Thus is his cheek the map of days outworn,
When beauty lived and died as flowers do now,
Before these bastard signs of fair were borne,
Or durst inhabit on a living brow;
Before the golden tresses of the dead,
The right of sepulchres, were shorn away,
To live a second life on second head;
Ere beauty's dead fleece made another gay:
In him those holy ntique hours are seen,
Without all ornament, itself and true,
Making no summer of another's green,
Robbing no old to dress his beauty new;
And him as for a map doth Nature store,
To show false Art what beauty was of yore.
Таким образом, его лицо [щека] -- образец минувших дней,
когда красота жила и умирала, как теперь -- цветы,
до того, как эти незаконные символы красоты стали носиться людьми
и посмели поселиться на живом лбу;
до того, как золотистые локоны мертвых --
достояние могил -- стали отстригаться,
чтобы получить другую жизнь на другой голове,
прежде чем мертвая шевелюра красоты стала украшать другого.
В нем видны эти благословенные старые времена --
красота без приукрашиваний, подлинная и истинная,
когда не творили себе лето из цветения другого,
не ограбляли старого, чтобы дать своей красоте новый наряд.
И Природа его хранит как образец,
чтобы показать фальшивому Искусству, какой красота была прежде.
Его краса живет, не зная зла,
В котором день сегодняшний замешан,
Так красота минувших дней жила,
Так жил цветок беспечен и безгрешен.
В те дни у достояния могил
Не отбирали локоны умерших,
Чтоб чей-то лик стал снова юн и мил
И соблазнял красою мертвой грешных.
В нем вижу я благие времена,
Когда цветок не ведал хищных взглядов,
Когда чужая нежная весна
Не становилась роскошью нарядов.
Фальшивому искусству призван он
Представить красоту былых времен.