Февраль — это его месяц, он в нём родился и из него же ушёл.
На фасаде зальцбургского Ландестеатра в 2001 году появилась новая мемориальная доска писателю, драматургу и поэту Томасу Бернхарду. К 70-летию со дня рождения одного из самых критичнонастроенных австрийских авторов 20 века — театр, в котором с 1972 г. шли его спектакли, поклонился памяти классика.
Томас Бернхард (09.02.1931 — 12.02.1989) автор романов «Стужа» 63 г., «Помешательство» 67 г., «Известковый карьер» 71 г., «Корректура» 75 г., пьес «Праздник для Бориса» 70 г., «Охотничье общество» 74 г., «Президент» 75 г., «Кант» 78 г., сборника рассказов. Наибольшую известность получила его пьеса «Хельденплатц» 88 г., посвященная теме антисемитизма в Австрии.
Тяжело больной с 18 лет, Бернхард создавал свой мир на грани жизни и смерти, бессмысленности существования, но и его истоков. Именно его болезненным состоянием склонны многие объяснять его озлобленность и беспощадность к людским слабостям и порокам.
В 1957 году он оканчивает Моцартеум, завершив тем самым своё музыкальное образование, начатое еще в Вене. Период работы судебным репортёром в «Демократическом народном листке» отразился в его первом сборнике рассказов «На земле и в аду». Хорошо знакомый с закулисным бытом Зальцбургских фестивалей, он создаёт целую галерею околотеатральных пустозвонов.
Зальцбургу, где прошло его детство и юность, где началось его авторство как писателя, досталось много горьких слов:
«Во мне иногда вспыхивала любовь к неповторимости, к абсолютному своеобразию этого города, родного мне по отцу и по матери, к его (всемирно прославленному) ландшафту, к его (всемирно известной!) архитектуре, но в этих прекрасных местах, в этой природе и архитектуре жили, бессмысленно размножаясь из года в год, слабоумные люди, и все их подлые законы, все, еще более подлые, разглагольствования по поводу этих законов сразу убивали во мне любовь к природе, к их ландшафту — настоящему чуду и к их архитектуре — настоящему произведению искусства, убивали наповал, с первой же минуты, и весь мой образ мыслей, все мои жизненные установки оказывались бессильными перед мещанской, мелкобуржуазной логикой, как нигде процветающей в этом городе. Все в этом городе противится творчеству, и хотя все там всё настойчивей и настойчивей утверждают противное, это — сплошное лицемерие, потому что их неискоренимая сущность — бездуховность, и стоит только где-то взыграть выдумке, фантазии, ее моментально искореняют.»
Томас Бернхард «Все во мне...»
И тем не менее, его творчество — это то зеркало, в которое не хочется, но НУЖНО вглядеться, чтобы понять жизнь, самих себя и своё место в этой жизни. Не говоря уже о великолепном владении языком (живом и в процессе борьбы с ним — с языком — на протяжении всей жизни), об особой манере «диалогичности» монологов его героев, где вам — читателю — всегда отведено полноправное место участника и судьи. На его работы в России (если не считать несколько публикаций в журнале «Иностранная литература») массово обратили внимание только в конце 90-х, когда в потоке русскоязычной эмиграции сформировался достаточный и высокопрофессиональный слой филологической культуры и практики литературного перевода. В последнее время выходят один за другим его романы на русском языке, в российских театрах ставят его пьесы.
На зальцбургской сцене, как свидетельствует мемориальная доска, шли его пьесы «Невежда и сумасброд» 72 г., «Сила привычки» 74 г., «Знаменитые» 75 г. и 2000 г., «У цели» 80 г., «Театральный делец» 85 г. и «Риттер, Дене, Восс» 86 г. Именно в наше время и на родине, в Австрии, и в том числе в российской гуманитарной культуре идет активный процесс институционализации писателя, его философии, его стиля, его значимости для понимания 20 века. Вне имени Т.Бернхарда мы не можем воспринимать творчество его соотечественников, как, например, Петера Хандке или Эльфриды Елинек.
Алла Чурлина, 18.02.2017