НА БЕРЕГУ ОКЕАНА
Знаете, меня учили общей теории относительности, бритве Оккама, уравнению Больцмана и подобной ерунде. Что? Да, я физик, бывший, правда. А в детстве меня заставляли слушать барочную музыку, читать классику и отличать живопись от карикатуры. Да, я был хорошо воспитан. Зачем? Оказалось, что главное есть-пить и заниматься любовью. И, конечно, иметь деньги. Друзья? Любимая женщина? Предадут все, кроме денег. Ах, зачем читаю вам прописи? Понимаю, я кажусь мальчишкой. Кажусь, кажусь, не лукавьте. Но что поделаешь, если только с сединой разглядел царящую биологию. Да, стал социал-дарвинистом. Такая картина мира кажется вам примитивной? А зачем умножать сущности? Правильно, бритве Оккама меня не зря учили, рад, что вас это развеселило. Так вас, правда, не смущает моя категоричность? Знаете, это редкость. Обычно, я кажусь до глупости резким, и перед тем, как отвернуться, мне говорят о подростковом бунтарстве, что, в сущности, странно, ведь я давно со всем смирился. Не похоже? Ну, вам виднее, хотя, возможно, вы ещё измените своё мнение. Ясное дело, я готов продолжить разговор. Да, это больше похоже на монолог, но, согласитесь, лучше слушать человека, чем монотонный шум волн. К тому же ворочать языком отдыхающим лень, скоро ведь снова вкалывать, и он ещё пригодится. Это я - безработный, и мне охота выговориться. Не возражаете? Это здорово, можно сказать, мы нашли друг друга. Эй, boy, поправь тент, а то солнце заползло. Да-да, тень, бестолковый туземец, нам нужна shadow. И ещё два beer. Не возражайте, за мой счёт! На правах хозяина, приятно же встретить здесь соотечественника. Тем более благодарного слушателя, всем же только до себя, так что отметим мою двойную удачу. Вы ведь, как и я москвич? Так и знал! Земляка всегда определишь по выговору. И как там белокаменная? Знаете, по мне так в Москве чувствуешь себя тараканом в стеклянной банке – всё видишь, но выбраться не можешь, остаётся бегать кругами. Я, признаться, уже стал её подзабывать. А там и родился, и женился, и жизнь провёл. Женился, кстати, по большой любви, можно сказать страсти. Жили, как мне казалось, хорошо, душа в душу, а потом жена предала. Нет-нет, никакой физической измены, это бы я пережил, но меня бросили в самый неподходящий момент. Будто бывает подходящий? Тут вы правы. Но в моем случае выходило уж совсем из ряда вон. Вероятно, к этому давно шло, а я не замечал. Подумаешь, размолвки! У кого их не бывает, поссорились-помирились. Но у неё накопилось. А может, просто надоел, кто поймёт женщин. И в один момент тебя оставляют, а ты понимаешь, что женщины, которую так любил, больше нет. И начинаешь себя спрашивать, а была ли она раньше? И уже не можешь ответить. Какой она выбрала момент? У меня обнаружили рак, прооперировали, тут она и подала на развод. Понимаете? Ни черта вы не понимаете! Как она могла?! Я с детства смерти боялся, от одной мысли о ней покрывался испариной, а сейчас мне не страшно. После случившегося чуть умом не тронулся, нервным стал, раздражительным. Ото всех отдалился, так что плакать по мне будет некому. А умереть теперь готов хоть завтра - по крайней мере, отмучаюсь. Собственно, для этого и приехал. Как отчего страдаю? От пустоты, одиночества. Иногда так припирает, хоть в петлю. Только духу не хватает, слизняки, вроде меня, не вешаются. Не вяжется с этим вьетнамским курортом? А я специально выбрал смерть с видом на море. Всю жизнь провёл в мегаполисе, хоть закончу в красивом месте. Деньги за годы скопил, а оставлять всё равно некому.
Кто я? Вы имеете в виду профессию? Тут я представляюсь сметчиком на стройке. Чёрт знает, что это такое, но не пристают. А скажи, как есть – писатель? Начнутся вопросы – почему мы не слышали и всё такое. Мне это надо? Тем более, и писатель из меня никакой. Хотя издал несколько романов, деньжат получил, но всё проходное, на потребу дня. Какое там творчество! А ведь, когда начинал, думал, талантлив, не в пример окружавшим бездарностям. Только вышло, бездарности-то и прославились, везде их лица, значит, талантливы. Да не нужно меня успокаивать, это я иронизирую. Завидую? Может быть, раз говорю об этом так долго. А вы наблюдательны. Это вам писателем быть, а мне сметчиком. Да, по сути, я и есть сметчик. Слова на копейки переводил, у нас же за объём платят, вот и гнал всякую ерунду. А напиши я что-то от души, вот хоть бы наш разговор? Ни одно издательство не приняло бы. Улыбаетесь? И правильно, со стороны это выглядит смешным. Ах, вы со мной не согласны… Толстой, говорите. Неудачный пример, его бы критики осмеяли! Он моралист, а теперь у всех одна мораль и это, сами знаете что. Как не знаете? Деньги! Вот видите, и вам это кажется банальностью, так зачем об этом писать? Но что-то я всё обличаю, да обличаю, для того, кто помирать собрался, это уж слишком. Выходит, не перегорело ещё. Я вам ещё не надоел? Скажите, не обижусь. В конце концов, от всего устают. От всего, от всего, не спорьте. К примеру, социализм неизъяснимо притягателен, как же все равны, мир одинаковых возможностей. Однако и от него устали. А капитализм? Тоже привлекателен, всё зависит только от тебя, а бог ведь создал всех разными, так что давай, реализуйся. Но вылился в кошмар средь бела дня. Да что там, любая общественная идея манит настолько, что люди готовы жертвовать ради неё жизнью. Но только пока не реализуется. Стоит ей претвориться, и наступает разочарование. Запретный плод? Да, возможно. Но в нём всегда будет горчинка, на которой будут неизбежно концентрировать внимание. Так мы устроены. Мы всегда чего-то хотим, извините, за затасканную фразу, нам всегда мало. Поэтому никакого общественного рая быть не может. Человечество, как спящий, который ворочается с боку на бок, и всё никак не может найти удобное положение. А его и нет! Да? Вас мучает бессонница? А меня нет, сплю, как ребёнок. Но просыпаюсь не для того, чтобы что-то делать, а просто потому, что выспался. И приходит маета. Поэтому я люблю спать. Во сне ты сторонний наблюдатель, как в кино. В жизни тоже? Да, но она не так интересна, много прозы, мало фантастики. Сон меня больше устраивает. Но разве это может продолжаться долго? «И спать, и видеть сны. Какие сны приснятся в том последним сне?» Да никаких! Мне в связи с онкологией надо каждые три месяца анализы сдавать. А я плюнул. Зачем знать, что рак вернулся, будь, что будет. Хотя, лукавлю, раз пришёл в местную больницу, пока очереди ждал, насмотрелся. Знаете, нации разные, а плачут одинаково. Мать с больным ребёнком, жена с мертвенным лицом, которую привёз муж. В общем, когда меня вызвали, я развернулся и ушёл. Нет, бывшая жена мною не интересуется, у неё своя жизнь. Женился я поздно, у нас большая разница в возрасте, брал хорошую девчонку, а она превратилась в обычную московскую стерву. Как что значит? В хваткую бабёнку, помешанную на карьере. Мало таких повидали? Вот-вот! И я думал: как это случилось? когда? почему? А чёрт его знает! Они все милые девочки, а потом становятся ксантиппами. Может, друг от друга заражаются? А может, и от нас. Тут вы правы, кто разберёт. Курите? А я всё не могу бросить. Да и зачем – одна радость. Курить, кстати, здесь можно повсюду – не Европа, на пляже, в кафе. Будь метро, кажется, и там бы разрешили. Мужчины во Вьетнаме курят много, а женщин с сигаретой ни одной не видел. Но они и без табака страшненькие – коротконогие, с большим торсом. И это при их росте! Но такими их уродил Господь. Плодитесь и размножайтесь - этому они чётко следует. В бога, я, конечно, не верю. Как любой трезвомыслящий человек. Тем более, как уже говорил, начинал с физики, получил университетское образование. Ах, вы верите! Ну, извините, не подумал. Я тоже не верить-то не верю, а по утрам, когда с бесконечным трудом вытаскиваю себя из сна, то в постели молюсь. Как? Да по-разному. И «Отче Наш» бормочу, и своими словами о чём-то прошу, сам не зная о чём, короче, всё, что в голову придёт. Обычно призываю ангела-хранителя, в которого, естественно, тоже не верю. Но не верю меньше, если позволите так выразиться, бог – это какая-то высшая инстанция, главный начальник, которых я всегда боялся за их неприступность и надменность, одно создание Вселенной чего стоило, а мне нужно всего ничего, забота и немного участия, тут и мелкий чиновник небесной канцелярии сгодится. Конечно, это детское. У меня же ни отца, ни матери, на людей, сами знаете, положиться нельзя, остаётся ангел-хранитель. Да и его нет. Поэтому чаще моя молитва, которую и молитвой-то не назовёшь, так бормотанье, сводится к одному: а, будь, что будет. Ерунда, конечно, чушь собачья, но делается легче. Психотерапия, одним словом. Что-то я разоткровенничался. И так уже, верно, думаете, сумасшедший. Да, кто не сумасшедший, тут вы снова в точку. Но все же скрывают, маски к лицам прилипли, не отодрать. Так в могилу и сходят – офис-менеджер такой-то или бухгалтер сякой-то, считавший чужие деньги. Ну там, дети-внуки эпитафию сварганят: помним, любим, скорбим. Только ни черта не скорбят и не помнят. А не любили и при жизни. Может быть. Даже скорее всего, раз я этого не имел, то и злобствую. А вы бледный, недавно приехали. Пару дней, не более? Тут загар быстро липнет. Мне хоть солнце и не показано, но разве убережёшься. За полгода, видите, коричневый стал. Ну, частично, конечно, от алкоголя. А куда денешься? Иначе со скуки рехнёшься. Вы на две недели? И правильно, больше тут делать нечего. Двухнедельный город. Это я задержался. Да потому что мне нигде делать нечего. Тогда какая разница? Не всё ли равно, где жить, где умирать? Дни летят в бессмысленной праздности, застывшее, резиновое время. Ностальгия, говорите. Нет, меня не мучает. Родина, дом – это ведь люди, которые тебя ждут. Нет их – нет и дома. Впрочем, что-то я расфилософствовался. К тому же тут у каждого по-своему. Конечно, конечно! Я почему-то так и подумал. Нет, не на лице написано, но во всём облике читается – не могу без родины. Да я не смеюсь. Я тут вообще стал очень серьёзным. Особенно, когда выпью. Рекомендую местную настойку на кобре и женьшене. Пойло, конечно, но местные клянутся, что два года выдерживают. Верить им, впрочем, нельзя, белые для них просто обезьяны с деньгами. У меня тут много знакомых завелось, интеллигентных вьетнамцев, есть даже русскоговорящие, так они, бывает, откровенничают. Не сразу, конечно, доверять стали, но со временем выкладывают всё начистоту – турист для них дойная корова, не обмануть его просто грех. И о себе рассказывают. Я одному на жену жаловался, а он: «Зря на женщин полагаешься, я свою супругу в расчёт не принимаю». А она рядом посудой гремит. Сына, говорит, родила, и хватит. Подай, принеси – пошла вон! Я краснею, стараюсь на неё не смотреть, а сам думаю – может, так и надо? Только разве наши женщины позволят? Наши жёны – пушки заряжёны! Ах, у вас не такая, извините. И дети есть? Даже внуки! Искренне рад за вас, можно позавидовать. А мне, значит, не повезло. Хотя скорее это вам повезло, таких как я большинство. Простите, что я всё к жене возвращаюсь, из головы не идёт. А вьетнамцы девочек ни в грош не ценят, ждут первенца-наследника, а их между делом клепают. Я тому же вьетнамцу жаловался и на одиночество, брякнул даже, что местные за редким исключением мне не нравятся. А он неожиданно согласился. Дрянной, говорит, народец, подлый, но зачем на людей внимание обращать, живи, сам по себе. А как? Я не могу. Вы можете? Вот видите! А мне на старости приходиться. Никого вокруг, один безбрежный океан, песок, обжигающий ступни, и день похожий на день. Кстати, скоро сумерки. В тропиках с этим строго, в шесть часов резко темнеет, будто лампочка гаснет.
Я вам ещё не надоел? Это хорошо. Но что я всё про себя, да про себя, вам же интереснее послушать местные истории. А их у меня набралось. Заметили, верно, здесь совсем мало кошек? Вьетнамцы их не любят. Кошачий мяв совпадает в их языке со словом «бедность», а они крайне меркантильны. Буквально сошли с ума на деньгах. Как и москвичи. Но местные к тому же суеверны. Со старухой-эмигранткой, интеллигентной дамой, моей знакомой, отправились раз в пагоду Большого Будды, вокруг которой расположен монастырь, где у входа толпятся, кажется, все полтора миллиарда китайцев. Не знаю даже, рекомендовать её вам в качестве туристической достопримечательности. Там продают фаст фуд, деревянные фигурки животастых боддисатв. «Аум ане бадме хум!» - вполголоса напевала старуха какую-то буддистскую мантру. А меня, признаться, всё раздражало, вместо рыночной суеты, хотелось тишины и покоя. Да? Вас это не удивляет? Раскусили во мне желчного мизантропа? Впрочем, я и не скрываю. Но – дальше. Поднявшись по ступенькам, свернули в боковой отсек, в сторону от туристических тропок. Нас окружили запертые двери, где, видимо, после ночных молитв отсыпаются монахи, на площадке расположен большой искусственно золочёный алтарь. Выросший служитель, немолодой, морщинистый, молитвенно сложив ладони и трижды поклонившись, знаками потребовал молчания (хотя мы и так не проронили ни слова). Потом указал на выход, в сторону копошившихся китайцев. Мы развернулись. Внезапно передумав, он взял старуху под руку и, повторяя: «Мадам, мадам…», повёл её по глухим ступенькам. Я последовал за ними. Ноги у служителя были короткими и настолько кривыми, что пока он поднимался, я видел меж них всю дорогу, ведущую к вершине. Среди вьетнамцев рахит не редкость, тут не до смеха, но я едва сдержался.
Мы были в полном одиночестве.
- Это ваш сын? – спросил он на ломаном английском.
- Внук, - пошутил я.
Он улыбнулся. Крутые ступеньки быстро подняли нас на гору, откуда открылся чудесный вид. Пахло сыростью. Нас окружили века благоговейной тишины. Камни, вросшие в них кривые деревья, пещеры монахов. В стене был колумбарий. В точности, как у нас на кладбищах, где не хватает места, стена была разделена фотографиями, за которыми хранится прах замурованных урн. Одна могилка выглядела странно – вместо лица была свастика. Ну, ничего удивительного, конечно, древний солярный символ, а буддизм старше нацизма на пару тысяч лет, однако примите в расчёт наше воспитание. Остановившись, служитель достал три ароматические палочки, щёлкнув зажигалкой, поджёг. Потом показал, как трижды поклонившись, надо воткнуть их в песок. Подчинившись, мы отдали дань душам умерших монахов. Нет, в буддизме всё-таки что-то есть, подумал я, всё - иллюзия. Ни стрёкота цикад, ни ветерка, ни малейшего звука, вокруг сквозили какая-то величественная отрешённость и умиротворяющее спокойствие. Бритоголовый служитель отодвинул в колумбарии ящик с пожертвованиями и, показав на лежавшие так купюры, стал торопливо объяснять, что мы должны по сто донгов. Именно каждый по сотне. И не меньше. Старуха, растерянно достав кошелёк, выгребла какую-то мелочь. Я протянул двадцатку, добавив по-русски, чтобы он оставил нас в покое. Конечно, он не понял, но, сунув деньги в карман, стал спускаться на кривых ногах, чуть не насвистывая. Всё-таки религия, действительно, прибыльный бизнес с невидимым товаром! Ах, я забыл, ну это я про буддизм, православие, конечно, не такое. Бросьте, я без иронии. Давайте ещё пива. Эй, boy, ещё two beer. Оно здесь дрянное, пойло, не пиво, но куда деваться, все пьют, а больше других сами вьетнамцы. Говорят, их американцы на него подсадили. И сидят они за низкими столиками прямо на тротуарах на детских, пластмассовых стульчаках, и глушат его литрами. Язык не поворачивается назвать эти закусочные, где готовят на низких жаровнях, заставляя дышать дымом, кафе. Однако русские эмигранты, в основном бедные, питаются в этих вьетнамских забегаловках. Ну, конечно, один раз можно, правильно, что попробовали, вы же турист. А сновавшие вокруг крысы вас не смутили? Да, экзотика, ко всему можно привыкнуть. И у каждого своя история. Не у каждой страны, это само собой, а у каждого её гражданина. И случается она совсем не совпадает с общей для страны. Недели две назад здесь же на пляже моим соседом оказался сухенький старичок, с подвижным морщинистым лицом. В огромных круглых наушниках с антенной, он был похож на инопланетянина. Заговорили на плохом английском.
- Чайна?
- О, но, вьет.
- Из Нячанга?
- Из Свитзерленд.
- Цюрих?
- Лозанна. Но ежегодно приезжаю во Вьетнам отдыхать.
- У меня много однокашников-физиков работают на адронном коллайдере. В ЦЕРНе.
Аббревиатуру ЦЕРН, а это Европейский Центр ядерных исследований, он не понял, пришлось расшифровать. Оказалось, он и сам бывший физик.
- Где же вы учились?
- В Лозанне, закончил в 1973.
- А как же война?
Пожимает плечами. Ну да, миллионы убитых, а он в Лозанне. Как так? Может, он богат и родился в Сайгоне? Спросил. Он назвал какое-то место, ничего мне не говорящее, где-то на Меконге.
- Таун?
- Виллэдж.
Вот и пойми, как из деревни оказаться в Лозанне, когда твою землю бомбят. Говорю: вы счастливчик, соотечественники массово гибли, а вы в Швейцарии. Он смутился. Но самую малость.
- Зачем смотреть в прошлое, надо быть устремлённым в будущее.
Где-то я это уже слышал. Вьетнамцы теперь дружат с американцами, и всячески это оправдывают подобными фразами. Иногда говорят: Будда так захотел.
- Не зная прошлого, не увидишь и будущего.
Он промолчал. И в самом деле, чего я привязался, сам-то не ахти какой патриот.
- Я давно физику бросил. А вы?
- Тоже. Бизнес.
Он не стал вдаваться в подробности, а мне было интересно другое. Но об этом он вряд ли расскажет. Вся в морских брызгах подошла его жена – крупная, средних лет европейка, гораздо моложе его. Он тут же легко поднялся, оказавшись ей по плечо, и как-то сразу состарился. Она взяла у него полотенце, вытерев лицо, набросила на плечи. Он стал быстро растирать ей спину. Потом улыбнувшись на прощание, они стали собираться. Я отвернулся на бок. Согласитесь, причудливы всё-таки судьбы человеческие. Какое отношение имеет к ним история? Чьи-то кости догнивают в джунглях, а кто-то приезжает на родину туристом. А я вот со своей убежал. Родина? Когда никому не нужен – какая родина? Тут таких много. Все почти. Меня другое поражает. Лицемерие. Оно, видать, в крови. Я выхожу к океану и вечером, не смотреть же телевизор. Можно, конечно, пить и застрелиться, но пока держусь. Да, юмор у меня странноватый, согласен, от одиночества, верно. Так вот два дня назад на пляжных тренажёрах, установленных, как видите, повсюду, занимался мужчина в футболке с надписью: «Россия начинается с тебя!»
- А где она заканчивается? – спрашиваю с улыбкой. – Во Вьетнаме?
- Россия без границ, - подыгрывает он. – Она от тайги до британских морей.
Оказался пенсионер из Смоленска, и всего третий день в этом городе. Имеет и посторонний доход, как он выразился «курочку, несущую золотые яички», маленькие, но ему хватает. Смолянин ярый сторонник современной российской власти. А я не стал скрывать своих взглядов. Каких? Анархических, если вас не пугает это слово. Любая власть от дьявола, в неё приходят одни мерзавцы. Что? Избраны по закону? Смеётесь? Закон – это наёмник, который работает на власть. Разве нет? Всё устроено через одно место. Весь мир. После его сотворения, бог, похоже, надорвался, превратившись в немощного старика, от которого ничего не зависит. И теперь всё катится к чёртовой матери. Ах, вы так не думаете! Что ж каждый имеет право на собственное мнение. Особенно такой умный человек, как вы. Не скромничайте, я же вижу. И вообще наше мнение здесь подотчётно только океану. Но дайте рассказать.
- А чем вас не устраивает правительство? – между делом спрашивает смолянин, насилуя тренажёр.
- Всем, - отрезаю я, чтобы не вступать в дискуссии.
Однако уйти от него не так просто.
- Ну а всё-таки, что в нём плохого?
- А что хорошего?
Я начинаю закипать. И за это проклинаю себя. Сколько бессмысленных разговоров осталось в Москве, можно быть и умнее. Однако через пять минут уже спорим до хрипоты.
- Критиковать все горазды, вместо того, чтобы правительству помогать!
Последнее слово осталось за ним. Он патриот, ничего не скажешь. Но в Смоленск возвращаться не хочет. Путешествовал по всему Индокитаю, теперь подыскивает жильё во Вьетнаме.
- Если что заприметите, дайте знать, - прощается он. – За триста-четыреста долларов сниму.
Ничего себе! Для аренды деньги совсем немалые, странно, что он не может ничего найти.
- Ладно, - безразлично говорю я. – Узнаю.
Но телефона не оставляю.
Показательная история? Таких, как он подавляющее большинство. Конформисты? Да, конечно, так легче. Жить легче, а что ещё надо? Только надо ли? Вы уж извините, что я принялся за старую песню, люблю тоску наводить. Терпите? Вижу, допили пиво, может, ещё по одной? А я с вашего разрешения возьму. Эй, one beer! А может, я один такой? Вот вы другой. Какой? Правильный. Не спорьте, я же вижу. Семья, дети. И скоро домой вернётесь, а я останусь в казённом гостиничном номере. Писать роман? Раньше это спасало, а сейчас не могу. Фальшь одна выходит, да и сил нет. И для кого писать? Кругом одни слабоумные. Но иногда мне всё же хочется написать про одного старинного знакомого. Он отличался страшной невезучестью. Старый мостик, по которому все благополучно ходили, под ним обязательно рушился. Когда он брал зонт, тучи проносились мимо, а когда оставлял его дома, разражалась сильнейшая гроза. Его невезучесть была вдвойне обидной, потому что он всегда был в шаге от удачи. Лотерейный билет, который он покупал, всего на номер расходился с выигрышным, а девушка, имевшая массу поклонников, в конечном счёте, выбирала между ним и его соперником, предпочитая, конечно, последнего. Он был писателем, входил во всевозможные списки, присутствие в которых сулило премии и славу, но его имени всегда чуточку не хватало для интереса критиков. Удача дразнила его, и он чувствовал себя ослом, перед которым маячит недостижимая морковка. Он жил в одном городе со мной, закончил тот же университет и, как было сказано, владел той же профессией. Какое мне до него дело? Мало ли на свете неудачников? Мы, в сущности, не были друзьями. Да если бы и были, что мне до него? Но дело в том, что этот человек – я. Да, я знаю, что вы догадались, ну и что? Да это литературный домысел, не такой уж я и невезучий, есть во сто крат хуже И что? Главное, что я чувствую себя обделённым. Вот, где собака зарыта. Но скажите, кому нужен такой роман? Вот вы бы стали его читать? То-то и оно. Потому и не пишу, а ничего другого в голову не лезет. Жаль себя, бесконечно жаль. И точка. Помните, как болели в детстве? А я часто вспоминаю. Весна, за окном светит солнце, звенит о карниз московская капель, какая-нибудь простуда, ничего серьёзного, но врач уложил в постель на три дня, и валяешься с книгой про пиратов, радуясь, что пропускаешь школу. И знаешь, что поправишься, сказал же доктор, через три дня, и тогда снова встретят одноклассники, учителя и привычное расписание уроков. У постели суетится мать, то и дело поправляя подушки, пичкает микстурой бабушка, и на душе покойно и светло. «Идёшь на поправку, сынок?» - шершавая пятерня отца гладит волосы, а комнату наполняет его прокуренный бас. Прячась в книгу про пиратов, я улыбаюсь, и не понимаю, насколько счастлив. А тут, учтите, даже царапины без йода не заживают. Месяца два назад я попал на крючок какой-то заразы, тут их тьма, температура не снижается, кашель, лихорадка. Был сезон дождей, третьи сутки лил дождь. Я валялся в гостиничном номере, уже неделю пребывая в прострации. В тропиках болеть тяжело, и я думал в полубреду: где моя мать? где отец? а друзья? где гниют их кости? Постель у окна, я слушал, как барабанит чужой беспросветный дождь, вспоминал ту московскую капель и думал, что между ними уместилась жизнь. Я её не заметил. Может, как и все? Болеть с возрастом всё труднее. Да и просто жить. Чувствуешь себя окурком, раздавленным в пепельнице – одиноким и уже начавшим окаменевать. Стучал дождь. Я продолжал вспоминать детство и вдруг отчётливо понял, что с тех пор меня никто никогда не любил. А нужно ли выздоравливать? Однако организм брал своё, и я боролся, карабкался, горстями глотая антибиотики, и с содроганием доставая градусник. И та московская капель возвращалась с новой силой, будто отзвенела не полвека назад, а вот–вот. И я плакал. Что, сейчас и вы разрыдаетесь? Оценил вашу шутку. И зачем рассказал? Пока говорил, самому смешно сделалось. Подумаешь, поболел, чего нюни распускать. Тут у меня вскоре после приезда такой случай произошёл. Безделье гоняло меня по улицам, заставляя глазеть на однотипные кафе с улыбающимися зазывалами, вдыхать едкий дым от жарящихся на вертеле крокодилов – жёсткое, невкусное мясо, как у всех хищников, но как же, экзотика, всё для туристов, готовых съесть и рептилию. Мимо неслись сотни взвизгивающих клаксонами мотоциклов – как роящиеся пчёлы. Они сводят с ума. Читаю по-русски вывеску: «Массаж для слепых». Я устал, вполне сойду за слепого. На первом этаже, как водится, магазинчик всякой всячины. Хозяин на сносном русском предлагает разуться (входя в помещение, будто в мечеть, вьетнамцы скидывают сандалии, оставаясь босыми), потом жестом приглашает на крутую лестницу. Ступни обжигает холодный кафель. На втором этаже попадаю в завешенную комнату, на контрасте с солнечной улицей, густеет сумрак. Глаза ещё не привыкли к темноте, я и, правда, слепой. Посредине пустеют два массажных стола, на третьем, поджав ноги, лежит на боку молоденькая девушка. Кажется, спит.
- Я вас побеспокоил, - выходя из роли слепого, говорю я на своём отвратительном английском, улыбаясь. – Меня послали снизу.
Девушка молча поднимается. И тут я замечаю её невидящие глаза. Из-за ширмы появляется женщина старше, тоже слепая. На ощупь приблизившись, берёт меня за руку:
- Ложись.
Проклиная свою недогадливость, я растягиваюсь на столе. Женщина, усевшись на мне верхом, стала барабанить по спине рёбрами ладоней. Я вскрикнул
- Больно?
- Больно.
- Больно – карасо!
Смеётся. Мне стало не по себе. Тут появляется коренастый вьетнамец с белым бельмом катаракты. Отстранив рукой женщину, он присел на край стола и склонился надо мной. Мне захотелось вскочить и убежать. Но его мягкие ладони, уже работали над моей спиной, шеей, сильные пальцы, на мгновенье замерев, давили на затылок. Сцепив зубы, я утыкаюсь лицом в дыру на столе, вижу расчерченный квадратами кафельный пол. Я был зрячим в царстве слепых. Со смехом поднявшись по лестнице, два соседних стола заняли русские парни – сделалось веселее.
- А вас не охватывает ужас? – упираясь лицом в дыру, через некоторое время громко сказал я по-русски.
- Есть немного, - отозвался один.
Другой смущённо хохотнул.
- Мы много салонов поменяли, сравниваем.
Его массировала молодая девушка. Теперь я её разглядел: высокая, с длинными ногами фотомодели. В лучшем случае у неё тут же в доме крохотная комната, где она ест, спит, всё остальное время отдавая массажному салону, в котором заживо погребена.
- Ой! – вскрикнул я, когда вьетнамец вывернул мне ступню.
- Больно – карасо! – повторил он слова массажистки постарше.
Все трое захохотали. И только тут я заметил, что они вполголоса перебрасываются шутками. Передвигаясь на ощупь по комнате, с выставленными руками поднимаясь и спускаясь по лестнице, непрерывно окликают друг друга и всё время тихо смеются. Какое-то довольное хихиканье наполняет комнату, будто урчание сытых кошек.
- Им бы не массажистами работать, а психотерапевтами, - снова громко сказал я. – Тут руки-ноги на месте, зрячий, свободный, а жить не хочется.
- Эт-точно!
Русские поняли. Они понятливые, наши русские, из холодных краёв, где от тоски спасает лишь водка.
Вышел я, когда уже стемнело, жадно взглянув на сверкавший огнями город, низко висевшие звёзды, луну, до которой было рукой подать, и ослепляющая, беспрерывно повизгивающая река мотоциклов уже не раздражала.
Жизнь прекрасна!
Но куда же вы торопитесь? Ах, в вашем отеле ужин. Ну, счастливо. Нет, нам не по пути. Я ещё посижу, покурю. А что остаётся? Проводить вечера на берегу, слушать как бьются волны, и видеть перед собой тёмный, безбрежный океан.
Нячанг, Февраль 2017 г.