Павел Николаевич, пятидесяти шести лет, – осанистый, крупнотелый, с внимательным умным взором из-за тонкой золоченой оправы, послушным шлейфом тянулся за женой по просторам сверкающего супермаркета. Куда она – туда и он, куда она – туда и он с продуктовой тележкой.
Это на работе, в своей собственной фирме, Павел Николаевич был царь и бог. А вот на рынке, в забитых товарами и людьми торговых центрах он словно мельчал, становился беспомощным и зависимым. Эта назойливая торговля со своей беспрерывной суетой действовала на него угнетающе. Павел Николаевич видел, чувствовал, что на каждом шагу здесь, как на зверя в лесу, расставлены всякого рода заманиловки, ловушки и наживки. Его раздражали и убаюкивающая музыка, и броские яркие ценники, и хитроумная выкладка товаров, и мудрено выстроенная лабиринтовая система прохода. Он задыхался в этих ловушках, одна била мысль: как быстрее вырваться на волю. Вот почему, когда от жены поступала команда что-то купить, Павел Николаевич быстренько, не вникая в сроки, производителей и прочую ерундистику, бросал нужное в тележку, и – скорее на выход.
Дома обычно получал выволочку. Жена уже в который раз учила его, что «молочку», например, надо брать ту, что стоит в глубине, а не в первом ряду. Мол, торгаши специально для таких вот дураков - мужиков просроченное впереди выставляют. А вы и рады хватать что ни попадя. Павел Николаевич виновато вздыхал, отворачивался, закатывал глаза и заверял, что впредь так и будет делать. Но вскоре забывал про наставления жены и наступал на те же грабли.
На этот раз он был всего лишь «носильником и потаскуном», как острил его друг Михаил. Это избавляло от мучительного выбора и снимало всякую ответственность. Павел Николаевич расслабленно толкал тележку, не забивая себе голову всякими торговыми премудростями. Есть «начальник» - жена, ей и решать, и отвечать.
Поход в супермаркет благополучно подходил к концу. Осталось только купить колбасу, но не простую, а, как заявила жена, «самую вкусную». Накануне она все уши прожужжала Павлу Николаевичу про какую-то особую колбасу. Мол, подруга ее так хвалила, так хвалила. Режешь, ешь и есть хочется, вкус – необыкновенный. Как тут не попробовать? Уж на что Павел Николаевич был снисходительно недоверчив, мол, знаем, знаем, ваши женские ахи - охи, и то проникся чревоугодным любопытством: что же это за чудо продукт?
В колбасном отделе под ярким ослепительным светом томилась, нежилась, испуская густо настоянный дух, щекоча ноздри и нервы, колбаса всех сортов и мастей. Как снаряды крупного калибра, тесно прижавшись друг к другу лоснеными боками, лежали добротные батоны «варенки». Всем своим объемным видом они как бы взывали: возьмите, не пожалеете! Копченые и полукопченые – те, осознавая некую избранность, сторонились непомерно откормленных подруг. Аккуратные, стройные, они вытянули поджарые тела, закатили глазки и не обращали никакого внимания на покупателей: кому надо, тот возьмет. Простонародные сосиски, наоборот, были чужды самоуверенности и бахвальства. Они сгрудились веселым навалом, о чем-то шушукались между собой, бойко стреляли по сторонам, прыскали и всем своим видом словно говорили: «а нам все равно!»
А еще тут были крест-накрест перетянутые веревками, словно утянутые корсетом , чинные дамы-колбасы, самодовольные жирные окорока, степенные дымчатые грудинки, достопочтенные сервелаты, много, много чего… Казалось, если к этому колбасному навалу подбредет какой-нибудь изголодавшийся бедолага, непременно быть беде: или, зыркнув по сторонам, сунет за пазуху первое, что попадется под руку и ринется со всех ног наутек, либо свалится без чувств от умопомрачительного колбасного духа.
Жена Павла Николаевича, выискивая как собака-ищейка среди колбасных завалов, нашла наконец нужную «палку».Обнюхала ее, приласкала коричневый бок, бережно передала мужу: «Берем!»
…Впереди показался знакомый силуэт двухэтажного загороднего дома. Павел Николаевич в который уже раз отметил его интересную архитектуру: многоуровневую планировку, своеобразные переходы и изломы, другие нюансы. Да, денег было потрачено немало. Но если они могут себе позволить, отчего же не построить так, как душа желает?
Павел Николаевич нажал кнопку пульта. Зажужжал моторчик, ворота мягко отъехали в сторону, пропуская хозяйский «Ленд-Крузер». Поравняв машину рядом со стоящей на площадке «Тоетой-Камри» жены, Павел Николаевич заглушил мотор.
Все-таки Ленд-Крузер – машина что надо, полюбовался он со стороны джипом. Едешь, как на КамАЗе – высоко, обзор отличный, мотор мощный. Предыдущий Лендровер тоже был ничего, но этот покруче будет.
…А колбаса оказалась как колбаса. Ну, вроде как соответствующая своему дорогому разряду. Ничего… Но чтобы впиться зубами, проглотить – этого нет и в помине. «Ничего» – оно и есть «ничего», слово это обозначает не столько отсутствие плохого, сколько хорошего, отметил Павел Николаевич.
Жена еще пробовала откопать какие-то достоинства чрезмерно расхваленного продукта - тщательно пережевывала, присматривалась, принюхивалась, а Павел Николаевич решил проверить колбасу на Абаме – откормленном пышном черном коте с расфуфыренными усами.
- Ну-ка, отдел технического контроля, – бросил ему кружок, - что скажешь?
Абама обрадованно подбежал, распушив хвост, но, нюхнув «самую вкусную колбасу», недоуменно уставился на хозяина: «И что это, дорогие, вы мне подсунули?»
Недовольно вильнув хвостом, Абама удалился.
Павел Николаевич не стал упрекать жену за то, что потратили деньги зря. В конце концов, не такая уж большая сумма. Да и не в деньгах дело…
Он вышел на балкон. Было жарко и душно. Недавние грозы прогрохотали, промыли, прочистили все вокруг, но солнце напарило так, что впору снова было литься с небес. То ли от духоты, то ли от непомерной влажности, непонятно от чего,- Павел Николаевич не мог понять, - навалилась какая-то удручающая досада.
«Самая лучшая колбаса» тут ни причем. Черт с ней, невелика потеря, усмехнулся он, вспомнив первоначальные расхваливания жены и снисходительный приговор «работника отдела технического контроля».
И вообще, разве бывает что-нибудь самое лучшее? Самое- самое?- задумчиво потер висок. Самое лучшее – это навсегда, на всю жизнь. Такое, что не подлежит ни пересмотру, ни переоценке. Как аксиома, не требующая доказательств.
ххх
Ему тогда было тридцать с небольшим - самый, что ни на есть, возраст Христа.
Возраст Христа… Почему так говорят? Наверное, в такую пору каждый мужчина должен совершить в своей жизни что-то важное, определяющее, или подойти к этому вплотную. Иначе зачем жить на белом свете, небо коптить?
Принято считать, что лучшие годы приходятся на юношеские, весенние. Но Павел Николаевич рассуждал иначе. Семнадцать лет – это полнейшая зависимость - от родителей, учителей, от всего, прямо рабство какое-то.
Несправедливости, грубости в эти годы так и подстерегают на каждом шагу, словно все сговорились испачкать тебя – такого чистенького и непорочного, пошлой замызганной тряпкой. А кругом радуются, хохочут, и тебе неудобно выглядеть белой вороной. Порой хочется к черту бросить своих книжных героев и нырнуть в море удовольствий. Но что-то, словно собаку на натянутом поводке, сдерживает, не дает сорваться в бездну соблазнов. Это потом, увидев внизу горы искореженных трупов, ужаснешься, что и тебя могла бы постигнуть эта участь, и перекрестишься: «свят, свят, свят…»
Тридцать лет – совсем другое дело. Спали рабские оковы, вылетела из головы дурь и блажь, ты обрел крепь, спокойствие и готов к дальнему походу. И снаряжен как солдат с полным «боекомплектом» : есть работа, крыша над головой, жена, родной детеныш. Не надо ничего выдумывать, искать, - стоит только протянуть руку, и черпай себе на здоровье земные радости. А когда рядом добрые и веселые друзья – кажется, ничего уже в жизни больше и не надо, все удалось в полной мере.
Так рассуждал, вдыхая на балконе вечерний аромат, Павел Николаевич.
И была, была самая вкусная колбаса, улыбнулся он. Да, что ни на есть, самая-самая! Лучше которой ничего в жизни и нет…
…После работы он, Пашка, – худющий, как палка, подвижный, в потертых, с дырками на коленках джинсах, доставая на ходу сигарету, прожогом летел в гараж. Перед этим ненадолго заскакивал домой – чтобы по-солдатски вбросить в себя ужин и, как в диспетчерской, получить у жены отметку-разрешение на движение по гаражному маршруту.
Гараж был совсем рядом – стоило только завернуть за угол дома, нырнуть в зеленую низинку, выскочить на взгорок, и он на месте. Каждый раз в низинке его обволакивал тонкий сладко - нежный туман, происхождение которого Пашка долго не мог понять. Позже уже, случайно попавшая в «пахучую долину» жена пояснила, что сладкий обволакивающий запах идет от ночных фиалок – маттиол, неброских цветов, которые не видны и не слышны днем, а раскрываются только вечером, когда наступает тишина и покой. Жена еще долго разъясняла про эти цветы, но Пашка, не слушая ее, летел дальше по своим, более важным делам.
Это сейчас владельцы авто бросают машины прямо возле подъезда, споткнуться можно. А тогда укутывали- упрятывали в гаражах, подальше от непогоды и дурного глаза. Гараж – это слово было синонимом эдакой устойчивости автовладельца, стороной другого мира. Гараж! Это не просто помещение четыре на шесть, это являло собой центр мужского притяжения, это была ось земли, вокруг которой все крутилось и вертелось. Сюда спешили, спотыкаясь, старые и малые, ехали, выползали из всех щелей. Для чего? Да ведь только здесь можно было почувствовать мужскую вольницу, вдохнуть дым настоящей свободы. Как казак в запорожский Сечи, расправляя с хрустом плечи, благоговеет от духа горько-щемящей степи, ржания удалых коней, запаха кострового наваристого кулеша да крепкой чарки, так и истинный гаражник среди чада выхлопных газов под звяканье ключей и задушевного ляляканья с такими же озаренно-чумными собратьями обретал то незаменимое равновесие и успокоенность, что не купишь - не получишь ни в каком доме отдыха.
Казалось бы, что особенного можно обустроить на стесненной, весьма ограниченной «производственной» площади? Все же некоторые умельцы творили чудеса. Кто засовывал в гараж дровяную печку, и она грела, озаряла в любые холода. Кто мастерил топку, в которую шла «отработка» - слитое из машины старое масло, пробрасывал трубы, и выходило некое гаражно-«паровое» отопление. Некоторые ставили в углу старую кровать, развешивали на стенах «списанные» женами ковры, и было весьма уютно, не хуже, чем в квартире.
А чудаки - коллекционеры тащили разного рода «антиквариаты»: часы, картины, охотничьи трофеи, самовары, обставляли все свободное пространство, и гараж превращался в настоящий музей. Когда сторонний человек (особенно женщина) попадал сюда, то сразу же цокал языком и восхищенно крутил головой по сторонам.
А еще умудрялись, незаконно расширив площадь, взгромоздить наверх бак, каким-то образом наполнять его водой и устраивать самую что ни на есть настоящую баню – с обжигающим паром, хлесткими березовыми веничками и освежающим душем. В крохотном предбаннике полагалось переобуваться в тапочки, в обшитой деревяшками комнатушке остро пахло сосновой смолой, а на столе пыхтел самовар – чем ни дом отдыха?
И устраивались добрые вечера, и под чаек, водочку да табачок тянулись неспешные беседы- разговоры – о ломающихся машинах, удачной рыбалке, вредных женах и добреньких подругах, о глупой политике, о несправедливом начальстве, обо всем. И где, как ни здесь, тебя поймут, обогреют и, хлопнув по плечу, приободрят: «Все, брат, будет хорошо!». И протянут стопочку: «Будем!»
Пашку тянуло в эдакую ложу масонства», братство «вольных каменщиков» еще и потому, что все это было для него ново и свежо. Гараж – бетонную блок - комнату, из тех, что штампуют на домостроительном комбинате для возведения многоэтажек, он купил совсем недавно. Правда, гараж оказался несколько коротковат и узковат, а потолок низковат, не то, что у соседей. Но для его старой чахлой машины и такой годился, большего она не заслуживала.
«Павлиноуткоеж» - так Пашкина жена сразу же, сморщившись, окрестила приобретенное на собранные по крохам и еще взятые под страшные в банке проценты ( 220 годовых!) старое авто. По происхождению «пятерка», по облицовке – «семерка», по «троечному» движку «шестерка», - ни дать, ни взять, настоящий «Павлиноуткоеж». Словно сердясь и отфыркиваясь на прилепленное неблаговидное прозвище, машина заводилась, чихая и отплевываясь, трогалась с места нервным рывком и только успокоившись, переходила на мерное движение. Мало того, ссылаясь на различные болячки, останавливалась где ни попадя, и не было Пашке с «Павлиноуткоежем» никакого сладу.
В технике он тогда был ни бум-бум. Ему советовали: « за машиной надо смотреть». Но сколько Пашка пристально ни всматривался в подкапотное нагроможденье всяких прибамбасов, ничего путного извлечь от этого не мог: «Павлиноуткоеж» как ломался, гад, так и продолжал ломаться. Хорошо, что друзья, Витька с Лешкой помогали, иначе бы совсем хана.
Их дружба началась давно, а как, уже и не упомнишь. Как-то само собой потихоньку подтянулись жены, стали ворковать между собой, ладить. А это – большое дело. Ничто так не разрушает мужскую дружбу, как дурной женский язык и завистливый взгляд. «Ночная кукушка» какую угодно цитадель разрушит, перекует мужа на свой лад. И – прощай тогда друзья- товарищи!
Слава богу, у них такого не было, и они могли без помех предаваться своим мужским интересам. В первую очередь – автомобильным. У Лешки был столетний рыдван «москвич» – облезлый, натужно ползающий, но такой трудяга – черта можно было перевезти. Витька не вылазил из-под своей «копейки», «жигулей» первой модели. Все что-то накручивал, регулировал, оттачивал. Потому его «копейка» и летала, как ласточка, оставляя далеко позади себя «монеты» несоизмеримо большего достоинства.
Машины друзей бесконечно ломались, ремонтировались, опять ломались, оттого и поводов для встреч было предостаточно. Обычно сходились в Пашкином гараже, так было удобно. Не договаривались, их уже неосознанно тянуло друг к другу. Часто встречались без повода – чтобы просто увидеть друг друга, поболтать.
Так и на этот раз: прошло некоторое время, и вот он, пожалуйста! – Витька ! Невысокого роста, с топорщимися аккуратными усиками и непокорным, сваливающимся набок чубчиком, который он то и дело прилаживал на законное место, Витька был своего рода «профессором» в автомобильном деле. До всего дошел сам, проштудировав немало книг и сделав собственные выводы.
- Привет! – пригладил Витька чубчик.
- Привет!
- Давно не виделись!
- Целых три дня!
- Ну, как там твой Павлиноуткоеж - ползает, летает?
- Выделывается, паразит. То шерсть выпадает, то хвост отваливается. Надоел хуже горькой редьки. На днях тормоза забарахлили. Я новые прокладки в тормозном цилиндре поставил, немного поездил – цилиндр опять потек. Снова заменил прокладки, теперь вот прокачать надо. Сделаем?
- Ка-анэ-э-чно, дорогой, ка-а- нэ-э-чно,- кривляясь, нараспев пропел на кавказский манер Витька.- Вообще-то я эту школу давно уже прошел. Менять резинки – мертвому припарка. Надо сразу выкидывать цилиндр и ставить новый.
- Да с деньгами туговато…
- А когда у нас было густовато? – хмыкнул Витька. – Но тормоза, брат,- он многозначительно поднял вверх палец,- штука серьезная, тут баловаться нельзя. Ну, давай прокачаем. Шланг у тебя есть?
- Есть!
- А баночка для жидкости?
- Да все уже наготове.
- Садись за руль.!
Витька подлез под переднее колесо, стал ключом крутить туда-сюда штуцер тормозного цилиндра.
- Жми на педаль… Отпускай… Жми… Отпускай…
Пашка послушно выполнял команды, чувствуя, как под педалью набирается нужная упругость.
- Ну, все, готово!
Витька выпрямился, отряхивая руки
- Еще походит. Но это ненадолго, я тебе говорю. Надо полностью цилиндр менять, тогда будет толк. -Так!- заговорщески подмигнул он Пашке,- с тебя причитается.
- Елы палы, какой разговор!
Пашка нырнул в темный угол, что-то там пошурудил, извлек бутылку водки.
- Это дело!- радостно потер ладони Витька. Он оживился, задвигался, в глазах загорелись радостные огоньки.
Пашка достал из ящика мутные стопки, дунул в одну из них. Посмотрел на свет, схватил со стола тряпку, поелозил, поелозил, махнул рукой и поставил стопки на стол.
- А загрызнуть что-нибудь найдется?- покрутил головой по сторонам Витька.
Пашка досадно чвыркнул губой.
- Пойдет?- после непродолжительных поисков протянул другу иссохшийся, искрошенный со всех сторон кусок дубового хлеба.
- Пируем!- вертя в руке подобие увесистого булыжника, утвердил закуску Витька.- Наливай!
Узкий слесарный стол был завален ключами, отвертками, разносортными гаечками, болтиками, свечными проводами. Здесь же беспорядочной грудой – хотя это для непосвященного беспорядок, а для хозяина все на своем законном месте – ждали своего часа многочисленные детали и деталюшки: карбюратор с распотрошенными внутренностями, заподозренная «в пробитии» крышка трамблера, снятая из-за подозрительного стука крестовина. Пашка, недолго думая, сгреб все это добро в сторону, освободил место для предстоящего пиршества.
Только он начал разливать, как рядом прогрохотало:
- Черти! Без меня? Друзья называются! Придушу как котят…
Темная гора навалилась на Пашку с Витькой, сдавила их до смерти. Это Лешка – здоровяк с крупно очерченными губами, добродушно хлопающими глазами и железными руками- тисками взялся невесть откуда.
- Леха, брось….- затрепыхались, застонали в его объятиях друзья. – Как же мы без тебя? Ни грамма, ей богу… Пусти, злодей!
- То- то же!- ослабил медвежью хватку Лешка.- Я вас научу родину любить…
- Только вот закуси нет никакой,- протягивая другу полнехонькую стопку, посетовал Витька.
- Что бы вы без меня делали? – прямо как возрадовался Лешка.- Айн момент! У меня в машине есть…
Он поставил стопку на стол, метнулся к двери.
- Битте дритте!
Не стирая с лица самодовольной ухмылки, Лешка небрежно бросил на стол палку копченой колбасы. Вроде как у него таких палок завались, и пожертвововать одну из них для друзей ему ничего не стоит. По гаражу, перебивая бензиновый дух, сразу загулял, расплылся соблазнительный, щекочущий ноздри аромат.
Пашка с Витькой недоуменно уставились на свалившийся как с неба деликатес.
- С первой зарплаты домой несу,- раскрыл Лешка секрет. – Так что вы особенно рты не раскрывайте. Понюхали? Сейчас по кусочку - другому, и хватит. Много есть вредно.
Лешка раньше работал прапорщиком в военизированной охране на крупном заводе, долго стоял в очереди на квартиру. Но вот что-то стукнуло ему в голову: «Не могу!» Долго мыкался в поисках новой работы. Потом подрядился где-то на стройке подсобником, и вот наконец получил хоть какие-то деньги. А то целый год, как он говорил, «на бич-пакетах сидели».
- Так ты неси колбасу домой, порадуй жену и детей,- спохватившись, стал совать ему назад духмяную палку Витька.
- Ничего, чуток чикнем. Давай нож!- крикнул он Пашке.
Тот стал рыться в глубинах ящиков, но ничего не нашел.
- Был же нож, был…
- Э-э-э…. Ничего у вас нет…
Лешка покрутил головой по сторонам.
- Во!
Он снял со стены ножовку по металлу, попробовал ногтем мелкие зубцы полотна.
- А что бы подстелить? Хозяин! Где белоснежная скатерть? – забасил, зарявкал.
Белоснежной скатертью послужил извлеченный из мусорного ведра смятый ком старой газеты. Пашка и так, и сяк разглаживал ее рукой, но газета не поддавалась, морщилась и собиралась в привычные складки.
Лешка, прицелившись, стал сосредоточенно пилить колбасу ножовкой. Вскоре на столе выросла небольшая горка кружочков с рваными краями.
Витька, поднатужась, ломанул зачерствелую горбушку на три части, протянул товарищам. Все дружно подняли стопки.
- За нас!
- Будем здоровы!
«Будем здоровы!» - эта неистребимая фраза – как заклание, как символ несокрушимой веры, как реющий в вечности флаг – ежечасно, ежеминутно повторяется независимо друг от друга миллионами людей в разных уголках земного шара.
«На здоровье!» - одинаково дружно тянутся друг к другу и белые холеные руки аристократов, и черные намозоленные руки рабочих. Прикрываясь здоровьем, волнуясь и трепеща, подносит к незрелым губам свою первую в жизни рюмку прыщеватый подросток и вспыхивающая как роза от страшного смущения начинающая наливаться соками юная девица.
«На здоровье!»- с призрачной надеждой (пока живем- здравствуем!) на крохи лучшего - хотя бы в этот час, в этот миг, расплескивая муторную жидкость, тянет трясущейся рукой свой грязный стакан забитый немощный бомж.
«На здоровье» - будто от этого здоровье и впрямь прибавится, с
опаской поглядывая на дверь, быстренько опрокидывают стопочку- другую и лежачие, и ходячие в любой- и в «цэковской» , и в обветшалой сельской больнице . И вроде бы легчает, и, кажется, сразу идешь на поправку…
И чистенькие благородные аристократы, и утруженные угрюмые рабочие, и юноша с пробивающимся над губой пушком, и измазюканный в грязи бродяга – все в этот миг едины, все - братья, равны и счастливы, связаны незримыми узами. И верится всем: «Так и будет!»
Поднимая вечный тост, взирая друг на друга сквозь колыхающуюся волшебную влагу, все словно всматриваются в целый мир, и поют с радостью и надеждой - как гимн планете и человечеству: «Будем здоровы!»
Ах, как хорошо, как радостно, не пошла - покатилась по гладкой дорожке - такая желанная в этот час и в этот миг – никакого счастья не надо!- сладкая водочка! Первый глоток – что неземной вдох, что бальзам, что порция живительной влаги. Нежным ручейком влилась в отворенные уста, коротко обожгла рот, взбудоражила, прозвенела чудным камертоном. И вот уже пожурчала, божественным теплышком поструилась по всему телу, дошла до каждой родимой клеточки, неся ни с чем не сравнимое успокоение и благодать.
И - как божья милость, свалившаяся с неба эта колбаса.
Первым потащил со стола, заграбастал вожделенный кусочек бугристой ручищей Лешка. Вбросил в широко раскрытый рот, хлопнул заградительным отрядом крепких белых зубов, прислушался к ощущениям. Как мелкий камешек пропадает в бездне пропасти, так и колбаска, нырнув в лешкино чрево, словно исчезла, испарилась, не оставив и следа.
Лешка недоуменно похлопал мохнатыми ресницами: то ли была колбаса, то ли нет? Его глаза – выпуклые, навыкате, еще больше округлились, непонимающе уставились в одну точку. Толстые губы беззвучно зашевелились, зачмокали, пытаясь поймать след стремительно пролетевшей мимо колбасы. Лешка пожевал в туманной задумчивости, словно что-то нащупывая, и – расплылся, растаял в глупой улыбке.
Витька – тот брал кусочки аккуратно, за краешек, нежно прижимая колбаску большим и указательным, изящно отводя остальные в сторону. Ему казалось, она буквально тает у него во рту, растекается атомами и молекулами. Витька, представляя себя великим дегустатором, вкушал, внимал эти атомы и молекулы - то закатывая глаза под лоб, то расслабленно жмурясь, мычал под нос что-то сладостно-благостное. Словно пел проникновенное благодарение самой лучшей, самой вкусной в мире – во всяком случае, в этот час и в этот миг – колбасе.
А Пашка, взведенный как пружина сногсшибательным ароматом копчености, набросился на колбасу так, будто его кто под зад коленкой поддал. Хватал рваные кружочки без страха и упрека. А чего стесняться-то?- говорил весь его вид,- все свои.
Вскоре от скромной нарезки ничего не осталось. На пожмаканной газете, словно перст, лежал один-одинешенек кусочек колбаски. Словно все наелись, насытились до отвала, больше никому не лезет. Все скромно отворачивались или с видимым безразличием смотрели на соблазнительный провокационный кружочек. А кругляшок словно подковыристо вопрошал: ну, кто смелый, кто решится?
Смелых и решительных не было. Булькала водка, поднимались стопки, позвякивало стекло, с губ слетали новые слова, а кусочек колбасы так и лежал нетронутым, забытым, словно это и не желанная колбаса, а так, не заслуживающая внимания безделица.
- А где ты такую колбасу взял, Леха?- толкнул в бок друга Пашка.
-Да в продмаге купил. Взял подороже, чтобы своих побаловать. Как-никак, первая зарплата!
- Нет, это какая-то особая колбаса! Один запах чего стоит, - закатил глаза Пашка,- закачаешься!
- Здоровская! – подтвердил, облизываясь, словно кот, Витька.- И никто по ноге не бьет. Красота!- расплылся он в улыбке.
- Да, в тот раз твоя Галка тебе всю ногу отбила: не пей, не пей.
- Мужики, ну что такое три стопки?- вытерев усы, жалостно заморгал Витька. – Ничего.
-Ничего!
- Вот-вот, - обрадовался дружеской поддержке Витька. - А моя мадам боится, что я напьюсь. Что я, алкаш какой-нибудь? – недоуменно поднял он брови.
-Не алкаш, -подтвердил Пашка
- Но можешь им стать, если тебя по ноге не бить. Вон как глотаешь!- указал на пустую стопку Лешка.
-Нет, мужики, не понимает она меня, не понимает…
- И моя не понимает,- тяжко вздохнул Пашка. – Недавно зашла в гараж, уставилась на картину,- указал на яркое пятно на стене,- сними, говорит, немедленно эту гадость! Ну, какая это гадость? Произведение искусства!- цокнул он языком.- Правда?
На плакате на диком мустанге во весь опор скакала такая же дикая амазонка. Черные длинные волосы развевались на ветру как распущенный хвост, сама смуглая, словно поджаренная, глаза огнем горят. И – в чем мать родила! Ноги длинные, тело изгибистое, как у змеи, заточенные груди так и прыгают, так и прыгают перед глазами.
-Хороша?
-Хороша!
-Вот - вот! А моя: сними да сними.
- А ты не снял?
-Ха! Тут же, на ее глазах, аккуратненько свернул, сунул в мусорное ведро. А как ушла, снова на место повесил. Да жена сюда через год зайдет, не раньше, - махнул рукой Пашка. - И вообще, нечего ей тут делать. Гараж – это мужская вотчина. Но они этого не понимают…
- Точно!- хлопнул его по плечу Лешка.- И моя меня не понимает. Как пилила за то, что я с работы ушел: «А как же квартира, как же квартира?» Я ей русским языком говорю: «Не могу!» А она опять за свое: «Где мы жить будем?», и все такое прочее…
-Хорошо, что мы друг друга понимаем,- обвел взглядом друзей Пашка. – Да?
-За понимание!- тут же нашелся тост.
- За все хорошее!
Снова сошлись в едином порыве, стукнулись.
- А-а-а..! - вдруг отчаянно разрезал рукой воздух Лешка. - Раз пошла такая пьянка…
Он схватил водворенную на место ножовку, и не успел никто глазом моргнуть, как Лешка - рраз-рраз!– и расшматовал всю оставшуюся колбасу на мелкие части.
- Постой… Ты же хотел домой… - запоздало спохватился Витька. Он уставился на выросшую на столе горку нарезки. – Зачем?
- Жена заругает… - мрачно почесал затылок Пашка.- Пропил, скажет…
- Кто?- встрепенулся, вскинулся как обиженный Лешка. – Моя Светка? Да вы что? Да у меня жена - золото! Она поймет. Я же не где-нибудь, не под забором, а с друзьями. Светка у меня понятливая. И вообще, она такая, такая… А как она…
Лешкины глаза замаслились, он часто-часто заморгал, вспоминая нечто такое-эдакое… Но какое - не стал распространяться, спохватившись, что с его стороны в отношении жены это уже будет явный перебор.
Лешка выдернул из пачки сигарету, поискал глазами зажигалку.
- А моя,- поднес ему огонек Пашка,- всегда меня из гаража ждет. Я ей: ложись, спи, а она: нет, не могу, пока ты не придешь. И обязательно спросит, не хочу ли поесть чего-нибудь. И подаст. Заботится…
- И моя … И моя…- зачастил, словно боясь, что его жена останется без медалей, Витька.- И моя понимает… – Как-то картошку копали, сама стопочку налила: выпей с устатку. Представляете? - Поднял вверх палец.- Сама!
- Ну, что?- подвел итог Лешка, поднимая стопку,- за наших дамочек? Пусть им там икнется...
Снова зазвенели стопки. Прокрякались, проморгались, утерлись, удовлетворенно посмотрели друг на друга…
ххх
Однажды Лешка пришел к Пашке сам не свой – вскрасневшийся, измученный, выжатый, без прежней уверенности и спокойствия. Пашка сначала не придал этому значения: ну, устал человек, сейчас все выложит, поделится.
- По пять капель?
- Неплохо бы, - вяло улыбнулся Лешка.
Они прошли на кухню. Пашка открыл бутылку водки, нарезал огурцы, хлеб.
- За нас? – поднял рюмку.
- За нас…
Лешка словно через силу вылил водку в рот, медленно стал жевать, не переставая думать о чем-то своем,.
Только после третьей рюмки понемногу пришел в себя: глаза заблестели, лицо порозовело, ожило. Все же в глазах таилась какая-то настороженность.
Лешка подчистил на тарелке закуску, отложил вилку в сторону.
- Паш, тут такое дело… - кхекнул в кулак.- Квартира недорогая подвернулась… Собираюсь купить. Мне родители, родственники подкинули…
Каждая фраза выкладывалась как давно продуманная, взвешенная. Все же не хватало главной, завершающей.
- Ты займешь мне? - решившись, выложил наконец Лешка.
- Конечно!- нисколько не раздумывал Пашка.
К тому времени его коммерция наконец понемногу начала давать отдачу. Появились первые деньги, пусть не такие большие, но жить сразу стало легче, спокойнее. И как не помочь другу, с которым они знаются столько лет, с которым так хорошо и радостно?
«Лешка купит квартиру. Вот здорово! Наконец-то переселится из тесной комнатушки и заживет как все нормальные люди!»
- И сколько надо?
- Да еще половину… Поможешь? – улыбнулся Лешка.
- Помогу… - сник Пашка.
«Понимает ли он, что это очень большая сумма? Я не Рокфеллер и не сын миллионера… Ну, подзаработал кое-что. Но ведь он фактически все у меня выгребает…»
Чтобы скрыть возникшую неловкость, Пашка плеснул еще водки. Лешка, сбросивший с себя тяжелый груз неопределенности, заметно повеселел, задвигался. С удовольствием опрокинув стопку, он крякнул, размашисто вытер рукой рот, откинулся на стуле.
- И…. на сколько тебе?- тихо спросил Пашка.
Зарплата у Лешки вроде бы неплохая. Но ведь сумма-то - ого-го, рассуждал Пашка, исподволь поглядывая на раскрасневшегося друга. Если даже всю зарплату отдавать, выплата растянется лет на пять, не меньше. А ведь еще и жить на что-то надо. А инфляция? Да она все сожрет… Понимает ли это Лешка?
- Ну…На год… Может, больше,- неопределенно протянул Лешка.
- Точно?
- Ну…Если что…
Глаза его забегали, Лешка сразу потупился.
- Гм… Тогда… Ну… Заберешь квартиру…- развел он руки.
- М-да…
Лешка, видимо желая замять смазанную концовку уже решенного вопроса, потянулся к бутылке:
- Давай тяпнем. А то уже немного осталось. Не оставлять же врагам?
- А?.. Да…да…Врагам не оставим…
Проводив друга, Пашка стал ходить по комнате взад-вперед, переваривая случившееся. Хмель сразу испарился, стало неприятно бить в висках. Все мысли смешивались, нагромождались друг на друга невероятной чехардой. Совсем недавно в его жизни все было просто и понятно: вот друзья, вот работа, все на своих местах. А буквально пару минут назад все так изменилось…
Деньги…Он не то, чтобы изо всех сил, все подминая на своем пути, стремился к ним, нет. Ему просто хотелось нормальной человеческой жизни. Чтоб не дрожать над куском хлеба, не ужиматься каждый день, а жить спокойно и радостно. Чтобы его дети были обеспечены, и у них было будущее. Ради этого он сменил работу – любимую, но с унизительно жалкой зарплатой учителя - на нежеланную и рисковую коммерсанта- предпринимателя. Его фирма только-только начала набирать обороты, он заключил договоры с поставщиками, набрал людей и вот… Фирма сразу сядет на мель, придется опять выкарабкиваться, напрягаться, биться…
Но другу же надо помочь, твердил другой голос. Ты живешь в хорошей квартире, а у него нет крыши над головой. Для друга надо последнюю рубаху снять… Так говорят, так вроде бы принято.
Да, да, я должен помочь, взъерошив на голове волосы, пришел к окончательному выводу Пашка. Я же обещал! Как можно отказываться от своих слов?
Он перестал ходить по комнате. Все вроде бы ясно, понятно. Друзья должны помогать друг другу, иначе какие они друзья? Только водку пить?
Едва в квартиру вошла жена, как Пашка бросился к ней, прямо в коридоре все выложил.
- Поможем, Люд? Мы же друзья! – ища подтверждения своих слов, заглянул ей в глаза.
Жена ничего не сказала. Освободившись от обуви, она тяжело поставила сумку с продуктами на пол, со вздохом прислонилась к дверному косяку. Слушала, ничего не возражая. Только взгляд ее ушел куда-то далеко- далеко…
Нет, надо еще хорошенько подумать, щелкнуло у Пашки в голове. Не все так просто…Не все так просто…
Это как бы проверка, вдруг мелькнула у него мысль. Проверка – его, меня, всей нашей дружбы. Да, проверка, испытание на прочность…
А смог бы я попросить такую сумму, подставить друга под удар? Вряд ли…
А как мне эти деньги достались.… Сколько я был без зарплаты, сколько раз меня штрафовала налоговая инспекция, наезжали рекитеры, а однажды милиция даже уголовное дело завела за какое-то нарушение. Через столько пришлось пройти…
А вот Лешка… Почему он не попробовал себя в предпринимательстве? Были, были у него мысли, но за дело так и не взялся. Кто не давал? Не хотелось? Испугался? Но брались же, оставшись без работы, за коммерцию женщины – повара, учителя, врачи – ездили в Турцию, тащили на горбу тяжеленные тюки тряпок. А потом на жаре, на холоде, под дождем продавали товар, опять мотались черт знает куда. Ради того, чтобы прокормить свои семьи, своих детей. Некоторые даже квартиры, машины потом купили, пожалуйста!
Лешка же не рискнул. Мало того, ушел с работы, где стоял в очереди на жилье. Ему надо было потерпеть всего несколько лет, и жил бы в собственной квартире. Не захотел! И вот теперь друзья ему должны помочь. Да, просить легче, чем напрягаться, рисковать, переступать через «не могу». А на какой срок и на каких условиях? Неизвестно. Как это так? - не мог понять Пашка. Он снова и снова ерошил волосы. Ночью долго не мог заснуть, все ворочался и ворочался. Несколько раз, тяжело вздыхая, поднимался и шлепал на балкон. Здесь беспрерывно курил, сосредоточенно вглядываясь в застилавшую мглу. И все думал, думал…
Утром он встал разбитый, словно кто-то ездил на нем всю ночь. Шел на работу, а мысли о вчерашнем не покидали его. Порывистый ветер срывал с деревьев листья, швырял их под ноги. По небу ползли тягучие черные тучи, было холодно и сыро, но Пашка ничего не замечал.
На работе он переключился на торговые дела – принимал товар, рассчитывал цены, что-то отпускал, с кем-то договаривался. Но к вечеру вновь оказался наедине с невеселыми мыслями. Шуршали под ногами листья, было пустынно, голо и тоскливо. И ворох сомнений, зародившийся вчера, все накатывался и накатывался, словно снежный ком.
Когда отдаст – неизвестно… Разве это правильно? Вроде как не по-честному это, не по-дружески…Ладно, была бы небольшая сумма. Но ведь речь идет о больших деньгах!
«Заберешь у меня квартиру…».
Эти слова не выходили у него из головы. Как это – «заберешь?» Значит, Лешка не уверен... Да и с чего отдавать-то? Он и так занял громадную сумму у родственников…
Павел шлепал по лужам, туфли уже промокли, а он все шагал и шагал, не разбирая дороги. В одном месте чуть было не наскочил на жмущуюся пару, отскочил от нее, бессвязно пробормотав «извините». Возле газетного киоска его кто-то окликнул, но Павел не обратил на это никакого внимания.
Нет… Я не смогу занять … Пусть с моей стороны это будет не по-дружески…
Павел шмыгнул носом, замедлил шаги.
А с его стороны это по-дружески? Если я дам деньги – значит, друг, не дам – все, прощай?
«Хочешь потерять друга – дай ему денег взаймы». Или не дай… И так не выходит, и эдак, не мог склеить концы Пашка.
Что делать? Что делать?- запутался он вконец. Спросить у кого-нибудь совета? Нет, никто в этом деле не советчик, самому надо решать.
Павел себя считал – да он таковым и был – по натуре мягким и добрым. Это хорошо, когда тебе все рады, ты со всеми дружен и ничто не нарушает твоего спокойствия. Но сейчас Павел чувствовал, что его мягкостью, добротой хотят воспользоваться. И кто? Не завистник, конкурент, не злой враг, а – друг!...
Нет, я не смогу занять ему такую сумму, наконец выкристаллизовалось, когда он уже подходил к дому, окончательное решение. Ну, какую-то часть - без вопросов. А всю сумму - нет!
Поймет ли меня Лешка? Теперь ему будет как бы проверка. Должен понять, хотелось бы … - закусил губу Павел.
Когда он рассказал о своем решении жене, та недоверчиво покачала головой.
- Ты не сможешь. Ты же обещал!
- Обещал. Но надо реально смотреть на вещи…
Павел начал доказывать, объяснять все то, к чему он пришел после мучительных размышлений. Жена слушала его, расширив глаза, словно он говорил что-то страшное и ужасное.
- Ты представляешь, к чему это приведет? Это же все!
Павел понимал, что это может быть крахом всей дружбы. И не будет больше ни развеселых дней рождений, ни шашлыков, - ничего. Но разве он виноват в этом?
Выходит, что их дружба не выдержит испытание. Что ж… Значит, что-то не то было в ней заложено, чего-то не хватало… Друзья сходятся не благодаря своим достоинствам, а недостаткам. Точнее – благодаря терпимости к недостаткам друг друга. И расходятся именно из-за недостатков. Если они, эти недостатки, переходят какие-то границы. А кто их проводил, эти границы? Сама жизнь все отводит, и черкает, и ломает…
Павел видел, что жене по доброте душевной и дружеские отношения хотелось сохранить, и Лешке помочь, и семью в разор не ввести. Но как? Она не находила ответа, глаза ее все влажнели и влажнели… Павлу не хотелось давить на нее, требовать решения. В конце концов, делать тот или иной выбор – это удел мужчин. Он выбрал, и он будет нести всю ответственность. Иначе какой он мужчина?
Конечно, он мог бы схитрить: сослаться Лешке на то, что денег у него нет, что вот буквально вчера еще были, и он бы с радостью, с радостью… Но пришел товар, пришлось заплатить, да еще по старым долгам рассчитаться…Много чего можно было бы наговорить, попробуй проверь. Многие так и делают и выгадывают дважды: и деньги остаются в сохранности, и отношения. Ложь во спасение – так это, кажется, называется?
Но если все рассчитывать да прикидывать – есть ли это настоящая дружба?- размышлял Павел. Настоящая дружба – это когда говоришь то, что думаешь, не боясь, что тебя не поймут, когда не притворяешься, не подделываешься, будто предстаешь перед друзьями в чем мать родила, в своем первозданном виде. Иначе это не дружба, а так, дружбишка, веселое времяпрепровождение, не более.
…Их гулянья- застолья некоторое время по инерции еще продолжались. На столах, как всегда, было полно разных салатов, к ним непременно добавлялось и «обкатывалось» какое-нибудь новое блюдо. Также звенели рюмки и бокалы, произносились тосты, шелестели разговорами жены. Не изменяя своей привычке, после третьей рюмки толкала ногой под столом Витьку жена, и все это видели, и делали вид, что не видят. А еще делали вид, что не видят главного, что их отношения стали уже не те.
Лешка за столом не смотрел на Пашку, а если их взгляды случайно пересекались, то Лешкин проходил, не цепляясь и не задерживаясь, как сквозь стекло. Чувство неловкости заминали общими разговорами, сухими отрывистыми фразами. Когда расставались, Лешка совал свою руку Пашке и быстро, словно боясь, чтобы она не задержалась, отдергивал. Также быстро поворачивался и уходил прочь.
Встреч без повода, просто так, уже не стало. Да и «официальные» мероприятия скоро сошли на нет. Десятилетней дружбе пришел конец.
ххх
Но это было позже. А тогда…
В полутемном тесном гараже воняло бензином, маслами и отработанными газами. Со всех сторон друзей обступал хлам : старые покрышки, железки, канистры, не то что присесть – ступнуть было некуда, чтобы не наткнуться на что-либо. Низкий свод гаража прокоптился дочерна, со всех углов добрыми махрами свисала паутина. Если взять женское понятие - здесь творилось «черт- те что»!
Но что нашим друзьям до эдаких мелочей? Разливалась потихоньку водка, догрызалась разломленная по- братски на троих черствая горбушка, и плыл, плыл вместе с клубами табачного дыма, от которого уже и продохнуть нельзя, тот самый душевный мужской разговор – без нежных женских ушей, сдобренный крепким словцом, доброй шуткой и непременным похлопываньем по плечам. И вспоминалось, извлекалось на свет как драгоценное сокровище, все самое лучшее и доброе.
Особенно им запомнилась вылазка на природу. Вместе с женами, детишками тогда образовалась целая толпа. Шумным табором – кричащим, смеющимся, пищащим, они раскинулись на верхотуре травянистого бугра.
На противоположном берегу мерным натруженным потоком шла деревенская жизнь. Степенно тянулись отягощенные молоком усталые коровы; жадно подчищая на ходу траву и непрерывно блея, торопливо бежали овцы; лениво брехали собаки; cтукали ворота, и уже начинали затягивать свои вечерние песни хрипастые петухи.
Внизу блескучим зеркалом, таким ярким и солнечным, что невозможно было смотреть, не подставив к глазам ладошку, тянулся пруд. Возле плотины он оброс развесистыми вербамии, тень от них чернила воду и создавала таинственную глубину. Уходя в сторону, водная гладь раздавалась вширь, обрастала плесами и заливчиками, делала плавный изгиб и, теряя силу, мельчала, растворялась в густых болотистых камышах. Возле зарослей по-домашнему суетились небольшие, похожие издали на игрушечные, черные дикие утки: плавали, ныряли, подолгу скрываясь из виду, снова показываясь на поверхности, продолжали свое беспорядочное броуновское движение.
Последним жаром уходящего дня пекло солнце, тихо нашептывал ветер, ласково накатывали на берег волны, поплескивали, растворяясь в голубизне неба.
- Э ге-ге-е-й…- не выдержав, завертел над головой снятой футболкой Лешка.
Сорвавшись с места, он ринулся вниз. Тут же взметнулась, посыпалась следом с писками и воплями разноцветная ребятня, рванули Пашка с Витькой, ойкая и беспрестанно взмахивая крыльями, заспешили почтенные жены. Вскоре все были в воде. И долго-долго неслись над прудом дикие вопли, отфыркиванья, вздымались фонтаны брызг и слышался бесконечный беспричинный смех.
И была рыбалка.
Пашка снарядил друзьям «резинки» - снасти со множеством крючков и резиновым амортизатором. Насадили вертлявых червяков, завели резинки в воду. Не прошло и пять минут, как на Лешкиной донке вздрогнул, залился будоражущим звоном прицепленный колокольчик.
- Тащи!- завидев у друга поклевку, завопил Пашка.- Да тащи же, чего ждешь!
Не ожидавший быстрого развития событий, Лешка подскочил как ужаленный. Дернул донку так, что колокольчик сорвался с лески и булькнул в воду.
- Да полегче… - не выдержал Пашка.- Полегче… Э-э-х… Ну! Давай! Давай… – замахал он руками.
Лешка стал судорожно выбирать леску. Пашка и Витька подбежали, задышали в затылок.
- Ну, что, идет?
- Идет… - отчего-то чуть слышно, словно боясь спугнуть рыбу, прошептал Лешка.
- Большая?
- Не знаю… У-хх…
- Да ты не рви… В натяжечку….. В натя- я-жечку-у-у… - прыгал вокруг, стонал, готовый броситься в воду Пашка. Ему, переловившем на своем веку немало рыбьего добра, было невмоготу смотреть на неуверенные действия друга. А тут еще досада подмешивалась: ну почему клюнуло у Лешки, а не у него, бывалого рыбака? Уж он-то показал бы, как надо подсекать, как тянуть. Но недаром говорят: новичкам везет.
На поверхности уже показались поводки с извивающимися на крючках червями - один, другой, третий… Но где же рыба, где? Да вот он, вот, господин карась! Приличный! Упругое серебро сверкнуло в воде, вильнуло в сторону, отчаянно дернулось в другую, натянуло струной леску.
- А-га –га…. – торжествовал Лешка, лихо выбирая донку. - Есть!
Насмерть перепуганный карась трепыхался все меньше и меньше. Выбившись из сил в борьбе с выдернувшей его из царства неведомой силой, он притих и послушно шел к берегу. Лишь изредка, не веря в свой близкий конец, вскидывался, норовя удрать в родную пучину. Вот его тело уже показалось из воды, крупной чешуей заблестело на солнце. Вот его, вконец обессиленного, поволокли по мели. Еще немного, он будет на берегу, и – прощайся с жизнью, карасья душа!
Не выдержав, Лешка, как был, - в штанах и штиблетах, поднимая кучу брызг, бросился в воду.
- Учитесь, сынки! – сняв карася с крючка, торжествующе потряс над головой трепещущейся добычей. – Ха- ха- ха… Первая рыбка мо… о-о-о…
Прощально блеснув на солнце серебром, выскользнувший карась плюхнулся в воду. Очумевший, он некоторое время постоял, слегка пошевеливая плавниками и недоуменно раскрывая рот, не веря в чудесное спасение. Потом, словно поняв, что судьбу нельзя искушать дважды, прощально вильнул хвостом и скрылся в глубине. Только поднятая им легкая муть напоминала о том, что карась - толстоспинный, широкий, эдакий добрый лапоть, - был не во сне, а наяву.
Лешка застыл столбом, не веря в случившееся. С беспомощно разведенных рук капала вода.
- Балда! – плюнул Лешка. - Первая рыбка моя… – Ну зачем ты полез, зачем? Говорил же тебе: в натяжечку! В натя-я- жечку-у…
Наверное, сбежавший карась поведал своим собратьям, что там, наверху, бесхвостые кричащие существа весьма глупы и добры, их не стоит бояться. Потому и клевала рыба дружно и весело: то на одной донке дилинькал колокольчик, то на другой, только успевай подсекать. Бывало, что сразу по два экземпляра вытаскивали!
И была уха – наваристая, сдобренная костровым дымком, перчиком и лаврушечкой, в которую Пашка по рыбацкой традиции в самом конце влил стопку водки.
И была необычная звездная ночь. В городе звезд не видно: высотки да фонари их забивают. Кажется, звезд на небе и нет вовсе, остались только на картинках да в кино.
Но, оказывается, есть звезды, есть…
Здесь они висели так низко, что, казалось, протяни руку - и можно снять с неба. Запрокинув головы, друзья, затаив дыхание, рассматривали звездную картину. Кто ее нарисовал? По каким законам? Почему одни звезды, как царственные особы, занимают особое место на небосклоне? Почему им такая привилегия и честь, кто определил им место в небесной иерархии? И почему другие - мелкие, некоторые совсем как песчинки, сбились послушной стайкой, заклубились звездной пылью? Может, за ними приглядывает матушка Луна, выкатившаяся доброй головкой желтого сыра на самую середину черного неба? Нет, куда ей – добродушной, располневшей, усмотреть за разгулявшимися звездочками? Вот одна, сверкнув, юркнула в сторону, вот другая, чиркнув прощальной яркой полоской, сбежала из родной обители. А вот стайка подружек, спустившись к притихшему пруду, разыгралась, расплескалась в нем как длинноволосые русалки. Или это рыбы там прыгают? Нет, все-таки звезды плещутся – их отражение и пляшет, и дробится, и играет на темном зеркале водной глади…
А Луна, старая добрая бабушка Луна, глядя на проказы звездочек- веселушек, только снисходительно улыбалась: в ваши годы я тоже плясала и плескалась… Всему свое время. Радуйтесь жизни, пока молодые…
ххх
Через несколько дней после «гаражных посиделок» друзья встретились на дне рождения у Витьки. Стол блистал. На девственно чистой скатерти, как на белом снеге, в строгом порядке заняли свои места многочисленные блюдца и блюдечки, плошечки, судочки- все то, без которой женщины не представляют себе жизни.
Все это мылось, полоскалось бесчисленное множество раз. Фужеры, стаканы и рюмочки были до того промыты, продуты и протерты, что прямо звенели от непомерной чистоты.
Словно парадные солдаты в почетном карауле, на белых салфетках вытянулись «наизготовку» надраенные вилочки и ножички. Нацеленным в середину стола острым взором они подчеркивали свою готовность и стремление по первой же команде ринуться в неприятельскую гущу и колоть, резать, уничтожать всеми силами вражеское войско.
«Враг» же, пока по нему не прошлись ураганом, в тихом покое наслаждался своим убранством. Друг перед другом горделиво пыжились разносортные салаты; с достоинством и значимостью своей роли взирали красиво уложенные в вазочке хлеба. Но выше всех возносилась, горделиво оглядываясь по сторонам и не находя себе равных, колбаса. Еще бы! Ни о ком из возлежащем на столе не было столько сказано, сколько о ней. Это насчет нее было дано указание: разыскать во что бы то не стало, и, как великую гостью, препроводить во дворец. Это в ее адрес распространялись эпитеты один звонче другого: «самая вкусная», «самая лучшая», самая…
И вот сейчас, на этом балу вкуса, ей предстояло затмить всех своими достоинствами и подтвердить, что она всех краше и милее.
Без промедления грянул первый залп, то бишь, тост. И тотчас ринулись в рукопашную, ожесточенно засверкали вилки и ножи, вонзились в податливые аппетитные бока « неприятеля».
Первое время слышалось лишь бойкое звяканье приборов да мерный, все возрастающий жевательный шум. Но вот вожделенно-аппетитный порыв схлынул, и хлопотуньи жены, так тщательно готовившие стол, застыли в немом вопросе: «Ну, как?...» В первую очередь это касалось таинственной колбасы-незнакомки, по настоятельной рекомендации мужчин попавшей на стол и призванной стать его украшением.
«Угодили ли мы вам, своим благоверным, разыскав и подав на стол «самую вкусную» колбасу? Ту самую, что так хорошо пошла недавно у вас в гараже?»
Ответа почему-то не следовало. Лешка буднично двигал челюстями, пережевывая беспроигрышный салат «оливье». Пашка делал вид, что его это не касается. Есть хозяин дома, он пускай и дает резюме.
Витька же, наклонившись над тарелкой так, что не видно было глаз, тихонько ковырялся вилкой, словно пытался оттянуть неизбежное. Наконец, поняв, что пауза непозволительно затянулась, кхекнул в кулачок. Пригладил и без того ровно лежащий аккуратный чубчик. Пожав плечами, негромко изрек:
- Ну… Ничего…
- Что значит ничего? - захлопала густо накрашенными ресницами Витькина жена. - Ты же говорил – «самая вкусная…»
- Говорил…
-А эта что? Не такая?
- Похоже…
-Что значит «похоже»?- вскинулась, пошла на приступ жена. -То, или не то?- вставила руки в бока.
Витька машинально пригнувшись, замер с вилкой в руке.
-То…
-Так! Колбаса того сорта? – потребовала конкретности супруга.
-Того…
- В чем же дело? Все как ты говорил… - развела руками, обращаясь ко всем жена.
Скоротечно проведенное следствие показало, что колбаса куплена в том магазине, каком надо, и название, и цена - все-все совпадет. А уж как красиво нарезана, как выложена на блюде из дорогого сервиза – залюбуешься. И вилочки, ножички, салфеточки, и горчичка для остроты вкуса - все подано, ешь - не хочу!
«Так какого ж вам рожна надо?» - читалось в шипящих женских взглядах. Бегаешь, с ног сбиваешься, чтобы угодить, вон как стол ломится, все блестит и звенит. А вы…
А друзья - товарищи, понимая, что спорить со своими дамочками – все равно, что дуть против ветра, только жевали и молчали. И втихомолку переглядывались друг с другом: «Не понимают они нас! Не понимают…»
ххх
…Солнце давно спряталось за космами разметавшихся тучами. Темная завеса с зашторила горизонт, не давая светилу свободно глянуть на уходящий мир. Но свет все равно шел из-за туч. Он вырывался на простор и озарял все вокруг: посвежевшую после дождя траву, склоненные на огородах желтые головы подсолнухов, картинно стоящий одинокий стог сена. Все это пропитывалось лучами, наливалось, насыщалось как живое.
Со всех уголков ухоженного газона, обволакивающе тянуло ароматом распустившихся роз. К нему примешивался настоявшийся смолянистый дух растущих неподалеку сосен. Это успокаивало, умягчало, настраивало на благодушный лад.
Встревоженные было мысли Павла Николаевича улеглись, даже в сон потянуло. Он собрался уже идти спать, как дохнуло нечто нежное, тонкое, знакомое-знакомое. Что это? Откуда? Павел Николаевич, замерев, втянул в себя едва уловимый запах, стараясь не упустить, не спугнуть его.
На мгновенье струйка куда-то исчезла, затаилась, замерла, потом пробилась с новой силой, зазвучала, зазвенела особым нежным звоном.
Да! Он вспомнил! Только так, как никакой другой цветок, раскрывает свой аромат маттиола – ночная фиалка. Маттиола не чета роскошным розам – днем, при ярком солнечном свете, бледнеет, никнет, опускается книзу, словно стесняется своей невзрачности перед дорогими красавицами. Но вечером, когда остальные цветы теряют свою силу и собираются спать, приходит ее час. Она поднимается, расправляется. И хотя также не видна – а кому и на что смотреть ночью – маттиола царствует запахом, который не спутать ни с каким другим. И тянется, настаивается на прохладе и темноте…
Словно по саду прошелся волшебник, надушенный изысканным ароматом. Ушел – а сладкий, завораживающий шлейф дорогих духов остался…