В Америке тысячи погод и освещений,
и мы шагаем улицами, шагаем улицами вечно,
шагаем улицами жизни в одиночестве.
Томас Вулф.
Двенадцатый час к ночи. Здесь, на подземной станции, не слышно грохота грузовиков и трамваев. Здесь не останавливаются поглазеть на полированные автомобили юные девушки с папками в руках. Здесь - блестящие колонны и холодные светильники с белыми лампами. Здесь - старинные люстры, и барельефы, и железный запах рельсов, и огни поезда в туннеле, и теплый ветер, и желтые жетончики в окошках касс. Вечно спешащие куда-то люди.
Много людей, очень много. Даже в воскресенье. Даже тогда, когда последний автобус отойдет от остановки, и не спеша двинется прочь по темной улице, встанет под длинный навес в парке (ночью туда не пускают детей), и седой механик в засаленной кепке протянет руку молодому шоферу - "Ну, до утра !" И усмехнется, и бросит в угол, в коробку с мусором, измятую папиросу.
А люди трясутся на подушках сидений в освещенных лампами жестяных коробках под землей - все вперед и вперед, от станции к станции, от света до света !
Куда они едут в такое время, зачем, для чего ? Поезд исторгает из своего чрева все новые и новые толпы, которые всё текут вверх по эскалатору, и нет им отдыха, и покоя нет.
Застекленная бабушка в будке - странное существо, вроде тролля из скандинавских сказок. Она сидит там, окруженная допотопными телефонами, и светящийся пульт, и буквы на табличках, и круглое отверстие в стекле - для чего ? Неужели для того, чтобы слышать многоголосый гул поездов, суету и шуршание эскалаторов, и голоса людей, и детей, и объявлять по радио строгим голосом о том, что сейчас, сейчас, остановится резиновая лента - и, если не удержаться, все покатится вниз, в тартарары, и задавит и сомнет и самое существо, и эту будку, и ограждения, и светильники, и весь этот подземный дворец !
На переходе сажусь в другой поезд. Девочка лет двадцати (сапоги выше колена а-ля миледи Винтер, джинсы, куртка, все черное, волосы белые до пояса) с удивлением и любопытством рассматривает видавший виды полотняный бэг с надписью "КИНО", пятнистую "Флору", потертую черную кожанку и серый "New Balance". Она не понимает, как в этом можно ходить по улице. Но мне все равно. Через две станции она выходит, ступая по полу вагона своими шикарными мушкетерскимии сапогами.
Две старушки напротив - черт побери, если бы были журналы мод для пожилых, пожалуй, их следовало бы разместить на первой странице ! Шипят двери, и внутрь вваливается большое семейство. Грандиозных размеров мамаша размещает себя сразу на трех подушках вагонного дивана. Чуть поодаль - две тетушки, видимо, дочери. Одна ставит свою тележку типа "вся дача на двух колесах" в проход, и все выпадают в осадок. "Это она и есть! — ответил мистер Бэнкс, нервно расхаживая по комнате и отчаянно теребя остатки своих волос. — Её зовут Юфимия!"
Два испанца - один лет пятидесяти, другой - лет тридцати, оживленно разговаривают на родном языке. Старший испанец принимает превосходящую позу и что-то ожесточенно рассказывает и доказывает более молодому попутчику. Молодой согласно кивает головой и время от времени задает вопросы.
В вагон заходит баянист - широкая, просторная, одухотворенная мелодия проникает даже через грохот поезда. "Эх, гуляй, Москва, разворачивай, Россия !" Хочу залезть в карман за мелочью, но вспоминаю, что там лежит лишь тридцать рублей на маршрутку - и опускаю руку.
Машинист лет тридцати пяти мчит весь этот зоопарк сквозь тьму туннеля: вечный мрак и белые сполохи ламп - и тетушек, и баяниста, и испанцев, и рекламные наклейки, и надписи "Не прислоняться".
Каждый ждет объявления станции, каждый - в надземный мир, в огни городов, в телефонные звонки, в шорох газет и говор диктора, суету новостей, сериалы и Интернет. В другой части вагона чья-то доча лет четырех, свернувшись калачиком, мирно спит под поездной скрежет и грохот. Впрочем, как это - чья-то ? Родительница, уткнувшись в газету, присутствует тут же. "Ксюша, вставай !" - сонная доча едва соображает, что делать. "Не забывайте ваши вещи в вагонах поезда !" - я помогаю родительнице загрузиться в маршрутку с сумками, чемоданами и спящей на ходу Ксюшей, и мы отваливаем под "Another Day In Paradise" Фила Коллинза.