто высший пилотаж! От любви и ласки вашей, меня аж дрожь пробирает! Музыкант же наш - дальше пошел по лесу гулять, наказав зайцу несчастному его дожидаться!
    
     Тем временем волк из расщелины древесной высвободился и, обуреваемый гневом праведным, кинулся обидчика своего искать, дабы по заслугам воздать тому за содеянное. По дороге лису, встретил промеж двух древ распятую, которая «… начала выть и завопила во все горло:
     - Братец мой волк, ступай ко мне на помощь, меня музыкант обманул!
     Нагнул волк деревья, перегрыз веревки и освободил лису; и отправились они вместе, чтоб отомстить музыканту. Они нашли привязанного зайчика, освободили его тоже, а потом все вместе кинулись на поиски своего врага.»

     Правильно говорят, что враг моего врага – мой друг! Ничего более противоестественного, нежели триумвират волка, лисы и зайца, по-моему, и представить себе невозможно! Однако, наше дело – сказочное, а в сказках еще и не то бывает!

     «А музыкант, идя по дороге, заиграл опять на своей скрипке, но на этот раз ему посчастливилось больше. Его игру услышал один бедный дровосек, и он невольно бросил свою работу и пришел с топором в руке, чтобы послушать музыку.
     - Наконец-то явился ко мне настоящий товарищ, - сказал музыкант, - ведь я-то искал человека, а не диких зверей.»

     Тут я позволю заметить себе, что для того, чтобы человека найти, надобно, как правильно отмечено самими авторами, по дорогам ходить, а не по лесу шастать! Но об этом музыканту как-то задуматься не довелось, потому как, он для дровосека концерт закатил! Тут-то жители лесные донельзя обиженные на горизонте и нарисовались. И кирдык бы был музыканту-искуснику, кабы не «… заметил дровосек, что они замышляют что-то недоброе. Поднял тогда дровосек свой острый топор и встал впереди музыканта, словно желая этим сказать: «Кто посмеет его тронуть, берегись, - тому придется иметь дело со мной!» Испугались тогда звери и убежали назад в лес, а музыкант сыграл дровосеку еще раз, в знак благодарности, и пошел себе дальше.»

     Так завершилась сия история сказочная, в которой музыкант-зоофоб избежал справедливого возмездия за свои дела неправедные благодаря чужому заступничеству!


     А теперь ответьте мне родители, чадами неразумными обремененные: чему может научить подобная сказка детей малолетних ваших? Научит  ли она их состраданию и милосердию? Нет! А ведь о человечности человека принято судить прежде всего по его отношению к братьям своим меньшим.