Когда я слышу звуки скрипки, вспоминаю всегда одно и то же: поселок, где я росла, широкую улицу, и своих друзей-приятелей с которыми я бегала по этой самой улице. Бегали мы по улице и зимой и весной и летом- а что делать поселковой детворе!Зимой катали друг друга на санках, снежками забрасывали, у некоторых были лыжи, и как только этот счастливчик появлялся среди нас, устанавливалась очередь, кто и за кем станет на лыжи. Весной мы трясли ветки кленов, сбивая на землю майских жуков, складывали их в трехлитровые банки и носили по дворам, предлагая хозяйкам, у которых были куры. Те давали нам по пять яиц за полный трехлитровый бутыль жуков. Куры, поедая жуков лучше неслись. Потому хозяйки с большой охотой делали такой обмен и наш бизнес процветал.
Правда, этого слова мы тогда не знали.
Летом мальчишки цепляли на кленах качели и снова все становились в очередь, чтобы взлететь в небо ровно двадцать раз и уступить качели следующему. И только один мальчик с нашей улицы никогда не выходил ни на ее зеленую траву, ни на золотые, упавшие кленовые листья, ни на ровный белый снег. Звали его Игорек и за нами он наблюдал из за забора своего двора. Как сейчас помню его две руки, просунутые между штакетником и зеленые глаза... то левый то правый. Зимой он выходил к своему забору закутанный шарфом чуть ли не по самые брови, на нем были валеночки белого цвета, мальчишки говорили, что они китайские. Полушубок на нем был махонький, не купленная на вырост одежка, что обычно, для мальчишек покупал рабочий люд. А сшит именно для него, по росту и по плечу. Папа у Игорька был доктором, и для сыночка он не жалел ничего.
Игорька мы видели на улице только тогда, когда он со своим отцом катался на велосипедах. Папа на своем, сыночек - на своем. У папы был велосипед «Украина» а у сыночка «Орленок». Увидев велосипедистов, мы прекращали бегать и стояли, открыв рты, пока эта пара скрывалась за поворотом. Но наш столбняк длился недолго, поглазели и снова давай бегать и играть то в городки, то в классики. Кто во что был горазд. Дети Игорьком не интересовались. Ни им самим ни его игрой на скрипке.Я же всегда чувствовала его присутствие, хоть он и был не с нами, на улице, а за забором. Я видела его силуэт сквозь штакетник в саду. Слышала звук его скрипочки. Он играл на ней, начиная с первых теплых весенних дней, выходя в сад в четыре часа дня. Летом играл, и осенью, пока было тепло на дворе.
В саду у дома, в котором жил Игорек, стояла небольшая открытая беседка. Посредине беседки возвышался круглый стол. За ним, пока Игорек играл на скрипке, почти всегда сидела его нянька, противная, крикливая старуха. Она отстукивала ритм пальцем по столу, когда мальчишка водил по струнам смычком, а то и подпевала хриплым голосом. После музыкального урока нянька приносила Игорьку на подносе покушать. Это был компот в высоком стакане и бутерброд с колбасой. Или стакан молока и булочка. Игорек безропотно взбирался на скамейку и кушал, поглядывая на улицу сквозь забор. И только тогда он начинал протестовать, когда старуха ехидно говорила:
-А вот и гоголь-моголь!
-Не буду я его пить! - кричал Игорек, - не буду! - и топтался на месте, высоко поднимая колени, но через время выпивал. А старуха злорадно улыбалась. После короткого молчания над улицей снова летела музыка из-под его маленького смычка. Мне казалось, что была она надрывной, беспомощной, но от того еще милее. Мелодия с повторяющимся мотивом, казалось, уходила все выше и выше в зеленую листву дерева, под которым стоял маленький скрипач. Я думала, что он глубоко несчастен, одинок. Разве можно быть счастливым от того, что у тебя есть валенки из Китая, велосипед и нянька?
Моя девчоночья душа пела всегда вместе с его скрипкой, пела весной, летом, осенью. Пела, потому что только душа понимала, что полюбить можно и в семь лет. Мне его игра нравилась, нравился звук скрипки, и я верила, что когда ни будь увижу Игорька на экране телевизора. Я жалела его, я ненавидела его няньку и желала ей провалиться сквозь землю, попасть под поезд, заблудиться в лесу, лишь бы она прекратила издеваться над мальчиком с зелеными глазами, а именно заставлять его пить гоголь-моголь и не выпускать играть с детьми на улицу.
Я мечтала увидеть его не через забор, а здесь, среди детей. Представляла, как мы по очереди будем только с ним качаться на качелях. А потом …потом мы побежали бы на берег Самары. Он ведь еще не видел старую заброшенную лодку, под которой мы, ребятня, прятались в дождь. Лодка была очень большая, скорее всего это был рыбачий баркас. В его носовом отделении можно было спрятаться троим мальчишкам, на каждом сидении , - а в лодке было их три,- нас, детлахов умещалось по двое, как и в отделе кормы, ну а тем кто не занял место выгодное, приходилось сидеть просто на корточках между сидениями на земле. Дождь барабанил по днищу, но нам было весело и уютно под старой лодкой, так весело, словно мы прятались не просто от дождя, а от сказочного огненного дракона или от какого - нибудь страшного зверя или стихии. Да что мечтать! Игорька не выпускали гулять с поселковыми детьми. Он мне так и сказал однажды через забор:
-Мне нельзя с поселковыми…мой папа главврач…нельзя мне. Не разрешают.
Я после этого короткого разговора долго не подходила к забору, даже когда видела его две руки на штакетнике. Я впервые почувствовала свою второсортность и оттого в сердце у меня поселилось что то похожее на обиду. Но это чувство не прижилось там и интерес, и мои странные чувства к Игорьку взяли над обидой верх.
Был конец лета. Игорек разучивал песенку о сурке. Он играл и пел про сурка, а старуха ему подпевала. Я скоро выучила тоже слова этой песенки и, присев у забора, размышляла над ее словами:
«Красавиц много видел я и мой сурок со мною… и мой сурок, и мой сурок, и мой сурок со мною - что это за зверь такой-сурок? При чем тут красавицы и кто это поет о сурке, о красавицах- рыцарь или принц? Наверное, принц, раз поет о красавицах…а сурок…у папы вечером спрошу, он знает, он много читает книг. Или у мамы, мама любит петь, наверняка, и эту песенку знает.»
- Девочка, хочешь крыжовника? –голос Игорька вернул меня в действительность. У нас крыжовник редких сортов. Вот этот куст…на нем растут ягоды с ананасовым вкусом, этот –с лимонным, а вон тот… забыл. Но это очень вкусный крыжовник, ты такого точно не пробовала. Папа корень из Китая привез.
-Твой папа был в Китае?
-Ну да!
-А валенки он тебе тоже из Китая привез?
-Ну да. А откуда ты знаешь?
-Пацаны говорили.
-Много они понимают… поселковая босота.
Я внимательно посмотрела на Игорька:
-А за что ты так их не любишь?
-Да мне нет до них дела. Бегают, орут, босота… Так нянька говорит. И папа.
-Пацаны совсем неплохие. Выручат, если что…- мне хотелось сказать о своих друзьях что то хорошее, но на ум ничего не приходило.
-Так ты хочешь крыжовника?
-Хочу.
Игорек подошел к кусту и попытался сорвать ягоду, но колючие веточки тут же его остановили. Он и так пытался и эдак. Никак у него не получалось сорвать хоть одну ту, что с ананасовым вкусом. Ту, что привезена из самого Китая! Игорек брал листочек двумя пальцами, листочек тут же обрывался и ветка, показав нам висящие рядком ягоды на нижней своей части принимала прежнее положение. Я решила ему помочь. Оглянулась, увидела крепкую, длинненькую палочку. Просунула ее между штакетинами и поддела веточку:
-Рви, давай, пока я держу!
Игорек нарвал полную горсть ягод и поднес к забору, просунул ладонь, высыпал мне крыжовник в подол. Я взяла одну за хвостик и отправила ее в рот. Да, это было что то необыкновенное! Я любила ягоды крыжовника за его кислый вкус, но этот был сладкий, а запах…так вот как пахнет ананас! Вот бы теперь увидеть его, ананас…и только я хотела спросить об ананасе, как над головой у меня прогремело:
-Воровка! Ты что делаешь? Да я тебе руки оторву! Босота поселковая! - нянька стояла над нами с Игорьком и пыталась схватить меня за косы, просунув руку через забор.
-Я не воровка- закричала я. Это Игорек мне дал!
-Игорек, что это она говорит? Это ты ей дал крыжовник? А что это за палка? Это она ее сюда просунула? А если бы ветку сломала? Твой папа привез росточек из Китая, а она его палкой тыкает! Отвечай, Игорек!
Игорек стоял и держал маленькие пухленькие ручки вдоль тела. В беленькой сорочечке, в безрукавке, в клетчатых штанишках, в желтых сандалях и голубых носочках он, словно сошел со страницы книжки. Только там я видела таких аккуратных, причесанных на косой пробор мальчиков. В отличие от поселковых он был толстеньким, невысоким, лицо его было бледным, а на щечках играл яркий румянец. Он стоял и молчал, а нянька требовала ответа. И он ответил. Он сказал, показывая на меня пальчиком:
-Она палкой доставала наш крыжовник.
-А ты, ты ей помогал?
-Помогал.
-Зачем ты это делал?
-Чтобы она не сломала наш крыжовник…
Нянька взяла Игорька за руку и повела его в беседку. Урок музыки надо было закончить. В саду снова зазвучали звуки скрипки. А я пошла домой, вытряхнув из подола на землю ягоды крыжовника с ананасовым вкусом. И чем дальше я уходила, тем глуше звучала музыка. Не тише. Глуше. Да и на музыку она перестала быть похожа, а скорее на звук пилы, застрявшей в деревянном сухом бруске. Песенка про сурка вмиг лишилась прелести, а ее мелодия стала скучной и назойливой.
Прошло много лет. Но как же я помню и вкус того крыжовника и ту простую песенку про сурка. И глаза Игорька помню. Они были зеленые. И помню как болело тогда мое сердце от любви. Хоть и было мне всего семь лет.