В ночь перед Рождеством

         
 Давно нет моей бабушки Евдокии Сидоровны, но она до сих пор стоит перед моими глазами. Я  не помню, чтобы она суетилась, торопилась, громко  говорила или ругалась.  По кухне бабушка, маленькая,  сухонькая старушка, будто плавала, как в русских хороводах плывут русские красавицы – движения ног не видно, никаких телодвижений не заметишь, а рисунок танца неотразим.  Она  без суеты вела утреннюю  и вечернюю обредни,  всё было  чётко, по порядку, будто  само собой делалось. Мама всё время была на работе, и  я  большую часть времени проводила с бабушкой.  Запомнился наш разговор.  Прихожу домой из школы, а бабушка меня торопит: «Раздевайся скорей! Сегодня у меня всего натоделено»!  На самом  деле, столько вкуснятины на столе, что слюнки текут, а бабушка налила мне в первую очередь супа, отрезала большущий  охараток хлеба. 
 Я  немного не доела супа.  «Доешь, - говорит  мне  бабушка, -  осталось-то всего полторы тараты , ешь лучше, а то выть заронишь».
 Сколько таких слов я слышала  и от мамы, но в молодости мне было неприятно их слышать, особенно, когда я приезжала на каникулы  из Архангельска. Что ты! Городская девка!  А теперешним умом, надо было всё записывать.  Только поздно мы всё  это понимаем. 
 Запомнились мне  некоторые деревенские традиции.  Люди обращались друг к другу, как говорится, «в глаза» и «за глаза». Как «за глаза» называют, такого и уважения человек заслужил. Почти у всех было два обращения: у кого-то оно было от имени образовано, у кого-то от отчества, у кого-то от места рождения, у кого-то от прозвища.
 Я запомнила добрые прозвища: Саша Звозяк, Коля Типа (он в детстве не мог выговорить своей фамилии Антипин), Иван- Цыган, Катя Смолова (дочь Смолы), Марья Петуховна, Вася – Шаечка, Манька Ильёва, Шурка Махонькина (дочь Махоньки), Настя – Онеженка.
 Были и обидные «клики». Теперь мне уже не у кого спрашивать разрешения, можно ли их писать: Коля – Карамай, Гром,  Ваня – Воша, Кулик (фамилию не указываю), Яшка- Касарага, Громишка, Нюрка- Пекаришка и другие.

 Но были в деревне люди, которых всегда называли по имени-отчеству:  Пётр Сидорович (брат моей бабушки), Татьяна Еграфовна (правильно Евграфовна), его жена, Марья Никитична, Овдотья Сидоровна, Мария Николаевна и другие. Это мне сказала Лидия Александровна Дроздова, бывшая учительница. Овдотья Сидоровна –  моя бабушка.
   Она  была хорошей рассказчицей, и я любила её слушать  вечерами. Получалось это у бабушки так ловко, складно, в рифму, с шутками да
  прибаутками, казалось, что она искрилась юмором и весельем. Очень любила  я слушать бабушкины рассказы о гаданиях в святки, о ряженых, о проказах.  Как весело, оказывается, они раньше жили!
  Как-то вечером сидели мы с ней вдвоем, и бабушка стала мне рассказывать
 про гадания в святки.
   - Подруга у меня была задушевна, - говорит бабушка. – Катериной звали. И
  вот договорились мы с ей в ночь под Рождество погадать на женихов. В
  перву ночь на ее, а во втору – на меня. Взяла она ключ от пустого дома, тетка  ейна уехала на зиму в город к дочери, вот дом-то и пустовал. Мы с
  Катериной в полночь пошли в етот дом пустой, прошли через три порога,
 зажгли свечи. В последней комнате стояло большо зеркало. Я легла на пол и
 стала смотреть в ето зеркало, а Катерина села на меня и стала смотреть в
  друго маленько зеркальцо. Она проговорила три раза: «Суженый-ряженый,
 покажись!». И что ты думашь? Слышим, шаги. Заскрипела перва дверь,
  потом втора, распахнулась третья дверь, и… мы обе увидели в зеркале
 человека в белом одеянии – мертвеца. Ни звука не сорвалось с наших уст, мы,  как окаянны,  пулей вылетели из дома и, дрожа от страха, уже у Катерины дома признались друг дружке, что видели. Домой идти я, конечно, побоялась.  Ночевала у их. На другу ночь на меня гадать было страшно, но отступать,   говорят, нельзя, и мы пошли с Катериной в баню. Поставили в левом углу  хомут. За его положили блюдечко с золой, и поставили стакан с водой. Через  хомут стала я глядеть в стакан с водой, проговорив три раза: «Суженый- ряженый, покажись!». А Катерина глядела через мое плечо. И показался мне  маленький серенький гробик, так и качается на волнах».
  У меня мурашки по спине забегали, дрожь охватила все тело, а на улице еще
 ветер завывал под стать моему настроению.
  - Ну и что? – спрашиваю я бабушку, стараясь унять дрожь.
 - В тот год у Катерины папа помер, а у меня маленький брат Петруша, -
  говорит она. – Еще, как-то мы гадали, очертили круг, а расчертить-то и
  забыли, выскочили из круга и побежали домой. Дак нечиста сила чуть дом у   Катерины не разворотила, вовремя мать стала молитвы читать.
    - Бабушка, хватит, не рассказывай мне больше такого! – взмолилась я. –
   Давай расскажи лучше про приятные гадания.
  - Ну, слушай! – бабушка вновь начинает рассказывать. – В полночь еще
  ходили мы с девками к проруби, купали лучины, потом шли домой и
  зажигали их. У кого первой загорит лучина, та и взамуж перва выскочит. И
 точно, лучина у Мотьки у первой загорелась, она и взамуж в тот же год  вышла. А еще мы как-то с парнями гадали. Вышли на перекресток двух дорог. Ванька Антипин вывел в полночь свою лошадь. Мы по очереди садились на лошадь, накидывали ей на голову мешок, кружили лошадь три  раза и приговаривали: «Свези меня к суженому-ряженому». В каку сторону
 лошадь пойдет, туды и взамуж выйдешь. У Онисьи Шайкиной лошадь в  сторону Емецка пошла, она туды и взамуж вышла.
     - Бабушка, расскажи про себя что-нибудь интересное, - прошу я.
   - Ну, слушай! – говорит серьезно бабушка, а карие глаза ее смеются. – Нашла  я большого таракана, положила его в спичечный коробок. Завернула коробок  в носовой платок и привязала все на три узла к большому пальцу правой  ноги, приговаривая: «Суженый-ряженый, приди развязывать узлы!» и легла  спать. Приснились мне два дома в лесу у речки, один оранжевый, другой   двухэтажный. Захожу я в двухэтажный дом, а там на кухне две девочки в  красных шапочках бегают. Вышла женщина, поставила на стол картошку,   еще что-то и говорит мне: «Садитесь, пожалуйста!». Я села за стол,  чувствую, что со мной кто-то сидит вроде бы в синем костюме, но лица его   не вижу, а вот лица девочек и женщины я запомнила.
    - Бабушка, сбылся сон-то? – спрашиваю с нетерпением я.
  - Да, сбылся, - смеется бабушка. – Я видела во сне свекровь и двух золовок,
   сестер будущего мужа Василия и их дом. Вот ведь как быват в жизни-то, век не забыть.
 Рассказала я про бабушкины гадания своим подругам, и мы решили в ночь
 под Рождество тоже погадать. Труднее всего было с конем, в личном  хозяйстве в те годы ни у кого коня не было. Ну, мы подговорили одного   пятиклассника  стащить ключ от конюшни у отца. Договорились вывести
 маленькую лошадь Розку, чтобы залезать было легче, да и в случае падения,
  чтобы травма была поменьше. Вроде бы все предусмотрели. По жребию
  вытащили, кто с кем и как будет гадать. Мне с подругой Симкой Измайловой   досталось гадание в пустом доме. Нам, конечно, страшно было ночью в  пустой дом идти, и мы решили гадать у Симки в доме. Хозяйка ее как раз   уехала в гости к дочери в Архангельск, и дома никого не было. Прошли мы с   Симкой через три порога, зажгли свечи. В последней комнате стояло трюмо.   Я легла на пол, стала смотреть в трюмо. Сима  села на меня и взяла маленькое зеркальце…
 Одного мы не учли: не ожидали, что в ту ночь наши кавалеры тоже   договорились идти проказить. У одной девки ворота приморозят, у другой  костер дров дорожкой по полешку по деревне раскладут. Проказили,
  конечно, в тех домах, где молодежь жила. И еще ребята очень любили
 дразнить деда Агафона. Уж очень забавный был старик, беззлобный. Говорил
  он все в рифму, искусно подкрепляя свою речь матюшками. Любил он
   ходить в клуб на танцы, девок смотреть, не одну в краску вводил. А мы   приедем на каникулы из Архангельска и начинаем новые модные танцы
  показывать. Что ты! Городские девки! Я ни одних танцев не пропускала. В
 меня как будто какой-то бес вселялся, я вся отдавалась танцу. Парней, как
 магнитом,  ко мне  тянуло, и кому довелось взглянуть в мои зеленые, как у
 русалки, глаза, те до сих пор не могут выбраться из омута. Ей-богу, не вру,
  проверьте на себе. Помню, танцуем твист, а дед Агафон сидит, нюхает табак.
 Карие глаза его становятся круглыми, молодыми, он весь преображается и
  смеется: «Раньше такого не было, - заливается смехом дед, - не хошь, да
  захошь!».  Смотрит Агафон на мой модный берет и говорит: «Ой,
  Олексашенька, кака у тебя шапка баска! Сидит на затылочке, как пробка на
  бутылочке!».
 Вот этот дед нам все карты и спутал в ту незабываемую ночь. Об этом нам с   Симкой позднее рассказали.  Ребята привязали нитку к кольцу двери деда Агафона, а сами спрятались за  кострами и стали дергать. «Тук-тук-тук!» - брякает кольцо о дверь. «Хто там?  – слышится голос Агафона. Открыл дверь,  посмотрел – нет никого, и ушел   спать. Только лег – опять слышит: «Тук-тук, тук-тук!». И так повторялось    несколько раз, пока дед не догадался в чем дело, да и ребята смехом себя  выдали. Не на шутку рассердился Агафон, выскочил в одном исподнем   костюме: в белых кальсонах и рубахе, с метлой в руках и …о, чудо – в  берестяных лаптях, и побежал за ребятами. «Ха-ха-ха!» - громким эхом
  прокатился по деревне ребячий смех. А дед бежал с метлой и матерился.
  Нинка Шайкина, сидевшая в это время на лошади, кубарем покатилась вниз,
   увидев разгоряченного деда Агафона во всей красе. Она упала на снег, и от
  хохота не могла подняться. А кобылу Розку так и не успели покружить три
   раза. Она мотала головой, стряхивая мешок. Два парня забежали в дом, где
 мы с Симкой гадали, и притаились в сенях. А дед Агафон, не заметив их,  пробежал в комнаты.  Мы с Симкой слышали смех на улице. «Ну, хоть не так страшно», - подумала  я. Тревожно вглядывались мы в зеркала, позабыв даже суженого-ряженого позвать. Вдруг слышим быстрый топот. Все произошло мгновенно. «Топ-  топ-топ!». С шумом распахнулась первая дверь, затем вторая, от страшного,  как нам показалось пинка, загрохотала третья дверь, опахнуло вроде бы  водкой и я увидела в зеркало… покойника во всем белом. «А-а-а-а!» -   закричали мы с Симкой в один голос и, не помня себя, вылетели на улицу.    «Ха-ха-ха!» - громким смехом встретили нас парни и девушки. Мы с Симкой,   все еще дрожа от страха, оказались в объятьях наших кавалеров. Все ещё,  ничего не соображая, мы увидели, как Лёшка Заборский и Сашка Андреев  несли  деда Агафона на руках. Злость у деда уже прошла, он опять сделался добрым.
   - А ну-ка, дед, соври-ка что-нибудь, - попросили мы. Засмеялся Агафон и
  начал: «В войну дело было. Мыши у нас в Мякурье дома развелись, а кота не  было. Я взял черного кота Ваську у брата в Рипалово и бегу домой,
 тороплюсь. Вижу, женки рожь жнут, спины не разгибая. Увидели меня,
  обрадовались. «Ой, Агафонушка!» - закричали они. – Соври-ка нам что-
 нибудь, хоть на душе полегчает». «Некогды, некогды, бабоньки, - кричу я им.
  – В Мякурье из заготконторы приехали, котов и кошек собирают, а взамен
   солену треску дают, вот я и тороплюсь!». А времечко-то было голодное, сами   знаете. Бабоньки побросали серпы, нахватали дома котов и кошек, и у самого  Мякурья меня догнали. Глядь, а там нет никого. На меня женки набросились,  чуть не избили, некоторые даже голосом заревели от обиды. «Полно-те,  полно-те бабоньки, - успокаиваю их, - вы же сами просили меня, соврать что- нибудь».
  - Ха-ха-ха! – опять звонким эхом прокатился по деревне заразительный смех.
  - Дедушка, простудишься, давай мы тебя на руках унесем. Не обижайся на
    нас! – просим мы деда.
  Агафона впервые увидела я таким грустным, вроде бы даже слезу смахнул.   - Э, да чего там! Мы в молодости еще и не то вытворяли. А теперь только и
    осталось, что лежать на печи, да получать на харчи.
   Вот так дед Агафон нам все карты спутал. А, может, и не спутал? Ведь мы с
   Симкой в тот же год замуж вышли. Я за Кольку. А она за Вальку. Хотите –
   верьте, хотите – нет.