Утро было серым. Теперь это бывало часто. Жена невнятно буркнула ответное «Доброе утро». Дочка вот уже полчаса занимала ванную. Пришлось неумытым взять поводок и идти под дождь.
Рекс деловито обежал все нужные точки, обнюхал придирчиво свои мужские знаки и поднял глаза на хозяина: капюшон куртки защитного цвета, в одной руке поводок, у другой – сигарета, еще на две глубокие затяжки. Домой! Впереди – длинный день, разделенный надвое: прием и рутинные операции в государственной больнице, потом до позднего вечера то же самое в частной клинике. И дрянной растворимый кофе в перерывах.
Жена уже успела одеться, сновала по дому туда-сюда в накрученных на свежепокрашенные волосы термобигуди. Дочка, в вечных наушниках, доедала обезжиренный творог, делая при этом быстрые движения большим пальцем левой руки на экране своего мобильного. «Мы все, как из басни», - подумал Крылов без грусти.
Умылся, побрился, принял душ – все это четко и быстро, по старой флотской привычке. Посмотрел на себя в зеркало. Нда… Глаза невеселые, морщины резкие. «Ладно, не девица, хорош красоваться», - скомандовал он сам себе и пошел к шкафу за одеждой. Из свежих осталась одна рубашка, та самая, подаренная женой на день рождения: на фоне цвета индиго в разные стороны летели маленькие смеющиеся человечки. Молодцеватая эта рубашка совсем не шла ни к его по-военному прямой вытянутой фигуре с четкой широкой линией плеч, ни к землистому цвету лица. Крылов поморщился и выругался вслух: «К черту! Под халатом не видно!» Будильник на часах протрещал во второй раз - пора было ехать.
Солнце неожиданно появилось в середине дня и залило весь кабинет, затопило его почти летней жарой. Пришлось оторваться от бесконечных бумаг, встать, приоткрыть окно и задвинуть жалюзи.
Осторожный стук в дверь и мелодичное: «Можно?» В голосе юность и легкая дрожь волнения.
Села напротив. Красивая, но уже не первой красотой. Волосы богатые, гладкие, длинные, рассыпанные по плечам. Говорит, улыбаясь, у глаз собираются лучики морщинок, а углы рта предательски едут вниз.
Собраться.
Крылов откашлялся, без нужды придвинул стул ближе к столу.
- Слушаю вас.
В животе все оборвалось, просто вмиг наступила первозданная темнота, а которой света нет, и не может быть в принципе. Соки рта пересохли.
- Да. Это точно. К сожалению. Можно лечить. Вы слышите?
Почему я выбрал эту работу? Как же это непереносимо, хоть в первый, хоть в сотый раз. Да. Кто-то должен. Да, я должен…
Сидит. Плечи вниз. Фигура стала такой маленькой и беззащитной. Лучи не играют в волосах, и не отражается в перламутровых чешуйках блузки кабинетная лампа. Смотрит в одну точку на полу и молчит. Черт! Как-то надо было поаккуратнее, что ли. Огрубел, не заметил, что кожа у нее такая тонкая, почти прозрачная, детская будто.
- Я буду жить?
Поднимает глаза и смотрит так долго прямо, будто имеет на это право. И что-то такое вдруг задрожало внутри. Забытое. Теплое. О чем это я?
- Я уверен, да, - выдохнул, почти обрадовано. – Сейчас позвоню кое-кому, узнаю, куда вас направить.
День заканчивался серым вечером. Доктор Крылов, набросив капюшон куртки защитного цвета, глубоко затянувшись сигаретой, краем глаза следил за движениями своей умной собаки, исполняющей вечерний прогулочный ритуал. Серое утро, серый вечер. И небольшой просвет солнца днем. И откуда-то вдруг взявшееся яркое желание жизни - и тут же неотвратимая отстраненность неизбежного конца.
- А ведь что-то могло бы быть, а? Что-то в ней было такое… - спросил он сам себя.
И сам себе тут же ответил:
- Поздновато уже для романтики.
Потушил сигарету, выбросил окурок в урну, коротко свистнул собаке, и, засунув руки поглубже в карманы, корабельной походкой пошел к подъезду.