На завтра опять объявили штормовое предупреждение.
Когда я слышу эти призывы - не покидать укрытие, то вспоминаю, что все мы плывём на корабле. Корабль наш огромен и величав. Не всякая птица долетит до его середины живой и невредимой. Если над горизонтом встаёт солнце, то лучи его упираются в нескончаемый корабельный борт, а море за кораблём всегда остаётся в сумерках. Закалённый в стихиях корпус – весь в шрамах, вмятинах и заплатах, а чёрные высоченные мачты, словно гигантские обглоданные рёбра, торчат среди обрывков парусов, упираясь топами в небо. По ночам на мачтах синим и зелёным светом разгораются топовые огни, искажая всё пространство вокруг зловещими смутными тенями.
Корабль наш движется медленно, по инерции. Мы дрейфуем по воле ветров и течений в поисках какой-то земли. Однажды разогнавшись, мы уже не можем ни остановиться, ни повернуть назад. Наша цель, как и прежде – неуловима, и оттого поиск средств в её достижение не вызывает у нас никакого интереса.
По верхним палубам корабля гуляет свежий морской ветер, но в его бездонных трюмах всегда темно, зловонно и сыро. В тесных каютах битком набито народу. Все, кто не влез в каюты, шныряют по трюмам в поисках тёплого угла. Пассажиры пошустрее – захватывают свободные помещения, занимая в первую очередь уютные камбузы, подсобки и каптёрки. А на просторных палубах первого класса день и ночь сияет иллюминация и гремит музыка. Там пьют кровь морских чудовищ, носят золотые яйцеклады и жарят русалок.
Никто не знает – есть ли дно у этого корабля. Судовая команда занята подозрительными манипуляциями. В машинном отделении мотористы раскочегарили до малинового цвета паровой котёл. Допотопная машина гудит от натуги, разгоняя карданный вал, но это не придаёт никакого движения кораблю, поскольку гребной винт давно уже сорвало со шпонок, и он бессилен и недвижим.
Авральная команда остервенело откачивает что-то из трюмов. Нам говорят, что где-то в днище образовалась пробоина и только за счёт непрерывной работы насосов мы всё ещё держимся на плаву. Слева и справа по борту висят шлюпки наполненные всяким добром, но к ним никого не подпускают, объясняя, что это есть наша гордость, спасение и неприкосновенный запас.
Озабоченный беспорядком боцман, покрывшийся от усердия изумрудной чешуёй, растопырил жабры и мечет разноцветную икру в людных местах. Икра вызревает и лопается, наполняя воздух спорами благолепия и суеверного патриотизма.
Капитан наш крепко стоит на ногах, вцепившись руками в штурвал. Время от времени он подаёт какую-нибудь заковыристую команду: "Справа пол-кабельтова, отдать концы, вывернуть карманы, поднять фор-стень-стаксель!" И расторопные матросы лезут на мачты, делая вид что поднимают означенный парус. И хотя, на самом деле, никакого паруса нет, а матросы просто перебирают в воздухе руками, капитан доволен их работой и удовлетворённо кивает золочёной кокардой.
«Земля! Земля!» – вскричит вдруг доходяга вахтенный, но вездесущий второй штурман споро зажимает ему рот краповой перчаткой, и пара сноровистых угрюмых старшин волокут бедолагу в трюм - чистить гальюны.
Чтобы отвлечь внимание пассажиров, канониры дают залп из всех орудий, и палубу накрывает чёрным пороховым дымом, в котором ничерта не разглядеть. Сквозь дым и грохот слышен лишь свирепый голос капитана: «По местам стоять! Лева на борт! Полный вперёд, разгильдяи!»…
На завтра – штормовое предупреждение. Значит на верхнюю палубу опять нельзя будет выйти. Хотя в трюмах не слышно – есть там шторм снаружи или нет.