Мария Семеновна слыла учительницей строгой. В принципе, зловредной ее нельзя было назвать, однако во время занятий даже одна ее, обычно левая, приподнятая бровь давала возможность отчетливо слышать движение секундной стрелки в настенных часах.
В день экзамена Мария Семеновна встала точно по звонку будильника. Душ, кофе, овсянка, приготовленный завтрак для семьи – и времени осталось только на половину утренней сигареты. А что, собственно, такого? И учительницы курить умеют.
Ровно без четверти семь (на самом деле- без четырех), когда ситуация уже грозила сделаться критической, белая блузка была заправлена в юбку правильной длины, а отглаженный с вечера выходной пиджак застегнут на все свои фантастические золоченые пуговицы. Ах, эти пуговицы! Только представьте себе: размером с грецкий орех, круглые, воздушно изрезанные орнаментом, блестящие, как редкие медали на парадном кителе молодого полковника. Словом, пиджак хоть и был по ярлычковому происхождению стопроцентно американским, без пуговиц безусловно производил бы впечатление уроженца Кукморской швейной фабрики «Заря моды».
Сегодняшний экзамен был трудным, а ученики - такими, как и всегда бывают ученики на сочинении: нервными, бледными, а некоторые и вовсе слегка заторможенными. Нестройный учительский ряд объединяло в той или иной степени торжество момента, справедливости то есть: «Пришло наше время! Страшитесь, умники, считающие себя достойными лучших учителей, и вы, не умники, дожившие до этого святого дня только потому, что наш учительский долг – отдавать свое сердце детям, страшитесь тоже. И внемлите, да, внемлите нам и устремляйте на нас молящие взоры - так, как никто из вас не делал этого ни разу за все полторы тысячи часов изучения литературы!»
Через несколько часов все было кончено. Для внимающих, по крайней мере.
Учительский ряд, подрастеряв утреннюю элегантную собранность, порядком измотавшись от тайной неуставной помощи утопающим, приступил к кульминации, то есть начал проверять работы.
Сначала каждая участница великой пятерки читала каждое сочинение про себя, потом обменивалась им с каждой коллегой, чтобы не упустить чего-то важного. Перед всеми проверяющими очами, то есть очками, лежала таблица допустимых значений: три речевых, одна логическая, одна фактическая – и что делать с этой хорошисткой? И так далее.
Наконец дошло дело до работ потенциальных медалистов. А это, так сказать, непреходящая честь и доблесть обучающих в большей степени, чем обучаемых. И тут начали ломаться копья в трактовке двойников Раскольникова и драмы неслучившейся дружбы Печорина.
Обсуждение незаметно перенеслось в школьный садик. Ну, не то чтоб это был садик, а так, десяток кустов и слабых деревьев у ручья. Ибо учительницы почти сплошь были курящие. И вот в какой-то момент интенсивного мозгового напряжения Мария Семеновна вдруг опустила глаза и увидела на земле среди всякого сора несколько перьев. Вороньих, наверное, в драке потерянных. Мария Семеновна перья подняла и стала рассматривать.
- Нет, я не согласна. Портрет Вернера сам за себя говорит!- коллега не останавливалась.
- О чем говорит? Мне он мало о чем говорит…- рассеянно отвечала Мария Семеновна, размышляя о том, куда бы эти перья можно было приспособить. Расставаться с ними ей не хотелось. Неожиданно для себя она воткнула оба пера себе в волосы, подражая Вождю Краснокожих из любимого детского фильма.
Спор вокруг сочинения не утихал; означенные перья вызвали только машинально-мимолетное хмыканье, подобное кивку занятой важным телепросмотром матери в ответ на очередное «Ну,мам…»
Вернулись в кабинет и просидели в нем еще несколько часов. За это время стремительно опустела жестяная банка с растворимым кофе, были окончательно съедены бутерброды, которыми заботливые мамы во время экзамена умасливали педсостав. Когда же усталость дошла до пика, в стройных рядах проверяющих возник нестройный ропот. Наконец решено было прерваться на два часа. Мария Семеновна взяла свой портфель, застегнула пиджак и вышла в мир.
В миру сильно похолодало, от утреннего солнца не осталось и следа. И даже – в тех местах этим никого не удивишь –в воздухе кружили хоть и единичные и рахитичные, но действительно снежные мошки. Мария Семеновна ускорила шаг.
Из-за угла дома ей навстречу выбежала ватага пятиклашек. Мальчишки подозрительно как-то поздоровались, переглядываясь между собой. Она ответила им на ходу, все еще думая о злосчастном Вернере. Несколько офицеров из числа родителей, встретившиеся ей на пути к дому, как-то избыточно ей улыбались, а у самого ее подъезда один, довольно навязчивый тип, остановил ее разговором:
- Здравствуйте, Марья Семенна!- блеснул золотой коронкой крепкий капитан.
- Здравствуйте, Иван Антонович, - с достоинством, но без энергии отвечала Мария Семеновна.
- Ну, как там наши написали? Проверили уже? – улыбалась полуоткрыто коронка.
- Что Вы! Еще проверяем. Сегодня не ждите, - держала тон Мария Семеновна.
- Понятно, устали, значит, - не унимался капитан.
- Работа есть работа, всего доброго, - и, ускорив шаг, она вошла в подъезд.
В коридоре квартиры было темно. Успев споткнуться о разбросанную дочкой домашнюю обувь и ее же уличные игрушки, Мария Семеновна неинтеллигентно высказалась и потянулась к выключателю. Зажегся свет. Теперь можно было вернуть порядок в ставший за несколько часов беспризорным дом. Аккуратно убрав обувь в полку и собрав игрушки («Вот вернется кто-то из садика сегодня с тем, кто этого кого-то приведет!»), почти тридцатилетняя, серьезная молодая учительница в новом костюме выпрямилась и увидела свое отражение в зеркале.
Два прекрасных вороньих пера, симметрично, ровно над ушами по-прежнему воткнутые в прическу, бросали вызов строгому выражению лица, входя в явный диссонанс с зазнайками- пуговицами.
Вот тебе и Вернер, и Раскольников и золоченый капитан!
И Мария Семеновна в ярком порыве сильных чувств снова прибегла к экспрессивному тюркскому (что не наверное) выражению, ибо ничего другого в этот момент в ее филологической голове не нашлось.
Через два часа работа в единственном освещенном кабинете школы продолжилась. А два почти индейских пера, обнаруженные на полке в коридоре квартиры на первом этаже, были немедленно водружены над пшеничными косичками. Точно над ушами.