Трагическое крещендо

27.04.01 - 29.11.02
Трагическое крещендо* или
„Особый“ стиль

Добропорядочные граждане, совершавшие ежевечерний моцион по набережной столичной реки, привычно отворачивались от скамейки, стоявшей в тени огромной плакучей ивы. На ней, полузакрытые зеленым занавесом от протекающей рядом посторонней жизни, удобно сидели два оборванных типа и, тихо беседуя о чем-то, потягивали из пластмассовых стаканчиков темнобордовую жидкость. Стаканчики они взяли из урны, а вино, а это был, поверьте, настоящий „Портвейн-три семерки“, из ларька в детском парке, где с начала перестройки бойко торговали презервативами и жвачкой. Закуской была килька на вчерашней „Правде“. Она единственная выстояла в вечной борьбе с икрой и зеленым горошком – едой богатых и негодяев! Да, да! Эта вечная рыбка достойна отдельного рассказа, может быть, даже маленькой мессы!
Напротив, за рекой, на небольшом возвышении красовалось своими коринфскими колоннами и классическим портиком известное здание. Фасад имел аж три входа – центральный с дубовыми дверями четырехметровой высоты и поскромнее по бокам ещё два. К боковым симметричными дугами поднимались пологие лестницы. Пятиэтажные крылья завершали ансамбль. У проходящих мимо приезжих и малолюбопытной молодежи создавалось впечатление, что это, видимо, дворец искусств, где на сверкающих подмостках периодически разыгрывается какой-нибудь неслыханный звездный спектакль с обязательным мороженым и шампанским в дорогих буфетах. Это здание и по своему внешнему виду и по содержанию являлось в большом городе архитектурной доминантой, акцентом, точкой отсчета, откуда ранее всё начиналось и где всё заканчивалось...

*крещендо - /муз./, всё громче, с нарастанием силы звучания/о пении, игре на музинструментах/.

Когда бутылка была уже допита, килька сьедена, а план по добыче новой фляжки
проявился в затуманенной голове, они увидели, вернее, услышали слова:
- Деда, а кто это на реке? Гонщики?
- Нет, внучек, это туристы-водники. Они по рекам в походы водные ходят.
- А по каким?
- По разным. Большим и маленьким, как наша. По Волге, Воронежке, по Уралу много...
Головы сидевших за занавесом синхронно повернулись, а глаза, продравшись сквозь хмель и зеленое сито, четко выхватили из толпы незабываемый силуэт.
Большая голова, ниже среднего роста, слегка согнутый из-за хромоты. При ходьбе клюку свою упирает в низ живота и сильно наклоняется вперед. Правую ногу волочит носком наружу.
   С виду не узнать! Лыс как глобус, очки на пол-лица, костюм редкого темно- василькового цвета.
- Цвет то, цвет? – вырвалось у Михаила.
Алексей тут же подтвердил:
- Да, цвет у них хороший, больно редкий. Запоминается навсегда. Экономит,
падла, с отреза пошил. Что делать будем?
   Оба окаменели...
Вопрос заглох в длинных ивовых космах, а память вернула их обратно...
С ранних лет бредили путешествиями. В детстве, начитавшись Жюль Верна, Майн Рида, Роберта Стивенсона*, они день и ночь готовы были разговаривать о будущих походах. На чем плыть, что брать с собой, как и чем снимать? Уже в вузовском общежитии бессчетное количество раз составляли списки необходимого и смеялись, вспоминая Джерома*. На этой же почве переписывались –  Михаил с немцем из ГДР, Алексей с студентом из Лондона. Планировали даже совместное кругосветное путешествие, изучали азбуку Морзе, лоции, карты, правила морского и каботажного* судоходства. Правда, письма часто не  доходили и на их вопрос о причинах, работники главпочтамта пожимали плечами, тушевались, некоторые совестливые краснели, а их шеф с выправкой отслужившего свой срок старшины важно говорил: „Ну, ребята, вас там не поймут. Это происки вражеских разведок... и концов не найдете...“

*Жюль Верн, Майн Рид, Роберт Стивенсон – французский и английский писатели, мастера фант. и приключенческой литературы.
*Джером – Дж.Кл.Джером, англ. писатель, автор „Трое в лодке, не считая собаки“.
*каботажного- прибрежное судоходство

Пока же, после третьего курса, а это было в 1978 году, решили на надувной лодке вдвоем проплыть по Уралу – Мекке водных туристов. Готовились всю зиму. Главным вопросом были деньги. Небогатые родители смогли выделить только часть. Этой суммы хватало на дорогу в одну сторону. Начали подрабатывать сами по ночам. На ближайшей станции разгружали вагоны-рефрижераторы. Носили половинки тяжеленных ледяных туш. Руки примерзали к мясу, кровоточили. Дешевенькие свитера промокали через полчаса работы, но начальник холодильного цеха с непременно армянской фамилией не замечал ничего. Под утро ронял командирским голосом: „Завтра чтоб к часу ночи. Получи“. Прошло три дня, ещё бы столько и денег вполне хватило бы на билеты в обе стороны. Но маленький и деятельный южанин выгнал их, не обьяснив никаких причин. Катастрофа! Срывается всё!
Но там, где часто нет места человеколюбию и просто сердечности, все же находятся существа, видящие мир не через бюрократические очки или призму потребительства. Их, редких, как ископаемые мамонты, можно разыскать среди себе подобных, среди твоих же знакомых, среди тех, кто знает тебя с другой стороны, кто видит тебя иначе, чем ты сам, кто оценивает тебя не по твоей игре, а по жизни. Здесь не так важна профессия или положение родителей. Кто ты есть сам? Что из себя представляешь, но конкретно? Что можешь выложить на суд друзей?
Инициаторами выступили их любимые девушки – Марина и Наташа. Они сами догадались, что у ребят срывается их заветная с детства мечта. Они, девятнадцатилетние поняли быстрее и больше, чем молодые ловкачи из комитета комсомола или профсоюзной доморощенной мафии, что у молодых людей срывается не только поход, не только идея-фикс осуществить в миниатюре „фантастическое“ путешествие, а терпит крах их ещё наивная вера в людей, в порядочность и гуманность официальных организаций, в возможность осуществления этих более чем скромных планов в свободной стране.
Девчонки придали этой идее общественный характер. Под их давлением вечный студент сразу двух факультетов, он же председатель студенческого профкома сорокалетний Федор Ломако выделил на „летний поход в рамках межсоюзного молодежного оздоровительно-патриотического движения 110 рублей с обязательным документально-фактическим приходно-расходным отчетом“.
Любящие девичьи сердца могут многое, и Марина с Наташей сами собрали
по общежитию среди сочувствующих ещё рублей восемьдесят.
С бьющимся сердцем „оздоровленцы“ погрузились на поезд и, расцеловав своих боевых подруг и помахав друзьям, опять уставились в карту. Карта была предметом их особой гордости. Никто из знакомых, даже в городском отделе туризма, не имел такой. Они случайно нашли её среди чердачного хлама в полуразрушенном здании бывшей гражданской обороны. Дом затем полностью разобрали, а на его месте в центре города возвели скромный шестиэтажный четырехсемейный котеджик для бездомных секретарей ЦК и для сына союзного министра торговли.               
С поезда высадились они на станции, вернее, полустанке Лесная. Три дома с одной стороны и маленький магазин с другой. В турклубе же говорили, что деревня большая. Странно! Был вечер, на улице ни души. Поговорить не с кем и спросить некого, но Михаил и Алексей не унывали. Отойдя в сторонку, сели на бревно и стали искать по карте путь к реке. Оказалось, что кассирша понятия не имела об этом направлении и неверно выписала им билеты. Пункт отправления был не здесь. До него еще около семидесяти километров! Вот дела! Найти сейчас в этой глуши какой-либо транспорт было невозможно. Однако карта выручила. Недалеко от Лесной, вдоль железной дороги они обнаружили синюю ниточку не то маленькой речушки, не то канала, уходив шего в сторону большой реки.
- Давай, попробуем сплавом. На нашей пироге пройдем, осадка мелкая, - посоветовал Алексей.
- Можно, но смотри! Видишь, эта речушка или канал упирается в болото? Пройдем ли мы там, да и течения никакого? - возразил более осторожный Михаил.
Простым карандашом они наметили неизведанный маршрут и промерили курвиметром*. Оказалось чуть более пятидесяти.
- С одной ночевкой дойдем, - решили оба.
Время на накачку лодки, компоновку снаряжения ушло много и только в девять вечера отплыли они, даже не перекусив. Всё было незнакомым. Их опыт равнинных водников не годился для сплава по бурной реке. Да, этот ручеек на карте был махоньким, но это не центральная Россия и масштабы здесь другие. Речушка была не широка, где пять, где десять метров, но вода неслась стремительно, клокоча белыми бурунами на многочисленных порогах и поворотах. C такой силой била их надувную ЛАС-5*, что, казалось, она вот-вот лопнет по всем швам.

*курвиметр – прибор для измерения длины кривых линий на картах.
*ЛАС-5 /аббр./ - лодка авиационная спасательная на 5 чел./надувная/.

Через каждые пятьсот, шестьсот метров её приходилось вытаскивать, разгружать и обносить препятствие – дерево, лежавшее поперек, или непроходимую каменистую гребенку, зубья которой на полметра хищно выпирали из воды. Постепенно они приноровились и уже при ярком свете луны лихо управлялись с норовистой рекой. Алексей сидел, раздвинув ноги, верхом на носу, Миша на корме. Веслами они корректировали движение лодки поперек потока, остальное делало само течение. Только к полуночи усталые, голодные и замерзшие причалили к берегу.
Пока Алексей ставил двухместную палатку, его друг готовил ужин. С присвистыванием зашипел „Шмель“ и через пару минут в помятой алюминиевой кастрюле запрыгала каша с свиной тушенкой. Невообразимый запах распространился по всей тайге. На квадратный кусок брезента, служивший походной скатертью-самобранкой, был нарезан черный хлеб, очищены здоровенные синеватые луковицы, а в спичечном коробке выставлена крупная соль. В полном молчании быстро уплеталась тушенка. Вдруг забулькал, закипел крепкий до черноты чай и только тогда, когда ладони обняли обжигающие кружки, оба смогли выдавить из себя несколько членораздельных фраз.
- Как вкусно!
- Хорошо, что не поленились приготовить, а то завтра бы никаких сил!
- Не только сил, мы бы затратили уйму времени на завтрак и из графика выбились бы! Сколько сейчас?
- Знаешь, пора в спальники, уже час ночи. Мы отмахали минимум километров тридцать, завтра днем осталась ерунда. После обеда должны на Урал выйти.
Еле хватило сил отнести посуду к реке и через десять минут из палатки донеслось счастливое сопение путешественников. Луна медленно передвигалась по черному бархату в компании мерцающих звезд, затем, приподняв край тучи, спряталась до утра в свои небесные чертоги. Маленькие и большие аборигены местных лесов, напряженно вытянув шеи и растопырив уши, удивленно вслушивались в непонятные звуки, исходившие из дурно пахнущего луком серого мешка. Холодный ветерок с ближайших сопок, потрепав палатку, помчался дальше, сигая с вершины на вершину огромных мохнатых елей. Парни теснее закутались в спальники и поглубже натянули вязаные шапки на самые уши. Суровая северная природа, испытав на прочность двоих представителей советского студенчества, приняла их в свои обьятья.
Загадочное исчезновение обыкновенного земляничного мыла и вылизанная до блеска посуда не остановило туристов, а только придало промозглому утру окраску авантюрной Робинзонады.
- Кому, как ты думаешь, понадобилось наше мыло? - крикнул в паузах между гребками Алексей.
- Кому, кому? Ты соображаешь где плывешь? Видел утром на лугу остатки забора из колючей проволки, сваи на берегу и ржавые рельсы к ним?
- Ну видел, а что? Думаешь, здесь люди золото искали?
- Какое золото? Это Урал, кладбище многих поколений. Место ссылки во все времена. Вот души тех, кто охранял, мучил и убивал невинных людей, отмываются теперь нашим мылом, - неудачно сострил Михаил, - где-то в этом районе сгинула вся семья моего деда. Отец говорил, что всех – девять детей, жену, тещу с тестем, двух его теток и какого-то пришлого глухонемого дурачка выслали из хлебных мест от нажитого кровавыми мозолями крестьянского добра. И не только их, всю деревню. Вина, говорили, была одна – не успели вступить до какого-то юбилея в колхоз. Саботаж и контрреволюционный заговор впаяли, а опустевшие дома разобрали на строительство общего коровника. Не знаю, может врали, но коровы ещё долгое время на выпасе смотрели в ту сторону, куда увели их заботливых хозяев, и мычали, призывая их на помощь... Потом то ли подохли, то ли всех на мясо в город пустили. Видимо, тоже пропитались контрреволюционным душком.
Притихли ребята и сосредоточенно гребли, нарабатывая кровавые мозоли на ладонях. Сказанное Михаилом сильно подействовало на настроение, вызвало горькие думы о сонме людей, пропавших по злой целенаправленной воле самозванных патрициев, присвоивших себе высшее право – казнить и миловать. За что? При чем дети и старики в этой дикой классовой борьбе? Кое-что они слышали от родителей, но больше от хромого инвалида, жившего на отшибе с скрюченной всеми болезнями женой. Те выжили, но получили спо-лна. В огромной стране не было ни одного дома, ни одной семьи, где-бы не погуляла секира пролетариата, где-бы Молох, дробя судьбы и кости тружеников самой свободной страны, не оставил бы свою красную каинову печать.
В размеренном ритме широких гребков потерялось время и, когда солнце вышло в зенит, глаза заметили большие изменения в окружавшем пейзаже. Река стала в пять раз шире, днище часто скребло по камням, появились ответвления, дополнительные рукава, лес отступил и на авансцену выдвинулись могучие отвесные скалы, резко ограничившие долину и закрывшие горизонт. Посредине широкой водной ленты одинокой черточкой обозначилась лодка с двумя человеческими фигурками... Никого..., только эхо откликается на каждое движение веслом, до воронье каркает...
Впереди широкой серой лентой раскрылся Урал.
Двенадцать дней длилось их плавание. Почти две недели они были охвачены  первобытным восторгом при виде настоящей Природы... Могучая река с огромными водоворотами, невиданные до сих пор на своей равнинной Родине горы, стены непролазного дремучего леса и головокружительные скалы, нависавшие над этими красотами, как зубы эллинских чудовищ...
- Библейский пейзаж! – вырвалось у Михаила.
- Не совсем, там все больше пески и пустыни, хотя и горы были, - чуть поправил Алексей, - хотя верно ты подметил, мощь и красота библейские!
- Давай на ночевке Библию почитаем, - сказал Михаил и, стесняясь, добавил, - её же нигде, как в одиночку нельзя, а ты больше в этом соображаешь. Хочу и я понимать мир не только по инструкциям сверху.
При свете ночного костра, под треск сгораемых сучьев они зачитывались Вечной Книгой. Многого или, точнее, почти ничего не понимали, хотя трепет все же пробегал при сознании, что это когда то было, это есть сейчас и это будет вечно. Единение с Красотой, соприкосновение с Вечным знанием зарождали в ищущих душах огоньки страсти, вырисовывая в туманном будущем пути и дороги, силуэты профессиональной и семейной жизни... Трепетное, сладковатое ощущение Завтрашнего Дня.
               
Восторгу зрителей, собравшихся в тесной студенческой комнатке, не было конца. Девчонки визжали и смеялись до слез, рассматривая двух тощих богатырей в одинаковых клетчатых плавках, ребята же отмечали высокое фотоискусство слайдов. Все балдели при виде сказочно красивых пейзажей. Желтые плесы далекой реки, пенистые буруны на перекатах, высоченные стены горных обрывов, а внизу маленькая лодочка, как кувшинка на синем фоне воды.
- Почище Амазонки, - расстрогавшись от комплиментов, сказал в конце представления Михаил. Влюбленная в него Наташа громко добавила:
- А я бы этот кадр, где солнце на закате на мост садится, на международный
конкурс бы отправила!
Раздались аплодисменты. Леша и Миша были на седьмом небе. Тут же начали составлять список из восьми человек и набросок путешествия на следующее лето. Четыре парня и четыре самых красивых девушки на курсе. Каждый со своей симпатией!
- Ох, как здорово будет! – вырвалось у Марины, - а где девочкам ночевать?
Все уставились на неё, вызвав крайнее смущение и румянец.
Ребята ещё выступили в студенческом турклубе, сделали стенгазету со своими уже знаменитыми фотографиями красного солнца, поделились радостью с друзьями по переписке. Затем усталые, но довольные отбыли к родителям, чтобы там удивить тружеников колхозного хозяйства картинами свободной нетронутой природы, невиданными здесь скалистыми пейзажами и зеленым разгулом огромных пространств.
   Еле успев на поезд, Алексей и Михаил сели в начале вагона на свободные боковые скамейки и ... сразу о планах на следующее лето! Говорили долго. Каким-то шестым чувством Леша ощутил на себе чужой взгляд. Быстро поднял голову и посмотрел вдоль забитого людьми прохода.
В третьем от них отделении мелькнуло и спряталось лицо мужчины 30-35 лет. Сейчас виднелось только плечо в темно-синей куртке.
- Миша, пойди как-бы в туалет, но по дороге внимательно рассмотри вон то-го мужика. Я заметил, что он наблюдал за нами. Видишь его плечо торчит. Внимательно посмотри. Один или ещё с кем-то? Есть ли на руках наколки?
Возвратившись, Михаил взволнованно сообщил:
- Знаешь, я его в кино видел, когда с Наташей перед походом ходили. Мы на восьмом ряду, а он на крайнем стуле спереди слева, возле самого выхода. У него родинка на правой щеке ниже уха. Наколок никаких нет, но он не один, а с женой. Сидят, обнимаются. Это событие немного встревожило ребят, но не настолько, чтобы испортить летнее настроение. О нем вскоре и забыли.
               
После летних каникул, в сентябрьский понедельник, рано, студенты собрались возле главного корпуса. Все были радостно возбуждены – хорошо, отдых ещё чуть продлится! На картошку!
Это обязательное мероприятие нравилось почти всем. Вместе работать, ночевать на природе – кто в палатках, самодельных шалашах, кому повезло – на частных квартирах. А как там кормили? Вы не можете себе представить!
Ранее утро. Ещё хочется продлить сладкий сон на толстом соломенном матрасе, но уже слух различает звуки, обещающие многое – звон ухвата, скрип большого чугуна по печному поддону, громкие выстрелы догорающих березовых поленьев и... веселое повизгивание шестиликой /на двоих!/ глазуньи и ещё...запах, нет, аромат только что испеченных блинов! Если сюда добавить терпкую простоквашу в перевязанном медной проволкой глиняном кувшине, то и сказать больше нечего...
Потом встреча на туманном поле. Шутки, розыгрыши. Каждому по десять длиннющих до горизонта борозд и... вперед...на Дарданеллы!
Строгий парторг, распределивший работу по своему усмотрению, уходил до обеда, отвечая взаимностью на приглашение вдовой звеньевой отведать её ветчины, а студентики тихонько перераспределялись и не было счастливей на планете людей, чем эти двое, да и те вдали, ещё одна парочка, ещё и ещё другие, обьяснявшиеся безмолвно в согнутом состоянии в любви и, сгоравшие от тайной страсти при мыслях о предстоящем вечере.
Ни осеннего холода и тумана, ни частенького дождя, ни утренних крепких заморозков не замечал никто. Природа тихонько напевала с молодыми людьми свою золотистую осеннюю мелодию...- гимн Красоте!
Вечерами обязательные танцы под аккомпанемент своих же гениальных мальчиков. А какие концерты закатывали? А потом... всё погружалось в таинственную первозданную темноту... Слышно было:
- Тебе удобно?
- Мне хорошо, милый!
- Как я ждал этой картошки! Ты любишь картошку?
- М... да...
- Может тебе холодно?
- Нет, нет...т..т..тепло, а что?
- Сядь по-другому.
- Это как?
- Ну, ближе ко мне, лучше на коленки...
- Вот ещё! Увидит кто!
- Да ну их! Слышишь, Мишка уже целуется?
- Ну и что?
- Так утро ведь скоро, не успеем!
- Только я чуть-чуть так посижу, да и коленки у тебя острые!
- Так может наоборот?
- Ну, ты даешь?
- Здорово, правда? А можно один раз и сегодня тебя чуть поцеловать?
- ...???...!!!...?!?!?!
   Ответа нет, ответ есть. Сбитое дыхание, стрекотание влюбленных сердец.

Алексея и Михаила не дождались. По какой-то причине они запаздывали. Декан на недоумение Марины, а где же Леша и Миша, только резко отмахнулся и дал команду отьезжать. Не дожидаясь дополнительных вопросов, повернулся и быстро ушел. Его поведение было странным, он что-то знал.
               
Алексей и Михаил были задержаны вечером в воскресенье прямо возле вокзала, куда они приехали после побывки у своих родителей.
Тихие вопросы вначале: „Кто вы, что вы?“ Жесткая хватка стальных рук, потом трясучая бесконечная поездка куда-то в ночь на старом УАЗике между двумя вооруженными здоровяками ошеломили двух девятнадцатилетних ребят. Сопровождающие не разговаривали, словно не понимали человеческой речи, не отвечали на их робкие вопросы и, самое странное, почему-то не смотрели в глаза, отводили их в сторону. Их взгляд поймать было нельзя, словно это не люди, а стальные роботы из книг Уэльса. Ни Алексей, ни Михаил ничего не понимали. Ситуация была жуткая. Неожиданность, полное неведение, страх сковали речь и способность мыслить. Бессилие, голая беззащитность навалились на неискушенных...   Алексей, когда их вели к двухэтажному дому, стоявшему среди сосен, успел шепнуть: „Это КГБ, за те сборы...“. Их привели в комнату в полуподвальном помещении с толстыми решетками на окнах. Оставили одних. Ребята огляделись – две, наверное, солдатские кровати /они ещё ни казармы, ни таких кроватей в жизни не видели/ с синими одеялами, аккуратно заправленными с двух сторон в белые простыни. Две табуретки, стол со стулом у входа, графин с водой и выщербленным стаканом. На столе почему-то стопка бумаги и авторучка. Поставив табуретки вместе, словно это единение спасало от надвигающейся опасности, ребята медленно сели и Алексей шепотом сказал:
- Помнишь в июне после первого курса? Мы упросили врача сделать нам бюллетень и не поехали на сборы по военке?
- Не мы упросили, а декан сделал, - резко возразил Миша, - и не только для нас. Ты что, забыл? Мы же не сами, нам в кульпоход нужно было идти в подшефный колхоз, туда, где декан себе домик прикупил возле реки.
- Тогда не понимаю!
- А где наши вещи? Чемоданы, книги, родительская еда? – спросил Михаил.
И тут Алексея обожгло!
- Миша, карта, военная карта там, для походов! Вот причина!
- Дурак ты, Леша! Ты же её к родителям не брал. Она на нашем месте осталась, на „антресоли“.
- Тогда из-за военных сборов? – путался в догадках Алексей.
- Наверное, - грустно сказал Михаил и вдруг четко произнес, - о карте ни слова, места только не укажи! На ней в верхнем правом углу что написано, помнишь? Ещё бы не помнить. Они этим тайно гордились. Ещё бы! Карта была очень старой, 1922 года издания, с непонятной ссылкой на второй отдел польского генштаба* и надписью уже по-русски „Совершенно секретно“. Рядом чернильный штампик – „выносу из помещения не подлежит“.
Стало совсем жутко!
- А может пытать будут? Солженицын же писал, да и по радио мы слышали?
- Помнишь, Леша, что наш сосед инвалид говорил? Они во все времена мас-тера были по выбиванию информации. Он же двадцать пять отбарабанил!

*второй отдел польского генштаба – „двуйка“, польская военная разведка до 2-ой мировой войны.

- Держаться надо, не тридцать седьмой год же? Молодые головы плохо соображали, мысли путались, разыскивая выход и хоть какое-то обьяснение произошедшему. Ни прежняя школьная жизнь, ни недолгие годы студенчества, ни друзья, ни обстановка в простых крестьянских семьях ничто не предсказывало плохого, никак не вязалось с случившимся.
Наоборот, всё было пропитано бодрым оптимизмом, присущим светлому периоду последней фазы социализма.
Но оказывается, где-то совсем рядом шли другие, невидимые непосвященным людям процессы?
Только в половине одинадцатого в двери повернулся ключ и в комнату зашел, вернее, вполз как-то боком, сильно хромая на правую ногу, военный, капитан с облупленной папкой. 
Не поздоровавшись, сел за стол и спросил:
- Поняли, голубчики, где вы?
   Затем уже официально:
- Вы задержаны оперативной группой Особого отдела КГБ СССР по Козловскому военному округу. Завтра я начну следствие и, – с особым ударением, - буду вас допрашивать! Сейчас просто дружеская беседа. Советую подумать и чистосердечно рассказать,  или лучше изложить письменно, вот бумага и ручка, обо всем, что может интересовать органы КГБ и, что вы в этом плане для нас представляете. Все жалобы и вопросы на нас, ко мне.
- В головах обоих на мгновение мелькнула радостная мысль: „ Видимо, вот так, после жестких проверок в разведку берут? Вот здорово!“
- Сейчас хлеб с маслом и рыбу принесут, чай тоже. Думайте! Всё, чтоб как на духу!
Повернувшись в двери, неожиданно добавил:
- О военкомате, проделках декана, походе, враге соседе, его и ваших высказываниях, вечеринках и пьянках с девицами, встречах с представителями капстран, о фотографиях не забудьте указать. Да, а место ваше тайное мы уже два года как знаем!
Появившийся ниоткуда хлюпкий солдатик поставил на стол две тарелки с серой картошкой и хеком, алюминиевые чайник, кружки и четыре кусочка рафинада.
Дверь захлопнулась как крышка гроба. Наступила тягостная тишина. Молчали долго. Первым паузу нарушил Алексей:
- Поесть надо. Сил набраться, так борцы должны делать, а? – вяло предложил он. Сьели всё подчистую. Опять молчание.
- Мы этим скотам покажем! – вырвалось вдруг у Леши и, спохватившись, он замолк. Взял лист бумаги и быстро написал: „Нас с тобой „секли“ долгое время. Откуда он всё знает? Видимо, микрофоны в комнате и здесь тоже. А про место, сука, врёт! Говорит, знает его два года, а оно у нас с только с апреля. На пушку берет! Сдохнем, но не скажем! За другое сильно не зацепятся. Держись, друг! Сейчас не 37-ой год!“
Миша кивнул и до боли сжал кулаки. Бумажный листок в темноте порвали на мелкие кусочки, завернули в обрывок старой газеты и засунули снизу в ножку солдатской кровати. Ночь почти не спали. Обоих уже била нервная дрожь. Только под утро чуть смежились в коротком сне.
В понедельник хромой целый день допрашивал ребят. К вечеру случай с военными сборами оказался для них – „злостным, целенаправленно-преступным уклонением с ухищрениями от святой воинской обязанности советского студента, подпадающим под соответствующую статью Уголовного Кодекса РСФСР“.
Действия того же декана, заботившегося о культуре сельского жителя и не забывавшего свою любовь к природе – „умышленной организационной деятельностью по подготовке преступления с целенаправленным вовлечением в него двух представителей якобы советской молодежи, выразившегося в фальсификации официальных государственных документов с двойной целью получения материальных и корыстных выгод“.
Рассказы полупьяного соседа, жертвы сталинского террора – „недонесением о совершенном преступлении, подпадающим по признакам под статью о целенаправленной антисоветской, враждебной пропаганде, направленной на подрыв существующего до сих пор в стране строя путем оказания тлетвор-ного влияния на двух незрелых представителей учащегося студенчества“.
Встречи в общежитии с однокурсниками, Мариной и Наташей, были обьявлены – „целенаправленной организацией группового действия по моральному и окончательному разложению бывших/???/ якобы студентов и планируемым в недалеком будущем тунеядством“.
До ребят, скованных смертельным страхом, находившимся под сильнейшим психологическим давлением в полном неведении и изоляции, неправомерно лишенных свободы и каких-либо контактов, не доходило, что этот предельно безграмотный, топорно сколоченный, но „целенаправленный“ сценарий был юридически грубо подтасован и продиктован лишь ярым желанием спасти „честь“ давно безжизненной, импотентной, никому не нужной в том виде организации и получить дивиденты за „настоящую чекистскую деятельность“.
В действиях, помыслах студентов не было абсолютно ничего, что можно было бы хоть липовыми нитками связать с инкриминируемыми им статьями Уголовного Кодекса. Им, парням с широким кругозором, подававшим большие надежды по научной линии, но безграмотным в подобного рода чекистско-юридической казуистике было даже невдомек, что Особый отдел, да и все другие „органы“, не имели никакого юридического права вести ни дознания, ни следствия по „уклонению от воинской обязанности“, тем более по „тунеядству“ и „моральному разложению“. А „хромой“ напирал почему-то особо на „аморалку“ и, когда ехидно улыбаясь, он предьявил ребятам пропавшие у них полгода назад фотографии обнаженных японок на фоне цветов, а затем ржавый наган, переделанный Мишей под малокалиберный патрон и хранившийся не здесь, а в деревне, их сопротивление было сломлено. По его словам, им только за это грозило три года тюрьмы.
Они подписали, не читая, ибо были уже неспособны это делать, первые в своей юной жизни протоколы их собственного допроса. Во вторник их допрашивали по отдельности и уже двое – подполковник с хохлятским говором и хромоногий капитан.
На столе веером лежали увеличенные копии снимков из их первого и единственного дальнего похода, схема водного маршрута с крестиками ночевок, „Матренин двор“ и плохонькие фотокопии „Архипелага Гулага“ Александра Исаевича Солженицына. Да ещё маленькая Библия, которую они недавно читали. Затрепанный журнал с потрескавшимися красноватыми толстыми обложками насторожил своей отчетливо видимой надписью Алексея – „Учет сов.секретных и секретных документов районного отделения гражданской обороны“. На отдельный лист бумаги были наклеены все кусочки разорван-
ной записки Алексея, которую вчера они так хорошо спрятали.
Пока два следователя листали какую-то тонкую папку, сокрушенно кивая головами и переругиваясь, Алексей лихорадочно думал, бросая осторожные взгляды на красный журнал:
- Почему эта книга здесь? Почему из гражданской обороны? Неужели она связана как-то с картой?
Оба военных заметили его волнение и капитан с особым нажимом сказал:
- Так ты, мы смотрим, понял, что это за книга? Чистосердечно что б... и никаких! Или, - он скрестил по два пальца обеих рук, показывая как будет выглядеть для них голубое небо через тюремную решетку.
- Это ещё далэко не всё, - пробасил с украинским акцентом подполковник и, повысив голос, грубо приказал кому-то:
- Дежурный, внэси все их дела!
   Дверь открылась и бледный лейтенант, со страхом посмотрев на старшего по званию, разогнулся и водрузил на стол четыре огромных тома бумаг, положив их на какую-то книгу так, чтобы надписей с того места, где сидел допрашиваемый, прочитать было нельзя.
Алексей, застыв на табуретке посредине комнаты, услышал как подполковник, взяв в руку тощую папку, нагнулся к соседу и зло сказал:
- Говорил тебе сто разов, шо мало здесь!
- Ничего, с двоих накрутим! Да и проверенный веками эксперимент поможет, если что! – бодрячески ответил капитан, показывая на только что принесенные тома.
И тут для Алексея начался кошмар. Вопросы, подковырки, оскорбления, провокационные ловушки сыпались как из черного ящика Пандоры*.
- Кому принадлежала инициатива в переписке с иностранцами?
- Да это нам декан дал адреса, для языковой практики и так...для кругозора.
- А где он их взял? В „Пионерской правде“ вычитал?
- Не знаю...вроде сами иностранцы написали в институт или...
- Вот, вот, уже ближе к правде! Значит, запишем – „инициатива в контактах принадлежала двум представителям враждебных государств, которые с ухищрениями, использовав, как посредника, декана, целенаправленно вышли на вас...„ .
- Так один только из Англии. Второй же из советской, т.е. социалистической
Германии, ГДР?
- Видишь, ты и сам их путаешь, эти две Германии, а те, кто специально таких хлюпиков разыскивает, тот и прыкрывается социализмом! Недомерки, думать надо!
- Так мы же ничего такого в письмах не...
- Ничего, говоришь? А почему свои контакты с иностранцами скрывали от других? Значит было что скрывать? Аа?- повысил голос до крика капитан.
- Кого из друзей можешь назвать, кто читал эти заграничные письма?
- Так их никто и не читал, мы их никому не давали.
- Ещё раз тебе говорю, дурья ты башка, вы не давали их читать потому, что не хотели, чтобы другие представители советской молодежи знали о сущности ваших связей с возможными представителями спецслужб противника?
- Так ничего же...
- Как ничего? – заорал на всю глотку молчавший до сих пор подполковник, - ты что мне мульку гонишь? Щегол зеленый! Я и не таких раскалывал! Ну ка, а пленку??? Отвечать по существу - да или нет! Понял? А не вилять!
- Так и запишем, - встрял „хромой“, - „мы специально скрывали свои связи с возможными представителями разведок стран главного противника, так как боялись разоблачения со стороны советской контрразведки...“.
   Голова шла кругом, всё казалось чертовщиной, ненастоящим, защитная реакция на явно провокационные вопросы отсутствовала. Дальше хуже и намного острее...

*ящик Пандоры – /греч.мифол./все человеческие несчастья, находившиеся в ящике, который из-за любопытства открыла Пандора.

- Могли ли вы, грамотные, образованные студенты, неоднократно слышавшие лекции о политической бдительности, предположить, что под личиной иностранцев, интересуюшихся туризмом в закрытых зонах СССР, могут скрываться матерые разведчики???
- Да, предположить мы могли...
- Если так, то согласны ли вы, что ваши намерения, в их отдельной части, по организации целенаправленного похода в один из секретнейших регионов страны могут быть истолкованы как обдуманные и предварительно согласованные с иностранцами действия?
- Но...истолковать, конечно, могли...поход ведь по воде, не по секретам?
- Вечеринки, якобы неоднократно организованные вами для просмотра фотоснимков похода, не могли бы являться в другом случае предварительным изучением кандидатов в туристскую группу, т.е. сообщников под прикрытием так называемого водного туризма, если бы он был, предположим, организован по предложению ваших заграничных связей, или, что одно и то же,  представителями иностранных спецслужб?
- Мы же за них не отвечаем, да и не видели никогда...
- Подожди, подожди, не видели...Мы ещё до этого дойдем! Ты не думай, органы для чего существуют?
- Какие органы? Мы же в политехническом учимся...не в мед...
- Издеваешься? Посмотрим, что ты сейчас запоешь!
И наконец:
- Согласен ли ты, что необдуманные, прямо скажем, преступные по молодос-ти ваши с Михаилом действия, при руководстве со стороны представителей германской и английской разведок могли бы при других негативных обстоятельствах нанести огромный ущерб обороноспособности нашей страны, если бы не своевременное задержание вас органами военной контрразведки?
- Согласен, - тупо сказал Алексей и подписал второй протокол.
Молодой человек не подозревал и не задумывался, что кажущаяся грамотность, гибкость ума, „высококонцентрированный чекистский дуэт“ рождены не их собственными задатками, не высоколобым „контрразведывательным призванием“. За тонкой /и не очень/ для непосвященного словесно-юридической безграмотной паутиной, за изматывающими разглагольствованиями о долге, патриотизме, особой честности советского студента именно перед „органами“ скрывался не гуманизм, не желание помочь заблудшему, даже не слепое следование уже шатающейся букве их Закона.
   Здесь опыт Великого Кровавого Прошлого, безмерно обогащенный практикой государственных палачей, подстегиваемых самыми низменными интересами, желанием реабилитировать прежнюю всеохватывающую и всепроникающую тайную власть, столкнулся в последней схватке на фоне простых человеческих судеб с неумолимым Временем, стиравшим и не такую мерзость с лица голубой Планеты.
Особые отделы, как дочерние подразделения территориального КГБ, проводившие свою карательно-профилактическую работе в воинских частях, семьях военнослужащих, а также в их окружении, давно, с середины 50-ых го-дов стали не нужны, фактически и юридически изжили себя. Признать это большое КГБ естественно не могло, хотя и относилось с презрением к своим же „учетчикам портянок“. После войны Особые отделы были „обделены“ – у них изьяли подразделения по перлюстрации /тайному просмотру всякого вида корреспонденции/ писем, слежке на улицах за своими и за иностранцами, главное – лишили возможности безконтрольно прослушивать и просматривать с помощью радиоэлектронных и технических средств всех и вся. Ведь не брезговали, за отсутствием матерых шпионов, подставить микрофоны и своим операм.
Оставили только им всеядный и вездесущий институт стукачей, правда не такого качества, как у Большого Брата /последний гордится этим и поныне/.
После таких „обрезаний“ особисты, привыкшие по-фельдфебельски вершить „правый“, а главное, быстрый суд на „своей“ вотчине, сильно загрустили. Грустили недолго. Огромная „практика 30-ых годов“, боевой напор дзержинцев тыловиков /речь не идет о военных разведчиках/ во время Второй мировой, острая и действенная оперативная подозрительность, попросту, шпиономания конца 50-ых подталкивали ностальгически обвисших военных контрразведчиков к поиску выхода, хотя бы частных решений или созданию искусственных ситуаций, реанимировавших бы их прежний „авторитет“ и показавших бы военным кругам и общественности свои вновь налитые силой мускулы.
   А для Алексея продолжался тот же кошмар... Но он смог немного собраться и уже не так обреченно-пассивно реагировал на высокопрофессиональные издевательства.
- Ты, сопляк, знаешь, что это сам начальник Особого отдела армии подполковник Титовенко?
- Нет, не знал и сейчас не знаю что это такое!
- Ааа...аа, смердяк! Он уже Вас, товарищ подполковник, на „что“ называет!
- Я тебе, шо табурет, на яким ты своею тощей жопой сидишь? Я ведущий контрразведчик здесь!
- Что мне с того? Вижу как и куда вы ведете! Жаль, что время ваше ещё не кончилось!
- Ооо...оо.., дерьмо, как заговорил! Размажем, не таких ломали!
- С каких пор немецким интересуешься, вражина?
- Не оскорбляйте меня!
- Отвечай, сука, бо зараз по-другому заставим!
Алексей сжался от страха. Вот и конец. Никто не узнает где и за что они пропали. Нужно быть хитрее и выжить.
- Я всю жизнь учил английский, а не немецкий. В средней школе и в институте.
- Плевать мне, английский или нэмецький, вражеский и всэ!
- Можно мне, товарищ подполковник, и я ж хочу вопросы задавать, а то следствие почти не веду?
-Задавай, твою мать, да поскорей, пора з ими кончать!
-С какой целью писал иностранцам о районе водного похода и какие конкретные данные в этом плане сообщил им, каким образом зашифровал их в переписке? А если не зашифровал, то почему? Хотел раскрыть методы работы военной конрразведки?
Постепенно запас вопросов у бравых следователей начал иссякать и тогда „хромой“ достал тетрадку и победоносно посмотрел на своего шефа. Тот вяло махнул начальственной рукой. Капитан открыл её и сразу выкопал простенький вопрос. О, если бы знал Алексей эту простоту?
Ребята, да и любой нормальный человек не смогли бы даже в страшном сне узреть, что в пятницу вечером, за двое суток до их задержания между под-полковником и калекой-капитаном произошел разговор, сломавший молодым людям всю, всю оставшуюся жизнь.
               
-Мне до пенсии два года, а на полковничьей должности я уже почти три. Генерал, скотина, тормозит! Сам, сука партийно-москальская нихрена не розумее, от своих партийных, що у Центре окопалися, лампасы получив и сел сразу на округ. А тут в армии работать, а не сидеть трэба. Я, сам знаешь, од младшего опера аж до армии дошел. Сколько бумаг, сколько людыны сквозь сэбэ пропустил, а тут у гавне. Так?
-Так, так, в гавне вы...
-Ты меня не зли, сам ты где?
-Да нет, это я не так выразился. Извините. Мы, товарищ подполковник, хоть с вами и водку пьем, а субординацию я хорошо знаю, не то, что Захаров или этот сраный интеллигент Мигутский! Так ведь, уважаю я вас, много вы для народа сделали и для безопасности тоже! Давно вам пора бы и на генерала!
Думаю, потянули бы с таким опытом. Да и мне кое-что подкинули, а?
-Ну ты, бля, вообщэ! На генерала, на генерала. Оно, конечно, потянув бы, но у мени классов не хватает. Тут блат круговой трэба, да и пару папирок, а у мэни тольки шесть классив, та шестимесячные курсы. Наливай, какого хрена сидишь! Да, был бы я хорошим генералом, не то шо гэта срань! Но для начала полковника трэба!
-Давайте подумаем вместе как ускорить. И для вас хорошо и для меня можно кое-что подкинуть!
-Так вот, и тебе можно подпол..., ну для начала и майора хватит. Небось уже лет двадцать в капитанах ходишь?
-Так категория ж такая, следователь – капитан. Если бы начальником на ваше  место, после вас, конечно!
-Ну ты, бля, вообщэ! Ещё и меня выдвинуть не успели, як мисто моё занимать?!
-Вы не так поня.., вернее, я плохо сформулировал.
-Формулу ты хоть и хитрую нашел, но нос по ветру держишь, поэтому ты возле меня. Дурень ты, у тебэ только юридический диплом, а нашей бумажки, чекистской, конррразведывательной у тэбэ немае. Тут трэба через добру практику выход пробить. И для тебэ и для мэни! Чув? Тольки нагло, т.е. смело и вперед! И танки наши быстры! У них ни родни нормальной, ни связей наверху. Студентов ещё навалом в стране, а тут почти дело готово. Раньше и вопроса бы не было – пятнадцать рокив и на Колыму, а то сам бы за наган и к стенке... Время уже не наше, не то. Авторитету нету! Действуй, наверху ни...я не разберутся, а генералу тупорылому надо и перед Центром и перед командованием отчитываться за год, а у нас с 48-го ни.... Стыдоба, шобы мы с тобой двух хиляков хотя бы на десятку не упекли. Столько лет делов по шпионажу не было, а тут на, тэплэнько!!!
-Так тут же шпионажем и не пахнет. По юридическим нормам здесь нет никакой субьективной стороны, да и с обьектом устремлений детский лепет? Мост ведь несекретный, поэтому как его к иностранцам привяжешь?
-Я ему про Фому, а ты мне, своему начальнику, без пяти полковнику, про Ерему! Сколько пью с тобой, Сколько учу, поддерживаю. В командировку, в командировку, а сам с бабами на ветер. Шо, думаешь, не знаю? Сам и баб подставлял и технику ставил, чтоб приручить. Юрист должен надежным быть, своим, профессионалом и приказы четко выполнять без антимоний! Понял, капитан? А польза с тебя есть, другого не скажу! Натянем чуток, немного. Пошукай по карте. Там, мне помнится, на Северном Урале обьекты нашего обслуживания, то ли нефтебаза, то ли автобаза. Я неп-лохо по этой автобазе поработал. База эта на самом деле никакая не секретная. Там когда-то планировали склады ракетного топлива построить, но кроме двух цистерн с окислителем ничего не сделали. Но после одного случая мой шеф приказал обслуживать её. Прежний командир гонористый был, на-шей тайной власти не признавал, наоборот, пробовал возле себя мою агентуру выявить. Жена у него красивая была. Честного из себя корчил, так я целую комбинацию полгода готовил и заловил таки „Христа“ этого. Через своего „Быстрого“ списал четыре кубометра пиленого бруса, мол гнилой был, негодящий, а зам.командира, тоже мой, подсказал шефу, что лучше на стройку пустить, чем на дрова. Или к родителям, на безлесую Украину... Тот, бедняга и поверил, что ближайший зам не подонок, а человек  и отправил на ридну* своим вагоном. Маловато было материалов для справедливой мести за неуважение к „конторе“, но натянул. Пришлось задним числом того же „Быстрого“ просить добавить кое-что письменно. По старой схеме. Так, самую малость..., что, мол, ранее тоже воровством пробавлялся, отправлял списанное и несписанное.  Кто через пять, шесть лет проверит? Мы же сами и проверяем такие запросы! Ему ещё и карту „потеряли“. Была „для служебного пользования“, а тот же „Быстрый“ по моей команде взял в секретке журнал выдачи карт, исправил графу выдачи и новый гриф* нарисовал. На все руки мастер.
Так мы тогда троих зайцев. Мне орден и на повышение, командира на звание ниже и в запас, а секретчика в стройбат на три года. Новый на базу пришел, как шелковый у меня был. Молву то я о себе через „Быстрого“ и распространил. Теперь я его везде за собой вожу. Верный мне. Он теперь квартиру трех-комнатную зарабатывает. Подсказал мне идейку. Слушай, жмурист-юрист!
-А где же он работает?
-Ишь что захотел узнать! Этого никто не знает. Может он и по тебе понадобиться, когда соберешься заложить... Это мой злой гений! Баба это, а не мужик, красивая и уже кандидат. Тут уже я помог. Смотри, не проболтайся!
-Да вы что? Ни духом, я с вами, да и расти мне ещё надо! Жена уже заела!
- Ну так слушай! Выудил он у этой малышни, что высадились они не там, где запланировали, а километров на двадцать севернее, как раз недалеко от этой базы. Там и река, по которой они к большому Уралу сплавлялись. Через неё мост к этой секретной базе. А их речка ниже, там ни моста, ни базы никакой нет, но название её они на карту правильно написали – „Ключи“, а у той, по которой сплавились похожее – „Малые ключи“. Тут вот нюансик какой для контрразведки хорошенький! У них на схеме и в записной книжке стоит река „Ключи“, но высадились они с поезда по ошибке выше на другой. Они об этом до сих пор не знают. Вот и выходит, что мы должны заиметь пару сообщений о намеренном, целенаправленном изменении ими маршрута и сокрытии этого изменения от друзей и в туристском клубе тоже. Это я сделаю сам. А ты займешься фотографией. Они показывали кому не лень свой гениальный снимок – солнце вечером садится на мост.

*ридной - /укр./, дорогой. Здесь – на ридну Украину.

Эти же снимки послали иностранцам. Ты и подумаешь над этой фотографией. Знаю, делают это как-то. На изьятых из писем фото на мосту должна ехать или стоять секретная техника, скажем новые противоминные машины. Штук пять, шесть...и всё. Не очень четко, но и чтоб различить можно.
-Так я же не фотограф! Как это? Танки и на мост?
-Ты что контактный метод не учил? Шо ты прикидываешься! Пленку на пленку, под низ бумагу и свет. Сделай побольше проб и все дела. Выберешь несколько лучших. Наливай, не спи! На пенсию, я дурак, четыре года назад собирался. Потом ты подвернулся, одно, другое дельце сварганили – я повышение, ты двухкомнатную. Теперь последний этап для меня. Не успеешь ты до следующей недели, нихрена оба не получим. Понял чекистскую высшую арифметику? А ты – диплом, диплом! Мы этих дипломированных знаешь сколько? Вот тут они, суки, у меня были, я и пистолет сохранил!
Хочешь, купи кое-чего, поедем с твоими бл...ми на дачу, там я вам его покажу. По банкам хоть постреляем, на выпивку, как после работы раньше. Вот где наш апогей был! Тоже научные слова знаю, падлы! Только грамотную общую справку составь, ну по-вашему, по-юридически... Доложишь в понедельник.
-Так времени у нас нету? Я же в магазин сейчас, потом за ними и вместе на вашу дачу. Как же со справкой?
-Ты за рулем отвезешь меня туда, только этих троих из военторга прихвати, жопы у них богатые, закусь и спиртное не забудь, а сам сюда и, чтоб справка готова была. Она важнее для нас, чем ты за кустами сопеть будешь! Сколько лет уже не можешь?
-Ладно уж. Буду работать также хорошо, как и вы, на нашу Родину. А это у меня с Зинки с прачечной. Тогда на учениях от неё подцепил. И вот потянулось с тех пор – ни мужик, ни баба. Работой и алкоголем лечусь.
-Вот и лечись, дурень! Ещё хотел её под меня подложить, паскуда! Да вовремя я тебе камуфляж* с микрофончиком под стол в твой кунг* сунул. – вот мы и вместе, а? Пристегни к делу наган. Неважно, что ржавый и старый, пойдет как незаконное приобретение и хранение. Да патроны настоящие досыпь к нему. На, семь штук хватит, завалялись без дела в сейфе. Так что опыт у меня большой, на генерала с лихвой бы потянул! Я почти так свою машинистку упек в 52-ом. Красивая была, но не давала.

*камуфляж – здесь автономная техника по подслушиванию, спрятанная, напр., в книгу.
*кунг – /воен./, будка на шасси грузовика или прицепа для жилья или военной техники.

Так я ей в портфель фальшивый список еврейской агентуры сунул и фото из её квартиры изьял, где она в обнимку с одноклассником. Того в оккупацию немцы в Польшу вывезли, хотели в печке сжечь, так он неблагодарный как-то в Англию в те годы сбежал. Ха...ха...хааа!
Ты понимаешь, что такие списки никем, кроме нас самих, не проверялись! Не положено постороннему глазу туда, в архивы. Государственная важность! На них вся страна держится. А раз важность и не положено, значит чистейшая правда! На такие бумаги можно смело где угодно ссылаться. На суде верят нам и нашим бумагам, а не стригалям! Давай за работу, сначала для меня, а потом для нас!
Если бы Алексей и Михаил знали правду? Но правды не знает никто и поныне!
-Почему /а это был главный судьбоносный вопрос в жизни этих четырех людей/ поход по реке „Ключи“ был вами внезапно изменен на поход по реке „Малые Ключи“?
-Нет, мы сплавлялись по реке „Ключи“, никаких „Малых“ мы не знаем. Вы нам не шейте того, что не было.
-А вот письменное сообщение из Горынского райотдела КГБ, где свидетели видели вас и проследили ваш маршрут, начиная с первого ночного сплава, когда вы хотели обнаружить за собой возможное наблюдение или оторваться от него!
-Да нет, неправда это всё, - Алексей не смог оценить этот завуалированный ход и проговорился -   у нас и на карте „Ключи“ стоят.
-Кто вам подсказал именно этот маршрут?
-Ну, Вильям, англичанин. Он опытный турист и написал, что этот маршрут более интересен, чем только по большой реке.
-Откуда же он знает такие дикие места в нашем государстве?
-Не знаю, может по книгам или атласам?
-Можешь ли ты сказать, что пройдя этим маршрутом, вы выполняли советы
иностранцев?
-Можно сказать, но ничего запретного в этом нет!
-Так и запишем...“по просьбе представителей иностранных государств мы  прошли указанным ими маршрутом по этим двум рекам и выслали им отчет в виде описания похода и фотоснимков...“.
-Виделись ли вы лично с какими-нибудь иностранцами до похода?
-Виделись.
-Когда, где, кто может это подтвердить?
-Я сейчас расскажу. В школе мы с мамой ездили на базар в город. Там сплошные иностранцы – горбатые носы, по русски плохо и все в больших плоских шапках, глаза выпук...
-Издеваешься, недомерок! Мы про настоящих, оттуда?
-Других не видел никогда.
-Почему выбрали летний период для похода?
-Так зимой ведь по льду? Не понимаю...
-А, не понимаешь? Кто вам посоветовал июнь? Англичанин?
-Ну да. Он в письме написал, что световой день длиннее, чем в августе или в...
-Кто, каким образом и где приобрел для вас светочуствительную пленку?
У Алексея волосы поднялись дыбом, а спина и ладони покрылись холодным потом. Они и про это знают!
-Извините, - его голос уже плаксиво дрожал, - я скажу правду. Пленку мне переслал мой знакомый из Лондона.
-Врешь! – заорал подполковник, - почему тайно пленку забрал, почему скрывал контакт с установленным нами позже разведчиком? На, посмотри на себя со стороны! Думаешь мы ночью фотографировать не можем? У нас чуствительность повыше, чем у тебя или у Ганса этого! Ааа...аа?
И он сунул в нос Алексею фото, где за ларьком „Газеты“ он брал коробочку с пленками у англичанина. Снимок был матово-серый, темноватый, но все же можно было различить кто был там поздно мартовским вечером этого года.
Прижатый к стенке Алексей вынужден был рассказать, что Вильям ещё почти год назад, в сентябре передал ему письмо через своего соотечественника, приехавшего в институт на факультет физики на научную и языковую стажировку. В письме он обещал выслать с группой английских туристов 50 кассет первосортной высокочуствительной пленки с фильтрами, позволявшими фотографировать против солнца и при недостаточной освещенности. Ещё в конверте должно было быть 100 долларов. Вильям написал, что у них в Англии известно, что свободные неконтролируемые со стороны КГБ контакты в СССР с иностранцами запрещены, поэтому просил письмо не афишировать и сжечь. Доллары обменять у надежных фарцовщиков*, а о времени и месте встречи он сообщит условными фразами. Дата его отьезда в отпуск будет означать дату и время встречи, место было указано уже в этом письме – за ближайшим от интуристовской гостиницы газетным киоском, имя и фамилию англичанина он также написал.
-Молодец, ты честный парень, много интересного даже для нас рассказал, - первый и последний раз капитан похвалил его.
-Ладно его хвалить, - зарычал подполковник, врал, врал, а когда понял, что в дерьмо садится, тогда и рот открыл. Согласовывали ли ты эти снимки с кем-нибудь? Ну, обещал ли кому подарить, показать, отдать?

*фарцовщик – в 50,60 и 70 годы скупщики у иностранцев модной одежды и западных вещей.

-Нет, ни с кем не согласовывали.
-Опять врешь? Ты же недавно говорил, что вам иностранцы советовали – и где снимать, и как снимать, с пленкой обращаться? Ааа...смотри мне! Пиши,
юрист – „от представителей иностранных капиталистических государств получили скрытный и полный инструктаж по пользованию специальной фотопленкой и специальным приемам обьектового фотографирования...“.
-Так никаких приемов спе...
-Молчи, а то хуже будет! Ты же, недоросль не понимаешь, куда вы влипли?
-Когда? Тогда или сейчас?
-Ты опять издеваешься?
Рёв, вопросы, слюна в уголках рта, тявканье капитана, намеки, угрозы, какие-то непонятные юридические термины слились в нарастающий шум.

Голос подполковника набирал силу, гремел громовыми раскатами, в речь уже постоянно вплетался для острастки русский отборный мат, брызги летели на тощую папку с надписью /у Алексея от страха обострилось зрение – ДГОР* „Юнцы“.../ и на толстые тома.
-Где фотографии ?/Видимо, сам забыл, что все фото конфискованы вместе с письмами./
-Не знаю, они вместе с письмами у вас же находятся, ведь вы про фотографии все знаете, значит и письма изьяли, - осмелел опять Алеша.
-Ты в чем нас, мразь, обвиняешь? Шо мы изымали? Где твои доказательства?
Где факты? Мы так работаем, что и комар носа не подточит! Не то, шо ты!
-Где аппараты? Кто подсказал идею пользоваться длиннофокусным обьекти-вом и фильтрами? Опять англичанин, говоришь? Хорошо, записываю. Почему снимали мосты? Кто просил их снимать?
-Я один раз снял длинный вечером. Красиво получилось, все говорят, а ещё бревно через реку, вроде как мостик и всё!
-Какое бревно? Опять издеваешься? Ну уж я тебя за это в.... ! Шо ты, капитан, резину тянешь?
-Кто указал вам производить обьектовую и панорамные сьемки моста в момент прохождения по нему военной режимной и совершенно секретной спец-техники?
-Там никакой техники не было, - очнулся от такой новости Алексей.
-Ааа..., так ты опять врать? Если твои дурьи, лупатые зэлки не видели, то думаешь у нас специалистов по фотографии нэмае? Они увидят такое, чего и в помине нэма, т.е. шо скрывается от нас или постороннего глазу!

*ДГОР - /аббр./, дело групповой оперативной разработки, т.е. когда разрабатываемых несколько.

Следующий вопрос вывел полностью из гипнотического состояния уже потухшего было Алексея.
-Где карты, сукин сын? – рявкнул во все горло подполковник.
 -Не карты, а карта, - внезапно проговорился Леша, - т.е. схема. Мы только схемой пользовались. Она из атласа перерисована, можете проверить.
-Не дури! С атласа, с атласа, а откуда вы на атласе все детали взяли, ааа...,
Пржевальский? Врешь, студент, вражина! Твоей рукой все условные значки именно с карты перерисованы, а не с школьного глобуса! Экспертиза уже подтвердила. Вот её заключение! – подполковник потряс каким-то клочком бумаги перед носом у Алексея, но прочитать не дал.
-Да, моей, ну и что? – признал он.
-Обьясни ему, капитан, всю ситуацию и он всё подпишет. Всё! Слышишь, юнец? Всё...ооо...  подписать, иначе каюк!
Капитан, как бы на контрастах, начал как отец родной:
-Ну, Лешенька, вот книга учета секретных карт из гражданской обороны.
На 29-ой странице, видишь, запись между другими строчками – „сов.сек-ретно, карта района Северный Урал, река „Малые ключи“, сектор особо
режимного обьекта МО СССР“. Мы всё установили. Понял?
Лицо Алексея покрылось красными пятнами, сердце стучало так громко, что казалось, его слышат эти изверги, напавшие на настоящий след.
-Дальше запись красными чернилами. Сохранилась плоховато, но мы и её
прочли – „карта 00345/1:1 000 000/1921г. исчезла при невыясненных обстоя-тельствах. Проведенное агентурно-оперативное расследование причин про-пажи не вскрыло. Есть основания предполагать, что может быть использова-на спецслужбами стран главного противника в целях визуально-технической доразведки информации об особо режимном обьекте, полученной с разведы-вательных спутников  ЦРУ, РУМО и др. с/служб США, Англии, Германии.“
-Теперь ты понял чем это тебе грозит? Отдавай карту!
-Чем грозит я понял, но никакой карты у меня нет и не было...и не будет! –
в полном отчаянии, собрав остатки воли, почти выкрикнул Алексей.
-Ты с другом под статью подходишь – „покушение на измену Родине в форме шпионажа с окраской „инициативная выдача совсекретной и секретной информации возможным представителям спецслужб стран главного противника“!
-Тебе 25 лет грозит, вернее, грозило бы, если б вы чуть пораньше поход сообразили! Не скажешь, тебе же срок будет мотаться с этой минуты. Дружбан твой более понятливый. Всё сказал, а главное, всё подписал! Смотри, на свободу к девкам лет на 20 не опоздай!
-Товарищ подполковник, вы выпустили Михаила? – ловко ввинтил капитан.
-Сейчас спрошу, - быстро ответил шеф, глядя вытаращенными глазами на более прыткого подчиненного, завидуя его наглости и профессионализму,
-Дежурный! - благим матом заорал он.
-Слушаюсь! - ответило мумиё с фанерными ещё свеженькими погонами.
-Когда закончили допрос Михаила? Признал ли он и, главное, есть ли его подпись?
-Подпись протокола вот, - заученно пролепетало мумиё и забледыш протянул начальнику чем-то заполненный лист бумаги.
-У такого чекиста кто не подпишет?! – не то спросил, не то утвердил капитан.
-Ладно уже, иди...стой! Скажи Михаилу, а он в парке на скамейке сидеть должен. Понял, дурья башка, как говорили тебе, ух, твою ..., чтобы в офицерскую столовую обедать пока не шел. Ещё, ну... минут десять, пятнадцать пусть поголодает, потом интереснее вместе нашей каши, хе...хе...хе, поглотать! Сейчас Алексей подпишет и... свободны оба!
Понял, студент, через 10 минут не тюрьма, а свобода! Чистосердечное приз-нание облегчает дознание, - и ещё раз хохотнул, довольный своим мрачным каламбуром.

Если бы Алексей знал иродствующую иронию последних слов?! Он подписал протокол, не читая его. Взгляд скользил по бумаге, а голова была абсолютна пуста, в висках стучала кровь, сильно первый раз в жизни заломило в затылке. Он подписал каждую страницу, как потребовали эти двое, восемь страшных страниц! Когда он подписывал, они стояли и за его спиной потирали вспотевшие волосатые ручки, даже услужливо тыкали грязными пальцами в белые, ещё не замаранные инквизиторами места...
-Вот, пожалуйста, здесь... и здесь, нет чуть-чуть пониже. Ну что ты так расстроился? Соберись, Лешенька ты „наш“! – капитан подмигнул вспотевшему начальнику.
Их нагло обманули, неоднократно подчеркивая, что признание и подписи сыграют главную роль в их покаянии /Каком? В чем?/ и завершении допросов. Их будут обманывать и потом, часто и везде, нагло глядя в глаза, и, прикрываясь картонкой советской морали.
Алексея никуда не отпустили, а заперли в этой же комнате. Он не знал, хотя и догадывался, что Михаил тоже где-то здесь. В это время на втором этаже, основательно подкрепившись выбитыми у Алеши сведениями и плотным обедом в офицерской столовой, палачи уже втроем /приехал тупица генерал, надеявшийся погонами выдавить из бедных ребят ещё одну желтую звездочку/ налегли на Михаила с целью выбить и из него такие же подписи. Допрашивали его уже с учетом данных, полученных во время издевательств над Алешей. Постоянно спрашивали, кто инициатор тайных встреч с иностранцами, кто получил от них пленки, инструкции что и как снимать, специальные фильтры, кто явился инициатором похода и изменения маршрута... Незаметно акцент сдвигался в сторону роли Алексея, выделения его как более активного и заинтересованного. Периодически подчеркивалось, что, видимо, Михаил не по своей воле был вовлечен Алексеем в эту авантюру с иностранцами. Последний специально увлек его своей идеей, что и вылилось в противоправные действия, могущие нанести ущерб Родине, стране... В ход были пущены все высокопарные слова и авторитеты, пару раз затронули тему одиноких родителей, горбатившихся в деревне на своих выросших, но не по-умневших, беспечных детей. В итоге получилось, что если бы не Алексей, то с Михаилом и разговаривать здесь не о чем – иди домой и забудь всё как жуткий сон! Алексея же, как главного, пожурят и тоже отпустят следом.
Только подтверди чуток, да подскажи чуть-чуть, вот и все дела!
-Не страшно? Мы, ведь, тоже люди?
-Работа у нас такая. Следим за законностью и порядком. Не всем это нравит-ся, но, что поделаешь, кто-то должен на страже стоять? Вот мы втроем и сто-им!
Ребята, не ведавшие тайн черного следствия, естественно что-то путали, забывали, каждый называл события и понимал их по разному и эта разница искусно использовалась особистами. Непрочная и неумелая защита разбивалась таранными вопросами глобального характера, в особо неясные моменты вводилась тяжелая артиллерия подлогов и угроз.
Молодые люди! Как часто они ошибаются, преодолев лишь первый барьер и, думая, что все жизненные испытания позади, что никто уже не ожидает их за углом с поднятой клюкой! Частное принимается за общее, из общего делается окончательный, категоричный вывод на всю оставшуюся жизнь – „это только не со мной!“ Одна нераспознанная ошибка влечет вторую, затем третью, втягивая в темный омут и других „созерцателей до поры“ и, кажется, что весь мир против тебя и ты трагически одинок!
Неожиданно, примерно часа через четыре после окончания допроса Алексея, их выпустили, связав подпиской о невыезде. В столовую их никто не пригласил, да и не пошли бы они к... уже своим первым ненавистным врагам! Да, да! Первым смертельным врагам в своей начинающейся жизни!
Лишь в метрах пятистах от Особого отдела они вспомнили об изьятых чемоданах и вкусной крестьянской еде, любовно собранной их родителями. Тут же отбросили мысль о возвращении к тем, опять туда, как кощунственную, оскорбляющую их человеческое достоинство. Кровяную колбаску, зельц с чесночком, слюняво причмокивая, доедали подполковник с капитаном. От генерала закусь спрятали. Сало отдали лейтенанту.

Придавленные и ошарашенные бритвенно-острым фарсом, они молча пешком плелись к своему общежитию. Каждый боялся спросить о главном – кто первый подписал? Кто первым предал другого? На что выменял свободу, обговорив товарища? В институте с ними никто не разговаривал. Все пожимали плечами и, сославшись на занятость, скрывались в длинных, пустых коридорах. Они бросились к декану. Тот, не глядя в глаза, посоветовал идти в общежитие и ждать указаний.
Страшные минуты! Страшный опыт загнанных в флажки волчат! Они уже слышали похоронные выстрелы, разглядели в кромешной тьме завтрашнего дня кровавые следы, оставленные исчезнувшими навсегда братьями! Они не выдержали! Кто же их осудит? Где найдется такая сволочь?
Одни против гиганта. Хоть из глины, но огромного и вездесущего, ещё способного в своем последнем падении придавить пару, тройку улыбчивых, вечно спешащих куда-то людей.
   
Их жестко схватили через три дня, ночью, когда, убаюканные спокойствием вокруг них, а проще, собственной глупостью и зеленым неведением, они доставали из-под карусели в детском парке, из своего только им известного места спрятанную от всех драгоценность – настоящую туристскую карту.
Дело на них было передано по подследственности из Особого отдела в областное КГБ. Особый отдел хотел, но не имел права вести его дальше, так как они были гражданскими лицами, студентами, не имевшими, к несчастью „особистов“, никакого отношения к военным организациям или военным семьям.
Старшее КГБ, трудившееся на ниве контроля за остальной, большей частью
народонаселения, уже сладко потирало мохнатые ручищи. У них уже много лет, то ли 25, то ли 35 было небогато со шпионами, а тут неожиданно свалилась готовая клубничка – дурно пахнущая, плохо сваренная, но всё же почти готовая! Люди, молодые люди, проходящие по этому делу, их абсолютно не интересовали. Делу был придан широкий размах и глубокий профессиональный уклон.
Для получения письменных материалов о политической неблагонадежности двух запуганных до смерти юнцов было опрошено или допрошено большое количество добровольных „свидетелей“, охотно и без всякого давления оказавших патриотическую помощь „родным“ для них органам. На свет были вытащены их споры и вопросы во время семинаров по политэкономии и на-учному коммунизму. Юношеский трёп в общежитии по проблемам моды там и здесь был талантливо и витиевато квалифицирован, как „возможно практическая база по вызреванию, не без участия негативного влияния западной пропаганды, нигилистического, а затем и антисоветского отношения участников, особенно подследственных к отдельным сторонам нашей действительности, испытывающей особенно в настоящее время целенаправленное и усиливающееся пропагандистское давление со стороны идеологическо-подрывных центров стран главного противника“. Были также проведены многочисленные следственные эксперименты и экспертизы, чтобы доказать, что карта принадлежала им, пряталась не случайно, а подозрительная фотография злосчастного моста несла основной подрывной заряд для разваливающегося зда-ния социализма последней стадии.
Человек тридцать, не считая особых подразделений по отслеживанию, подслушиванию, сравниванию, подсматриванию, копанию в чужих комнатах, чемоданах и вещах, кристальные потомки чекистов 37-ых и многих других, похожих как две капли воды, годов, денно и нощно трудились, чтобы так обложить зеленых юнцов со всех сторон, чтоб и увядшее самолюбие подогреть и выглядеть перед партаппаратом и, конечно, перед своим московским начальством. Просматривалась также неплохая перспектива погреться в лучах юпитеров и софитов* местного телевидения и скромно сверкнуть на первых страницах областных газет.
Карта, схема водного маршрута, любые пометки или записи в книжечке, например – „хор.погода, прозр.воздух, вид. до 10 км.“ Или „кадр 31, солнце под 30 гр. сзади слева, обьект расст.1000 метр., тел.об.“, „кадры 6, 13, 22 на вт., 1 и 7 на тр., 9, 16 и 29 уничт., спр. у Mac.Will. о фильтре на т/о“ были истолкованы чекистскими энциклопедистами так профессионально, что молодая судья, прочитав обширнейшие обоснования, махнула рукой и тихонько сказала народным заседателям: „ Если эти берутся, то нам здесь делать не-
чего, да и никто и не поймет, что за этими грифами секретности скрывается и где она эта секретность? Давайте заканчивать, мне тошно уже.“
Закрытый суд, достойный Дантова пера! Судилище, где все прятали глаза или топорщили их в сторону единственной живописной картины – „Ленин в шалаше“?! Никто, ни одна из специально приглашенных доверенных и проверенных той же „конторой“ душ не задалась вопросом – за что же конкретно и чем это доказывается, судят двоих щеглят? Где документальные факты их преступной деятельности, а не однобокие и закамуфлированные в чекистско-
коммунистические призывы о бдительности и безграмотные юридически раз-
глагольствования обвинения???   8 лет за 12 дней по Уралу – Мекке водного туризма! Такой юридической параллели не слыхали с времен Вышинского и Берия! Кто ищет, тот и найдет, даже если там ничего нет и не было!

*юпитеры и софиты – осветительные приборы для сцены или телевидения.

Сценарий был разработан свыше и через 25 минут всё спешно закончилось, а притихшие лучшие представители советского народа заспешили по земным делам, кто в магазин, кто в кино, а кто и замочить слишком долгожданный успех в лучшем ресторане, но в отдельной непросматриваемой кабине.
Жаль, что мы никогда не узнаем о чем говорят эти странные люди, только что спустившиеся с эшафота?! Вот ещё интересная деталь – в ограниченное число празднующих „тихий“ успех не попал наш капитан. Дело в том, что он был и по жизни „особист“, точнее следователь Особого отдела армии и, про-живая всю свою жизнь и почетную службу в лесу, в военном городке, очень плохо ориентировался в больших городах. Каждый из имевших отношение к процессу, считал, что именно он сыграл главную роль в выявлении и разоблачении матерых, невиданных доселе здесь шпионов и именно по этой причине наш хромоногий „Сельвестр*“ задумал прибыть к зданию суда аж к 5 утра, надеясь занять место рядом с генералом, опередив своего непосредственного начальника, которого он ненавидел всеми фибрами всю жизнь, но которого боялся ещё пуще, до зубного стука.
Капитан уже лет 15 висел у подполковника на крючке серьезного компромата – он имел две семьи и старательно оберегал свой секрет. Затем, залетев от Зинки, еле вылечился и стал почти полным импотентом. Но тайную семью по этой печальной причине стало более невозможно содержать и, поставив жес-ткие условия, туда, да ещё и в его первую семью стал захаживать подполков-ник, ещё с военных времен грозный ё.....! Во время бомбежки на него упала железобетонная балка – мозги отбила, но вошла в корень!
Капитан ошибся в проклятом для провинциалов городском транспорте, да и дорогу спросил, видимо, у такого же тупого, как сам, приезжего. Вместо трамвая сел на троллейбус, затем пересел на автобус, потом другим трамваем и в другую сторону. Приплелся таки, что вы думаете, к зданию суда, но не к 5 утра, а к 10 и не к областному, а к районному. Он, большой специалист по „посадке“ молодых юнцов, не сообразил своей юридической башкой, что здание давно на ремонте и не обратил внимания на то, что внутрь и обратно сновали люди не в костюмах, а в вымазанных мелом спецовках. Только к 14 часам, когда снование прекратилось, а люди в белом перепились до черноты, до него дошло, что избранный им обьект был фальшивым.

*Сельвестр – одноногий герой романа Р.Стивенсона „Остров сокровищ“, пират.

Им повезло! Они не погибли, не сошли с ума, они остались жить! Но от свалившегося горя быстро через два года один за другим скончались их уже немолодые родители. Умерла и любимая младшая сестренка у Михаила. Она не выдержала издевательств и одиночества в огромной детском доме. Другие родственники спешно дистанцировались от них.
Им повезло! Они работали вместе почти все 8 лет. Первые три рыли по кругу траншеи для невидимого, может и несуществовавшего кабеля. Затем прорезали просеку в лесотундре для электромачт будущей атомной электростанции. Последние шесть месяцев работали в мастерской по ремонту дизель-генераторов и одновременно делали капитальный ремонт в квартире лагерного завхоза, кстати, бывшего сотрудника НКВД, отсидевшего 25 лет за попытку облагородить „контору“, придать её звериной морде законопослушное выра-жение. Он был как перст одинок и остался в Западной Сибири, но уже в головном лагере и на хорошей должности. Поскольку он не продал и не пропил своего основного отрицательного качества – честности, его смело, без оглядки назначили начальником главного распределительного склада, огромного хозяйства с 120 зэками.
Им повезло! Алексей и Михаил встретили человека похожего судьбой, но не сломанного ничем, оставшегося на своих позициях. Завхоз был суровым и немногословным. Здоровьем не отличался, за время знакомства его раза три, четыре откачивали местные коновалы*. Видимо, это последнее, ни от кого не зависящее обстоятельство, а может ещё что-то и толкнуло его на более близкие отношения с двумя 28-летними головастыми, не боявшимися никакого труда экс-студентами. Разузнав через известные только ему каналы об их прежней судьбе, он решил „образовать заблудших“ и передать им частицу своего необьятного опыта для дальнейшей практической жизни на выживание уже на свободе в нашей слишком быстро меняющейся стране.
Он часто потом повторял, распивая с ними неизвестно где добытый спирт:
-Вот скоро попадете в другой мир. Вы молоды. Мир этот останется на всю жизнь враждебным для вас, ибо вы пришли отсюда, а в простом советском народе до сих пор жив этот миф – „контора“ просто так не садит. Никто из этих подневольных людишек не поверит, что вас засудили специально, спасая честь гниющего мундира и, чтобы выполнить, как и ранее, план по шпионажу. Клерки, госслужащие будут особо ненавидеть вас. У них всех морда в пуху.По большей части, все они стукачи или по призванию, или по обстоя-ельствам. Для них все, кто к ним приходит или толпится голодной массой в приемных – сволочи, бездельники и, просто, человеческий мусор! Ну, а для особо подвинутых вы – необходимый материал для карьеры!

*коновал – презрительная кличка врача с низким профессиональным уровнем.

Идите в Богему*, к художникам, оформителям, непризнанным скульпторам, артистам
цирка. Там найдете приют, еду, возможность подзаработать. То ли в скульптурных
мастерских, а скорее, при цирке. Там помощники постоянно нужны. Эти люди, сами
выстрадавшие много, помогут вам. Мир, особенно наш они видят своими глазами, а не
через визирь опера или широкое окно партийного клерка. Мыслят они иначе. У них
головы другие, квадратные, а не шары.К архитекторам не ходите, они властью сильно
подкормлены.Вам осталось совсем ничего – ремонт мне закончить, да баньку нашему на-
чальнику сложить. Многому вы научились, что там пригодится!
Теперь о главном – хотите жить дальше и знать откуда ноги растут? Если да, то уговор – вы мне всю свою трагедию, а я вам весь её сценарий с мусорными приложениями опишу. Только так, вы у меня работаете и „проходите“ мои университеты! Вышли из квартиры и всё забыли! Ни в бараке, ни на дворе, ни при посторонних не повторять того, что услышите! Где можно, тоже скажу. Я вам хочу обьяснить, как и почему с вами и многими другими по  этим же статьям произошло, механизм и его рычаги.
Не бойтесь, у меня подслушивающей техники в доме не было, нет и не будет. Боятся её мне ставить, ибо в своё время сам многих подслушивал – от Королева и Ойстраха, до Косыгина и Хрущева.
Читали, небось, про узника острова Ив*? Откуда он всё это...? Вот и я, перед закатом хочу покаяться сам и предупредить о многом нормальных людей. Настоящие государственные преступники давно всё это знают, но они наверху, поэтому живут долго. Не подведите только меня! Да я попробую кое-что и сам о вас разведать. Сами понимаете что! Между нами формула – „лучше стучать, чем перестукиваться“ не подходит!
Если Михаил и Алексей за долгие годы отсидки уже и догадывались о многом, то, все равно, они и вообразить не могли о такой информации, свалившейся на них на „завхозовских лекциях“!
Самый разудалый детектив, многосерийный сериал или подробные мемуары десяток жертв чекистского террора не могли составить и пяти процентов того, о чем услышали они от уже обреченного человека!
-Вас поймали, как слепых котят. Им до зарезу был нужен результат по шпионажу. Эта лакомая цель у всех наших спецслужб является доминантой, она руководит мозгами, а не обстоятельства и ситуация в мире и стране. Это как идея-фикс. Однажды вдолбленная, она потом живет самостоятельной, отдельной жизнью, не требуя никакой фактологической подпитки, никаких конкретных материалов.

*Богема – бедная, часто непризнанная, творческая интеллигенция/художники, писатели, муз-ты/.
*Ив – остров недалеко от Марселя, откуда из неприступной тюрьмы-крепости сбежал герой романа А.Дюма „Граф Монте-Кристо“.

Этот лакомый кусочек, даже в полусваренном или полностью сфальсифицированном виде, как у вас, всегда подается наверх, как доказательство того, что репрессивные органы существуют не зря, они нужны как воздух, как хлеб на любом этапе общественного развития. Интересно ещё и то, что изменения, реальная перестройка, не говоря о гласности,  нежелательны и крайне вредны для могучего, закаленного классовыми боями организма. Если шпионов нет, а их действительно нет там, где их по большей части ищут, то контрразведка и Особые отдела перебиваются хитрым суррогатом, готовящимся отдельно и скрытно даже от глаз коллег по другим отделам наиболее пробивными и наг-лыми операми с согласия, разумеется начальства, т.е. информацией, которую невозможно ни перепроверить, ни проверить, главное, опровергнуть! Расчет на инфантильную публику в партийных и советских кругах, околдованную скудными приключениями Белограя и Пронина*, стопроцентен! „Что-то же там должно быть? Не всё так просто! Интерес то был проявлен? Правда, те действуют осторожно! Никак уже лет тридцать не подберутся!“ – так или примерно так рассуждают те, от кого зависит годовая оценка деятельности подчиненного и послушного ему же аппарата КГБ. Пожурят их немножко, но запудренным мозгам трудно разобраться в хитром сплетении оперативных игр, разработок, подстав, ложных контактов, создании благоприятствующих или препятствующих условий... и т.п. 
Прикрываясь высшими государственными интересами – защитой обороноспособности Родины, особисты потихоньку ловили рыбку в ими же замутненной воде. Студенчество это не их преррогатива, но и здесь найден изящный для оболваненной общественности выход. „Мы работаем по воинскому окружению!“ – т.е. буквально, стоит воинская часть /а где их нету?/, рядом жилой массив, учебные заведения, соблазнительные для деток военных чекистов, заводы, школы, т.е. территория, требующая, по лживо обоснованным заверениям, обслуживания – контроля силами и средствами ВЧК-НКВД-КГБ.
Эта категория – „оперативно обслуживаемая территория“ понимается очень
вольно и широко. Таким образом, через агентуру в вашем окружении, среди знакомых, может и псевдо-друзей, они получили информацию сначала о ваших независимых, самостоятельных суждениях по разным темам, что уже не сходилось с их штампами 30-ых годов. У чекистов мозги такие, что вло-жил кровавый фанатик Дзержинский в 1918, так и думают этим средством до сих пор! Сколько же ещё будут так думать?

*Белограй – герой приключ. книги и фильма „Над Тиссой“, Пронин – герой книги „Приключения майора Пронина“ и анекдотов в послесталинское время.

Затем письменные данные о ваших знакомых и друзьях, планах о походе, а это уже теплее, т.к. вас можно „привязать“ хоть к какому-нибудь плохонькому военному обьекту в этом районе. Дальше больше! Копии писем иностранцам. Переводчики со временем тоже становятся параноиками и в своих отчетах по каждому письму также смещают акцент паталогической подозрительности в сторону призрачных и давно неактуальных признаков шпионской деятельности. Им, уже охваченным инстинктом гончей, нужен результат по шпионажу и только по нему! Их аппетит растет во время поглощения собственно приготовленного наспех блюда! Ком покатился! Остановить его нельзя, ибо признаков вашей „возможной будущей противоправной деятельности“ более чем достаточно! Вас, как людей, напрочь забыли и возненавидели всем цехом, всеми фибрами алчущих организмов. Вы уже не люди, вы обьекты сигналов, дел, вы уже под презрительными кличками, присвоенными вам находчивыми профессионалами. Слежка, прослушивание, просматривание, копание в чемоданах, комнатах, карманах, но не душах. Ваши души, ваш мир никого не интересуют! Флажки натянуты, отпущены поводки, казенные стволы на „товсь“! Вы в западне! Любое высказывание, движение, клочок письма,  телефонное воркование с любимой просматриваются государственными шизофрениками только через кривую призму относимости к шпионскому делу.
   Шаг вперед – желание скрыться, топтание на месте – ожидание связника, шаг назад – попытка выяснить их методы! Бежать также нельзя – физически сокращаешь время до тюрьмы! Разговаривать молча! Думать не головой!
Вам быстро и безбоязненно /они любят таких зеленых, с матерыми дипломатами у них уже сто лет нихрена не получается!/ поставили в комнату, может ещё где, технику прослушивания. В мае в вашем общежитии был ремонт над вашей комнатой? Был, говорите, дважды? Значит вам ещё и оптический визирь ввинтили. Пикантно подсмотреть как вы со своими девушками милуетесь, да и выяснить многое можно. Про карту, схемы, фотографии, обьективы, наган, кто был, кто с кем ночевал. Потом этим можно и по морали прой-тись. Выходите вы из общежития или в поезд в деревеньку на блины с крестьянской колбаской и на молоко, а за вами, а то и впереди облизывающиеся, голодные, раздраженные филёры. Они ведь профессионалы и неплохие, не то, что „особисты“, понимают прекрасно, что вы – это „очередное гавно месить“ на улицах. Вас можно и в фас и в профиль, с двух километров или с трех метров снять портативной техникой. Сами фотографии, по большей части не несут никакой юридической и доказательной значимости, но эти фотоснимки так безотказно и в нужном направлении действуют на гражданских – судей, прокуроров, партийных боссов, народных заседателей, как хорошенькая жопка заслуженного артиста на активных представителей сексменьшинств. Тут же и засунуть.... в тюрьму!
-Теперь главная дыра, куда вы и полетели вверх тормашками. Я кое-что разузнал через старых своих, с кем начинал. Ещё осталось моих пару тройку человек.
Особый отдел предполагал, что материалы на вас придется в любом случае передавать в большое КГБ. Рыбка, а с ней звания и награды, уплывали. Что делать? Видимо, какой-то чин с большим опытом продумал практически беспроигрышный вариант. Он прекрасно знал обывательскукю психологию чи-нуш и оперативно опекаемой послушной паствы. Дело в том, что липовый, никем никогда не проверяемый авторитет тайных органов до сих пор играет на руку всем, кто хочет что-либо сделать тихонько и чужими руками. Прове-рить невозможно опять из-за секретности, которой тщательно охраняются те же, кто её выдумывает – замкнутый круг! Приходится верить им на слово, ибо доступа к тому, о чем говорится, нет. Мы чисты, как Дзержинский и никогда не врем, как Горбачев! Более того, может быть это самое главное – мы умеем при любых обстоятельствах и вождях до поры держать язык за зубами!
На эту надежную полку положить можно многое – скомпрометировать любого, подставить под статью уголовного кодекса, вынудить дать или взять взятку, подложить наркотики или оружие, очернить связями с уголовным ми-ром, двумя „Б“ – баньками и бабами и, как вершина современной оперативной мысли – убрать негодных! Спектр можно продолжать беспредельно. И, конечно, для успокоения, убаюкивания жадной на сенсации советской трудовой общественности, как и в „золотые времена“ по повальным расстрельным процессам, требуется шумовая реализация дел по наиболее громким статьям Уголовного кодекса, относящимся к компетенции контрразведчиков. Звучит то как знакомо и задорно для целенаправленновоспитанных совграждан – шпионаж, измена Родине, террор, диверсия, экономический и идеоло-гический подрыв!
Вас зацепить было сложно, но не для таких старых умельцев шантажа и подлога. Они пошли по проторенному пути – сфабриковать внешне, теоретически „правдивое“ обвинение, слепив его из несуществовавших намерений и намеков, фальшивых донесений и далеких косвенных данных. Ну, а добавив сюда неизвестно откуда взятые документы с устрашающими грифами и содержимым, а также искусно добытый разнобой в ваших показаниях, приобрели трудно проверяемую фактуру. В случае успеха – понятно что! А если провал, то старый особист умывает руки – ошиблись, недоработали, но на первом этапе. На другой стадии трудился же „старший брат“? Туда и все претензии! Но эта старая сволочь знала отлично, что честь окровавленного мундира не позволит „большому брату“ отступиться ни на миллиметр, ведь и он заинтересован не меньше, а в сто раз больше в закреплении „липы“ и доведении обьектов дела до отсидки.
Запомните главную мысль, сформировавшуюся у меня за годы работы там, из-за которой я поплатился и свободой и здоровьем!
За всю историю ВЧК-НКВД-МГД-КГБ не было ни одного случая, когда бы они честно признали свою вину и полностью реабилитировали невинно пострадавших  живых или уже мертвых людей, не подозревавших о тайной работе вокруг них, бесповоротно сняв со своих жертв все пятна неблагонадежности, и открыто извинившись за ошибку! Нет, не ошибку! За преступление! Никогда!
Ибо, чтобы посадить человека сил затрачивается в тысячу раз больше, чем для его оправдания и собственного покаяния! Они должны отвечать за свои преступления по закону! Но закон для них не писан!
Никогда ранее, до 50-ых и 60-ых годов /по большей части и до сих пор!/ не было ни одного случая, чтобы этот карательный институт, средоточие, по Ф.Дзержинскому, высоколобых людей с горящими сердцами и чистенькими ручками, просто не доводил бы человека до плахи, остановив его еще на стадии проверки. Не подталкивать или ждать в засаде, а предупредить и довольствоваться этим! Не фальсифицировать, не усиливать обвинительный уклон, не подгонять изучаемого к статье, а профилактировать и простить. Разрушить ситуацию, а не строить хитроумный загон! Сохранить личность, а не приобретать заклятого врага!
Изменение вами маршрута, сокрытие встречи с иностранцем и получения от него пленок и прочего для сьемки, гриф секретности на старой карте, фотография моста с какими-то машинами, ваш тайник и были положены в основу обвинения вас в преступных намерениях! Вроде бы кое-что есть? Но никто не задумался почему вы так сделали, для чего? Что повлекли ваши действия? Написать большую справку с устрашающими терминами об „особо важном, совершенно секретном обьекте оборонной промышленности“ было также несложным делом, тем более, что ваш душитель, лейтенант в то время, а сейчас генерал на пенсии Титовенко, служил там. Он, наверное, и кое-какие бумаги сохранил с того обьекта, может и угловые штампы. Фото, похоже, заменили или подделали. Кстати, ваш капитан успел спровадить ещё троих, но уже кадровых военных. Поднаторел на вашем деле. Те сгинули, строптивые были, да и намного постарше. Сейчас следователь охромел совсем, что-то с костями, однако живет в вашем городе, в центре. Полковник запаса, почетный чекист.
Завхоз жутко хохотнул: „Ха..а, ха.. ха..., ждет вас! А могли бы и вы его кое-где подождать! Я в свое время аж двоих много лет ждал, но дождался!“
Тогда смысл этой фразы не дошел до них.
 -Подарок вам, держите. Вот ваша карта.“
Многое они поняли на „завхозовских университетах“.
Эта внутригосударственная система существовала все время сама по себе,она была самодостаточна. Внутри себя, в своих недрах она производила корм и сама же пожирала его. Наиболее острые блюда подносились власть имущим – те периодически нуждались в гастрономической встряске. Во время потрясений - революции, экспроприации, национализации, военного коммунизма, НЭПа, коллективизации, гражданской и Отечественной войн, заварушек с поляками, финнами, японцами блюда варились простые и бесхитростные, как требовал усеченный пролетарско-крестьянский желудок. Врагов  выдумывать было не нужно, они, по мнению Стряпчего и его подмастерьев, присутствова-ли на молодом организме Республики всегда. Бери побольше, погуще и бросай в крутой кипяток классовой ненависти! Подготовка общественного мнения и психологическая обработка интеллигенции были минимальными. Перст более здоровой и длинной руки* указывал направление и при ярком свете коммунистической зари вырезались целые поколения. Тогда было всем всё ясно – там очередной фронт, за ним враги, а в нашем тылу его лазутчики и шпионы. Менялись фронты, менялась и ориентация НКВД. Война с поляками – в каждом белорусском и украинском селе обнаружено и расстреляно вместе с семьями и соседями по несколько десятков резидентов и шпионов „двуйки“. Война с финнами – север страны прочесан острой гребенкой в поисках лазутчиков в белых халатах и их пособников с лыжами в русских избах. Война с японцами – вырезали всех, кто с детства косил или на бурята был похож. По последнему признаку досталось и татарам на Волге. Аннексия Литвы, Латвии и Эстонии. Неважно, что чуть попозже. Пословица - „кто не успел, тот опоздал“ здесь не действовала! В почете было – „хватай побольше, бросай подальше!“ Ну, а с теми, кто по зову Петра Великого или его последователей приехали дремучих мужиков из лесу вытаскивать и новый Фатерлянд открывать? С ними проще простого – вагоны подгоняй, фашистских агентов загружай!

*более здоровой и длинной руки – у И. Сталина левая рука была короче.
Правда, были и особо тяжкие периоды, когда работы было невпроворот. Ни топоров, ни палачей не хватало... Это было сладкое время Большого Разгула, время цепных раскрытий и разоблачений. Троцкисты, уклонисты, фрейдисты, вейсморганисты, морганисты даже онанисты, думаю, шли за оппозицию где-нибудь в Прищепкино, национал-шовинисты, лже и настоящие марксисты, старые и новые ленинцы, бухаринцы, зиновьевцы... А термин „грязные собако-пособники мирового империализма“ был в то веселое время почти как ручательство палача не сбривать тотчас голову и вытаскивался уже тогда, когда деревни, города, заводы и университеты пустели до редких запуганных субьектов, которых и забирала потом вторая волна пролетарского гнева. Был и негативный пассив, когда все и всё были перетраханы и перетряханы, включая и свои плотные ряды. Тогда народу напоминали, что в периоды между войнами, скажем польской и японской, или между кампаниями по сбору уклонистов и националистов поселились и крепко вцепились зубами в пышное социалистическое тело их последователи в лице представителей цеховых профессий – зубные врачей, клерков сберегательных касс и банков, геникологов, воспитателей младших групп и старших академиков, писателей с мировым именем и не умеющих ни писать, ни читать, доносителей и лжедоносителей. В этом случае машина лжи работала на износ, т.к. в отличие от обвинения татарина в японском шпионаже, вменить писателю, натворившем 30 Од о Сталине, 29 о Берии и три о Ленине, вину в форме „поливальщика империалистических мельниц“ было труднее. Но и этот гнилой барьер прео-долевался быстро – ночью и со сменными бойцами, Бойцами в прямом смысле!
   Били так, били так жутко, что тело приобретало невесомость, не успевая от ударов опуститься на Землю! Душа билась о четыре стенки смертной клетки в своем страшном последнем полете!
   Даже через 50 лет можно и сейчас различить кровавые брызги веером на серой бумаге тощих досье смертников!
   Нет, не было и не придет ещё человек, раскроющий и опишущий Это!
20 или 30 миллионов душ! Это что, мало для Покаяния?
   Простите меня, ушедшие!
   Ну, а их, не понявших ничего и творивших...?
Волосы дыбом стояли у Алексея и Михаила от услышанного! 

Алексей и Михаил проследили все маршруты хромого по городу. Их было уже немного. И для железных учеников стального Феликса был временной предел. Он приближался.
Наступил праздник. В церквях звонили колокола. Малиновый перезвон сначала робко пробирался по крышам домов, затем медленно взлетал выше и, набирая силу, накрывал весь город басовитым рокотом. Мороз пробегал по коже. Звучащее небо рождало ассоциации ...
Когда же это было? Почти также? А, у бабушки после войны. Тогда разре-шили три дня всем церквям звонить по погибшим и во славу Победы!
Потом закрыли и эту маленькую, дощатую голубую церковку, стоявшую в Словенях на берегу пруда, выкопанного за долгие века руками своих же настоятелей.
В начале 60-ых церковка неожиданно загорелась ночью. Говорили, что сам дьячок поджог, чтобы не глумились... То библиотека была, потом валенки валяли, а после склада удобрений не выдержал он. Через год с ума сошел, поставил на углях крест и молился по ночам... душа содеянного не выдержала. А ведь не людей сотнями расстреливал? А не перенес!

Пасли его целый день. Только вечером, после изрядной пьянки вышел он из дома в парк. Видимо, направлялся через пешеходный мостик на другую сторону реки, к любимому внуку. Шел медленно, пошатываясь, иногда что-то бормотал.
Алексей и Михаил, опередив его, распределились по краям моста. Вечер. Зажглись тусклые фонари. Хромой приближался к середине, когда был крепко зажат спереди и сзади двумя людьми в поношенных синих халатах /стащили для прикрытия в магазине/. Их мучитель хотел было вывернуться, но увидев стальное жало отточенного ножа, смяк и пустил под ноги тоненькую струйку.
-Капитан, подонок! Смотри в глаза! Узнаешь „Юнцов“ из своего дела? Сейчас ты, сука, всё вспомнишь! Если скажешь кто фотографию сфальшивил, отпустим? Не то!
Тот, повертев головой в стороны и, не найдя ни одного прохожего, быстро выдавил: „ Я, Леша... я переправил, но подполковник это придумал и жал, да и время такое было...“
-Падаль, какое время? Что 37-ой захотели воскресить? Крови ещё свежей для омолаживания попить? За наши страдания ты и звание, и квартиру, да и внучек тебя ждет?
-Да...да...за речкой глубокой там внучечек ждет!
-Стихами от страха заговорил! Подумай обо всех, кого вы с подполковником придушили! Ты к внуку, а у нас все от тебя померли! Слышишь, все!
-Мы тебе другие покои приготовили! Иди, гавно, плыви!
С этими словами неожиданно окрепший ревматик Михаил поднял мучителя и, согнув пополам, резко из последних сил толкнул в реку.
Визг, шлепок – и для одного кончилось Всё!
Кончилось всё – подарки и поздравления в день создания общенациональной гильотины – ВЧК, пожелания профессионального здоровья и долгих лет ветерану тайного заплечного труда, кончилось хроническое многолетнее вранье перед школьниками и членами домоуправления о скромных победах во славу Родины на фронте ловли шпионов.
Осталась только у внука сказка о погибшем от рук империалистических спецслужб добром хромом дедушке-разведчике.

Для Алексея и Михаила началась другая жизнь. Обожженные пережитым, они только сейчас через столько лет пошли по совету „завхоза“ в Богему, к давно знакомым художникам, которые иногда даже просили у них стаканчик на полчаса, но никогда не возвращали обратно. Они пришли к людям, всегда видевшим весь мир только своими глазами...
Они нашли себя там. Михаил столяром, он и сейчас делает аккуратные подрамники, этюдники, палитры и мольберты. Алексей открыл в себе мебельщика. Так и живут – для людей и за их счет. Бойлерную забыли. Сами оборудовали для жилья подвал под скульптурной мастерской. Там же иногда и подрабатывают.
Если хотите, вечером сегодня к ним запросто можно зайти?
Самодельная буржуйка, два заново обтянутых дивана по сторонам, вешалка для небогатого гардероба и белый кухонный шкаф. Еще много книг, больше по истории и искусству.
На столе, конечно, „Портвейн – три семерки“ и килька на вчерашней „Правде“, а в центре...
   Что бы вы думали?