День восьмой
После общей утренней репетиции мы опять репетировали со Сьете-очо и польским хором «Павану». Давно я так не хотела кушать, как после репетиции. К счастью, на обед давали вкуснейшие креветки.
Поскольку в концерте участвовало несколько коллективов, мы поехали двумя автобусами, и наш маленький оркестрик оказался разделен. Не знаю, кому повезло больше: тем, кто ехал с поляками, всю дорогу певшими песни, или тем, кто оказался в замкнутом пространстве с испанцами 13-15 лет, которые бегали по потолку и висели на креслах вниз головой. Я оказалась в первой компании, причем мое место находилось сразу за вип-местами, передо мной ехало начальство: наш дирижер, польский дирижер Артур и хормейстер Иоланта. Между ними происходил спор о политике при деятельном участии водителя Гриши.
«Россия, - слышала я нашего дирижера, - никогда не начинала войны. К нам приходил Наполеон, к нам приходил Гитлер…»
«И мы», - скромно напомнил пан Артур.
Тут, конечно, было никак не обойтись без воспоминаний о Иване Сусанине, память о котором столь мила каждому русскому сердцу.
В целом, спор был очень культурным и утрированно любезным, несмотря на многие разногласия. Наши польские товарищи свободно говорили по-русски, хотя и со странным акцентом, вызывающим смутные воспоминания о пленных немцах из старых военных фильмов.
Чтобы занять время, нас привезли на вчерашний пляж в Руайяне. Погода была еще хуже, чем вчера, и в бурные мутные воды бросился только наш доблестный дирижер. Я купила банановое мороженое и бродила по раскату волн, который стал еще шире и длиннее – метров пять чистого мягкого песка, заливаемого тончайшим слоем шипящей воды. Местные жители занимались тем же самым, что и я: бродили по прибою. Только я-то приехала с Урала и наслаждалась погодой в пиджаке и с мороженым, а они были облачены в куртки и едва ли не шапки, а над головой несли зонтики.
Разумеется, в скором времени пошел дождь. Мы с Катей и Наташей укрылись в небольшой пляжной кофейне, где я выпила очень вкусный капучино. Отдельная прелесть капучино в том, что во Франции он тоже называется капучино – шансы объясниться с официантом возрастают.
Как только мы вернулись в автобусы, робко выглянуло солнышко. Мы ехали дальше, я дремала под продолжение политического диспута, но успела увидеть самых настоящих аистов: огромные бело-черные птицы стояли в поле на одной ноге.
Приехали мы к некому подобию самолетного ангара посреди опушки леса. Этот ангар оказался то ли кинотеатром, то ли концертным залом. Акустики там не наблюдалось, зато можно было выйти на опушку и наслаждаться свежим воздухом. Сначала мы порепетировали – наш камерный оркестр также выступал от себя лично. Потом появился Клод – директор фестиваля и по совместительству тоже дирижер. Это очень активный, я бы даже сказала, нервный человек: он размахивал руками, что-то требовал, кому-то что-то говорил, но его не понимали ни мы, ни испанцы, ни поляки…
Мы и Херес выступали во втором отделении, поэтому у нас оказалось много свободного времени, которое мы провели на той самой опушке. Там была скошена трава, пахло мятой, а кто-то из детей нашел дохлого ежика, что стало причиной бурной трагедии. Наши молодые люди организовали футбольный матч Россия-Испания. Во время фестиваля я убедилась, что футбол – это универсальный язык, на котором разговаривают мужчины России, Мексики, Испании и Бразилии, и этот язык они понимают даже лучше, чем язык музыки – музыка у нас разная, а футбол одинаковый. Стоит появиться мячику, и весь мир отступает на второй план. Для женщин тоже есть общее дело – болеть, но здесь испанки оказываются гораздо большими энтузиастками. Пока испанки оглашали вечерний воздух криками: «Э-па-нья! Э-па-нья!», мы занимались своими делами. Да, несмотря на хрестоматийный испанский язык Сьете-очо, его подопечные изъясняются на традиционном южном диалекте с традиционной ненавистью к произношению согласных – именно поэтому мою красивую и милую соседку по пульту ее коллеги называют не иначе как «Критина».
Пока наши джентльмены пинали мячик, мы, дамы, гуляли по опушке, медленно приближаясь к негустому лесу, как вдруг кто-то из нас обнаружил кусты ежевики. Находка вызвала невиданный ажиотаж, и испанцы с недоумением наблюдали, как русский оркестр с азартными воплями ломится через колючие заросли, размахивая одноразовыми контейнерами, оставшимися от обеда. Потом у всех были расцарапаны руки и ноги, но концертные платья скрыли большинство царапин.
Наконец, подошла наша очередь выступать. Нашим камерным оркестром мы сыграли вариации на «Чижика-пыжика», зрители были так активны, что аплодировали, не дожидаясь окончания музыки. Потом играл оркестр из Хереса, а потом к ним подсели мы и сыграли «Павану» Форе и гимн фестиваля, на время которого за пульт встал Клод. В нотах гимна вместе с автором музыки указан был и автор текста, но польский хор пел только «а-а-а». Мы так и не узнали, написал ли это талантливый автор текста, или таково было прочтение именно этого хора.
После концерта состоялся роскошный «стаканчик дружбы» с яблочным сидром, пирожками с вареньем и пастилой в виде медвежат. Все развеселились и раскраснелись от духоты и сидра, а через открытые двери с лужайки приятно веяло свежестью. Снаружи зияла кромешная тьма, которую не рассеивала даже луна, и сквозь эту кромешную тьму мы наощупь брели к автобусам. Слышно было только, как наш концертмейстер рассказывал пану Артуру про Иоанну Хмелевскую, о которой тот не имел ни малейшего понятия.
Хор еще не напелся, и затянул в автобусе, как ни странно, «Выйду ночью в поле с конем». Получилось очень душевно и совсем без немецкого акцента. Перед самым общежитием водитель Гриша продемонстрировал свою фишку: провез нас несколько раз по развилке дорог в виде круга, включив в автобусе какие-то мигающие лампочки. Автобус превратился в большую карусель, а поляки вопили от восторга.
В общежитие мы приехали во втором часу ночи, надеясь на отдых. Но не тут-то было: в импровизированном кафе кипело веселье. Наши мексиканские друзья притащили контрабас, а бразильцы – скрипки, их друзья вооружились пивными банками и мусорными ведрами, по которым стучали, и все вместе играли какую-то веселую танцевальную музыку и пели песни, а все желающие танцевали. Разумеется, мы не могли пропустить такое зрелище. Сначала нам исполнили Ла бамбу, потом все дружно сплясали Макарену, потом последовали кричалки «Viva M;xico», «Viva Brasil» и даже «Viva Rusia», потом снова пели – неизвестную мне, но горячо любимую всеми песню «Суавесита». Когда веселье достигло апогея, пришел Марко – кудрявый худой бразилец, и попросил собрание мирно разойтись (народ здесь пуганый, рассказывают, что в прошлом году в полицию забрали целую испанскую делегацию, которая маршировала по ночным улицам и скандировала почему-то «Силь-ву-пле! Силь-ву-пле!»). Собрание бурно выразило недовольство. Горячая латиноамериканская душа Марко не выдержала, и он разрешил еще одну песню, «самую громкую». Все пришли в восторг, орали и прыгали по столам. Прибежали испуганные Клод и Анн, его помощница, но были, невзирая на сопротивление, вовлечены в круг танцующих.
Я стояла немного в стороне и восхищалась: пугающим темпераментом, чувством ритма в музыке, легкостью перехода от игры на инструменте к пению или танцу, раскрепощенностью движений, в которой, однако, не было ничего пошлого или неестественного. Какую горячую кровь нужно иметь, чтобы, как трубач Исак, еле ходивший после приснопамятного футбола, при звуках любимой песни вскочить, сорвать с головы шапку, замахать ею и запрыгать! Вот почему мы не можем въехать в «Sones de mariachi» - эти синкопы, этот причудливый ритм не свойственен нам по самой сути. Запад есть запад, восток есть восток, и вместе им не сойтись. Мы все удивительно разные, но главное чудо в том, что мы все же понимаем друг друга. У нас есть музыка и футбол, а кроме того, молодость и радость жизни, которую мы как-то особенно четко ощутили здесь, среди коллег, среди своих – своих с шоколадным цветом лица и индейскими профилями.