День девятый
Утром, как обычно, порепетировали интернациональным оркестром. Близятся концерты, которыми мы будем завершать фестиваль, работа кипит. Дирижеров, как я уже упоминала, пятеро: о Сьете-очо было поведано – он дирижирует «Обероном», спокойный, даже меланхоличный, понятный как в жесте, так и в испанском языке. Далее идет Октав К. с «Сорокой-воровкой» - пожилой, темпераментный, но не вредный: он методично учит детишек смотреть на дирижерскую палочку. К его «Сороке-воровке» добавился еще один спонтанный номер, который нам ух как не нравится – это ария из «Тоски» в исполнении некой певицы, ария совершенно аморфная по всем параметрам. Двумя номерами из «Набукко» управляет Хавьер Б.Г., очень молодой испанский дирижер, который вздрагивает, когда кто-то из детей зовет какого-нибудь Хави. Несмотря на его неопытность и какую-то милую чистосердечную наивность, его уважают и слушаются – у нас в России такому дирижеру плохо бы пришлось. «Марьячи» находятся в ведении Томаса П., мексиканца с бородкой, который в порыве чувств грызет палочку, делает facepalm и издает нечленораздельные страшные звуки на пустом такте (в отличие от вышеупомянутого Сьете-очо). Наш китайский дирижер Тайпинг В. машет марш из «Pomp and circumstance» Элгара, это пафосная и очень громкая пьеса. Все решили, что он «клёвый».
Сегодня у нас внезапно выдался день отдыха. После обеда мы устроили тихий час, плавно перетекший в ужин, наш дирижер уехал в Бордо, а несколько коллег по камерному оркестру – в Жонзак, чтобы послушать мексиканский оркестр. Вечером я, Катя и Наташа отправились погулять, наконец, по Пону, городу, где мы живем уже больше недели, но который так и не видели. Там действительно есть чем полюбоваться.
Осмотр города мы начали с исторического центра, с вымощенной брусчаткой площади, на которой располагаются ратуша и донжон – мощная коренастая башня с зубцами и старинными, все еще идущими и отбивающими время часами. С площади почти не видно, что сразу за донжоном и ратушей идет вниз отвесная неприступная стена, и дальнейшая часть города раскинута далеко внизу. Таким образом, оказывается, что это место неуязвимо и служило крепостью.
Потом, изучая лестницу, которая сейчас связывает город внизу с ратушей и донжоном наверху, мы нашли ее средневековую предшественницу: винтовая узкая лестница спиралью уходила в забранное решеткой темное пространство внизу, откуда пахло сыростью и осенними листьями.
Сама историческая площадь любовно обустроена: прямо напротив донжона располагается уютное кафе, чуть дальше – пестрые клумбы и фонтанчики, а еще дальше – небольшой парк со старыми деревьями и подобием лабиринта из живых изгородей (я впервые в жизни увидела настоящий остролист, увивающий колючим ковром старую стену). В глубине парка находилась часовня и памятник «сынам Франции», погибшим в какую-то из войн.
Покинув площадь, мы стали плутать по узким улочкам Пона. Я была очарована сочетанием мощной, каменной старины (мостовые и дома) и трогательных мелочей, любовно украшающих этот маленький город: каскады плюща на стенах, фигурные флюгеры на крышах, цветущие кусты.
В одном дворе мы обнаружили совершенно очаровательный миниатюрный садик: две скамьи под каким-то деревцем, цветущим сиреневыми цветами, маленький фонтанчик с тихо лепечущей струей и полускрытый цветами бюст каменного мужчины в брыжах. На изъеденном временем и грибком камне я прочитала: «Агриппа д'Обинье», что привело меня в полный восторг – я росла на книгах Дюма, дю Террайля и Сабатини и знаю французскую историю как свою собственную, а нет ничего более удивительного, чем видеть, как твои любимые сто раз читанные книги превращаются в реальность.
Самое прекрасное место из всех виденных нами – мост через какую-то маленькую спокойную зеленую речку, на дне которой шевелятся длинные бурые водоросли. Старинные дома по ее берегам имеют выход к воде, чтобы путешествовать не пешком по улицам, а на лодке по реке.
Потом мы хотели найти церковь, следуя по Rue de eglise, но зашли в тупик: перед нами высилась стена кладбища, через которую мы увидели причудливые и мрачные башенки фамильных склепов.
Отдельную хвалу хочется вознести занавескам на окнах. Тротуары здесь удивительно узкие, только на одного человека, и окна расположены очень близко к лицам любопытных прохожих, поэтому жители соревнуются в украшении окон занавесками, очевидно, самодельными и передающимися по наследству. На них вывязаны вазы с цветами и фруктами, букеты и целые сценки: пастушки с гусями, кораблики на волнах, маяки. Вся эта красота имеет непередаваемый желтоватый цвет старого, но бережно лелеемого кружева, внизу заворачивается треугольником, на угол которого приделывается кисточка.
Налюбовавшись на чудесный городок, мы вернулись на территорию общежития и зашли в бюро фестиваля, чтобы купить мороженое, которое здесь удивительно вкусное, потому что делается где-то недалеко из местного молока. Небольшое отступление: на сегодняшний день мы все имеем в головах страшную лингвистическую путаницу. Многие из нас, кроме Алены, которая свободно изъясняется по-французски, учили английский, на котором здесь говорить почти не с кем. Французский здесь в ходу только на официальном уровне, но с французами мы пытаемся объясниться по-английски. Большинство коллективов и дирижеров владеет только испанским. Лично мои возможности общения прошли три стадии: 1) отчаяние от сознания того, что полтора года занятий испанским в одно мгновение покинули мою голову, 2) робкие попытки общения при помощи заранее заготовленных (сочиненных ночью) фраз, 3) спонтанные выплески испанских фраз, которые к счастью оказываются понятыми. В нашем случае испанцы отвечают за профессиональную деятельность, французы – за быт, а английский выручает там, где не хватает «мерси» и «бонжур». На словах все выглядит довольно просто, но на практике получается ерунда. Ты видишь идущего тебе навстречу Сьете-очо с фотоаппаратом, мозг перебирает несколько вариантов и выдает, разумеется, самый «подходящий»: «Здравствуйте!». Либо, перебрав несколько вариантов, мозг отключается совсем, и ты в состоянии только вежливо и тихо блеять.
Таким образом, зайдя в бюро за мороженым, мы очень мило объяснились по-английски, старательно попросив фри айскримс и услышав, что с нас фри эуро. И только потом девушка-волонтер задумчиво проговорила на великом и могучем: «А чего это мы с вами по-английски…»
Возвращаясь к лингвистическим неудобствам: мы постоянно пропускаем тот волшебный миг, когда бонжур меняется на бонсуар. Чаще всего это случается на ужине, всеми обожаемый повар Филипп укоризненно поправляет нас, и нам дружно становится стыдно. Проще всего к этому делу относятся поляки: когда на нас с Наташей выскочил из-за угла поляк и сказал что-то вроде «Пщчшк!», ему первому стало очень смешно. И мы все вместе долго смеялись.