Пушкин моего детства.
К 180 – летию со дня гибели Поэта.
Я начал читать с пяти лет. Сам процесс обучения этому чуду не сохранился в моей памяти, но ясно помню такую картину.
Ранним солнечным утром я лежу на животе в своей кроватке, задрав ноги кверху, и читаю вслух:
«У лукоморья дуб зеленый,
Златая цепь на дубе том…»
- Мам!- кричу я. – Что такое «лукоморье?
Мама возится на кухне, приготовляя завтрак для отца, которому надо быть на работе раньше всех, потому что он главный врач районной больницы. Сейчас он тоже сидит на кухне и, как всегда, читает газету, думая, что он помогает этим маме. Она, действительно, иногда просит его подать ему продукты и посуду из шкафчика. Но он всегда отвечает ей: «Обожди, я сейчас дочитаю до конца эту заметку». И тогда она достает все сама и советует ему перейти в гостиную, так как он только мешает ей готовить завтрак.
Но на мой вопрос о лукоморье она отвечает сразу же.
- Не знаю! – кричит она слегка раздраженным голосом.
И я слышу, как она говорит отцу:
- Я предупреждала тебя, что не надо было учить Борю читать в этом возрасте. Теперь он замучит нас своими вопросами.
Отец ей ничего не отвечает, зато входит в мою комнату, наклоняется над моей кроваткой и, показывая пальцем на картинке место, где стоит дуб, говорит:
- По-моему, лукоморье – это берег моря, который здесь изгибается, как лук. Ты видел когда-нибудь лук, из которого стреляли древние воины?
- Видел, - отвечаю я, вспоминая какую-то картинку из другой книжки, где стоят люди в шлемах с луками в руках, а у них над головами летят тысячи стрел.
- Ну вот, - облегченно вздыхает отец. – Лук и море – получается «лукоморье».
Довольный тем, что он так легко объяснил это трудное для меня слово, он уходит на кухню завтракать. Когда я дочитываю до конца это вступление к «Руслану и Людмиле», он уже стучит каблуками по ступенькам нашего деревянного дома, уходя на работу.
Читать саму поэму мне неохота: она очень длинная и во многом мне непонятная. К тому же я знаю, что мама уже принялась готовить завтрак для нас двоих и сейчас заставит меня умываться холодной водой, чего я страшно не люблю.
Не знаю почему, но вся моя библиотека в то время состояла из сочинений Пушкина. Мне вспоминается, что мама так и кричала на меня, приходя домой после работы, когда я оставлял книги там, где читал, и все комнаты были буквально усеяны ими:
- Ты снова разбросал своего Пушкина по всему дому! А, ну-ка, сейчас же собери его и положи на свою этажерку!
Она говорила именно так, никогда не употребляя слова «книжки»..
Это были тонкие книжечки разных размеров с яркими цветными обложками, но рисунки внутри их были черно-белыми.
Первая книга, которую я прочитал сам от начала до конца, называлась «Сказка о рыбаке и рыбке».
По непонятным для всех причинам, эта сказка понравилась мне больше всего, и вскоре я знал ее почти наизусть. Из нее же я пополнял запас слов и выражений, чем не раз удивлял своих друзей, которые еще не могли читать и черпали свой лексикон из разговоров в семье и на улице. Поэтому я, в свою очередь, не понимал их, особенно, когда они ругались. Это сейчас я понимаю, что порой это был самый обыкновенный взрослый мат, блеснуть которым мои друзья старались при всяком удобном случае. А случаев таких предоставлялось им в избытке, так как в завершение каждой встречи на улице должна была состояться драка.
В этих кровавых разборках я никогда не участвовал, за что получил прозвище «докторский пацан», которое было для меня обиднее, чем «маменькин сынок».
Но однажды произошло так, что именно Пушкин помог мне избавиться от этого позорного прозвища и стать полноправным членом уличной компании.
Рядом с нашим домом стоял небольшой особнячок, который, как говорили, принадлежал родителям адмирала Головко. Туда летом приезжала чудесная девочка Юля, которой было скучно, как и мне, без настоящих друзей. Она играла на пианино и тоже много читала. Мы подружились с ней именно на этой почве: она увидела меня через решетчатый забор читающим, полюбопытствовала, что я читаю, и попросила дать ей какую-нибудь книгу, так как прочла всю литературу, которая была в доме у бабушки и дедушки.
Бабушка и дедушка у нее были очень строгие люди, которые гордились тем, что вырастили такого знаменитого сына, и абы кого во двор к себе не пускали. Поэтому Юля стала приходить к нам и уходила только тогда, когда ее звали на обед и ужин.
Но однажды был очень жаркий день, и я предложил сходить на речку искупаться. Она охотно согласилась, и мы, взявшись за руки, пошагали вниз по дороге к реке, которая называлась Малка.
Она, берущая начало в Приэльбрусье, летом была бурной и грязной, поэтому малышня купалась в мелком затоне, где вода отстаивалась и изрядно прогревалась.
Но, подойдя к этому месту, мы с Юлей увидели, что весь берег этого затона кишит мелкой ребятней. Мою подругу это не смутило, и она уже потянула через голову свое светлое платьице, чтобы залезть в воду, как вдруг раздался голос предводителя этой компании, хорошо мне известного по дракам на нашей улице:
- А вы чего сюда припёрлись? Мы девчонок к себе не принимаем.
Рыжий и толстый шкет с сурово сведенными бровями с трудом влез на дамбу, на которой мы стояли, и уставился на Юлю, как на врага народа. Потом взял ее за плечи, развернул лицом к городу и дернул за косичку. И тут со мной произошла метаморфоза, которую я от себя никак не ожидал. Я сделал два шага вперед, толкнул его в грудь и закричал:
- Не трогай ее, дурачина-простофиля!
Все, кто был на затоне, оцепенели. Они знали, что этот пацан может сейчас сделать со мной, что захочет. Ему было нипочем одним ударом сбросить меня с дамбы, прямо в мутные волны Малки, или протащить волоком к затону и утопить меня в нем, как котенка.
Но предводитель тоже застыл, как статуя, и смотрел на меня растерянно и глупо. Не знаю, чем бы это закончилось, но тут Юля дернула меня за рубашку и сказала:
- Пойдем домой. Я не хочу купаться вместе с этими хулиганами.
При этих словах вожак ребятни еще пуще захлопал своими рыжими глазами и принялся усердно вытирать пот с лица. А мы с Юлей повернулись к нему спиной, снова взялись за руки и пошли домой. И никто за нашими спинами не произнес и слова.
Не знаю, откуда мои родители и Юлины бабушка с дедушкой узнали об этом эпизоде, только после него Юлю перестали выпускать со двора, а со мной дома состоялся серьезный разговор, который спустя минуту после его начала перестал быть серьезным.
- Ну-ка, расскажи мне, сын, что там у вас произошло на затоне? – голосом Тараса Бульбы спросил меня отец.
- Ничего не произошло, - ответил я искренне, так как не придавал этому происшествию никакого значения. – Мы пошли с Юлей купаться, а какой-то мальчик начал прогонять ее, потому что она девочка. И тогда я ему сказал, чтобы он не лез к ней.
- И как ты это сказал? – уже улыбаясь, спросил отец.
- Я сказал: «Не трогай ее, дурачина-простофиля!»
- И откуда ты взял эти нехорошие слова: дурачина, да еще и простофиля?
- уже совсем весело продолжал допытываться у меня отец.
- Как нехорошие? – удивился я. – Они в сказке у Пушкина написаны. Так старуха старику говорила, когда он у рыбки ничего не просил.
- Да, это верно, - согласился со мною отец. – Но старик на это не обижался, потому что имя у него было другое, чем у мальчика, которого ты обидел. Его зовут Филя, и когда ты сказал, что он просто Филя, для него это было большой неожиданностью.
Теперь уже смеялась и мама, да так заразительно, что в комнату заглянула моя прабабушка Сара, которую я называл «баба Ох» из-за ее постоянных стенаний, и попросила рассказать, отчего это в нашем доме такое веселье.
Услышав мою историю, она тоже рассмеялась, что было вообще невообразимо …
Потом пришла война…
Папа с мамой ушли на фронт, где лечили раненых солдат, я поочередно жил у дедушек и бабушек, но когда немцы подошли к Северному Кавказу, отец, бывший уже начальником госпиталя, взял меня к себе.
В госпитале я продолжал много читать, вернее, перечитывать книжки, которые мы смогли взять с собой. Понятно, что их было немного, и почти все из них были сочинениями Пушкина.
Отец погиб первого ноября 1942-го года, почти на моих глазах, когда немецкая разведка наскочила на нашу машину, застрявшую в речке.
Я продолжали «служить» в папином госпитале, где мама была операционной сестрой, а в 1944-м году ее демобилизовали из-за меня, и мы вернулись в родные края.
Ни дома, ни какой-либо квартиры теперь у нас не было, и мы скитались по родственникам, разбросанным по всему Северному Кавказу. Из вещей у нас был всего один чемодан с минимумом нехитрой одежды, но на самом его дне лежали несколько книжек Пушкина, которые я привез с войны.
Я пошел в школу, учился так себе, не понимая, почему там учат тому, что я уже хорошо знаю. Вероятно, потому, что у меня было много свободного времени, я начал писать стихи. Естественно, это были стихи о войне, о нашей победоносной армии, и ее главнокомандующем товарище Сталине.
Нашей учительнице Екатерине Дмитриевне, очень пожилой и старомодной женщине, мои стихи, как ни странно, понравились, и она заставляла меня читать их на уроке моим одноклассникам. Так я получил вторую кличку в мой жизни - «писатель».
Но однажды случилась удивительная история, после которой я еще сильнее полюбил Пушкина, и уже не как поэта, а как человека. Таким он сохранился в моем восприятии до сих пор: великий поэт и человек с великою душою.
Помню, что мы снова собирались куда-то переезжать, и мама укладывала наш видавший виды чемодан. И вдруг я услышал ее вскрик:
- Ой, что это такое?
Я обернулся и увидел, что она держит в руке обыкновенную почтовую открытку, правда, изрядно пожелтевшую от времени.
- Почитай, - сказала она.
Я взял из ее рук открытку и прочел красиво написанное от руки короткое приглашение:
«Уважаемые товарищи!
Приглашаем вас сегодня в 18.00 в районную библиотеку на «Пушкинские чтения» в честь 100-летия гибели поэта.
10-го февраля 1937-го года».
- Мы ходили туда с папой, - грустно сказала мама. – Это был рабочий день, у нас было много операций, и я так устала, что ни о каких чтениях и слушать не хотела, А папа посмотрел на меня с таким удивлением, будто я от своего любимого мороженого отказалась: «Это ведь бывает раз в сто лет, и такого уже не будет. Ты понимаешь, кто тогда погиб? Ты еще будешь Борьке рассказывать, как тебе повезло: услышать стихи Пушкина ровно через сто лет после его смерти».
- Расскажи мне о том, как он погиб, - попросил я ее, так как, к своему стыду, тогда ничего не знал о биографии поэта.
Услышанное потрясло меня до глубины души.
- Этот Дантес… - сказал я с дрожью в голосе, не зная, как можно назвать человека, убившего Пушкина.
- … дурачина – простофиля, - подсказала мне мама и улыбнулась, вспомнив, вероятно, историю, приключившуюся со мной до войны на берегу Малки.
Я тоже улыбнулся, так как после того узнал уже много других бранных слов, гораздо более оскорбительных.
Я еще раз перечитал открытку, и мне вдруг пришла на ум интересная мысль.
- А знаешь, Пушкин погиб десятого, а одиннадцатого родился я.
- Понимаю, - снова улыбчиво произнесла мама. – Я нашла недавно целую тетрадь с твоими стихами. И даже знаю, как прозвали тебя твои одноклассники. И сейчас ты тщеславно подумал, что тебе было суждено придти ему на смену как поэту. Не так ли?
Я стыдливо промолчал, а мама закончила наш разговор в веселом тонн:
- Это было бы здорово, только Пушкин погиб 10-го февраля, а ты родился 11-го января. На целый месяц раньше …
Мне стало грустно.
Потому что мне по-детски хотелось именно того, о чем она сказала раньше: сначала Пушкин, а потом – я…
P.S. Я писал этот рассказ, чтобы опубликовать его десятого февраля, но меня забрала скорая помощь …