Сказка написана в соавторстве с Сашей Веселовым http://www.proza.ru/avtor/adikvatnyjj
историко-политический очерк,
который и от вымысла не отличишь,
посвящаем мы младшим школьникам
да ихним родителям
Один Царь не из любопытства, не от мрачных побуждений темного бессознательного, а просто от скуки, чисто поржать – захотел узнать мысли своих сподвижников, всякой придворной сволочи во множестве в его дворце ошивавшейся.
Легко сказать – трудно выполнить. На прямой вопрос:
– Говори, мерзота, чё про меня думаешь?
Всякий норовил в ноги кланяться со словами:
– Государь-надежа, о радении державы тщюсь с утра до вечера, а то и за полночь!
– А конкретно сказать без толерантностев о моих недостатках можешь?
–Конечно, могу; и правду не стану прятать и кары любой не устрашусь, но нету у тебя, милостивец и благодетель, недостатков!
– А разве ни тиран я, не деспот?
– Безотдышный радетель ты за народное благо! Отец родной и кормилец-поилец в одном лице. Три в одном, как Божественная Троица!
– Врешь ведь, вошь вонючая, – скажет Государь, – Снять бы с тебя голову, смерд изворотливый, тока, где я второго такого льстеца найду? Пойди на конюшню и получи от меня благодарность – десять плетей.
Пока холопу за верную службу награду выписывают – улыбается Царь:
«Знатно орёт. Но переигрывает, словно с него кожу с живого срезают, на полтона бы снизить. Но, впрочем, и так сойдет – пусть все слышат, что государь у них суровости неимоверной».
А скука-то не проходит. Царь уж какого по счёту слугу пытал, да плетей выписывал – бесполезно. По всему выходит, что незаменимый и правильный он Владыка. Но однажды случилось удивительное:
Предстал перед ним седой старикашка в чалме. Худой как глист и вонючий, как недельный мертвец. Царь нос зажал перстами и уже было собрался палача кликнуть, но опередил его пахучий дед:
– Знаю о чем кручинишься, наимудрейший. Есть у меня волшебное зернышко! Употребишь и тотчас мысли чужие читать научишься. Отдам тебе сей дар удивительный, но с одним условием…
Не разобрать о чем пошептались они, но дело сладили, ударили по рукам и разошлись. Царь рад, что на ночь глядя без кровопролития обошлось. Смердящий старик сам ушёл, а Царь семечку в рот кинул, и совсем было утешился, хоть малопитательна лесть да на вкус сладка.
Хотел он спать пойти, зевок перекрестил, в ладоши хлопнул, чтобы система дворцовой жизни в ждущий режим перешла, но тут один из младших опричников себе под нос буркнул:
– Это ж до какой поры холуйство наше будет поперек других добродетелей бежать, а и верно слышал я от иноземиев, что рабы мы нестоящие ни либерализма ни демократических ценностев!
Царь индо поперхнулся, у него уже слюнотечение мечтательное перед снами начиналось, а тут такое сомнение в генеральной линии. Тянет на высшию меру социальной защиты – отсечение головы с конфискасией.
Только хотел крикнуть смутьяна вязать – другой опричник себе в усы рапортует:
– Царь совсем из ума выжил – налогами так придушил, что скоро ноги подломятся. Крестьяне бересту с берез соскребают – суп варить, а он шикует, – трехэтажные бани строит и распутниц чужестранных бриллиантами одаривает.
Государь за сердце схватился. Аж, двое против него злоумышляют. Но вновь караульных не успел кликнуть. Над головой, в окошке, голос министра лесопромышленности раздался:
– А хорошо, что наш царь такой глупый. При таком дураке хороший капитал сделать можно. Второй год гишпанцем наш лес сплавляю, а этот недотепа меня еще и нахваливает.
Зыркнул на него царь снизу, кулаком погрозил, а в отдалении поваренок засмеялся:
– Сегодня опять пойду в опочивальню к царице. Ох, и горячая баба! А муж её ходит – рогами трясёт и не ведает, как нам хорошо. А ещё не забыть ему в кисель наплевать!
Царь спать расхотел. Временно дара речи лишился, и только в изножье трона сев, слабым пальцем поманил к себе министра Заплечных дел приказа. Как же ты, гада, допустил такую измену? – хотел спросить. А тот два шага вперед и вот вам здрасти, говорит открыто громко как на плацу, глаза не прячет - пучит:
– Долой самодержавие! Вив ля коммун! Кончилось время сатрапов! Бывшего царя на кичу! Всем веселиться, гильотины строить и марсельезу учить!
Метнулись к двери министры труда и капитала, у дверей лбами столкнувшись, спросили, не сговариваясь у взявшего на себя тяжелый труд распоряжаться министра заплечных дел:
– А что, пожалуй, и грабить награбленное можно?
– Грабьте!
– Может и ты с нами!
– Нет, мне еще декреты писать! Пришлите городских болтунов да сплетников на пресс-конфиренцию.
Осенило самодержца, что всё дело в семечке проклятом. Не ровен час – с престола скинут, из дорогих портов вытряхнут, а то и вовсе – живота лишат.
Бросился царь в сортир, два часа кряхтел, чтобы мерзкое волшебство из себя исторгнуть – пустое, видать крепко зараза засела. Клизмами себя изводил, да рвотными порошками мучил – ничего не помогает.
Лекаря самого умного позвал, а тот смотрит нагло и бурчит:
– Удачное время настало. Сейчас сатрапа затравлю пилюлями до смерти, а сам у него в сейфе пошарю. Ключ-то у него под подушкой хранится – я хорошо запомнил, когда в прошлый раз злодею пиявок на загривок сажал…
Выгнал царь лекаря, а сам от страха трясется. Взмолился:
– Старик-вонючка! Забери свой дар проклятущий! А взамен свободы дай! Хочу, как раньше править и чужих мыслей не знать!
Не успел позвать, как злая вонь в нос шибанула. Стоит рядом глиста бородатая и мерзко глазки щурит:
– А помнишь, царь-государь, что ты мне за дар обещал?
Царь-то помнил. Дык ведь полцарства обещал. Не отдавать же теперь его безродному, богомерзкому космополиту чалмоносному. Потому и решил время тянуть, а только прежде чем начать успел, слова у него покаянные сами полились:
– По всему видать обмишурился я, по малолетству, по глупости, по научению товарищей лихих, не своим умом живу, дурью маюсь сызмальства, чего хочу ворочу, и никто мне не указчик и нету дельных советчиков, чтобы всё для благоденствия, одни воры вокруг. Пойми меня, могучий старик, разве был бы я промыслительной силы царь, стал бы я тогда при себе столько палачей да сатрапов держать? Нешто не нашел бы я применения светлому разуму, разве стал бы я казну в траты пустые да злой разврат инвестировать Разве позволил бы я добрым моим подданным бересту есть, насадил бы для них сплошь мандариновые деревья, прописал мудрые законы чтоб судить честно кого на кол, а кого за примерное поведение в петле удавить…
И так с разбегу разговорился царь, что и не заметил как два часа проговорил. Смотрит, а вонючий дед свернулся на его царском троне и тихонько похрапывает. Разозлился царь, хотел наглеца по лысине скипетром огреть, да вовремя сдержался. Подошел и тихонько за плечо потряс:
– Кудесник, слышь, кудесник…
Тот осоловелые глазки приоткрыл и как гаркнет:
– Кто таков?! Пошто меня, мудреца, сна лишаешь?!
И настолько голос волшебника строг был и грозен, что стушевался царь, даже ростом стал ниже и пролепетал:
– Дык, это… я значить… царь здешний.
– Прости, не признал, – пробурчал колдун, – Думал, говно какое-то низкородное скребётся. Так о чем ты интересуешься?
Царь обидные слова проглотил и молвил льстиво:
– О, великий кудесник, владеющий тайными знаниями, велика ноша, что взвалил ты на плечи недостойные, тяготит меня дар твой безмерно…
– Стоять! – перебил его волшебник, – Ты чего мне бубенцы крутишь? Нормально говорить не можешь? У тебя же высшее руководящее образование. Говори коротко и ясно!
– Не хочу знать мысли челяди, – вздохнул царь, – Забери обратно…
– Ах, вот чего, – рассмеялся старик, – Не хочешь? А может, ты и полцарства раздумал дарить?
– Нет, что ты, – замахал руками самодержец, – Всё что обещал – твоё! Только верни всё в зад!
– Ну, тогда хорошо бы прямо сейчас и купчию подписать! – говорит колдун.
– Дык ты же знаешь меня, я тебе сейчас купчию на полцарства, а назавтра казенную хвартеру в крытом остроге для особо опасных! – винится Царь.
– А и то верно, злыдень ты редкий, – согласился чародейский старик, – раз тебе собственное слово не указ, давай теперь сам как-нибудь разруливай сложившуюся ситуацию.
И сладко зевнул. Притворно. Дразнит царя. А у того уже от расстройства мыслей и недосыпа здорово помутилось, закричал он:
– Измена! Караул! Идите суда, дармоеды!
Пришли дармоеды. Все в точности по штатному расписанию: холуи, министры, придворная сволочь, толкователи снов, гадатели погоды, политические аналитики и кое-кто из духовенства. Стоят, позевывают, ропщут:
– Идолище поганое – разбудил! Ну, счас или за цыганами пошлет, или башки рубить! А ведь он пьяный. Как есть пьяный, руки дрожат, глаза красные, а под ними мешки! И рожа, в целом, такая противная – на свинью похож. Вот сейчас на четвереньки упадет и захрюкает. Нет, вот почему, у всех царь, как царь, а у нас животная?
Попятился царь от слуг нерадивых, споткнулся о чью-то выставленную ногу, да и на пятую точку сел. Все вокруг засмеялись зло, а Государь от обиды аж расплакался. Сидит дорогим кафтаном слезы вытирает и в шапку Мономаха сморкается. По всему видать – спекся самодержец.
Вдруг подходит к нему дитё малое – дочка конюха, её царь особо приблизил, ибо ликом очень с покойной царевной от первого брака схожа была. Царевна-то давно уж выросла, да тусила по европам заграничным, а царь наш понятное дело, как все сатрапы сентиментален был, любил детишек. Вот, значит, смотрит на него дите малое ласково и говорит ему:
– Не плачь, папа-царь, пойдем лучше с жеребятами поиграем.
И то дело, подумал царь. С бессловесной тварью спокойнее. Плюнул с досады, живите, правдорубы сами как знаете, девчонку за руку взял и даже дверьми не хлопнул, чтоб детскую психику не травмировать.
Сначала к жеребяткам пошли. Поиграли с сосунками. Потом царь в поилки воды натаскал, в ясли овса золотого насыпал, а потом стребовал себе вилы и стал денники чистить, наносил свежего сена, инда вспотел. Царь работает, девчушка рядышком. Царь притомился от натуги малость, она в дом к родителям сбегала, принесла ему молочка кислого да хлеба каравай. Закусили. И снова за работу, и так до вечера, и на ночь царь с конюхами остался, и на другой день, и на третий. Никакого труда не боится царь, скажут крышу соломой крыть – кроет, скажут печку белить – белит, велят помогать навоз в поле возить – не отказывается, запряжет Каурого в сани, накидает воз и в поле. А вокруг него мужики все лишь руками разводят да удивляются: «Ай, да царь, ай, да ловок, ишь кака держава на нем, кака ответственность, всем политесам учен, протоколы знает, а поглядико-ся, он и в нашем крестьянском деле не из последних оказался».
И такая благодать на самодержца сошла, что он ажно душой, как птаха малая воспарил. Работает себе, как простой смерд, вечером на лавочке байки мужикам про царскую жизнь травит, да парное молочко пьёт. Лепота да и только. Совсем уж забывать про своё прежнее жилье-бытьё стал, да оно само о себе наполнило.
Проснулся как-то царь от шума на улице. Выглянул – мать честная! Стоят во дворе придворные во множестве. Начиная от министров приказных и кончая постельничими, да виночерпиями. Буйные головы на грудь свесили, шапки в руках теребят и ждут смиренно.
Плюнул с досады царь, отвернулся к стенке – снова спит. Просыпается – придворные не уходят, ждут. Так до вечера его изводили. Выскочил самодержец на крыльцо и как гаркнет:
– Чего пришли? Гадости мне говорить?! Так я знаю, что вы супротив меня злоумышляете! Радуйтесь, изверги! Забирайте мою корону! А хотите – голову мне рубите!
Повалились слуги на колени, стали лбами землю долбить:
– Не гневайся, владыка! Нет мочи жить без тебя! Возвращайся взад, кормилец! Дрянной народец наш не верит речам нашим, вилы точит, за рогатины, за топоры берется, по всему видать, не хочет свободы, хочет царя назад.
Выступил вперед министр приказа заплечных дел:
– Вишь, батюшка, как мировая закулиса меня попутала, правду зажуховала, а теперь дразница, бранит да учит. Ведь это я старый дурак чародея привел. Хотел по-хорошему, а вышла разница. Выручай, надёжа, усмири гнев, прости дураков, ибо стоит держава твоя перед делемием, либо легитимная власть, либо революция! Умиротвори сердца – воротись на трону сидеть, утешь сирот своих – дозволь при тебе быть, а мы все эти правды из башки повыкидываем, прикажи – языки себе пооткусываем, вели только всему быть по-прежнему.
Царь задумался. Вздохнул тяжело и пошел во дворец. Девчушке конюха велел в школу ходить. Конюха наградил прибавкой жалованья. Весь ближний люд простил, но для себя определил произвести промеж них ротацию, по весне, как отсеемся. Даже и колдуна казнить не стал царь, видно, что не со зла старик вероломные зерна сеял, а только от тяжести ума своего, ну так, пусть идет теперь за полярный круг морозоустойчивые сорта пшеницы поднимать. Да и то правильно, ведь половина державы нашей за полярным кругом лежит, белым медведям там темно и скучно без дураков.
А нам весело, живем с песнями,
Сказкой тешимся и не чешемся.
Чего нам чесаться, когда все нас боятся.
Чужой язык не напасть, лишь бы от своего не пропасть.
14.02.2017.