На Луне, как на Луне
Мне - года четыре. Прохладный вечер. В небе большая и круглая луна. Я смотрю на нее с крыльца. Потом я иду через двор - и вдруг обнаруживаю, что луна идет вслед за мной! Возвращаюсь к крыльцу - луна следом! Это открытие меня потрясает.
Спустя какое-то время (дни, месяцы) - у взрослых большое оживление, по-видимому, связанное с запуском первой нашей ракеты на Луну. Я хочу понять, что случилось.
- Скоро человек высадится на Луну, - говорит мама.
- Как высадится? - не понимаю я.
- Ну, прилетит на ракете и встанет на нее.
- Ногами встанет?
- Ну, конечно, ногами.
- Так луна же маленькая! Он не поместится!
- Нет, сынок! Это только кажется, что маленькая. На самом деле Луна большая.
Я мысленно воображаю себе человека на луне. Каждый его башмак - в пол-луны. Он стоит на луне, как на круглом пне.
- Мама, если я дядю на луне увижу, он прямо на меня упадет? - задаю я очень волнующий меня вопрос.
Но мама уже не понимает меня.
Дымовуха
Помните время целлулоидных игрушек? А «дымовухи» помните? Если целлулоидную штучку завернуть плотно в бумагу, затем поджечь и резко загасить, то целлулоид без доступа воздуха долго и густо дымит. Это и есть дымовуха. Забрасывали мы такие дымовухи через форточку в класс, чтоб уроки сорвать. Или ракеты делали. Обертываешь зубчик от целлулоидной расчески в конфетную фольгу, оставляя один кончик свободным. Кладешь ракету на подставку и подносишь горящую спичку. Шипение, дым, и ракетка взлетает. Все по науке, как у Циолковского.
Но тогда, в начале 60-х, я этого еще не знал. Мне было лет семь, а брату четыре. И мама купила брату целлулоидную куклу. Почему-то он куклы любил. А я только что научился гасить зажженные спички во рту. Чиркаешь, суешь ее в разинутый рот, потом челюстью хлоп - и спичка погасла.
Я с гордостью демонстрировал фокус брату и предлагал ему попробовать. Он, конечно, отказывался.
- Боишься? - спрашивал я.
- Пусть кукла попробует, - сказал братишка.
- Давай, - согласился я и поднес горящую спичку к игрушечным губам.
И... кукла вспыхнула! Как порох! Шипящий, жаркий, бездымный огонь охватил всю голову. Я выхватил у брата куклу, и ошалело замахал ею в воздухе. Огонь погас. Фф-у! Правда, кукла оказалась уже без лица, один затылок остался. Братишка скривился и заплакал. Я успокоил его, как мог, а затем и припугнул: чтоб маме не жаловался. А инвалидную куклу сунул в пустую духовку.
Дня через три (дело было осенью) мама впервые затопила печку. И вот, когда печь раскалилась, в духовке вдруг что-то зашипело, а из щели заструился дымок. Я был рядом и сразу все вспомнил. И съежился, ожидая грозы. Мать распахнула духовку, и оттуда - как из трубы, повалил густой и вонючий дым. В комнате померкло и стало трудно дышать.
Вот это была дымовуха! Со всей куклы!
- Что такое? - не понимала мать, заглядывая в совершенно пустую духовку: и горстки пепла там не осталось.
- Толик, вы ничего туда не клали? - строго-подозрительно спросила она.
У меня моментально созрел план.
- Да, мама, - душевно повинился я, - мы с Витькой играли, и я спрятал в духовке его куклу. А потом забыл. А потом ты растопила печку, и целая кукла сгорела!
Рассказывая, я особенно упирал на слово “целая” и при этом еще рукой грозил брату, чтобы молчал. План мой удался. Мама чувствовала себя виноватой (не заглянула в духовку). И я ее утешал: «Новую купим!». Угроза наказания за игру с огнем удачно миновала.
А через день Витька, в отместку за очередную обиду (ох, уж эти обидчивые младшие братья!), рассказал матери, как было дело. Я, конечно , все отрицал (улики-то нет!), но одну профилактическую затрещину все же получил. На этом дело и кончилось.
С третьей попытки
У меня есть фотография. Запечатлен на ней ученик в новенькой школьной форме. Широкие шаровары, гимнастерка с карманами, медная бляха ремня. Под форменной фуражкой круглое лицо и распахнутые (просили не мигать) глаза. В левой руке у пацана букет, в правой - портфель.
Мои знакомые не сразу угадывают, что это я. А это - я. 1962 год, первый класс. Фотограф снимал нас на школьном дворе. Букет был один на всех. Несколько хризантем уже увяли, и фотограф следил, чтобы цветы были повернуты к нему свежей стороной.
Ах, как я гордился тогда своей новенькой формой. Она выглядела совсем, как солдатская. Мама купила ее за месяц до школы. Взяла с запасом, поэтому гимнастерку пришлось ушивать, а штаны подворачивать. Но все равно я выглядел в ней молодцом. Я всякий день примерял форму, перекладывал книжки в портфеле и ждал 1-го сентября.
И вот наступил, наконец, долгожданный день. По всей стране миллионы школьников отправились в поход за знаниями. И вместе с ними я. Точнее с мамой.
Я наперед знал, что буду учиться в 28-ой школе, что возле крана.
Переполненный школьный двор выплескивался наружу криком, бегом и цветом. Вслед за маминой рукой я пробирался в толпе, оберегая свою новенькую форму.
Вот и моя будущая школьная учительница.
- Нет, нет! - сказала она, - что вы! Класс уже полностью набран! Вам надо было записаться на неделю раньше.
- Как же так? - недоумевала мама, - ведь это же наша школа! И мальчику здесь очень удобно. Дорогу не надо переходить.
- Я вас понимаю, но надо было раньше... Идите теперь в 25-ю. Это ведь тоже недалеко.
И мы пошли в 25-ю, что возле райсовета.
25-я мне даже больше нравилась. Большая, трехэтажная, из белого кирпича. В ней училась моя сестра, и именно туда я уже ходил в библиотеку. Правда, в душе я стал немножко волноваться. А вдруг и там меня не возьмут? И огорчало, что до сих пор никто не похвалил мою ученическую экипировку.
- Мама, а меня там примут? - на всякий случай спросил я.
- Конечно, примут, - успокоила мама. - Там школа большая и первых классов там целых два.
- Нет, нет, - сказали нам в 25-ой, - вы опоздали. Оба класса уже переполнены!
- Да что это такое? - возмутилась мама. - Выходит, ребенку негде учиться?
- Ну почему же? Идите в 28-ю.
- Но мы только что оттуда, и нас послали сюда!
- Ах, вот как? Ну, идите тогда в 26-ю.
- Но для мальчика это будет неудобно!
- К сожалению, ничем не можем помочь. Надо было раньше.
И, солнцем палимые, отправились мы в 26-ю, что возле моста.
Да, светило солнце и празднично чирикали воробьи. Я же ревел на всю улицу, как обиженный бычок. Крупные алмазины слез катились по моим щекам и орошали пыльный асфальт. Я уже не верил, что меня сегодня примут в первый класс.
- Ну, ша, ша, - успокаивала мама, вытирая ладонью мое зареванное лицо. - Перестань! Люди кругом смотрят.
Во двор 26-ой школы я вошел, еще громко всхлипывая.
- Ну, что с вами поделаешь? Возьмем, конечно, - сказала Софья Степановна, моя настоящая первая учительница.
Она была щуплой, с седыми буклями волос и ярким румянцем на щеках.
- Я вижу, - сказала она, - мальчик ваш умненький и хочет учиться.
- Верно? - обратилась она ко мне.
Я кивнул и от избытка чувств снова брызнул слезами.
- А вот плакать не надо! Ты теперь школьник, и значит - взрослый.
И она собственным носовым платком смахнула остатки горя с моего лица.
И покатились мои школьные годы.
Из первоклассных своих достижений мне запомнилось, что я лучше всех в классе читал. А потому заслуженно сыграл первую роль на празднике прощания с букварем. Я был обряжен в бумажный мешок с надписью “Букварь” на животе.
...А моя любимая школьная форма. Ровно через год всякую форму отменили. Но я, в своей купленной на вырост, отходил еще и второй класс. Из всей школы ее носили только я и еще один мальчик. Я, конечно, этим терзался. Но маме было не до сантиментов.
- Ходи в чем есть! Буду я тебе каждый год по костюму покупать!
Первый ученик
Хорошо быть вундеркиндом от рождения. Гораздо хуже, когда вундеркинда из тебя делают.
Я заканчивал третий класс, когда маме попалась на глаза одна газетная статейка. В ней говорилось о некоем чудо-мальчике, который проходил в год по два класса. По одному классу он занимался с учителями, по другому - с родителями. И семимильными шагами приближался к финишной золотой медали.
Маму эта заметка почему-то задела.
- Толик, - сказала она, - хочешь сэкономить целый год?
- Это как? - удивился я.
- Как? - мамины глаза заискрились, - а перескочить через класс. Из третьего - в пятый!
И показала мне ту газету. Я с любопытством прочел.
- Ну-у, это какой-то сверхумный мальчик, - сказал я.
- Какой там сверхумный! - возразила мама. - У тебя самого прекрасные способности. Отцовские! Твой отец, чтоб ты знал, за полгода самостоятельно прошел математику с 8-го по 10-й класс. И в институт поступил. После семилетки - в институт! А мы с тобой за лето четвертый класс пройдем, и осенью ты пойдешь сразу в пятый!
Звучало заманчиво. Однако тратить целое лето на новую учебу как-то не хотелось. Но мама меня уговорила. Посулами, лестью и доводами, как этот лишний год мне потом пригодится. И я согласился. Попробовать. Но чтобы не на все лето, и бросить, если не получится.
- Получится! - предрекала мама, - за месяц, за два все пройдем.
И не успел я окончить третий класс, как мама уже объявила в школе мои «академические» планы. И обговорила формальности.
- В конце августа будешь сдавать экзамены по арифметике и русскому языку, - сказала она. А «Природоведение» и «Родную речь» просто почитаешь для себя.
Мне стало ясно, что не отвертеться.
Маленькая ремарка.
После 2-го класса мы переехали из молдавского городка Унгены в село Новая Обрежа. Село считалось русским. Но говорили там на русско-украинской смеси с вкраплениями молдавских слов. Преобладал все же украинский язык. Там говорили: не ребята, а хлопцы, не сапоги, а чоботы, не подожди, а почикай, не подержи, а потремай. Были и неправильные слова: хотзяин, кулитура и проч.
Однако школьным языком был узаконен русский. Учителя оставляли за порогом эти самые «почикай, потремай» и требовали того же с учеников. И моим сверстникам, выросшим на местном наречии, правильный язык давался нелегко. А мне, русскоговорящему от рождения, учиться этому нужды не было. И я, со своим языком и другими городскими начатками, неожиданно для себя вдруг выдвинулся в первые ученики! Я был более развит, начитан, больше видел и знал. Наша учительница Вера Ивановна в педагогических целях выставляла в классе мою эрудицию. Например, в арифметической задаче всплывало слово «баржа». Никто в классе не знал, что это такое.
- Лайба, что такое баржа? - спрашивала Вера Ивановна.
- Баржа - это такое речное судно, которое тянут на буксире, - объяснял я.
Или: в грамматическом упражнении встречалось слово «прислониться». Опять возникало общее недоумение. Вера Ивановна привычно поднимала меня.
- Прислониться? Ну, это когда стоишь и опираешься на что-нибудь.
- Всем понятно? - спрашивала Вера Ивановна. - Выйди, Лайба, и покажи, как это прислониться.
Я выходил и наглядно прислонялся к доске.
Я быстро вошел в роль, стал самоуверен, нетерпеливо тянул руку, дополнял и подсказывал. Вера Ивановна это заметила. И когда однажды вызвало недопонимание слово «выскочка», она больно хлестнула меня по носу.
- Не знаете, кто такой выскочка? - удивилась она. - А вы подумайте! Вот кто у нас в классе - выскочка?..
- Лайба? - спросил кто-то неуверенно.
- Ну, конечно! - подтвердила она. - Кто же еще. Он у нас один!
И при этом, чтобы было больнее, даже не удостаивала взглянуть на меня.
В общем, Вера Ивановна была не ягода в сахаре, а скорее перец с уксусом. И обликом тоже: высокая, костистая, с ехидным ртом и длинным носом. Словами резкими и обидными бросалась она не раз. Иногда, в назидание нам, она поминала относительно недавние школьные порядки:
- Надо, чтобы в каждом классе солдат стоял, - говорила она. - С палкой! Как при румынах было. Тогда бы вы уразумели, что к чему!
С середины июня мы взялись с мамой за арифметику, и всю цифирную науку я освоил за одну неделю! Да и что там могло быть сложного? Четыре арифметических действия, из коих три я уже знал (добавлялось деление).
- Вот видишь! - вдохновлялась мама больше, чем я. - И русский язык мы за месяц выучим!
Насчет языка я не был так уверен. Но помалкивал. На весь июль мы уехали с сестрой в пионерский лагерь. Обо всех учебных планах я прочно забыл. И втайне надеялся, что вдруг и мама забудет. Или потеряет к домашнему учительству интерес. Но настал август, и мои смутные надежды разбились о твердую мамину решимость. Я понял, что с дистанции мне не сойти.
Я легко выучивал и скандировал грамматические правила. Всякие там разборы предложений я выщелкивал, как танцор чечетку. Без особых проблем справлялся с упражнениями из учебника.
Но диктант!
Я писал диктанты так, словно никаких учебников в природе не существовало. Во-первых, я допускал ошибки по всем правилам, во-вторых, - ошибки-описки, и в-третьих, те и другие не умел находить при проверке. У меня опускались руки. Зачем учить наизусть грамматику, если на белом тетрадном поле игра продолжалась втемную, без всяких правил? Как раз к середине августа это стало окончательно ясно. И мама пошла в лобовую: сосредоточилась на диктантах.
После обеда она приходила домой, и я начинал свое очередное восхождение к синим грамматическим вершинам. Я уже отбросил все попытки применять на диктанте затверженные правила. На этом пути я стяжал одни тернии и искал теперь нетривиальных подходов.
Я пытался писать то скорописью, то намеренно медленно, то крупно, то мелко, то с наклонами влево и вправо. Пробовал писать, отстранившись от листа на максимальное расстояние. А под самый конец - писать бессознательно, стараясь воспарить над текстом. И во всех случаях примерно с равным эффектом. Мои три ахиллесовых пункта (см. выше) выдерживались с постоянством, достойным Пенелопы.
Сценарий тех дней был, обычно, таким. Мама, придя с работы, сходу задавала диктант. Я тем или иным способом переводил его на бумагу. Потом мама обедала, а я его проверял. А потом за него бралась мама. Ну, по первому разу педагогические каноны еще соблюдались. Мама объясняла, указывала, а я туповато кивал.
Проверочный градус второго и третьего диктантов (а писал я не меньше трех в день) был уже близок к кипению. А то и вообще срывало крышку.
- Ну где ты видел, чтобы камышь писался с мягким знаком?! - взвинчивалась мама. - А чудесса - с двумя «с»?
И ее рука крепко шлепалась о мой затылок! После этого я, конечно, мало что видел. Да и соображал тоже.
- Все! - кричал я в ответ, - не надо мне никакого 5-го класса! Раз у меня не получается - я бросаю!
- Я тебе брошу! - вскипала мать окончательно. - Столько сил потратили, и что? Псу под хвост?!
- А мы договаривались, что когда не получится - бросим!
- А ты думай башкой, чтобы получалось!
И мамина рука снова летела к затылку. Но я был настороже и уклонялся.
- Растрезвонили на все село, а теперь - бросим? Иди с глаз, учи правила! Завтра продолжим!
Нет ничего вечного в природе. И даже босые подошвы со временем истирают гранит.
К концу августа обозначились у меня первые проблески. Уровень ошибок опустился с начальных десяти-двенадцати до трех-шести на диктант. Один раз он даже упал до двух! Это был мой личный рекорд. В общем, мой бег с препятствиями подходил к концу. Предстоял теперь даже не финишный рывок, а прыжок. Метафорический прыжок длиною в один учебный год.
Да. Предстояли экзамены.
Первой была арифметика. Задачку и два примера я решил сравнительно легко. Не помню почему, но получил тройку. Опять, наверное, плохо проверил.
Но назревал диктант! И мама волновалась, как школьница. Я же был настроен философски: получится - хорошо, не выйдет - ладно! И трудов своих жалко не было.
Диктант, его задавала Вера Ивановна, показался мне легким. Как я себе представляю, мама диктовала мне все подряд, то есть тексты повышенной сложности. А на экзамене текстовой отрывок был адаптирован к моему уровню с точностью до запятой.
Написав его, я был уверен в хорошем результате. И даже огорчился, получив тройку. Я сделал всего три ошибки, на мой взгляд - ничтожных: пропустил одну букву в слове (простая описка), не поставил одну запятую (а кто их все ставит?) и, наконец, сделал неправильный перенос. Последнюю ошибку я запомнил буквально: кораб-ль.
Экзаменационная комиссия во главе с директором рекомендовала маме не настаивать на переводе в высший класс. “Мальчик, судя по оценкам, нетвердо усвоил курс. Это может сказаться на его будущих успехах”. Мама, для которой сантименты - не аргументы, вообще не видела предмета для спора. “Мальчик положительно сдал экзамены. О чем речь?”
И был вызван я в качестве решающей силы.
- Ну, Толя, - сказала Вера Ивановна, - как ты поступишь? Останешься у меня или уйдешь в пятый класс?
Ответ в любую сторону был для меня труден. Я молчал, растерянно улыбаясь.
- Толик, - пришла на помощь мама, - как ты сам думаешь: сможешь ли ты учиться в пятом классе?
Мамин тон и ее характерная улыбка с чуть приподнятым уголком рта, говорили мне, что мама взволнована. И как важен для нее правильный ответ.
- Можно попробовать, - сказал наконец я.
Так и решили.
Я был направлен в 5-й класс с “правом первой четверти”. Если по четвертным итогам я не успевал хотя бы по одному предмету - меня с грохотом отправляли назад.
Этого не случилось. Но первым учеником я не бывал уже никогда.
Собачий размер
«А торговать мы не умеем!»
В.И.Ленин.
В четырнадцать лет у меня была собака Чернушка. Помесь спаниеля с дворняжкой. Случились у нее щенки. Когда они подросли, мы раздали всех, кроме одного. Не находилось желающих.
- А вы продайте, - посоветовала тетя Вера.
- Точно! Продадим! - обрадовались мы с братом. - А на вырученные деньги мы купим...
О-о, много чего хотелось купить! Но сначала надо было продать.
Я сунул щенка за пазуху и поехал с братишкой на Верхний Рынок. Рынок был продовольственным, но в одном-двух местах там продавали голубей, а бывало и собак.
Потолкавшись среди рядов, мы устроились около дядьки с щенком на руках. Скорее, это был старик: высокий, мосластый, в брезентовом плаще и теплой шапке.
Дедов щенок-переросток имел грязновато-бурую шерсть, крепкие лапы и большую голову. Судя по облику и поведению, он обещал вырасти в крупную смирную дворнягу. А у нас был маленький пестрый и веселый щенок. Он неустанно вертелся, тявкал и грыз острыми зубками все подряд. Сравнение было явно в нашу пользу. Однако мы не смогли воспользоваться своим преимуществом. Не хватало опыта. Едва кто-либо подходил к щенкам, как старик внушительно выступал вперед и замыкал интерес на себя.
Так, сунулась было к нам одна тетка, а старик уже перед ней. И тетка волей-неволей вступила с ним в разговор.
- Что это у вас за собачка?
- Эта? Очень, очень хорошая собачка, - заявил он.
И добавил торжественно:
- Кобелек!
- А порода какая? - заинтересовалась тетка.
- Порода? Сторожевая, конечно!
- Злой кобелек-то?
Она потрепала щенка за уши, пытаясь его разозлить.
- А как же?! А как же! - негодующе забулькал старик. - У-у, какой злой! Это он сейчас шума испугался, дурачок.
- Похоже, большой вырастет?
- Да не так, чтобы очень, - неопределенно ответил старик, испытующе глядя на тетку.
- Большой, он жрет много, - засветилась тетка, - не прокормишь!
- Это конечно, - охотно подтвердил он, - я ж и говорю: “Белка” моя, то есть мать его, - совсем аккуратная такая собачка.
- А слишком маленькую - так и бояться никто не будет, - размышляла вслух тетка.
- А я что говорю? - удивился теткиной бестолковости продавец, - аккуратная такая собачка, самый, что ни на есть собачий размер. И главное - ест мало. Зато, что ни дай - все съест.
У тетки развеяны все сомнения. Все аргументы биты. Она как будто удовлетворена.
- И сколько вы просите? - задает главный вопрос она.
- Да всего ничего: 5 рублей!
- Ого! Дороговато берете!
- А чего вы хотите? - обиделся он. - Кобелек не абы какой...
Тетка бросила взгляд на нашего щенка, но при старике не решилась подойти. Подхватила кошелки и ушла.
А мы за своего щенка просили 3 рубля!
Следующим из серьезных покупателей был пожилой дядька хозяйственного вида.
- Хм, что это за песик? - спросил он старика.
- Этот? Очень, очень хороший песик. Кобелек!
У старика уже отработаны жесты, интонации, реплики:
- Порода? Сторожевая, конечно… Злой? А как же! А как же!..
Однако появились и нюансы.
- Кобелек - это хорошо, - согласился дядька. - И похоже, что крупный будет.
- Да не сказать, чтобы маленький, - осторожно подтвердил продавец.
- Вот! И мне нужен здоровый кобель. Но злой! Чтобы на ночь я его с цепи спускал - и мог спать спокойно.
- Так я ж и говорю, - обрадовался, как знаток знатоку, старик. - Это же... - волкодав! Вон лапы какие! А уши? А зубы гляньте!.. Сука моя, то есть мать его - из овчарок сама. А отец - волкодав!
Бедного щенка вертят, переворачивают, встряхивают. Дядька заглянул ему в пасть.
- Видите, какие зубы? - суетился старик. - Когда вырастет - оглоблю перекусит. Волкодав!
- Хм, а пасть у него не черная, - нашел вдруг дядька, - нет, не злой будет!
И отошел. Даже цену не спросил. И на нашего щенка только мельком глянул. По-видимому, его легкомысленный окрас и несолидные продавцы не внушали доверия.
Между другими, подошла еще легкая старушка. Как раз за нашим щенком. Но опять тут старик вылез.
- Очень, очень хорошая собачка, - слышали мы в который раз.
«Порода? Сторожевая, конечно. Что? Боже упаси! Это только на чужих он потявкать может. А так - ласковый такой песик. Большой? Да ни в коем случае! Вот какой есть - больше не вырастет. “Белка”, то есть мать его, - аккуратная такая собачка. Считай, комнатная...»
От досады и смеха я уже не выдержал. И подал свою реплику:
- Дядя, вы же говорили, что это волкодав!
Старик огорошенно посмотрел на меня.
- Да ты дурак! - бросил он.
В его возгласе не было злобы: скорее удивление и даже сожаление о моих незавидных умственных способностях.
А старушка - как испарилась!
- И вы идите! - погнал нас старик. - Не умеете торговать - не мешайте другим!
Мы с кривляньем и гиканьем удалились. Нам все равно ничего там не светило. Нашли другое место, рядом с голубями. И еще долго веселились, разыгрывая в лицах случай с бедной старушкой. Представляли, какой у нее был бы вид, когда ее “комнатный” песик через год вымахнул бы с теленка...
Не знаю, как старик, а своего щенка мы продали. За 50 копеек.
Операция "УХ"
Мы с братом ловили пескарей на Подкумке. Пескарь шел отчаянно, но только в одном месте: в небольшой заводи у каменной глыбы. Мы с Витькой сидели на тесном камне и только успевали снимать рыбу с крючка. Рыбу - это веско сказано про пескариков с палец величиной. Но в ужении главное не вес, а поклевка и удачная подсечка.
Заводь была маленькой, а Витька еще не умел грамотно забрасывать снасть. Наши удочки несколько раз перехлестывались. После очередного зацепа я едва удержался от плюхи, и пригрозил брату, что в следующий раз за мной не заржавеет. В ответ Витька долго примеривался и закинул удочку каким-то дурацким боковым замахом.
И на этот раз наши снасти не спутались. Правда, сходу обнаружились побочные обстоятельства. Крючок его удочки, описав в воздухе хитроумный зигзаг, впился мне в... нос! Как раз в перегородку между ноздрями! Проткнул насквозь хрящик и повис, как амулет в носу африканца.
Я даже боли не почувствовал. Короткий резкий рывок - и я на крючке!
- Что такое? - бормотнул я и схватился за нос.
Витька, углядев привесок на моей физиономии, непроизвольно хихикнул, но тут же осекся.
- Крючок, что ли? - сказал я, ощупывая осторожно нос.
- Да, крючок, - виновато подтвердил Витька. - Но я не нарочно!
И отсунулся подальше.
- Черт! - ругнулся я, и по примеру брата непроизвольно хохотнул, представив себя со стороны.
Казус казался пустяковым, а его разрешение - минутным.
Однако не тут-то было!
Крючок с одной стороны стопорился жалом, а с другой - ушком. Я обрезал леску и осторожно подергал крючок в одну и другую сторону. Нет, не выходит. Слишком больно. Да еще наживка мешает. Росла постепенно досада. Я, конечно, понимал, что Витька не нарочно. Тут даже если захотеть - не получится. Но вообще-то, пора бы ему и руку набить. И я бы сорвал на нем свою досаду, да обезоруживала меня моя же первая беззлобная реакция.
- Эх! Такую рыбалку испортил! - упрекнул я брата. - Пошли домой теперь. Здесь крючок не вытащить. Надо с зеркалом.
О том, чтобы доверить собственный нос рукам брата - не могло быть и речи! Один раз уже доверился.
Дома, глядя в зеркало, я занялся крючком основательно. И - не вытащил. Он не лез и все! А дернуть изо всех сил не хватало мужества. Удалось только освободить крючок от наживки, да и то не полностью. И нос у меня после всех манипуляций заметно распух и покраснел.
Пришла с работы мать и серьезно всполошилась.
- Надо ехать к врачу, - сказала она, - не хватало еще заражение крови получить!
- К какому еще врачу? - возразил я. - И как я с таким носом поеду? Через весь город?
О докторе я уже сам подумывал, но не решался. В свои четырнадцать я очень не любил казаться на людях смешным и жалким.
- Едем немедленно! - категорически сказала мама, - к дежурному хирургу!
Я еще немного покочевряжился и согласился.
Пристойный вид в дороге я сохранял с помощью носового платка. Я его постоянно прижимал к носу, как будто я крайне простужен. Да и несчастные мои глаза вполне подтверждали мое болезненное состояние.
В поликлинике, у кабинета хирурга сидели мужчина с травмированной ногой и бабка без видимых изъянов.
- У нас срочно! - пожарным тоном сказала мама, и мы сходу прошли к врачу.
Хирург, моложавый мужчина, был безволос, но с чувством юмора.
- А клев - как? Хороший был? - спросил он, осматривая нос.
- Нормальный, - сдержанно подыграл я.
- Ловили на уху, а получилось - ух! - пошутил доктор.
Молоденькая сестричка хихикнула в ладошку, и нос мой обидчиво заполыхал: почище, чем у пьяницы после стопки.
- Зря ты его сам ковырял, - заключил доктор, - но так и быть, сейчас все исправим.
- Маша, - сказал он сестричке, - уложите мальчика на стол!
“Мальчика” (нашли мальчика!) я пропустил мимо ушей, а на ”столе” задержался.
- Прямо на стол? - переспросил я.
- Ну, конечно, - подтвердил доктор, засучивая рукава, - нам с тобой будет там удобнее.
И впервые в жизни я лег на операционный стол. Да еще - с грязными ногами! Как прибежал босиком с рыбалки, так и в поликлинику поехал. Босоножки только накинул. Уж никак не думал, что до стола дойдет. Мама беззвучно мне выговорила, указывая на мои черные пятки. Я сделал вид, что не понимаю, о чем речь.
- Запрокинь голову, - сказал доктор и прикрыл мне глаза марлевой салфеткой.
Симптом было зловещим. Я собрал все силы и приготовился достойно встретить подступающие испытания.
- Сейчас маленький укольчик сделаем, - промурлыкал он и приказал: Маша, новокаин!
После «укольчика» нос мой задеревенел и стал чужим.
- Скальпель! - сказал хирург.
- Вот оно! - подумал я и напрягся.
- Нет! Этот не пойдет! Подай другой, с острым носиком.
Надо быть на операционном столе, чтобы со всей остротой прочувствовать эти слова: “с острым носиком”!
А дальше... дальше ничего не было. Хирург ковырялся у меня в носу, но боли я не чувствовал. Как будто он резал не нос, а ноготь.
Анестезия - великая вещь. Тогда я это и узнал.
Все закончилось в пять минут.
Медсестра наложила повязку, и я слез со стола. А доктор, как фронтовику осколок, вручил мне тот злополучный крючок, завернутый в марлевый лоскут.
- Возьми на память, - улыбнулся он.
Крючок я хранил недели две. А потом, когда не было другого под рукой, пустил в дело.
По-черному
Из всех школьных предметов больше всего я любил географию. В 5-м и 6-м классах географию вела Раиса Ивановна. Она была еще молода, носила цветные шарфики и говорила негромко, слегка растягивая слова. Предмет свой знала прекрасно. И я, конечно, был немножко влюблен в нее, но более - в сам предмет.
Учебник за 5-й класс еще в первый учебный месяц я зачитал до корки. И, разумеется, отвечал всегда только на пять с плюсом. А на переменах засыпал Раису Ивановну вопросами по теме урока. Порой я придумывал их специально, чтобы лишний раз показать свой интерес к предмету и накоротке пообщаться с любимой учительницей.
Но однажды, уже в 6-м классе, я засыпался в ее глазах самым смешным и нелепым образом. Да просто по-черному!
В тот раз, перед уроком географии мы устроили с пацанами потешную потасовку (кучу-малу). Когда прозвенел звонок на урок, она была в самом разгаре. Пыль вилась столбом, учительский стол опрокинут, парты сдвинуты. В этот критический момент в класс вошла Раиса Ивановна и в ужасе застыла, прижимая к груди классный журнал.
- Что здесь происходит?! - удивленно сказала она.
Грязные, с разгоряченными лицами, мы рассыпались по своим местам. Причем я, угодивший в самую гущу событий, выбирался последним. Раиса Ивановна посмотрела на меня с выразительным упреком: дескать, от кого-кого, но от меня она не ожидала такого.
Пока учительница проводила перекличку, я судорожно листал учебник. Меня уже давно не спрашивали, и сейчас, в связи с такой засветкой, могли как раз и спросить. Устные предметы я готовил только на перемене. Но сегодня, увлекшись делом, - я не успел.
Заданной темой была Чехословакия. Я галопом набирал информацию: «Чехословакия... в центре Европы... площадь... столица... граничит с государствами... население...»
- Лайба! - оборвала Раиса Ивановна процесс познания.
«Так и есть», - подумал я, и бодро, как будто этому рад, вышел к доске.
Взял указку и подошел к географической карте.
- Чехословакия находится в центре Европы, - по читаному начал я. - Она граничит с Польшей, Германией, СССР... Столица страны - Прага... Основная часть населения состоит из чехов и словаков. Меньшую долю составляют немцы и негры...
- Что-что? - изумилась Раиса Ивановна, - ты сказал - негры?
- Да, негры, - уверенно подтвердил я.
А про себя слегка засомневался. Откуда в Чехословакии негры? Но ведь только что прочитал!
- Ну знаешь... Ну знаешь...- Раиса Ивановна не находила слов.
- Садись – два! - наконец нашла она меру своему возмущению.
Я растерянно посмотрел на свою любимую учительницу. Затем, без единого слова, чтобы не расплескать обиду, кинулся на место.
«Сейчас я ей докажу!» - мстительно думал я.
Схватил учебник и шумно, демонстративно его залистал. Так, Чехословакия... площадь... столица... ага, население... вот: «меньшую долю составляют немцы и... венгры»!
Потрясенный, я тупо перечитывал строчку и не понимал смысла. Мое состояние было почти германовским (в момент, когда он обнаружил пиковую даму вместо туза). Не сразу, в три приема я сообразил, что получилось. В торопливой читке перед вызовом эти самые немцы-венгры прочитались в моих глазах - как немцы-негры.
Непрошеная слеза скатилась по моей пыльной щеке. Я тихонько закрыл учебник и скрылся за спинами сидящих.
Чайный эндшпиль
«- У меня все ходы записаны! – вскричал Одноглазый.
- Контора пишет, - саркастически заметил Остап».
В.Ильф и Е.Петров.
После скучной алгебры наш 8-ой “В” с шумом собирался на «труды». Девчонки уходили на домоводство, а мальчишки в мастерские. Табуретки делать.
- Слушай, - сказал вдруг Андрей, - пойдем лучше ко мне домой. В шахматы сгоняем. А к географии вернемся.
- Ты что! - оторопел я, - нас уже в школе видели. Вдруг кто-нибудь скажет?
- Да кто там скажет, - отмахнулся Андрей. - И на фиг вообще эти «труды» нужны!
А я как раз «труды» любил. Потому что у меня получалось. И Виктор Михалыч меня отличал... Но отказывать Андрею тоже не хотелось. У меня с ним после начальной драчки наметилось дружеское сближение. Оказалось, что мы оба заядлые книголюбы. По начитанности мы с ним явно превосходили своих одноклассников.
Но уходить с уроков?
В 7-м классе мы как-то сбежали аж шесть человек с французского языка. Чтоб контрольную не писать. А Стелла Михайловна кого-то увидела. И неожиданно нагрянула в класс на следующем уроке. Пересчитала нас, как цыплят, и поставила всем двойки. С тех пор я больше не пробовал.
- Не знаю, - неуверенно сказал я, - может, в другой раз?
- Пошли, чего ты боишься, - стал вытягивать слабину Андрей. - Заодно посмотришь мою библиотеку.
Андрей уже давно хвастался своей (точнее отцовской) библиотекой. И посмотреть, конечно, хотелось.
- А дома у тебя никого нет? - спросил я на всякий случай.
- Нет! - уверенно гарантировал Андрей. - Отец в институте, а мать в школе.
- Ну ладно, пошли, - согласился я, без особого, впрочем, желания.
Дома мы первым делом осмотрели библиотеку - четыре больших застекленных шкафа. В первом уплотненно стояли пятьдесят томов Советской Энциклопедии. А в остальных... И Джек Лондон, и Майн Рид, и Фенимор Купер, и Конан Дойл... И многое, еще не знаемое и не читанное мной. Крепкие кожаные переплеты, заманчивые названия.
“Да, с Андреем надо дружить, - подумал я. - Тогда и почитать все это можно будет”.
Андрей поставил на огонь чайник и провел меня в свою комнату.
- Ну что - в шахматы, пока чай закипит?
Через пять минут мы уже гоняли фигуры по всему шахматному полю. Обдумывая очередной ход, я услышал, как приглушенно стукнула входная дверь.
“Кто это там?” - отвлеченно подумал я, точно зная, что родителей быть не может.
А минуту спустя, у нас на пороге материализовалась вдруг высокая женщина с озабоченным лицом. И одновременно вскочил с дивана оторопелый Андрей. И смахнул торопливо фигурки с доски.
- Ну все, Толян, пошли, а то нас ждут! - произнес он громко, и как бы еще не замечая вошедшей.
- Андрюша, ты дома? - удивленно воскликнула женщина. - Что случилось?
- Здравствуйте! - сказал я, догадываясь, что это и есть Андреева мать.
Да, это была Надежда Матвеевна. Она работала по соседству учительницей в начальной школе. И на перемене забежала по каким-то делам домой.
“Вот это влипли!” - сконфуженно думал я, проскальзывая тенью в дверной проем.
- Захожу на кухню - чайник кипит, и никого нет. А ты, оказывается, дома, - делилась своим недоумением Надежда Матвеевна.
Я торопливо зашнуровывал ботинки, а дружок оправдательно бормотал:
- А нас Виктор Михалыч послал... За молотком.
- Андрей, ты что-то недоговариваешь, - не верила ему родная мать. - За каким молотком? Зачем Виктору Михайловичу молоток?
- Ну, у нас «труды» сейчас. А молотков не хватает. И Виктор Михалыч попросил принести.
Уже сбегая с крыльца, я услышал:
- А это что за мальчик с тобой?
Я наддал ходу, но застрял у калитки, щеколду на ней заклинило. И Андрей меня там догнал. Вдвоем мы распахнули калитку и вырвались на оперативный простор.
Удалившись на порядочное расстояние, мы уже решили, что опасность миновала. Но вдруг услышали за спиной зовущий возглас. У калитки стояла Надежда Матвеевна и махала рукой.
- Андрюша! - кричала она, - ты молоток забыл!
Счастливый билетик
«- Батя, дай рупь, в кино сходить.
Отец читает газету и будто не слышит.
- Батя, дай два рубля!
- Что?!
- Три рубля, говорю, дай!»
(Рассказ приятеля)
О том, что не в деньгах счастье - я убедился еще в ученические времена.
Однажды в конце зимы я оказался на праздничном вечере в соседней школе. И даже имел смелость познакомиться с одной симпатичной девчонкой. Я целый вечер собирался с силами и пригласил ее на последний танец. Готовый к отказу, предложил ее проводить.
Так вот, она согласилась! И я даже по-рыцарски помог даме надеть шубку.
Лена (ее звали Лена) училась, как и я, в 10-м классе. Она была невысокой и худенькой, но держалась с почти взрослым достоинством. Еще и поэтому я сильно робел. Но из теории я знал, что даму надо всячески занимать. И всю дорогу, преодолевая застенчивость, что-то молол языком. Делал вид, что уверен и весел. И мало-помалу я ее разговорил. А когда подошли к дому, я отважился на следующий шаг.
- Может, встретимся в воскресенье? – замирая, предложил я. - Сходим куда-нибудь?
И Лена снова согласилась.
В воскресенье, собираясь на свиданье, я с опозданием подумал о деньгах. Из собственных сбережений у меня имелся один рубль.
“В парк не пойдешь, - размышлял я, - на Горячую гору тоже. Холодно и мокро. Значит - в кино. Два билета это 70 копеек. И можно еще купить даме мороженое. Любое, какое захочет. Хоть шоколадный батончик за 28 копеек”.
Ровно в два часа я стоял у лениной калитки. Она вышла, и я поразился, какой красивой может быть женщина, если захочет. Она была в светлом плащике, чулочках и туфельках. В волосах красная ленточка, в ушах сережки. И даже губы подкрашены.
“Здорово!” - восхитился я про себя. Но похвалить ее вслух постеснялся.
- Куда пойдем? - весело поинтересовалась Лена.
Будь у меня три рубля, я бы оставил галантно выбор за ней. А так, сделав вид, что размышляю, но не слишком затягивая паузу (вдруг сама предложит не то?), я сказал:
- Давай в кино? - и нащупал в кармане свой единственный рубль.
- Давай, - согласилась Лена без видимого разочарования, - а куда?
- Выбирай! - сделал тут широкий жест я.
- Ну... тогда в “Космос”, - сказала она.
И мы пошли в “Космос”, самый большой кинотеатр в городе. День был неяркий и тихий. По мокрому, вымытому дождем асфальту, стучали ленины каблучки. И с ними в такт тревожно и счастливо отстукивало мое сердце.
В “Космосе” шел какой-то зарубежный фильм.
- Два билета, - солидно сказал я кассирше, вынимая заветный рубль. - Места? Куда-нибудь в серединку.
Получив билеты, я облегченно вздохнул. План мой без помех проводился в жизнь. “Когда будем сидеть в зале, - наметил дальнейший ход я, - попробую взять Лену за руку”.
На контроле стояла пожилая тетка с устало-раздраженным лицом. Пропустив даму вперед, я небрежно протянул ей билеты. Контролерша выдернула их из рук и внимательно оглядела нас.
- Вы проходите, - было сказано Лене, - а ты - и тетка ткнула в меня пальцем - шагом марш обратно!
- Что?! - воскликнул я, думая, что ослышался, - что такое? Я только что брал оба билета в кассе!
- Как брал, так и вернешь! - загадочно ответила тетка. - На твой билет, и не мешай работать.
Она оттеснила меня в сторону и занялась другими. А Лена, моя Лена, оказалась по ту сторону деревянного барьера. На всякий случай я бодро помахал ей рукой. Мол, сейчас разберемся. И подождал, пока контролерша освободится.
- Может, вы все-таки объясните, в чем дело?
- А ты сходи и афишу почитай, - злорадно посоветовала тетка.
- А что?
- А то! Детям до шестнадцати, вот что!
“Ах, ты черт! Как же это я сразу не посмотрел?” А вслух запальчиво возразил:
- Ну и что? Мне уже давно шестнадцать!
- Все так говорят. А паспорт где?
Прошло уже два месяца, как мне исполнилось шестнадцать, и ровно месяц, как я получил паспорт. Сегодня с утра я предусмотрел, кажется, все. Но мне и в голову не пришло, что на первое свое серьезное свидание надо идти с паспортом.
Я чувствовал, что лечу в пропасть.
- Понимаете, я не знал, какой фильм. И паспорт не взял, - сказал я принужденно-просительно.
Но тетка даже не взглянула в мою сторону.
- Ну, хотите, я вам потом принесу! - уже хватался за воздух я.
Бесполезно, конечно. Я уже встречал этот тип злых и неприветливых теток. Чем больше их просишь, тем тверже они становятся. Но уж очень в кино хотелось попасть. Так все хорошо шло. И вот, на глазах у всех, и главное на глазах у дамы тебе говорят: ты - недоросток!
- Ну, пропустите, пожалуйста! - попросила уже уставшая ждать Лена, - мы с ним из одного класса.
- Знаешь что, барышня, - по-хамски отбрила тетка, - ты или иди в зал, или выметайся за своим кавалером!
Ах, как хотелось Лене уйти в зал. Я исподтишка глянул на нее и ясно это увидел. Однако, пожав плечами, она вышла ко мне.
Это была катастрофа.
Ударенный лицом в грязь, я стоял перед ней совершенным ничтожеством. Скользнув по мне неприязненным взглядом, она хмуро молчала. Наверное, вслед за теткой решила, что перед ней пятнадцатилетний недоумок... Мимо пробегали опаздывающие зрители. Стоять там уже было незачем. Предложить ей уйти в кино (самый разумный вариант) у меня почему-то не хватило духу.
- Может, прогуляемся тогда? – сказал, наконец, я.
Я старался выглядеть и говорить натурально. Но был, конечно, смешон и жалок. Лена безразлично кивнула.
Мы шли по бульвару, но уже не вместе, а сами по себе. Как будто между нами шел невидимый третий. Не сговариваясь, повернули вниз, к лениному дому. Я выдержал свою роль до конца и проводил даму до самой калитки.
- Счастливо! - сказал я.
Она небрежно кивнула, и мы расстались с ней навсегда.
В армии я хорошо подрос, но это было потом...
Ночной ковбой
Мое первое знакомство с лошадью вышло весьма мимолетным. В полном смысле этого слова. Мне было тогда 6 лет. Я шел от уличного крана, неся в чайнике воду. И увидел вдруг лошадь. Она была привязана к забору, а рядом топтался жеребенок. Маленький, на тонких ногах, огненной масти. Ну конечно, я тут же решил подойти и погладить его. Пока подходил, мама-лошадь повернулась и загородила лошонка собой. Я недогадливо стал обходить лошадь сзади, и вдруг - бах! - получил копытом прямо в живот! И полетел я в одну сторону, чайник с водой в другую, а крышка от чайника - в третью!..
Подростком я умел запрягать лошадь в телегу, а случалось - ездил верхом. Были такие лошадиные работы, где верховыми сажали пацанов. На саманном замесе, например, или на прополке овощных плантаций. А лет в семнадцать я даже участвовал в больших скачках, причем опять-таки не без приключений. Случилось это в ночном, столь романтически воспетом нашими классиками.
Однажды, поздним и теплым вечером, мы с приятелями разыскали на выпасе пастуха-конюха. За принесенную бутылку вина он разрешил нам покататься на лошадях. Мы поймали и освободили от пут указанных нам “буцефалов”. Резво вскочили... в седла?.. - нет, на лошадиные спины! Седел, разумеется, не было. На лошадях имелись только недоуздки, то есть уздечки без железных удил и с коротким поводом. Обученным и смирным конем можно управлять и недоуздком. А вот без седла надо ехать либо шагом, либо скакать галопом. Рысью, самым привычным для коня аллюром, не поскачешь: все себе отобьешь !
Мы решили отправиться в соседнее большое село, что находилось километрах в трех за крутым бугром. Там имелся богатый колхозный клуб, где вечерами крутили кино, и устраивались танцы. “Поедем, - решили мы, - и по-ковбойски лихо проскачем мимо клуба. Пусть все видят!”
Выбрались на главную, освещенную фонарями, улицу и пустили лошадей вскачь. В галоп! Здорово скакать на коне в галоп, даже и без седла. Сливаешься с конем в одно целое, в один ритм и такт!
Когда подскакивали к клубу, наши кони уже неслись, как птицы. Пулеметную дробь копыт об асфальтовую мостовую мы сопровождали еще и хулиганским свистом. Особенно у Саньки хорошо получалось. Он свистел с переливами и очень пронзительно. От клуба как раз народ начал расходиться. Тут мы попали в самый раз. Люди сторонились и останавливались глазея.
- Здорово скачут!
- Отойди - зашибут!
- Эй! Ж… отобьешь! - слышали мы в спину разноголосицу вскриков.
А я, как раз на глазах у всех, вырвался красиво вперед и поскакал первым. Аж ветер в ушах запел!
Метров через двести я решил, что пора осаживать. И только решил, как мой славный конек, на полном скаку вдруг резко и круто ударился влево! В темный переулок! Почему он так захотел - не знаю. Может, раньше уже сворачивал сюда?
Но этого я совершенно не ожидал! Меня по инерции сильно швырнуло вправо. Если бы я скакал в седле, я, скорее всего, удержался бы на стременах. Но сейчас, не имея опоры для ног, я почти слетел со спины, лишь успев руками обнять коня за шею. Так мы проскакали несколько секунд. Я висел на конской шее, левой ногой еще цеплялся за хребет, и с ужасом ожидал момента, когда рухну коню под ноги. В голове красочной картинкой мелькнули ожидаемые последствия: зияющий череп, сломанные ребра, перешибленные конечности...
Мгновение спустя, я сорвался под все четыре скачущих копыта!
И … ничего не случилось!
Переулочная дорога была устлана толстым ковром пыли. А копыта (передние - кованые!) промелькнули над самыми моими глазами, каким-то чудом меня не задев.
Мои дружки-ковбои, увидев мой неожиданный сворот, успели придержать коней и благополучно завернули следом.
Они нашли меня в дорожной пыли, без коня, но целым и невредимым.
Полупьяный конюх, узнав в чем дело, беспечно махнул рукой:
- К утру сам придет! Куда денется!
Так и случилось.