- Мужчина, я эмоционально голодная, я хочу кушать, я хочу на ручки!
- Загляни в глубь себя - всё там.
(ли(чная)шняя жизнь медитатора)
В следующий раз я увидела Андрея на День ордена, который был в самом конце ноября. Я успела почитать несколько книг Карлоса Кастанеды. Мне поправилось, и я настроилась на волну интересующего меня мужчины.
Но перед этим событием мне пришлось переехать из одного общежития в другое со скандалом и стрессом. Потому что я устроила «очищение огнём», и жгла на студенческой кухне ненужные тетради.
Новое жильё оказалось лучше, чем я ожидала. Хоть общежитие было убогое, как и многие «советские» общежития, но оно было гораздо чище и тише тех, что находились на студгородке. Соседки оказались для меня подходящими, а окна моей комнаты выходили на яблоневый сад, расположенный во дворе.
Я с лёгким сердцем собиралась на День Ордена, и решила прихватить один из своих рисунков. Хотелось показать Андрею свои таланты, а на случай, если ему не понравится, поупражняться в не привязанности, и сжечь рисунок в печке Большого дома, раз не удалось насладиться этим в полной мере в общежитии.
Мне не терпелось, и я приехала в Храм на день раньше праздника, сама. Такой приезд там не вызвал особой радости ни у кого, кроме Андрея. Но то, что он был там, и его глаза блестели, глядя на меня, окупало косые взгляды.А Учителя я в этот день вообще не увидела.
В большом доме, кроме Андрея был молодой человек, немногословный и властный, которого я его уже встречала в Донецке, и мальчик лет 10. Мальчика звали Витя – живые чёрные глаза и сильная заторможенность в поведении. Кто-то мне сказал, что он сын друга Учителя.
Мальчика забрали из детского дома. Оттуда он прибыл в плачевном состоянии. Не сладко было, - говорил позже Учитель. А кто-то выразился покрепче, - «зачмырили»!
Но в этот день Вите и в Большом доме было не сладко, пока его физическим воспитанием занимался Немногословный. Я с ним практически не общалась в Донецке, он бывал угрюм и замкнут.
Но в Храме Немногословный чувствовал себя более раскрепощённо и энергично, сидел на ногах Вити и заставлял его качать пресс, обращаясь с ребёнком насмешливо и сурово. Ребёнок нехотя и ооочень медленно качал пресс. Я усмотрела в этом насилие и хотела вмешаться, но не знала, как повлиять на Немногословного, и какие тут расклады. Хотя последний и сам совершал насилие над собой, и не выглядел счастливым, «стоя над душой ребёнка».
Андрей в занятия не вмешивался, но видя моё беспокойство, увёл в другую комнату, кратко сказав, что это распоряжение Учителя. Потом он отвлёк меня от «участи ребёнка» вниманием к моей персоне. Для меня это означало внимание к моим увлечениям и показала ему рисунок, который назывался «Я придумал тебя во время дождя».Это был набросок с изящной девушкой в плаще и капюшоне под дождём, она получилась слегка эфемерная и таинственная.
Андрей достал из тумбочки ещё один мой рисунок, который я подарила Учителю на церемонии Прибежища.По поводу этого рисунка Учитель рассказал притчу, о прекрасном подарке, из-за которого пришлось переделывать весь дом. Не смотря, на эту красивую историю, рисунку не нашлось места у Учителя, да и в Большом доме он лежал в тумбочке.
Реакцию Андрея была такова, что я осуществила своё намерение, и рисунок с девушкой под дождём сгорел в печи Большого дома. Видимо, Андрей говорил что-то о не привязанности. Хотя, когда я вкинула рисунок в печь, то увидела на его лице огорчение.
Но огорчался Андрей недолго. И на драконов, которых я нарисовала на своём белом свитере, не обратил особого внимания. Но он находился всё время возле меня, мы уже даже не разговаривали. Так приятно, когда с человеком хорошо просто находиться рядом.
Поздно вечером, когда все начали укладываться спать, Андрей отдал мне свой топчан, якобы он был самый удобный. Он долго сидел возле меня, молча, потом ушёл спать на другой топчан – напротив. На этом «удобном» топчане не очень хорошо спалось. А под утро так разболелся низ живота в области яичников, что я лихорадочно стала заниматься йогой, чтобы хоть немного попустило.
Рано утром Андрей куда-то ушёл. Позже я узнала, что он в Храме с Учителем, и не было его довольно долго.
А в это время стали «подтягиваться» гости. Дом наполнился шумом и разговорами. Особенно много «выступал», то есть говорил Жен Чуб. Он почему-то сосредоточил свои насмешки на Немногословном.
Кажется, в Храме возмездие наступало очень быстро. Вчера Немногословный насмехался над Витей, сегодня Жен Чуб над Немногословным. Смотри, - говорил Жен Чуб ему, - сейчас «лунг» (цигун) выпадет, и много других острот, которые так и сыпались из Жен Чуба.
Я даже назвала его за это и за довольно крупный нос с горбинкой Сирано де Баржераком. Сирано, - обижено, рассерженно и возмущенно переспросил он. Жен Чуб явно не знал, кто такой Сирано де Бержерак, и от этого сердился ещё больше, а расспросить не мог.
Я не совсем понимала, почему гордость не позволяет спросить то, чего не знаешь, но разбираться не стала.
Андрей вернулся недовольный. Не знаю, насколько в Храме были суровые порядки, и насколько сильно мог гневаться Учитель. Я гораздо позже прочитала «правила для проживающих на территории монастыря». Но раз Учитель их написал, значит хотел, чтобы их придерживались.
Андрей вёл себя отчуждённо, но я на него даже не обижалась, боль внизу живота отпускала с трудом. Я переключилась на общение с подругой Дарьей которая приехала на праздник, и занялась приготовлением праздничного стола. От этого мне стало полегче.
Составили топчаны, накрыли их клеёнкой, и расставили еду. Во второй половине дня уселись за стол. По праздникам употребляли вино приятное на вкус «монастырское вино», которое готовили в Храме . Под распитие вина Учитель рассказывал истории из жизни, которые я почему-то не запомнила.
Андрей сохранял отчуждённость и отсел от меня подальше. Я бы могла воспринять это болезненно, но у меня была поддержка от знакомых, особенно от Дарьи. И мне очень хотелось есть, я частенько плохо питалась в студенческие годы, при хорошем аппетите. Я старалась себя сдерживать, чтобы не съесть слишком много, особенно конфет. Но возле моей тарелки неумолимо росла кучка из фантиков. Уже было просто стыдно её увеличивать, и я так и не наелась конфет.
Праздновали недолго, уезжали в тот же день вечерней электричкой. Кое-кто из храма пошёл нас провожать. Среди провожающих был Андрей и Шейба. Последний оказывал знаки внимания Дарье, а та почему-то морозилась. Андрей тоже общался с Дарьей, но без заигрывания. Он сказал, что она похожа на его сестричку.
Андрей был слегка печален. Я решила, что ему сильно досталось за меня от Учителя, и чувствовала вину. Но с ним об этом не говорила. Только, когда мы стояли на остановке, почти перед отправлением, я попыталась взять его за руку. Он свою руку отдёрнул.
И тут мне по-настоящему стало плохо. Я стояла напротив Шейбы, и он видел эту сцену. Было ужасно стыдно, меня бросило в жар, но я не отвела глаз от Шейбы, и не захотела скрывать боль.
Мне стало почему-то легче, ведь и Шейбе было неприятно. Дарья морозилась. Куда только подевалась её приветливость и дружелюбие? Не одна я была в неловком положении.
На этом мы попрощались, и я поехала в Донецк, в свою непростую жизнь. А там на следующий день меня накрыло. Было очень плохо, и стыдно, и обидно из-за Андрея. В моей душе пронеслась целая буря чувств, после которой не хотелось его вспоминать. И я почувствовала себя свободной от чувства к нему.