_ _ _ _
2.6. о3
Бабця была самым близким и дорогим мне человеком из всех дорогих и близких мне людей. Она была нам не совсем родная бабушка, а двоюродная; но именно она растила нас всех - моих братьев, сестру, меня и целую кучу наших двоюродных и троюродных братьев и сестёр. Она была хозяйкой "Скворечника". Так называли мы наш дом в Геленджике, куда часто приезжала наша многочисленная родня и наши друзья с семьями. Бабушкиного тепла хватало на всех нас, да ещё оставалось на соседских детей и на наших одноклассников.
Мой дед Семён Елисеевич Зинченко молодым парнем "гулял" сразу с двумя девушками. Одну из них звали Антонина, и это была мамина мама, наша родная бабушка. Вторую звали Шура; дед женился на ней после смерти моей бабушки. От первой жены у него остались три дочери: Зоя (моя мама), Вера и Мария; а от второй - одна, младшая, Галя. С ней, со своей родной дочерью, и жила в Смеле бабушка Шура; а в Геленджик она приезжала только однажды.
У моего прадеда Павла Руденко дочерей было трое: Александра, Антонина и Анастасия. Анастасия вышла замуж за киевлянина и уехала в Киев. Это всё, что я о ней знаю. Александра осталась в Смеле, и у неё было трое сыновей, Юра и Павлик. Она крестила старшую дочь своей сестры и была, таким образом, не только родной тёткой, но и крёстной матерью моей мамы. Мама и бабушка, Александра Павловна, очень любили друг друга. После войны, когда бабця совсем осиротела (оба её сына погибли), мама уговорила бабушку жить с нами, и с нами она жила уже до самой смерти.
Все три сестры (Александра, Анастасия и Антонина) были учительницами начальных классов. И моя мама тоже начинала свою педагогическую деятельность как учительница начальных классов; но потом окончила заочно учительский институт и стала преподавать историю.
Фамилия моего прадеда была Руденко, но дочери в замужестве взяли фамилии мужей; поэтому бабця была Никифоренко, а бабушка Антонина - Зинченко. А про третью сестру я, собственно, ничего не знаю.
В общем, я знаю, что прадед Павел был лесничим, а его жена (прабабушка, стало быть, моя) устроила у себя дома что-то вроде небольшой частной школы, учила детей читать, писать и считать; так что первой учительницей в нашей семье была прабабушка Руденко.
Когда мы с мамой в 1973 году приезжали в Смелу, моя мама показала мне дом, в котором жила в молодости бабця. Этот дом был чем-то похож на бабцю: белая чистая хатка с голубыми окошками в небольшом зелёном саду. Помню, я особенно засмотрелась на тени веток, полных листьев, которые бродили по белым стенам старенького домика; а где-то в саду свистели скворцы и синицы, чирикали воробьи...
_ _ _ _
6.6.03
Но в 1973 году, когда мы приехали в Смелу, в этой хатке жили чужие, не знакомые маме, люди.
Мы же первую ночь переночевали у тёти Зины, маминой двоюродной сестры, а потом пошли на улицу Орджоникидзе, где жила тётя Галя со своей семьёй и бабушка Шура. Это был родной мамин дом, дом моего деда Зинченко. Там огромный сад, чуть поменьше Юсуповского сада в Питере; и этот сад спускается к речке, где маленький причал. А у этого причала качается на воде лодка дяди Петра. Пётр - муж тёти Гали. Во время войны он служил в морской пехоте; и в первый раз был ранен под Ленинградом. А ещё под Ленинградом погиб в финскую войну самый любимый из маминых двоюродных братьев Гриша. Их дом был прямо рядом с нашим. И вообще на той улице у нас было полно родственников; а кто не родственники, те всё равно, что родственники, потому что были нашими соседями с незапамятных времён.
В нашем дедовском, точнее, прадедовском, саду чего-чего только не росло! И, конечно, вишни; и огромные грядки клубники; яблоки, груши - словом, много-премного всякой вкусности.
Мама показала мне старый толстый пень. Это был пень от явора, под которым в дни маминого детства ставили по праздникам столы, и собиралась вся семья. Мама перечисляла имена моих дедов. Моего родного деда звали Семён, а братья у него были (если я правильно помню) - Григорий, Пимен, Пётр, Иван и, кажется, Степан. У всех у них большие семьи, куча детишек. Представляю, как же было весело, когда сходились все! Пели песни на два, на три голоса...
У нас дома тоже всегда пели во время застолий. Я помню, в Тикси в нашем доме часто бывали гости, много гостей. Папа и мама старые полярники, ещё с тридцатых годов (я, конечно, имею в виду тридцатые годы прошлого, двадцатого столетия). И почти все полярные лётчики пятидесятых были их старыми знакомыми. Я помню в нашем доме Водопьянова; хотя, признаться, помню его плохо. А дядю Ваню Черевичного помню очень даже хорошо. Пятин, Агров, Осипов, Перов... Больше всех папа дружил с Борисом Николаевичем Агровым.
_ _ _ _
15.6.03
Борис Николаевич Агров по происхождению дворянин. Он был очень умный, начитанный, эрудированный человек, как говорила о нём мама. Они с папой любили сидеть вдвоём и о чём-то подолгу беседовать - о чём-то для них интересном, а для нас непонятном. Поэтому в суть их бесед мы не вдавались. Мы в это время, с разрешения Бориса Николаевича, обшаривали его лётную куртку в поисках "лётческого" шоколада. Этот шоколад был без обёртки, твёрдый и горьковатый.
А когда приходили другие лётчики, накрывался стол, и начинался пир. Мама для такого случая ставила на стол графинчики с разведённым спиртом, в которых плавали жёлтые лимонные корочки. В селёдочницах лежала в постном масле северная рыбка кондёвка, вся в кружевах из луковых колечек. Она была у нас вместо селёдки. Уха варилась из осетрины, которая ловилась в нашей реке Лене, и уха была совсем золотая. Балык из муксуна и нельмы нарезался большими кусками. Жарили оленину, мама пекла пироги, фаршировала рыбу. Непременно делался винегрет, потому что лётчики привозили с Большой земли свежую картошку и овощи. Вообще же все овощи у нас в Тикси были сушёные или консервированные. Даже борщ продавался в брикетах, на вес. А тут всё было свежее... Ну, это я так, между делом, рассказываю...
Я, главное, хотела рассказать про Агровых.
Борис Николаевич был очень хороший лётчик и летал, главным образом, на Севере. У него была жена Клавдия Васильевна и дочка Наташа. Клавдия Васильевна считалась женщиной суровой, но справедливой. У неё какая-то очень интересная биография, которой я, впрочем, не знаю; но знаю, что она одно время работала секретарём у Никиты Сергеевича Хрущева. Но я-то с ней в те времена знакома не была... Лучше всего я помню её чёрные и очень красивые брови...
А дружили Агровы с нашей семьёй долго, ещё с Чукотки, то есть, с тридцатых годов, когда меня и на свете не было.
Когда же Борис Николаевич "отлетался", они с Клавдией Васильевной поселились где-то в деревне, где был отсталый колхоз и отсталая птицеферма. Борис Николаевич взялся за колхоз, а Клавдия Васильевна - за птицеферму. Ей говорили: "Что же вы делаете, вы только посмотрите на этих несчастных кур, они же у вас все передохнут!" Но строгая Клавдия Васильевна сказала: "У меня не сдохнешь!" - и куры дохнуть не посмели.
Через какое-то время колхоз, в котором Борис Николаевич развёл сад и пчёл, вышел в передовые; и птицеферма тоже стала передовой.
В это время Василий Семёнович Бурханов, бывший тогда начальником Главсевморпути, решил сделать что-то вроде академии для полярных лётчиков. Он приехал к Борису Николаевичу и стал его уговаривать идти к нему преподавать. А Борис Николаевич не хочет. Его уговаривают-уговаривают, а он - ни в какую.
"Борис Николаевич, - говорит ему Бурханов, - охота вам, настоящему полярному асу, копаться в грядках!"
" А помните, Василий Семёнович, - отвечает ему задумчиво Борис Николаевич, - как прекрасно сказал Гораций: "Счастлив тот, кто волами пашет землю своих отцов"..."
"Ну, - спрашивает папа (разговор шёл в Геленджике, у на на веранде, а я подслушивала) - ну, и что же Василий Семёнович?"
"У меня создалось впечатление, - отвечает Борис Николаевич, - что Василий Семёнович Горация не помнил"...
Не знаю, почему, но они оба очень смеялись; хотя что тут смешного?..
А у нас в Геленджике тогда много полярников собиралось. И с семьями. Детей было много разных возрастов. Мы больше всех любили Галю и Борю Пятиных, а ещё больше - вообще больше всех! - Наташу Агрову.
Когда Борис Николаевич познакомился с Клавдией Васильевной, у неё уже была дочка Наташа, так что Наташа ему не родная. Но Наташа и Борис Николаевич очень сильно подружились; и представьте себе: со временем Наташа стала походить на него не только характером, но и внешне. Или это так казалось?..
Выросла Наташа, стала учиться на океанолога, но лето по-прежнему проводила у нас в Геленджике. Во время практики она плавала на знаменитом научном судне "Витязь". Она привозила с собой новые песни, студенческие, походные - всякие; и мы у неё эти песни перенимали. Она много рассказывала нам про подводный мир, про разные растения; но я почти всё это позабыла, потому что была ещё маленькая, и память у меня была коротенькая.
Наташа плавала, как рыба, ныряла, как дельфин, управлялась с лодкой, как заправский моряк. Она не стеснялась играть с нами, с мелюзгой - хоть в индейцев, хоть в разбойников. Когда старшие ребята не хотели нас брать на море, она заступалась за нас, и нас брали. Потому что Наташу уважали и любили все - и взрослые, и дети.
Но шло время, Наташа совсем выросла и вышла замуж. Она переменила фамилию, стала, кажется, Вешняковой. Они с мужем жили где-то на Волге, и у них, кажется, родился сын... Но как-то так случилось, что мы понемногу потеряли связь с Наташей.
А когда прошло ещё сколько-то времени, так что даже и мы уже выросли до взрослого состояния, стали умирать друзья наших родителей; умерли и Агровы. И теперь я уже вообще ничего не знаю про Наташу...
(продолжение следует)