В человеке живёт страсть к собирательству
и нужен лишь толчок, чтобы она
пробудилась и овладела человеком.
Владимир Солоухин.
«Как, вы никогда ничего не коллекционировали? Тогда вам трудно будет понять, почему я с таким пристрастием пишу о вещах, вовсе, может быть, на ваш взгляд, не заслуживающих никакого пристрастия».
Этими словами начинаются Записки начинающего коллекционера "Чёрные доски" выдающегося русского поэта и прозаика, нашего современника Владимира Алексеевича Солоухина (1924 – 1997).
Поначалу я намеревался озаглавить этот рассказ как «Коллекции Владимира Солоухина», Но поразмыслив, посчитал, что слово «коллекция» по отношению к Солоухину звучит как вряд ли существующее сегодня, тем более, что писатель предлагал заменить это иностранное слово более ёмким и соответствующим по значению словом «собирательство», ибо главное в собирательстве тех или иных вещей является сам волнующий процесс поиска и радость от найденного.
Выросший во владимирской глубинке, вдали от больших городов, собирательство писателя выразилось в предметах быта, тесно связанных с деревенской жизнью. Ему не могло придти в голову искать, например, наклейки со спичечных коробок, водочные или винные бутылки, монеты, почтовые марки, патефонные пластинки, даже книги, если это не учебники по причине того, что это было ему недоступно и не могло интересовать его.
Заняться сбором жуков, бабочек, высушивать растения для гербария – это было для него по-школьному занудно, и вообще, не интересно для рослого и не по годам сильного паренька, тем более, в преддверии военных годов.
А вот нашлось дело, требующее особой наблюдательности, смелости и ловкости
Так, в детстве Владимир увлёкся собиранием яиц лесных и полевых птиц.
Это была своего рода охота.
«Что бы ни искал настоящий собиратель, он должен быть прежде всего охотником. Охотником, а не промысловиком».
Как много в окружающих родное село писателя Алепино полях и перелесках различных птиц! Мальчик различал их не только по внешности и по повадкам, но и по голосам. Почему бы не попробовать собирать яйца птиц?
Владимир сделал из картона ящик, разделённый перегородками, куда можно было класть птичьи яйца, написав под ними время их находки и вид птиц. Первое яйцо было воробьиное, такое крохотное и желтоватое с коричневыми крапинками.
Володя начал думать, как бы теперь достать яйцо другой птицы, например, скворца.
Дождавшись ночи, чтобы никто не посчитал его вором, он достал из ближайшего скворечника очередное яйцо.
Его он доставал из под тёплого пухового бока чуть ли не уснувшей
скворчихи. Понятно, что птица очнулась и впорхнула с тревожным криком через верх скворечника. Яйцо лежало среди остальных шести яиц и было очень горячим. Свою добычу от нетерпения он собирался рассмотреть уже ночью при свете зажженной спички, но только утром увидел, что яйцо было чисто голубое, небесного цвета.
С этих дней у него возникло страстное желание пополнить свое собрание яиц, да такое желание, что он не мог думать ни о чем, кроме как о добыче яиц других пернатых.
Как вспоминает писатель, его понесло, он был как бы в угаре. Утра он ждал с замиранием сердца, с волнующим сладким нетерпением.
После добытого третьего яйца школьник Володя уже основательно, как бы сказать, по-научному занялся собирательством птичьих яиц: читал книгу «Определитель птичьих гнёзд» А.В.Михеева как увлекательный роман. Никакая непогода не могла остановить его охоту, он целыми днями пропадал в перелесках и ближайших полях.
Особенно трудно и опасно было достать яйцо коршуна – гнездо птицы было почти на верхушке сосны.
Сосна раскачивалась, ветки под ногами гнулись и обламывались но охотник, рискуя сорваться, всё-таки добился желаемой цели.
Но впереди, если бы увлечение сбором яиц как-то само собой не потеряло интереса, а продолжалось, стремился бы школьник Володя добыть и яйцо филина, и яйцо соловья и уж совсем яйца только в фантазии доступных птиц: розового фламинго, пеликана и даже страуса.
Став взрослее Владимир не мог отделаться от горестных мыслей о своих мальчишеских проказах, когда он лазал по деревьям, доставая из птичьего гнезда тёплое крохотное яичко. Он назвал такое собирательство погибшими песнями:
Из них ведь птицы быть могли,
А птицы петь бы стали!
Следующим увлечением уже известного писателя Владимира Алексеевича Солоухина было собирательство старинных православных икон.
В середине пятидесятых годов Владимир Алексеевич исходил пешком не малую часть его родной Владимирской области. Широко известна его повесть «Владимирские просёлки», издана в 1957 г.
Была такая эпиграмма (автора, к сожалению не помню):
Скрозь прошёл поля и сёла
Со сговорчивой женой.
Я, Владимир Соло -
Ухин,
Парень аржаной…
Тогда Владимир Алексеевич еще не подумывал о собирательстве каких-либо икон.
Страсть, особенно к поиску русских икон прошедших столетий, возникла у писателя спонтанно после посещения мастерской знакомого художника и реставратора. На столе лежала чёрная икона, на которой почти ничего нельзя было разглядеть. Жена реставратора окунула кусочек ваты в подсолнечное масло и начала намасливать доску, пока постепенно стали проступать детали картины. Так проступает изображение при освещении красным цветом совершенно белого листа фотографии, опущенного в раствор проявителя.
«Вся чернота вдруг осталась на вате, а из-под неё загорелись красным и синим неправдоподобно яркие краски. Захватило дух. Мне показалось, что я присутствую при свершении чуда, мне казалось невероятным, чтобы под этой ужасной глухой чернотой скрывались такие звонкие, такие пронзительно-звонкие краски».
Солоухин впоследствии проследил, как реставрирует иконы известный русский художник и реставратор Павел Корин. Сначала протирают икону олифой, потом применяют растворители. Часто старинные иконы имеют несколько слоёв живописи: каждый слой приблизительно соответствует почти веку времени. Используют даже скальпель для удаления верхних слоёв краски. Всё делается осторожно, старательно, а главное, с любовью. По истине - это своеобразная хирургическая операция.
«Пока жив, – говорил Павел Дмитриевич Корин, – буду любоваться иконами, дышать их красотой, питаться их духом. А потом передам государству. Вижу, как горят ваши глаза. Может быть, и вы со временем сделаетесь собирателем, может быть, и вам удастся найти и спасти несколько старинных икон. Помните, что это великое искусство и что, собирая камни, собираешь камни, собирая бабочек, собираешь бабочек, а собирая древнюю русскую живопись, собираешь душу народа».
В старину, когда икона почернела, её не выбрасывали, иконописцы поверх старого изображения создавали новое. Так реставраторы с рублёвской Троицы сняли несколько слоёв поздней живописи, пока добрались до первого, авторского слоя.
Почему Солоухин увлёкся собирательством старинных икон? С раннего детства он видел и слышал, как молилась его мать перед иконами, опустившись на колени. Мальчик становился с ней рядом, испытывая чувство благоговения от молитвы матери.
Первую старинную икону Солоухин получил от соседа по дому в селе. Шёл он к нему, чтобы наточил тот пилу, а вышел, держа в руках почерневшую от времени икону.
«Из простого смертного, обуреваемого ежедневно десятками и сотнями мелких забот, я через полчаса превращусь в собирателя и все эти сотни разрозненных забот, стремлений, усилий преобразуются и сольются в одну-единственную заботу, в стремление, направленное в точку, и оттого еще более сильное, сильное до горячечности, до дрожи в руках. Я пришел к дяде Никите одним человеком, а ушел другим».
Через каждые полчаса новый обладатель иконы протирал её маслом, вглядывался в черноту, и ему казалось, что он обладал подлинным шедевром, настоящей древностью, он радовался как ребёнок, думающий, что слаще пряника, который у него в руках, ничего никогда не будет.
С этого времени Солоухин увлёкся со всей серьёзностью собирательством икон сначала в домах своих сельчан, потом в окрестностях его родного села Алепина.
Он скоро научился разбираться, хотя бы приблизительно в возрасте иконы.
«А посмотришь на обратную сторону доски, на её бока, на её торцы, и видишь, что доска гораздо старее живописи. Значит, под открыточными ангелочками скрывается старина».
Старую икону узнают по дереву, по шпонкам на обратной стороне, предохраняющих доску от изгибания, по обветшалости. А главное, по желобку углубления на её поверхности, называемому ковчегом.
Старинные художники были не в укор современным иконописцам более одухотворёнными, меньше думали о вознаграждении, они ещё не впитали в себя дух богоборчества. Художники, называемые малярами, работали без спешки, с искренним благолепием. Дело было даже не только в художественном мастерстве, но и в вере в святость изображаемых на иконе персонажей.
Когда начинается любая коллекция, – писал Солоухин, – когда появляется первый коллекционный предмет, возникает горячечное стремление, чтобы предметов стало как можно больше и притом как можно скорее.
В начале шестидесятых годов писатель на свои гонорары купил вездеходную легковушку «Уаз». Он объездил в поисках старинных икон почти всю Владимирскую область и часть Ярославской области. Осматривал все заброшенные церкви, монастыри, беседовал с десятками жителей сёл и деревень.
В своё время ещё до службы в армии и учения в литературном институте он окончил Владимирский механический техникум, поэтому не только мастерски водил машину по просёлочным дорогам, по косогорам, но мог устранять некоторые поломки.
В распоряжении Солоухина (на ловца и зверь бежит) оказались два уникальных тома книг под названием "Историко-статистическое описание церквей и приходов Владимирской епархии". Книги были изданы во второй половине девятнадцатого века.
В поездках он часто перечитывал этот своеобразный Путеводитель. Там описывались все церкви Владимирской области того времени с их священниками, приходом, достопримечательностью и, особенно, с перечислением чтимых Церковью икон.
Статистический материал Путеводителя того времени значительно устарел: порушены все монастыри и многие церкви бывшей епархии. Тем не менее, Путеводитель во многом дал направление писателю в поисках старинных икон.
Поиск и собирательство почерневших от времени икон напоминал детективный сюжет.
Представьте себе, как на пороге деревенского дома какой-нибудь старушки появляется незнакомый осанистый мужик, лет этак за сорок, говорящий на «о» басом и после нескольких слов приветствия сразу зыркает глазами в передний угол, где шкафчик с образами – киот или просто полка с иконами.
А хозяйка уже наслышана о приезжих, ворующих или покупающих иконы, чаще всего с целью продажи или отправки за рубеж.
Самое последнее и безнадёжное дело выпрашивать икону у богомольных старушек.
- Что ты, миленький, - Бог с тобой, разве иконы отдают, разве их из дому выносят? И как это я могу отдать, если мне поручено хранить до скончания века?
Деньги в разговоре со старушками были самым незначительным, а чаще всего, отрицательным аргументом.
Предъявление паспорта или удостоверение Члена союза писателей не помогало.
Сколько людей, сколько различных характеров встречал Солоухин во время поездок!
Теперь он всегда входил в дом обладательницы икон или с колхозным бригадиром, или с работником сельсовета, или с заведующим клубом, по-старому избач, то есть с человеком, которого хорошо знала деревня.
Вот они заходит в убогую келью сгорбленной от старости Евлампии, монашки бывшего Волосовского монастыря. Она осталась единственной хранительницей монастырских развалин. Заводится разговор:
– От кого у вас иконы?
- Как от кого? От Бога. Бог мне поручил, а я храню, выпросила себе Казанскую Божью Матерь, да архангела Михаила, да ещё вот Николая Угодника…
Владимир Алексеевич часто жалел, что поскромничал тогда и не попросил икону у матери Евлампии, будучи заранее знал по своему опыту, что монашка ни за что не рассталась бы с иконой.
Всякий разговор о продаже иконы богомолки встречают в штыки. Иногда чувствуешь, что оборона может быть преодолена, а иногда предчувствие сразу говорит, что, сколько ни убеждай, сколько ни проси, ничего не выйдет.
– Чтобы я эту икону в чужие руки передала, а вы над ней потом издеваться стали?
– Поймите, ваша икона будет обновлена, на выставке в Москве или в музее на неё будут смотреть тысячи людей, будут глядеть, как на картину, любоваться, вот, мол, какая прекрасная русская живопись.
– Нешто иконой любуются? На неё молятся. Огонек перед ней зажигают в лампадке. Нешто она девка нагая, чтобы на неё любоваться?
– Я тебе, бабушка, новую красивую икону привезу из Москвы.
– Не переменюсь.
– Подумай и о том, что не вечно мы живы будем. Подумай, что с ней станет после тебя. Выбросят на чердак, сожгут, а она придёт к тебе на том свете и скажет: "Что ж ты, Авдотья, бросила меня на произвол судьбы? Отдала бы ещё при жизни в хорошие руки. Был ведь человек, выпрашивал".
– Отойди, сатана, отстань, не искушай, не вводи в грех. Сказано – не переменюсь.
И сколько разных "соболей" (такая была охотничья присказка Солоухина - оставил он позади себя на дороге без всякой надежды на последующую удачу.
Вот как описывает встречу с редкой иконой в доме сельской жительницы поэт Солоухин в стихотворении "Сказка"
Я вошел туда и, вздрогнув, замер:
Средь кадушек, чугунков, ухватов,
Над щелястым полом, над лоханью,
Расцветая золотым и красным,
На скамье ютится Божья Матерь
В золотистых складчатых одеждах,
С ликом, над младенцем наклоненным,
С длинными тенистыми глазами,
С горечью у рта в глубокой складке.
«Я уходил из каждого дома с ощущением, что оставляю здесь частицу своего сердца, оставляю нечто драгоценное, что должно было бы принадлежать только мне, но вот по нелепой случайности принадлежит другим людям, не умеющим, считал я, как следует оценить то, что им принадлежит».
А вот увидел икону у бородатого пасечника Феофана:
«Икона одета в медный оклад, а за окладом (Господи!) Георгий Победоносец на коне, и башенка, и царевна, выходящая из башни, и копьё, пронзающее пасть дракона. Мечта моей жизни, хрустальная мечта, Велел бы сейчас дед Феофан: клади на чурак палец своей руки, оттяпаю топором - возьмешь икону. Положил бы и палец, лишь бы не на правой руке, ибо должен держать перо».
А что стоило рослому писателю строго брякнуть непослушному деду:
– Вот мои документы (разобраться ли деду, что к чему?) я, мол, обязан отобрать у вас хранящуюся икону. Пока дед опомнится, сел за руль, да и был таков!
В одном из домов тётка Пелагея спокойно и тихо сказала:
- Материно благословение. Если я ее отдам – ничего уж у меня не останется. Пустая изба. Когда помру – приходите, берите.
Тем не менее, писатель уже стал обладателем нескольких старинных икон, в том числе икону, изображавшую Георгия Победоносца, которую обносили на памяти писателя деревенское стадо.
Даже «если была бы это теперь простая доска с обсыпавшейся живописью, и то было бы интересно, стоило бы сохранить, потому что деды держали эту доску в своих руках».
«Как я смогу расстаться с иконой, хотя бы и средней, если она для меня не просто её качество, ее выразительность, но и дождь, под которым промок, пока пробирался по проселку, и бригадир, с которым разговаривал, и старуха, у которой выпрашивал, а главное – радость, когда вёз находку и привёз домой".
Солоухин с горечью вспоминал, как в детстве они пускали иконы по пруду, играли в морской бой. В последствие он много читал о том, что был такой обычай не сжигать иконы, а отправлять их по речной воде. Некоторые из таких «лодок» вылавливались, но большинство пропало.
А вот сюжет приобретения одной из икон.
«Не помню, как мне удалось вскарабкаться под купол церкви. Пересохший голубиный помет сыпался на меня, застревал в волосах, попадал в глаза. Резные позолоченные завитушки отрывались, когда я пытался ухватиться за них руками или опереться на них ногой. Зато планки, которые нужно было оторвать, чтобы освободить иконы, не хотели поддаваться. С невероятным трудом, в полувисячем положении, с онемевшей левой рукой, которой я держался, чтобы не упасть, мне удалось освободить из гнезда одну икону. Спуститься с ней вниз у меня не хватило бы ни сил, ни сноровки…
Я бросил, внизу охнуло, звякнуло, отдалось эхом в мертвой сумеречной церкви, затихло. Когда я услышал под собой прочный пол, руки и ноги у меня дрожали от перенесенного напряжения».
Как бы давно ни была закрыта церковь, - писал Солоухин,- никогда не нужно проезжать мимо. Обойти кругом, посмотреть на окна, заглянуть внутрь. Полезно полюбоваться лишний раз прекрасным архитектурным сооружением.
Помимо икон писатель собирал старинные книги и предметы церковной службы. Вот он уж в который раз побывал в давно не работающей Алепинской церкви.
«Попался медный кувшин с крышкой, я его взял, он оказался изделием семнадцатого века. Попался медный изящный ковшичек, взял и его. Хотелось мне взять купель. Как-никак и сам я побывал в ней, и все люди в округе, от старого до малого, побывали тоже. Но какой-то ложный стыд, я не хочу искать иного определения – именно ложный стыд остановил меня. Ну как же так, писатель – и вдруг купель! Книги – одно дело. Книги – это можно понять. Но купель? Потом я очень жалел о своем малодушии. Жалею и теперь, чем дальше, тем больше».
Вот ещё один сюжет собирательства очередной иконы.
Проезжая из Ростова - Великого в Москву писатель увидел, что среди разросшихся деревьев мелькнула небольшая церковь. Остановил машину. Церковь приспособили под склад овса. Строгая женщина-кладовщица на вопрос, что там за икона, прибитая к окну, даже не улыбнулась. Наступило время обеда, церковь закрыли. Потом кладовщица долго не приходила, а когда появилась, предложила писателю самому искать в деревне лестницу.
«Докарабкавшись до верхней ступеньки, я увидел, что икона тоже, как и церковь, семнадцатого века, что это действительно "Никола Зарайский" с житием и что она в ужасном, катастрофическом состоянии. Дожди не смыли всю живопись до белой доски».
Потом после снятия иконы пришлось Солоухину искать и нанимать плотников, чтобы они заделами проём окна вместо иконы досками.
«Уезжая, я все время думал о том, что в церковке остается ещё одна икона "Ветхозаветная Троица". Но снова уговаривать кладовщицу (уехала, кстати сказать, в другое село), снова нанимать мужиков, чтобы заделывали окно, я постеснялся и поленился… Но всегда ведь появляется и оправдательная мыслишка: ладно, тридцать лет висела, повисит и еще. Другой раз поеду – возьму».
И был другой раз, но не было беленькой церкви.
«А где же "Ветхозаветная Троица", которая глядела из окна, из глубокой ниши? -горестно спрашивал сам себя писатель.
"Она ложится отныне на твою совесть. Нужно было строить шалаш, запасаться провиантом и жить около церкви до тех пор, пока кладовщица не позволила бы тебе снять икону из окна и спасти. И сколько бы ты ни жил на свете, всегда погибшая "Троица" будет лежать на твоей совести, как если бы ты прошёл мимо проруби, в которой захлебывался человек, прошёл и не протянул руку».
Вот бы так трепетно относились к намоленным иконам большинство из руководства.
"Доложили кому-то из областного начальства: о прибывшем вагоне с иконами.
– Что? Иконы? Какие могут быть иконы? Зачем? Сжечь!
А вот ещё иконными досками ремонтировали кормушки.
«-Бывало,- женщина перешла на мистический шепот,- бывало, станешь лошадям корм давать, наклонишься над кормушкой, да и отшатнёшься – жуть! Из кормушки на тебя либо Христос, либо Богородица смотрит. Лики строгие, глаза большие, жуть-то и возьмет».
В заключение скажу, что судьба так называемых «коллекций», собранных Владимиром Солоухиным, мне пока не известна. Первая, собранная в детстве коллекция птичьих яиц, тем более, яиц с зародышами, то есть с эмбрионами, без специальной обработки могла храниться только считанные недели.
Понятен аллегорический замысел поэта Солоухина, когда в стихотворении «Погибшие песни» он преподносит своей любимой хрустальную вазу с разноцветно-пёстрыми птичьими яичками:
«И я принес ей из глуши
Сокровище свое.
В хрустальной вазе на комод
Они водружены.
В большом бестрепетном трюмо
Они отражены…»
Что касается коллекции древних икон, то, возможно, после реставрации некоторые из них остались в семье писателя, хотя вряд ли. Дом в селе Алепино, квартира в Москве, дача в Переделкино неоднократно подвергались грабительским налётам.
Жена писателя Роза Лаврентьева Солоухина писала после его смерти:
«Солоухин был расстроен, что перестройка не улучшила общего положения дел в стране. Он был возмущен приватизацией, совершенно не принял новые демократические порядки. Он страдал оттого, что мы оказались не такими передовыми, как считали себя в советское время… гайдаровская реформа лишила нас абсолютно всех денег. Он зарплату не получал, гонорары были на сберкнижках. Пропали все до копейки деньги. Он в это время заболел. Я бегала по ларькам, искала, где газеты на рубль дешевле».
Несомненно, тревожные мысли о судьбе страны явились одной из причин тяжёлой болезни и смерти замечательного писателя. Он не дожил до порогового возраста ни своего деда, ни матери, ни отца.
В наше время в доме писателя в Алепине остались вещи собранные Солоухиным: старинные кувшины, разделочные доски, прялки, туэски, оклады некоторых икон. Создание зала писателя в музее посёлка Ставрово – бывшего районного центра, находится пока под вопросом, под всегдашним предлогом – отсутствие финансирования.
Низкий поклон Владимиру Алексеевичу Солоухину за его главное духовное собирательство - создание бессмертных произведений.