Решив для себя, во что бы то ни стало, быть честным пред самим собой и пред читателем, я должен рассказать ещё один эпизод из своей жизни, предшествующий основным событиям, которые я собираюсь раскрыть в этом томе. Это случилось со мной осенью четвертого года моей жизни как луннорождённого.
Как вы уже поняли, работа мусорщика состояла в устранении индивидов старшей и младшей крови, существование которых, по каким бы то ни было причинам, не угодно ордену сортировщиков. Раз в два-три месяца я переезжал в другой город или в другую ближайшую страну, где требовались мои умения по зачистке мусора. Досье целей Агмус всегда присылал по электронной почте. Магистр стал выделять мне несколько больше средств, однако я тратил их исключительно на снаряжение, необходимое мне для более качественной работы. Жил я в обшарпанных старых квартирках с минимум удобств, к таким условиям я привык за время моего обучения, и теперь находил в подобной неприглядной простоте специфическое удовольствие. В каждом городе, первым делом я искал, на складских окраинах и в глухих немноголюдных районах, подвальное помещение, которое мог арендовать для будущих дней полной луны, а уж потом искал себе жильё.
Переезд из Брашова был для меня слегка меланхоличен. Как ни крути, а в этом городе я прожил два с лишним года, и в какой-то мере привык к его улочкам и паркам, даже потрёпанную квартирку жалко было оставлять. Мне нравилось ходить по книжным ярмаркам, где меня уже узнавали, где я с несколькими продавцами мог перекинуться словцом. Жалко было оставлять книги, которые я в таком количестве успел скупить. Однако я не мог взять их с собой. Я продал их все одному из знакомых торгашей на рынке за сто долларов. С собой я взял только две книги: “Бесы” Достоевского и “Так говорил Заратустра” Ницше.
Из Брашова я отправился в Яссы, там для меня предназначалось шесть целей. Далее были Сибиу, Сигишоара и Констанца. После Румынии я поехал в Венгрию, где меня ждали цели в Будапеште, Эгере и Эстергоме, затем была Австрия и её города Инсбрук, Линц и Айзенштадт, за ней Чехия – Прага, Оломоуц, Острава, Тельч, и наконец Польша, с целями в Кракове, Люблине и Гданське. Пребывая в других странах, я старался понемногу учить их языки, хотя в основном изъяснялся на английском. Феномен знания румынского языка, который возник из моего подсознания, по-прежнему оставался для меня загадкой. Повторить подобный трюк с другими языками мне не удавалось. Как я не концентрировался на изучении венгерского, немецкого, чешского и польского языков, в идеале я знал только русский и румынский, ну и довольно хорошо изъяснялся на английском языке, не лишённом подозрительного иностранного акцента.
Говоря, что я буду честным, я хочу раскрыть пред читателем всю подноготную своих ощущений, не щадя себя, и не пытаясь придать благородного оттенка тёмным углам своей души. Даже если после этого вы бросите читать мою рукопись, я всё равно, обязан подать этот случай моей жизни честно и бесстрастно, в мельчайших подробностях и тончайших деталях, передать вам, то ощущение болезненного удовольствия, смешанного со сладостью и гнилью. Я не намерен вдаваться в восторженное бахвальство низости или в фундаменталистское самобичевание, я лишь хочу, чтобы на какое-то мгновение, передав вам правдиво своё воспоминание, мне стало легче. То, что я вам показал до этого, возможно иногда имело гротескный характер. Однако этот эпизод занимает особую нишу в моём хранилище памяти. Он относиться к тому, о чём я не могу и не хочу вспоминать. А если и вспоминаю, то жуткая, и в то же время сладкая дрожь, охватывают меня с головы до пят. Я знаю, что никогда не прощу себя, и знаю, что никогда не приму то, о чём сейчас поведаю вам.
Я хорошо помню, что в этот период моей жизни, я наиболее остро ощущал одиночество. Перекинуться словцом с хозяином, у которого снимал квартиру, или с продавцом, у которого покупал кровь, было для меня настоящим событием. Я знал что чужой для общества людей, и не стремился ни с кем сближаться. Так же я понимал, что моё занятие по устранению мусора, не принесёт мне хорошей репутации в обществе декаров. И, как мне довелось узнать позже, таких как я, презирают и сторонятся. Поэтому, время от времени встречая на улице представителей старшей крови, я не пытался с ними познакомиться. В письмах, Агмус доходчиво мне объяснил, что мусорщиков игнорируют и избегают в обществе, так как их потенциальной целью может быть каждый декар, вне зависимости от касты и положения в структуре.
Я часто думал о людях вырастивших и воспитавших меня. Особенно о женщине, которую шестнадцать лет я называл мамой. Мне не хватало её тихого голоса и ласкового взгляда. Что касается мужчины, который был моим приёмным отцом, я наверняка знал, что он смог пережить моё исчезновение. Но что до моей приёмной матери, я уверен, пропажа единственного ребёнка, стала для неё трагедией. Я нашёл некоторую информацию о них в сети. После моего исчезновения и безуспешных четырёхмесячных поисков, мать ушла из политики и развелась с отцом, уехала куда-то на юг страны, более информации о ней не было. Отец нажил ещё больше денег, и завёл другую семью. В течение нескольких лет, я иногда отслеживал свежую информацию о его жизни. Потом, как-то само собой, забросилось и это.
Как и Валерия, я был для этих людей приёмным ребёнком. Должно быть они не хотели мне этого рассказывать, или ждали когда я ещё подросту. Но каково было моё настоящее происхождение? Что нас связывало с Валерией? Может ли она быть моей сестрой? Я так часто думал о ней, возможно слишком часто. Я знал что она жива, чувствовал это всем своим нутром. Но где она? В этой стране, или в соседней? Или на другом конце земного шара? Кто она теперь? Помнит ли она меня? Думает ли она обо мне, так же часто, как и я думаю ней? Всё это сидело внутри меня. Но я терпеливо ждал, ждал того, что мне уготовила судьба.
Таким образом мы подошли к главному действующему лицу, ради которого пишется эта глава. В этот период тоскливых размышлений, я повстречал её. Её звали Михаэла Оничану. Я познакомился с ней в городе Констанца, в Румынии.
Я уже упоминал о том, что от некоторых женщин исходила уникальная совокупность полутонов и подтонов аромата, составляющая приятность для моего обоняния. Когда я улавливал подобный аромат, я останавливался и несколько минут жадно вдыхал его. Так было и в этот раз. Я шёл прогуливаясь по парку, мне нужно было изучить этот район, потому что в нём находилась моя цель. Уловив запах, который заинтриговал меня, я остановился, и, принюхавшись, стал наблюдать за той, которая источала столь приятную моему обонянию смесь тонов. Девушка ниже среднего роста, шатенка, с ровными волосами, постриженными под длинное каре, одетая в лёгкий коричневый пиджак, с цветным длинным шарфом на шее, в коротких облегающих бежевых шортах и высоких чёрных кедах на танкетке, держала в тонких руках объёмный фотоаппарат с широким объективом, чрез который снимала двух ребятишек пяти-шести лет, держащих в руках надувные шарики.
Детки смеялись и пищали, щипались и бегали друг за дружкой, махая разноцветными шариками. Их родители сидели неподалёку на лавочке, и, по всей видимости, были не против, что их чад фотографирует миловидная девушка. Я сел в нескольких метрах на свободную лавочку, стал наблюдать за шалостями ребятишек, за щелчками фотокамеры, производимыми маленькими пальчиками девушки-фотографа, стал ловить аромат, исходящий от её тела. Лёгкий кисловатый аромат её парфюма, вперемешку с запахом масляной краски, исходящим от её одежды, гармонировал со сладко-пряным запахом её тела, её потовых желёз, её кожи, её слюны. Похожее случалось со мной уже семь раз. Встречая подобную представительницу женского пола младшей крови, я останавливался, несколько минут наблюдал за ней, вдыхая её особенных запах, запоминал его и отправлялся далее. Так я планировал поступить и в этот раз.
Однако тогда всё вышло иначе. В то время пока я наблюдал за детьми, боковым зрением я заметил, как объектив фотокамеры повернулся в мою сторону, и стал производить щелчки. Я повернулся в сторону фотографировавшей меня особы. Объектив опустился, за ним показалось улыбающееся смуглое женское лицо, с карими большими глазами, обрамлёнными тонкими бровями, маленьким вздёрнутым носиком и тонкими губами. Мне не оставалось ничего другого как улыбнуться в ответ.
Девушка подошла ко мне и протянула худую руку.
- Михаэла Оничану. – Приветливо проговорила она.
- Ноэль Эддингтон. – Ответил я, робко, но с удовольствием пожав её руку.
- Вы не против того, что я сделала несколько ваших снимков?
- Нет… если вам нравиться. Хотя я не уверен в своей фотогеничности.
- У вас было такое замечательное выражение лица. В нём читалась мечтательная радость, словно вы были на пороге некоего потрясающего открытия. Не могла вас не запечатлеть. – Улыбаясь проговорила девушка, осматривая меня.
- Как много вы способны заметить, - ответил я, - лучше покажите мне фото этих озорников. – Указал я на детей.
- С удовольствием, - проговорила она, садясь подле меня на лавочку, - Вы любите наблюдать за детьми?
- Иногда, смотря на них переношусь в свои детские годы.
- Правда? – спросила она, пролистывая на экране фотоаппарата снимки резвящихся деток, - И как там, в вашем детстве?
- Светло, беззаботно, безопасно… там было хорошо… там было бессознательное счастье и радость.
- Как заманчиво и в то же время грустно вы сказали, - она сделала паузу, остановившись на одной фотографии.
- Удачное фото получилось. – Заметил я, улыбаясь.
- Мне тоже нравиться. – Ответила она.
На экране был запечатлён мальчик в зелёном пальтишке со светлыми вьющимися волосами с синим шариком в руках, и девочка в красном пальтишке и коричневом беретике, с такими же светлыми вьющимися только длинными волосами, держащая в руке оранжевый шарик. Дети держались за руки и забавно показывали друг другу розовые язычки.
- Вступая во взрослую жизнь, - продолжала девушка, - не всегда получаешь то, что ожидаешь от неё. Но… какой у вас любопытный акцент, где вы родились? На севере Румынии?
- Нет, я из другой страны. В Констанце проездом, ещё и месяца нет.
- Вот как, но ваше произношение очень специфично, я словно слышу диалект минувших столетий.
- Да, мне об этом говорили. Меня учила языку семидесятилетняя старуха, возможно это оставило свой отпечаток во мне.
- Как интересно, вы должны гордиться своим произношением. Хотите прогуляться со мной, я покажу вам город? – произнесла девушка поправляя волосы, пытливо заглядывая мне в глаза.
- Не могу отказаться, ваш запах так приятен… в смысле, ваша компания мне приятна… ну и пахните вы очень хорошо… - промямлил я.
Девушка-фотограф засмеялась:
- Друзья зовут меня Михо. Вот, подержи, Ноэль. – Михаэла открутила объектив и протянула его мне. Я аккуратно взял его, и держал, пока она упаковывала сам фотоаппарат в специальную сумку. Затем она взяла у меня объектив, и спрятала его в мягкий чехол.
- Хорошо, Михо, я постараюсь стать твоим другом. – Ответил я.
Почему я ответил на её первый шаг? Почему позволил этот лёгкий флирт? Было несколько причин на сей счёт. Во-первых, эго неопытного молодого человека, коим я тогда являлся, было не способно защититься от неожиданного внимания привлекательной девушки-фотографа. Я не был особо симпатичен, однако за три года из подростка бледнеющего от вида крови, я превратился в молодого человека, хладнокровно выпускающего пулю в голову своей цели, вне зависимости от возраста и пола оной. Я несколько вытянулся в росте, плечи стали шире. Моё телосложение так и осталось худощавым, однако мышцы на руках и ногах, животе и груди стали твёрдыми и жилистыми. Я носил небольшую бородку, выбривал виски и затылок, чёлку зачёсывал назад. Быть может я был не так уж отвратителен?
Во-вторых, одиночество последних трёх с лишним лет, не позволило проигнорировать возможность общения с живым молодым существом, какой бы крови оно ни было. В-третьих, мне хотелось отвлечься мыслями от Валерии, хоть на некоторое время перестать думать о ней. И в-четвёртых, этот роковой аромат её тела, пьяняще действующий на моё воображение. Мне хотелось дольше побыть рядом с ней, говорить с ней, вдыхать её запах. Почему бы и нет, думал я? Нужно держать дистанцию, не разглашать информацию о себе и роде своего занятия, не носить с собой оружия. Следуя этим правилам, я думал что смогу обезопасить себя и её, и это позволит нам, хотя бы на малый промежуток, весело и непринуждённо провести время вместе. Как же я ошибался, как же плохо я знал себя.
В тот день мы гуляли до самой ночи. Исходили пешком полгорода. Девушка показала мне несколько старых соборов и красивых парков, показала главный порт. Потом Михаэла отвела меня к своему любимому месту, оно находилось между скал у старого маяка на берегу моря. Чтобы добраться к нему, нужно было около часа идти вдоль берега за черту города. Мы без умолку болтали, обсуждали книги, кино и ещё много чего другого. Я помню с какой жадностью бросался на любую тему разговора, как стремился насытиться каждой минутой общения. Мне казалось что я плохо подбирал слова, нечётко выражал свои мысли. Но она улыбалась и оживлённо реагировала на сказанное мною. Девушка увлечённо рассказала мне о своих любимых режиссёрах: Дэвиде Линче и Алехандро Ходоровском. Затем мы долго спорили о Тарковском и Ким Ки Дуке, о Шопенгауэре и Ницше. Михо рекомендовала мне познакомиться с трудами Кундеры и Павича.
На обратном пути она доверила мне нести её драгоценного помощника – фотоаппарат. Расстались мы около двух часов ночи. Я проводил её до пятиэтажного жилого массива, в котором она квартировала. Мы обменялись номерами телефонов. Прощаясь, она несколько погрустнела, пожала мне руку. Но сделав два шага в сторону подъезда, внезапно вернулась и поцеловала меня. Её поцелуй был сладким и пряным. Он не был робким, это был поцелуй уверенной женщины, которая знает чего хочет.
Наш роман развивался бурно и пылко, подобно нарастающей волне, стремящейся стереть всё на своём пути, как только достигнет апогея. Мы встречались почти каждый день на протяжении тридцати двух дней. Лишь в те дни, которые были необходимы мне для уничтожения целей или пребывания в день полной луны в облике зверя, мы не виделись. В те дни я не брал с собой телефон. Михаэла редко звонила мне. Но встречаясь после дня разлуки, она каждый раз, кусая мне губы до крови, давала понять как она скучала. О себе я распространялся по минимуму. Рассказывая в общих чертах о своей семье, я сказал что мои родители погибли при пожаре четыре года назад. Так же частью моей легенды, была работа программиста, которого фирма-работодатель командировали по разным городам и странам.
Зато о Михаэле Оничану я старался узнать как можно больше. Михо была очень непосредственной, даже немного чудаковатой. Она была художницей. Когда она задумывалась, ноздри её непроизвольно шевелились в такт мыслям. Вместо сахара в чай и кофе она клала ложку или две молотой корицы. Перед тем как сесть рисовать, Михо рисовала себе усы Аля-Дали, раздевшись до трусиков, она одевала на себя старую рваную футболку со всех сторон измазанную краской. Подготавливая краски, палитру, кисточки и мольберт, девушка насвистывала “Оду к радости” Бетховена. Таким образом, поясняла она, к ней приходит нужное настроение. Михаэла заканчивала художественную школу, училась на пятом курсе.
Молодая художница имела мальчишескую худую неразвитую фигуру, маленькую попку, узкие бёдра и едва ли первый размер груди. Однако при этом она была натурально женственна. Ей было двадцать три. Деньги на обучение, на квартиру, да и на свою жизнь ей приходилось зарабатывать самостоятельно. Поэтому девушка крутилась и вертелась как могла. Она занималась фотографией, организовывала фотосессии для пар и семей, была фотографом на различных мероприятиях. Создавала иллюстрации для детских сказок и к обложкам книг. Рисовала акварелью и маслом пейзажи, портреты и сюрреалистические фантазии. Несколько её картин участвовали в выставках современного искусства проходивших в Бухаресте. Однако девушка мечтала о полноценной выставке своих работ.
Михо одевалась скромно, но всегда оригинально и со вкусом, насколько ей, конечно, позволяли возможности. Её просторная квартира-студия представляла собой творческий хаос, с элементами широкой двуспальной кровати, нескольких шкафов, тумбочек, стола и стульев. Стены её были завешаны картинами. Жилище молодой художницы было заполнено множеством арт-элементов, испорченных мольбертов, неоконченных эскизов, тюбиков краски, кисточек, карандашей, странных шляп, всевозможных фасонов обуви, шипованных бюстгальтеров, сумочек, сувениров и прочими бесполезными, но дорогими сердцу девушки безделушками. В небольшом террариуме у девушки обитал мохнатый тарантул, который раз в две-три недели лакомился отборными тараканами.
В её холодильнике всегда был свежий инжир, который она любила есть с вареным рисом и курицей, сицилийские апельсины, козий сыр и клюквенный сок. Иногда она пила вино, Михаэла любила красное сладкое. Очень радовалась когда имела возможность купить грузинского вина. Это была единственная из её гастрономических радостей, которую я мог разделить с нею. Поэтому я всегда покупал ей несколько бутылок, если таково было её желание. Особое удовольствие мне доставляло наблюдать за тем, как она ест. Когда девушка всё-таки находила время поесть, она делала это с таким аппетитом и так изумительно, что я более чем когда-либо ненавидел свою природу, за то что не мог разделить с нею трапезу. Она очень огорчалась, когда я говорил что не могу с нею поесть, что у меня специальная диета, и прочую чушь, которую мне приходилось выдумывать для того, чтобы защитить её. Ведь она мне нравилась. Правда, очень нравилась.
История Михаэлы была такова. Она родилась в маленьком забитом городишке за шестьдесят миль к югу от Констанца. Отец её был механиком на местном шиномонтаже, мать – поваром в школьной столовой. Михо была единственным ребёнком в семье. В детстве любила рисовать жуков и гусениц, лепила из пластилина выдуманных животных. Когда девочке было девять, отец бросил семью и уехал с молодой любовницей в Ясы. После потери мужа, мать запила, опустилась, перестала обращать на дочь внимание, и отправилась в отчаянный блуд по мужикам. Когда молодой девушке исполнилось пятнадцать, она сбежала в Констанцу со своим двадцатилетним парнем, прихватив драгоценности матери, которые ещё не были пропиты. Через месяц девушка написала письмо матери. В ответ получила письмо с проклятьями и ругательствами. На этом их общение прекратилось навсегда. Вместе, Михаэла и её молодой человек, прожили недолго. Через два месяца девушка забеременела, и её ухажёр сбежал, едва узнав об этом. Именно в тот момент, как нигде и никогда до этого, проявилась твёрдость её характера и способность выживать. Девушка сделала аборт, потом пошла работать официанткой. На заработанные деньги оплачивала съёмное жильё, на то что оставалось, покупала краски и мольберты. В выходные дни ходила за город, где рисовала морские пейзажи.
Таким образом прошло три года. Михаэла скопила некоторое количество денег, и решила поступить в художественную школу. Задуманное ей удалось. Воодушевившись, девушка бросила работу официантки в ресторанчике, и стала заниматься фотографией и иллюстрациями под заказ. Примерно в это время начинающая художница узнала, что последствием её раннего аборта, стало бесплодие. Тогда ей было двадцать, она около года жила с молодым человеком, у них всё было хорошо. Но узнав, что Михо не может иметь детей, парень охладел к ней, и через пару месяцев они расстались. С тех пор девушка не заводила серьёзных отношений, и время от времени довольствовалась кратковременными связями. Целиком и полностью она отдавалась своему творчеству. В нём она ощущала полноту жизни, чрез него обретала диалог с бытием. Когда она говорила о художниках, о школах, техниках и стилях живописи, её глаза горели страстной одержимостью, словно два драгоценных камня. В эти минуты она была особенно хороша.
Квартира Михаэлы находилась недалеко от порта, в пятиэтажном доме. В основном мы виделись во второй половине дня, после того как каждый улаживал свои дела. Чаще всего ходили гулять вдоль берега за город, карабкались по прибрежным скалам, бросали камешки в воду, кормили чаек. Михо много фотографировала. Однажды, забираясь на крутой прибрежный камень, я поскользнулся и упал в воду, промок до нитки. Девушка настояла на том, дабы я пошёл к ней домой и просох, так как, не смотря на тёплую погоду, дело было в конце сентября. Оказавшись дома у художницы, мне пришлось снять одежду, которую она закинула в стиральную машину (при этом, я с трудом отстоял за собой право, остаться в нижнем белье). Закутавшись в тёплый махровый халат, который мне предложила Михаэла, и попивая тёплое красное вино с корицей и гвоздикой, я с интересом осматривал жильё миловидной девушки. Молодая художница тем временем стала показывать мне свои самые удачные, по её мнению, работы – картины и фотографии. Когда мои вещи были постираны и высушены, девушка погладила их. Потом мы расстались, ведь ночью у меня были дела, которые не приемлют отлагательства. Во что бы то ни стало, мусор должен быть убран.
После этого я был у неё дома восемь раз, оставался ночевать. Мы всю ночь пили вино и смотрели кино, чередуя фильмы которые нравились ей или мне, под утро засыпали. В одну из таких ночей, девушка захмелела больше обычного. Взяв мою руку, она положила её себе между ног и прошептала – я хочу тебя. Я ответил, что она слишком много выпила, и, как бы мне не хотелось, я не буду пользоваться ситуацией. Проговорив это, я мягко убрал свою руку. Михаэла больше не настаивала.
Это не значит, что молодая художница не привлекала меня как женщина. Напротив, она была желаема мною. Может быть именно поэтому, на неком подсознательном уровне, я старался оттянуть близость с нею. Желая её в своих мыслях, овладевая ею в своих мечтах, я ощущал как что-то иное вожделеет её вместе со мною. Как что-то иное подглядывает за моими мечтами, как что-то иное подслушивает мои желания.
И вот наконец, изложив вам предысторию, я могу представить то, что является кульминацией этой главы. Это произошло ночью девятого октября. За окном хлестал холодный осенний дождь. Мы выпили несколько кружек тёплого вина со специями за просмотром “Малхолланд Драйв” Дэвида Линча, лёжа на мягкой широкой кровати. На последних минутах картины, Михаэла резко поднялась и скрылась в другой комнате, которая представляла собой что-то вроде маленькой гардеробной. “Что ей могло понадобиться там?” – подумал я, но продолжал внимательно следить за происходящим на экране.
Через пять минут она вошла в комнату. Девушка была полностью обнажена. Её худое смуглое тело дрожало. Маленькие розовые соски на неразвитой груди набухли. На гладко выбритом лобке находилась тонкая, должно быть оставленная для пикантности, полоска тёмных волос. Как я уже упоминал ранее, фигура Михаэлы имела правильные женские линии, но была неразвита как у тринадцатилетнего подростка. На её левом боку вдоль рёбер, начиная с бедра и заканчивая подмышечной зоной, находилась татуировка в виде полинезийских узоров. Чёрным карандашом она нарисовала себе закрученные усы, на голове её сидел высокий чёрный цилиндр, а на ногах были открытые туфли на высокой шпильке.
Она молчала. Я смотрел на неё около минуты, изучая её тело с головы до пят. Наконец она улыбнулась. Сколь много отразилось в этой улыбке! И тысяча слов не смогут передать то, что смог сделать этот небрежный мимический жест! В ней было смущение, так как я впервые видел её наготу. И стыд, за то, что дары природы в её случае были столь скромны. И страх, за то, что я могу не желать её. И игривая радость, оттого что я вижу её обнажённой, знаю что она желает меня, знаю что она готова отдаться мне.
Я улыбнулся ей в ответ. Ведь она действительно нравилась мне. Нравилась мне целиком и полностью, нравилась телом и душой. Я знал что сейчас не смогу устоять перед ней, как бы не старался. Моя улыбка стёрла все сомнения с её лица, и девушка медленно направилась ко мне. Подойдя, она наклонилась и поцеловала меня, её уста прошептали – я хочу тебя.
- Я тоже хочу тебя. – Проговорил я в ответ.
Она засмеялась, её глаза горели трепетным ожиданием и блаженной тревогой, сердце томилось в сладостном предвкушении. Она помогла мне раздеться, затем легла на спину. Я стал целовать её щиколотки, её колени, её бёдра. Добравшись к её промежности, я с наслаждением вдохнул аромат её лона. Как же прекрасно пахла она в своём сокровенном месте. Её соки, её ароматы что выделялись во время того, как я ласкал её ртом, очаровывали гармонией насыщенности тонов. Её запах, словно на физическом уровне, щекотал мой мозг, словно нежил моё обоняние, завораживал и проникал в природу моего естества.
Затем я приподнялся, крепко взяв её за таз, подвинул к себе, и вошёл в неё. Она вздрогнула и выдохнула. Я прижался к ней, и мы плавно стали двигаться нащупывая ритм. Прошло минут пятнадцать-двадцать, прежде чем мы уже вполне начали чувствовать тела друг друга. Я приподнялся над нею и ускорился, чувствуя что и она тоже хочет этого. Её дыхание стало прерывистым, она начала постанывать. Я страстно сжал её волосы, она не сопротивлялась. Ещё пару минут, и я ощутил как напряглись её паховые мышцы. Она прикусила губу и вскрикнула. Я ощутил как по моему пенису струятся её соки. Я смотрел на неё, она открыла глаза и посмотрела на меня. Ей было хорошо, я знал что смог доставить ей удовольствие.
Тут я должен был остановиться. Во что бы то ни стало, я должен был остановиться в этот момент! Но нечто во мне воспротивилось, и я продолжил. Я повалился на неё. Я стал жёстче, она всё также не сопротивлялась, только громче постанывала. Покусывая её за шею, я грубо взял её за волосы. Вот-вот и я достигну высшего наслаждения. Я хочу контролировать её, я хочу быть глубже в ней, хочу проникнуть внутрь её тела, я хочу чтобы её тело было внутри меня! Я хочу съесть её!.. В тот момент когда я кончал в неё, моё тело охватило знакомое жжение. Оргазм слился с болью. Михо открыла глаза и в испуге вскрикнула, но мои звериные челюсти уже сомкнулись на её горле. Я осознавал что моё тело трансформируется, принимая звериный облик, но никак не мог воспрепятствовать этому. Голод зверя пробудился. Я оторвал кусок её горла и проглотил. Девушка стала молча захлёбываться в крови, а я опустился к её промежности и принялся рвать её плоть. Я поглотил её благоухающее лоно: съел её половые губы, её влагалище, её матку, её яичники. Пережёвывая её свежую плоть, блаженство вкуса и запаха охватило меня. Мне показалось, что откровение снизошло на меня. Что эйфория проникла в каждую клетку моего тела. Словно я на мгновение обрёл гармонию со всем миром. Так сильно я ощущал удовольствие от процесса поедания её половых органов.
Наконец насытившись, я сел на пол и замер. Прошло около минуты, и я начал понимать что со мной произошло. Чувство блаженства постепенно стало рассеиваться, и моё тело вновь приняло человеческий облик. И теперь, взглянув на постель, я увидел не существо, удовлетворившее мой голод, а изуродованное тело молодой девушки. Тело любознательной художницы, которая мне искренне нравилась. Тело чудаковатой девушки, странности которой были мне милы. Тело хрупкого юного создания, улыбка которого была мне дорога. Я поднялся и прилёг возле неё на кровать. Протянув руку, я стал перебирать окровавленными пальцами её мягкие волосы. Её застывший взгляд был обращён вверх. “Почему?.. Почему ты сделал это со мной?..” – словно говорили ей испуганные глаза.
- Милая нежная Михаэла… как я мог сотворить это с тобой… - прошептал я, и закрыл ей глаза.
Горячие слёзы выступили на моих глазах, но не смогли пролиться, застыв в моих скупых веках. Я пролежал возле трупа девушки несколько часов, пока не остыло её тело. Потом я прошёл в ванну, и остановился перед зеркалом. Моё лицо, шея, грудь, руки были залиты кровью. Взглянув в отражение своих глаз, я внимательно стал всматриваться вглубь своих зрачков. Я видел его в себе, видел зверя внутри меня. Он получил желаемое, и вновь затаился в самых дальних уголках моей души. Я со всей силы ударил кулаком в зеркальную гладь. Осколки зеркала посыпались на пол. Подняв длинный острый осколок, я приставил его к горлу. “Нужно решиться… смерть только мост… хаос – базис мыслеформы… нужно решиться…” – твердил я себе, держа кусок зеркала у артерии. Но продержав осколок ещё несколько секунд, я отбросил его в сторону.
Словно в бреду я вышел из ванной, боясь поднять глаза, чтобы не увидеть труп Михаэлы. На глаза мне попались мои джинсы лежащие на полу, я машинально одел их, и чрез минуту оказался на улице. Помню как одиноко брёл по пустой улице, холодный осенний дождь хлестал по моему обнажённому торсу, струился по моим волосам, смывая кровь с лица и рук. Как приятны были его холодные капли для моей горячей кожи. Небесная влага могла смыть кровь с моего тела, но очистить мою душу от боли и ужаса, ей было не под силу.
Почему же я не перерезал себе горло? Я думаю, вас этот вопрос должен интересовать. Я знал, что это было бы правильно. Лишь смерть могла бы искупить чудовищное надругательство над этой милой девушкой. Но я не сделал это. Глубоко внутри я знал, что мой путь не окончен. Слишком много я ещё не знаю, слишком многого не понимаю, слишком многого не сделал. А ещё здесь было то, о чём я боялся, о чём я не осмеливался подумать: получил ли я, так же как и зверь, удовольствие оттого, что сделал с Михаэлой?
Я добрёл до своей квартиры, благо ключи оказались в кармане, и рухнул в кровать, забывшись снов. Проснувшись, после короткого сна, я долго сидел на кровати и думал о том что произошло. Не в силах собраться с мыслями, но сознавая, что я должен это сделать, я наскоро оделся и поспешил к её дому. Но ещё издалека, подходя к жилому массиву, я ощутил запах гари. Оказавшись ближе, я увидел ряд закопченных дымом окон, и понял что три-четыре квартиры второго этажа выгорели. Два средних окна принадлежали квартире Михаэлы. Пожар был уже потушен, но жильцы, зеваки, пожарные и полицейские сновали кругом отовсюду. “Что могло произойти три часа назад? Как возник этот пожар?” – размышлял я обратной дорогой.
Оказавшись дома, я стал искать в сети информацию о ночном возгорании на улице где жила художница. И обнаружил вот что:
“…по предварительным данным следствия, причиной возгорания послужила неисправная проводка в одной из квартир второго этажа. Время возникновения пожара – второй-третий час ночи. При пожаре погиб один человек, остальные жильцы были благополучно эвакуированы. Молодая художница Михаэла Оничану, возможно, крепко спала, так как сгорела в собственной кровати… ”
Какая роковая случайность! Пожар произошёл почти сразу же, после того как я вышел из её дома. Улики, говорившие о том, что я был там в ту ночь, теперь все уничтожены: мои отпечатки, моя одежда, мой телефон. Однако, размышляя позже о произошедшем, я понял, что в любом случае, мне ничего не могло угрожать. Ведь я мусорщик, моя жизнь принадлежит синдикату. В каждом крупном полицейском управлении присутствуют дамферы синдиката, которые ни за что бы не дали ход делу. Которые обязаны скрывать подозрительные дела, касающиеся старшей крови. Лишь страдание могло искупить её смерть. Заключив его в себе, год от года неся его в себе, я должен был жить дальше.
Через два дня я уничтожил свою последнюю цель. Ей стала продавец органов, сухая женщина сорока восьми лет, с крысиным выражением лица и холодным ядовитым взглядом, по имени Козмина Кришан. Она занималась переправой и реализацией органов из стран СНГ транзитом через Румынию в западную Европу. Убив её подручных, я прострелил ей колени, дабы она не могла встать. Присев над нею, я спрятал револьвер, и стал закатывать рукава, наслаждаясь её беспомощной руганью в адрес меня.
- Ну что, молокосос, давай же, прикончи меня! Что ты тянешь, кишка тонка? Сиськи мамкиной захотелось? Или ты по её дырке соскучился? Таким как ты, я отгрызала яйца когда мне было только тринадцать, недоносок!..
Я впечатал кулаком ей в челюсть, выбив несколько передних зубов, и она заткнулась. Сплюнув кровь вперемешку с раскрошенными зубами, она снова хотела что-то сказать, но я вновь стал бить её по лицу. Я молотил кулаком около десяти минут, не останавливаясь ни на секунду, пока не ощутил под своей рукой кровавую жижу оставшуюся от её головы, похожую на плохо размешенный фарш с костями. Далее я поднялся, нашёл умывальник, вымыл руки и умылся. Затем облил бензином весь мусор и поджёг его.
На следующий день я покинул Румынию.